Свет в джунглях

Глава IV. Африка учит

Солнечным весенним днем 26 марта 1913 года у причала французского порта Бордо ошвартовался корабль с символическим именем «Европа». Меднолицые грузчики, весело переругиваясь, носили в его трюмы тюки с товарами.

В утомляющей глаз пестроте грузов выделялись ящики, на которых темнели надписи «Медикаменты» и «Хирургические инструменты». Когда грузчики взялись за ящики, к ним приблизился скромно одетый человек и, улыбнувшись в усы, попросил:

— Пожалуйста, осторожно!

Это был доктор Швейцер, два месяца назад отметивший свое тридцативосьмилетие.

Погрузка закончилась. Трижды ударил судовой колокол. Убрали сходни. Елена и Альберт, стоявшие на палубе, с грустью смотрели на тонущие в акварельной дымке портовые постройки. Позади оставалась замечательная пора жизни — годы учения в старейших университетах Европы, работа над книгами, концертные турне по европейским столицам — Берлин, Вена, Париж... Дa, где-то за горизонтом оставался Париж, оставались позади встречи с Видором, Ролланом...

Очертания французского берега постепенно стушевывались. Вокруг, куда ни взглянешь, волнуется, плещет беспокойное море. Что-то ждет их там, за морем?

Плавание выдалось нелегким, и когда, наконец, впередсмотрящий крикнул: «Дакар!» — супруги Швейцер обрадовались — утомительной качке приходил конец. Здесь, в Дакаре, Альберт Швейцер впервые ступил на африканскую землю. Почему-то он ожидал, что в Африке его встретит пустыня, и тем приятнее было видеть сбегавший к морю роскошный зеленый лес; у самого подножия деревьев кудрявились легкие барашки волн. Швейцер долго любовался необычным пейзажем.

Казалось, путешествие было близко к завершению. Но — увы! — это только казалось: от Дакapa, тогдашней столицы французской Западной Африки, предстояло добраться до порта Кап-Лопец, а затем по реке Огове подняться до Ламбарене.

В Кап-Лопеце супругов Швейцер ожидало маленькое речное судно «Алемба».

— Когда мы отходим, капитан? — нетерпеливо поинтересовалась Елена.

— Не торопитесь, сударыня, — ответил капитан. — Подышите как следует морским воздухом. В Ламбарене не хватает свежего воздуха, особенно в это время года.

Пароходик стоял на широко вдавшемся в сушу примитивном рейде. Он был настолько мал, что смог взять только пассажиров и их ручной багаж. Тяжелая кладь, как сказал капитан, будет доставлена позже.

Когда посадка была закончена, у руля встал рулевой-африканец, и «Алемба» отправилась в далекий путь. Рулевой без карты находил дорогу в многочисленных рукавах устья Огове. Он знал эти коридоры, несмотря на их коварство, почти наизусть.

Суденышко постоянно меняло курс, так как навстречу ему, к Атлантическому океану, мчались громадные стволы деревьев. Они могли повредить судно или опрокинуть его. И то и другое было одинаково опасно: вода буквально кишела крокодилами.

Для европейцев, впервые попавших в джунгли Африки, этот заключительный этап пути явился поистине фантастическим переходом из одного, знакомого, мира в другой, незнакомый, странный, почти нереальный. Вот как описывает это путешествие сам Швейцер:

«Вода и джунгли!.. Как передать это впечатление? Временами казалось, что мы живем во сне. Девственный ландшафт, который раньше представлялся нам лишь в картинах фантазии, здесь ожил. Нельзя было различить, где кончается река и начинается земля. Мощные сцепления корней, разросшиеся лианы уходили в глубь реки. Пальмовые рощи сменялись лиственным лесом. В любой прогалине блестело зеркало воды; при каждом повороте образовывались новые рукава реки. Тяжело поднимались в воздух цапли, незнакомые голубые птички носились над нами; в вышине кружила пара орлов — охотников за рыбой... Часы текли за часами, а картина не менялась, и вот эта-то монотонность поднимала мощь африканской природы на уровень неизмеримости».

В пять часов утра Альберта Швейцера разбудили громкие крики. Он наскоро оделся и вышел на палубу.

— Ламбарене! Ламбарене! — кричали матросы.

Пароход, приближаясь к Ламбарене, в течение получаса давал короткие, резкие гудки. Эти сигналы должны были оповестить местное население — торговцев, миссионеров, почтовых служащих — о том, что к ним сквозь дебри девственных лесов пробился большой мир. Пароход доставил товары и почту. Кроме того, сегодня на его борту — белый врач и его помощница. Об этом громко кричали матросы-африканцы.

Вдали показались невысокие строения — школа, церковь, жилые дома. Наконец-то путешественники прибыли к месту назначения.

К берегу их везли на лодках. Пароход из-за мелей не рисковал приблизиться к причалу. Супругов Швейцер никто не встречал. Лодка ткнулась носом в мокрый песок, и Альберт Швейцер ступил на землю своей второй родины.

Пока выгружали багаж, к причалу пришли местные миссионеры Кристоль и Элленбергер. Они приветствовали вновь прибывших и помогли организовать доставку багажа в окруженный пальмами «докторский дом» — маленькую хибарку с оцинкованной крышей.

Едва разместив чемоданы, Швейцер выразил желание осмотреть госпиталь. Миссионеры переглянулись.

— Мы должны разочаровать вас, месье Швейцер, — сказал Кристоль, — госпиталя нет. Мы хотели построить вам дом, но у нас нет рабочей силы. Негры сейчас заняты на лесозаготовках. Там им хорошо платят. Мы не можем конкурировать в оплате с лесоторговцами. Остается ждать...

— Ах, вот как, — обескураженно произнес Швейцер. — А как долго?

— Этого мы не можем предсказать, дорогой доктор. Джунгли учат терпению. Запасайтесь им.

Елена и Альберт смотрели вслед уходящим. Не такой встречи ожидали они в Ламбарене. Ну, что ж, тем лучше: обещанные им испытания начались, надо бороться, надо выстоять.

Первая ночь в маленьком африканском поселке Ламбарене не обошлась без приключений. Утомленные дорогой и хлопотами по благоустройству, Елена и Альберт быстро уснули. Среди ночи их разбудил необычный шум. В первое мгновение Альберту показалось, что по крыше их домика барабанит град. Град на экваторе? Доктop выглянул на улицу и ровным счетом ничего не заметил: на небе ярко сверкали звезды.

— Что же это? — беспокоилась Елена. Она поднялась с постели и стояла посреди комнаты растерянная и, пожалуй, испуганная.

Альберт зажег свечу и тотчас же раздался крик жены:

— Альберт, взгляни... Взгляни только!

Стены их маленькой комнаты странным образом ожили. Они шевелились и даже двигались. Только приблизив свечу к одной из стен, Швейцер понял, в чем дело. На ней кишмя кишели огромные, совершенно неизвестные ему насекомые. Их жесткие крылья непрерывно трещали, а длинные ноги двигались, как заведенные.

Молодые медики обратились в бегство. Они не знали, чем грозит им это нашествие, и бросились звать кого-нибудь на помощь. Всю ночь продолжалось сражение с не желавшими капитулировать пришельцами, а когда утомленные новоселы сомкнули, наконец, глаза, в джунглях разыгрался дикий концерт: зловещее мяуканье сменялось громкими воплями и ужасным ревом.

Елена, дрожа, хватала мужа за руку и шептала:

— Возьми ружье. Мне кажется, они кричат у нас под окном.

— Успокойся. Это действительно только кажется.

В эту первую в Ламбарене ночь супруги Швейцер так и не смогли уснуть, а утром, по выражению Альберта, началась «проза Африки». Дом доктора окружили больные. Где их принимать? Осматривать больных дома опасно: можно занести заразу. Было решено вести прием на свежем воздухе.

Пациенты и хотели получить помощь и боялись ее. Вот — была не была! — к доктору приблизился высокий худощавый старик. Его трепала жестокая малярия. Он с надеждой и в то же время с затаенным страхом заглядывал в глаза доктору и послушно исполнял все его предписания. Швейцер протянул больному порошок хинина и стакан воды и знаками показал, что надо с ними сделать. Старик развернул пакетик и быстро-быстро суеверно забормотал что-то. Затем он стряхнул порошок на землю, залпом выпил воду и почти бегом удалился.

Швейцер недовольно покачал головой. Он не знал, как объяснить старику, что только от воды его нездоровье не пройдет. Тогда из толпы выступил высокорослый и гибкий, как лиана, негр. На довольно приличном французском языке он обратился к доктору с длинной речью:

— Его посоветовался с духами, месье. Духи запретили есть белый песок. Ты — сильный. Ты уговори духов помогать тебе.

Альберт очень обрадовался, что среди негров нашелся человек, который говорил по-французски.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Джозеф. Джозеф Асвавами.

— А где ты обучился французскому?

— О, я служил у большого белого начальника. Я готовил еду. Вкусную еду. Белый начальник был очень доволен.

— А мне ты не хочешь помочь?

Джозеф задумался. Его соплеменники, которые стояли чуть-чуть поодаль, смотрели на него с уважением. Еще бы: Джозеф знал язык белого волшебника!

Подумав, Джозеф согласился. Так Альберт приобрел первого помощника. Вскоре выяснилось, что Джозеф понимает не только по-французски, но и по-английски. По-английски он беседовал с Еленой, которая некоторое время прожила в Англии и владела английским сравнительно хорошо. Самое же главное: Джозеф говорил на восьми африканских диалектах. Он был не только добросовестным помощником, но и талантливым переводчиком, что на первых порах было особенно важно для успешной деятельности молодых медиков.

Вскоре Джозеф присвоил себе громкий титул: «Первый фельдшер белого доктора из Ламбарене». Когда Швейцеру сообщили об этом, он, смеясь, ответил:

— Что ж, Джозеф заработал этот титул и носит его с полным правом!

О самых разнообразных вещах должен был думать тропический врач, который не имел перед собой опыта предшественников. Где хранить медикаменты, разрушаемые горячим и влажным воздухом? Где взять необходимый строительный материал? Где найти инструменты и рабочих? Откуда брать воду? Куда девать мусор, нечистоты и различные отбросы?

Когда от этих бесконечных «где» и «откуда» начинала трещать голова, африканская природа ставила молодому медику главный вопрос: дом доктора одолевали песчаные блохи и мухи; не было спасения от крыс и москитов. А Джозеф рассказывал о громадных армиях воинственных муравьев, которые маршируют дисциплинированными колоннами, приводя в трепет людей и животных.

Было над чем задуматься двум молодым людям, только начинавшим строить новый и необычный для них быт. А больные все прибывали и прибывали. У Альберта уже кончились лекарства, привезенные с собой на пароходе «Алемба». Глядя на быстро пустеющие коробки, он восклицал:

— Хоть бы скорей доставили из Кап-Лопеца ящики с инструментами и лекарствами!

По вечерам на опушке джунглей били барабаны:

— Тум! Тум! Тум!

Они извещали обитателей соседних селений, что в Ламбарене приехал белый доктор, большой волшебник — Оганга...

От селения к селению несли барабаны эту весть, и больные, услышав сигналы, брали на дорогу еды и шли по лесным тропинкам или пробирались в каноэ к белому доктору — в Ламбарене. Наплыв больных был так велик, что уже через неделю Швейцер исчерпал весь запас лекарств, привезенных с собой.

— Приходите вновь через три недели, — говорил Джозеф больным, но они не понимали причин отсрочки и оставались лежать перед домом доктора. При этом они так протяжно и громко кричали, что Альберт не выдерживал и выходил к ним. После того как он обследовал крикунов, они успокоились и разошлись по домам.

Ящики с багажом прибыли только в конце месяца. И тотчас же встал новый вопрос: где разместить лекарства и инструменты? Самые необходимые и самые дорогие медикаменты можно пристроить в жилой комнате. Пусть будет тесно, но, по крайней мере, надежно. Придется только срочно соорудить настенные полки. А куда укрыть остальное?

Нужда в больничных помещениях — приемной и операционной — становилась все более нетерпимой. Тяжелобольных доставляли на носилках прямо к дому доктора. Они кричали от боли, но едва только к ним прикасалась рука врача, как в их взглядах появлялась надежда и благодарность. Судороги прекращались, дыхание становилось спокойнее, дико округлившиеся глаза принимали нормальное выражение.

Швейцер переходил от одного больного к другому. Он дезинфицировал ужасные рваные раны, с участием склонялся над прокаженными. И вдруг тропическая гроза. Под дикие раскаты грома и всплески молний Альберт, Джозеф и Елена бежали к дому, спасая лекарства и бинты. Когда все медикаменты оказывались в безопасности — на веранде докторского дома, наступала очередь больных: их переносили под специально сооруженный навес.

Мокрые до нитки, едва переводя дыхание, Елена и Альберт спешили переодеться, но в это время гроза неожиданно прекращалась. На небе вновь появлялось ослепительное солнце — и больные поднимали страшный крик, требуя возвращения доктора.

Грозы были своеобразным бичом для молодых медиков, но, пожалуй, злейшим врагом оставалось солнце.

— Работать на солнце ужасно утомительно, — жаловалась Елена.

— Я согласен с тобой, но что мы сейчас можем сделать? — вопросом отвечал ей Альберт.

Вечером приходило освобождение от зноя. Елена и Альберт усаживались на веранде и ждали, когда с реки повеет легким вечерним бризом. Альберт называл эти вечерние часы мечтаний и задушевных разговоров «семейными советами». На одном из таких «семейных советов» было принято важное решение: самим, не ожидая помощи миссионеров, начать сооружение больничных помещений. Как раз подоспело небольшое наследство. Значительную сумму составили гонорары за книги по философским вопросам и по органному искусству, а также поступления от концертов.

Как-то в гости к супругам Швейцер заехал миссионер Морель, тот самый Морель, который в свое время в Страсбурге сагитировал их поехать в Габон. Он выразил желание познакомиться с территорией, на которой будет расположен госпиталь. Альберт пошел сопровождать его. Они миновали несколько хижин, и вдруг Морель остановился перед неказистым, но еще довольно крепким деревянным сооружением.

— Это мой бывший курятник. Не хотите взглянуть? Может быть, вам пригодится.

— Пожалуй, — согласился Альберт.

Они вошли в просторный сарай, внутри которого было сумрачно и прохладно. Швейцер огляделся и, усмехнувшись, попросил:

— Подарите мне его!

— Извольте! Пожалуйста! Но зачем вам эта развалина?

— О, у меня далеко идущие планы, — улыбнулся Швейцер. — Когда здесь и на других миссионерских пунктах узнают, что новый доктор вынужден работать в... курятнике, может быть, это заставит их помочь мне построить настоящий госпиталь. Как вы думаете?

Морель, ничего не ответив, зашагал дальше.

Уже на следующий день сарай был вымыт с мылом. Елена и Альберт побелили стены, а земляной пол дважды продезинфицировали.

Когда в переоборудованном курятнике состоялся первый послеобеденный (в самое жаркое время дня) прием больных, Альберт радовался:

— Наконец-то солнце не палит нам головы!

— Да, но здесь очень душно, — возразила Елена.

— И все-таки я доволен, — откликнулся Альберт. — Когда гроза, не надо бегать и спасать от дождя наши медикаменты.

— Неужели ты не замечаешь дыр в крыше? — настаивала Елена.

— Пусть дыры, — смеялся Швейцер. — Главное, что в этом курятнике я могу работать без надоевшего мне тропического шлема.

Джозеф проснулся в это утро необычайно рано. Он откинул полог хижины, быстро оделся и, прихватив на всякий случай копье, побежал к реке. Над ней курился туман. На большом камне грелся на утреннем солнышке старый крокодил. Поселок еще спал, и можно было успеть подумать, какой сюрприз приготовить доктору и его жене. Накануне Джозеф слышал, как Елена сказала Альберту:

— Завтра юбилей. Мы живем здесь уже полгода.

— Дa, уже полгода, — откликнулся Альберт. — Будем праздновать!..

Джозеф умылся и лег на траву, подставив мокрое лицо солнцу. Еле слышный всплеск привлек его внимание. Он приподнялся и посмотрел на камень: крокодила на нем не было. Старый хищник решил позавтракать и бесшумно плыл к тому месту, где только что мылся Джозеф.

— Эй-ха, будет доктору подарок! — прошептал Джозеф и потянулся за копьем.

Но хитрый крокодил, уловив его движение, повернул в сторону и выбрался на отмель в полусотне метров от Джозефа. Как ни в чем не бывало он прикрыл глаза и сделал вид, что его интересует только утреннее солнышко. Джозеф не шевелился. Он заметил, как глаза крокодила на мгновение приоткрылись, и в то же время эта, казалось, неповоротливая ящерица рывком приблизилась к Джозефу по меньшей мере метров на пять.

— Еще не пора! Еще не пора! — приказывал себе не шевелиться Джозеф.

Крокодил приподнялся на лапах, готовясь к решающему рывку. Джозеф лежал не шевелясь. Рука его судорожно сжимала древко копья.

Развязка драмы наступила бы через мгновение, но ее не последовало. В поселке, где-то в районе докторского дома, послышались громкие крики. Аллигатор, в третий раз изменив направление, быстро скользнул в воду.

Джозеф выругался и, поднявшись, побежал к дому доктора. Большая толпа африканцев окружила дом. Люди кричали:

— Оганга! Оганга! Оганга!

Они принесли с собой пальмовое вино, плоды и рыбу. «Откуда узнали?» — мелькнула было у Джозефа мысль, но раздумывать было поздно. На веранду вышли Елена и Альберт. Они казались очень растроганными. Когда старейшина поднес им плетеные корзины с подарками, оба отрицательно закачали головами. Вот тут-то вперед вырвался Джозеф. Он вполголоса сказал старику несколько слов, и тот положил принесенное на ступеньки докторского дома.

— Большой белый доктор и твоя жена, — начал Джозеф. — Эти люди, которым ты помог, узнали от меня о том, что со дня твоего приезда сюда прошло полгода...

Джозеф не успел кончить речи. Альберт обнял его и сказал:

— Приходи к нам сегодня вечером, а им передай, пожалуйста, спасибо. Большое-большое спасибо!

Утренний луч солнца — как хирургический скальпель. Сон еще смежает глаза, но яркий лучик, пробившийся сквозь оконные шторы, напоминает:

— Начинается день! Пора вставать!

Альберт встает, когда поселок еще спит. Молчат беспокойные козы, не стучат жаровни, не звучат утренние гонги. Спят еще крепким сном черноглазые, курчавые карапузы, которые вчера выпрашивали у доктора пустые банки из-под мазей.

Рано утром хорошо работается. Альберт составляет рабочий план дня: до половины девятого заниматься языком, затем — на стройку... На стройке сегодня надо поговорить с плотниками: что-то ленятся они, не понимают, может быть, что строят для себя.

Пока не очень жарко, хорошо бы успеть принять первых больных, которые пришли издалека.

Альберт выходит на улицу и сталкивается нос к носу с Джозефом.

— Сто лет жить тебе, Оганга!

— Доброе утро, Джозеф| Ты куда?

Джозеф тычет пальцем в сторону «курятника».

— Пришли с первыми лучами солнца. Ходят — кричат, плюются. Оганга учил — плеваться нельзя. Говорю — не верят. Иду читать им «главный закон».

«Главным законом» Джозеф называл правила внутреннего распорядка, составленные Швейцером. На территории будущего госпиталя эти правила действительно были главным законом поведения для многочисленных посетителей.

— Идем вместе.

Они пошли рядом — среднего роста, кряжистый белый доктор и высокий, стройный, как пальмовый ствол, первый фельдшер-африканец. Джозеф на ходу помахивал свернутым в трубочку «главным законом».

Под навесом «курятника» сидели больные. Джозеф призвал их к вниманию и начал читать правила на одном из самых распространенных в этих краях диалекте. Правила гласили:

«П е р в о е: вы не должны плеваться в больнице, чтобы частицы вашей болезни не были подхвачены другими, здоровыми людьми.

В т о р о е: белый доктор нуждается в тишине, когда он делает осмотр и лечит больных; если вы будете громко кричать и шуметь, он не сумеет вылечить их.

Т р е т ь е: приносите с собой еду на целый день; некоторым из вас понадобится остаться здесь до тех пор, пока не зайдет солнце.

Ч е т в е р т о е: всем оставаться в больнице на ночь нельзя.

П я т о е: возвращайте назад бутылки и жестяные банки из-под лекарств, когда лечение будет закончено.

Ш е с т о е: в середине месяца к доктору должны прийти только тяжелобольные; в это время кончатся лекарства и доктор будет писать в страну белых, чтобы прислали новые.

С е д ь м о е: расскажите повсюду о том, что вы здесь сегодня слышали».

Слушатели глубокомысленно кивали головами в знак понимания и согласия, а затем... плевались, затевали друг с другом бесконечные шумные разговоры, уносили с собой медицинскую посуду. Словом, не выполняли ни одной из заповедей.

Вскоре начался утренний обход. Войдя в отделение, где лежали недавно оперированные им пациенты, Швейцер увидел, как один из них, круглоголовый, с упрямым лицом, блестящим от боли и пота, размотав бинты, показывает соседу свежий шов на животе.

— Что ты делаешь! — вспылил Альберт. — Ты можешь уйти на тот свет! Джозеф, скажи ему, что этого нельзя делать. Скажи им всем, что мои требования надо выполнять...

Испуганный больной прикрыл шов ворохом бинтов. Он смотрел на Огангу, недоумевая: чего он кричит, ведь дырка в животе уже зашита, и, сосед убедился собственной рукой, прочно зашита.

— Боже! Вы щупали шов руками... Только этого еще не хватало! Джозеф, скорее дезинфицирующие средства!

Альберт вновь обеззараживал оперированное место, а Елена старательно накладывала повязку.

Инцидент был исчерпан, но Альберта долго еще не покидало чувство какой-то внутренней неудовлетворенности. Думалось, все ли он делает так, как надо? Сумел ли найти подход к душам и разуму своих пациентов?

Ярка тропическая зелень, и на ее фоне особенно контрастно выделяются медленно растущие белые стены будущей операционной. К вечеру трудовое напряжение на стройке нарастало: спадала жара, приходила вторая смена рабочих, и только неутомимый белый доктор оставался бессменным прорабом и инструктором-строителем. Он ходил по площадке с собственноручно вычерченным планом больничных сооружений и давал указания рабочим.

— Что? Не ладится приготовление раствора? А ну-ка!

План брошен на бочку из-под извести и прижат кирпичом. Доктор берет лопату из рук рабочего и показывает, как надо приготавливать раствор. Рабочие восхищенно цокают языком.

— Молодец, Оганга!

Джозеф рассказывает соплеменникам, как вчера доктор учил молодых рабочих водить одноколесную тачку: он положил перед тачкой узенькую дощечку и ни разу не съехал с нее. И снова возгласы восхищения. А доктор, словно относится это вовсе не к нему, продолжает ловко орудовать лопатой. Он торопится домой. Дома его ждет почта из Европы.

Письма... Вести из родного Эльзаса, из милой Франции. От друзей. От матери. От отца. Долго томились эти белые четырехугольники в темных трюмах океанского судна, переплыли много морей, прежде чем попали на рабочий стол доктора в его скромном африканском доме.

За окнами черная тропическая ночь. Яркие, как пуговицы на мундире местного губернатора, звезды. Они еще не стали родными.

Елена задергивает шторы, зажигает лампу. В комнате становится по-домашнему уютно. Только начинающийся в джунглях еженощный концерт нарушает вечернюю тишину. Но к этим концертам супруги уже привыкли. Они научились не замечать их, как в Европе не замечали громыханья экипажей под окнами своего страсбургского жилища.

Вскрывает письма Елена. Это таинство она не хочет уступить мужу ни за что. Затем они садятся рядом и читают. О женитьбах и рождениях. О проблемах и заботах, которые сейчас так далеки от них. А вот сообщение об интересном концерте. Оно прочитывается дважды. Вот долгожданное письмо от Ромена Роллана. Парижские новости, книги друзей — как все это далеко-далеко!

Во многих письмах Альберту чудятся тревожные нотки: напряжение на Балканах, пишут друзья, растет. Но Елена успокаивает его.

— Скоро мы поедем в Европу. Навестим всех, всех, всех. Пересмотрим все спектакли, все концерты...

До поздней ночи не гаснет свет в окнах докторского дома. Елена и Альберт пишут письма. Они рассказывают о своих заботах, о своих новых друзьях.

Альберт готовился к очередному приему, когда прибежал Джозеф и с порога выпалил:

— Оганга, этот старик с ребенком ушел в джунгли.

Из рук Альберта выпал и покатился по полу стетоскоп.

— Когда ушел? Ведь его мальчик только вчера оперирован.

— Ушел сегодня на рассвете.

— И его нельзя вернуть?

Джозеф отрицательно покачал головой.

— Почему же он ушел? Его никто не обидел?

— Нет, Оганга, здесь его никто не обидел, но в родном селении у него спор с соседом. На завтра назначен суд. Поэтому он поспешил вернуться к своему племени. Так мне сказали люди.

Альберт долго не мог прийти в себя от гнева и возмущения: «Потерять сына ради выигрыша в какой-то дурацкой тяжбе! Кому нужна моя работа, если она не дает плодов?..»

Джозеф словно прочел его мысли. Он доверительно тронул Альберта за локоть:

— Не огорчайся, Оганга. Наши люди когда-нибудь поймут, что можно и что нельзя.

Этот Джозеф все-таки незаменимый помощник. У него всегда найдутся нужные слова. Она конечно, тщеславен, но... но пора спешить в «курятник».

Здесь, в «курятнике», способности Джозефа проявляются особенно ярко. «Первый фельдшер белого доктора» выполняет свои обязанности отлично. В маленьком помещении приемного покоя едва хватало места для троих — Альберта, Елены и Джозефа, но работа кипела. В иные дни доктор успевал осмотреть от тридцати до сорока человек.

— Что у тебя болит? — спрашивал доктор через Джозефа.

— В меня вселился злой дух, — отвечал больной, указывая на свою грудь.

Швейцер выстукивал грудь, а затем слушал сердце.

— Ночью ты плохо спишь.

Пауза. Больной удивленно таращит глаза.

— Тебе трудно дышать.

Больной в знак согласия трясет головой.

— Твои ноги отекают.

— Дa, да, Оганга! — не выдерживает молчания больной. — Все так, доктор, как ты сказал. Ты все знаешь! Скажи, какой дух сидит во мне? Ты обладаешь большой силой —тебе это ничего не стоит!

— Вот тебе капли. Будешь принимать ежедневно по десять капель с водой.

— Да, Оганга.

— Повтори, как ты должен лечиться.

— Ежедневно по десять капель с водой.

— Джозеф, — обращается к помощнику Швейцер, — проводи его и заставь повторить это еще десять раз.

— Хорошо, доктор.

— И дай ему «ожерелье»...

«Ожерелье» — это кусок веревки, на которую нанизаны маленькие картонные диски. На них написано имя больного, дата его приема в больнице, названия болезни и рекомендованного ему лекарства. Это изобретение Альберта дает возможность отличить повторно приходящего от новичка и, главное, вести в толстой книге историю его болезни.

К сожалению, пациенты подчас теряли свои «ожерелья». Забыв о наставлениях белого доктора, они пили лекарство не из той бутылки или вместо нескольких капель за один присест опоражнивали все ее содержимое.

Когда Джозеф сообщал об этом доктору, тот спрашивал:

— Какое лекарство мы прописывали? — И, услышав в ответ: «Рыбий жир», облегченно вздыхал: — К счастью, это не смертельно!

Солнце закатилось неожиданно, словно провалилось вдруг в невидимую дыру. С берега Огове повеяло ветерком. Ручная обезьянка Лизи, которая жила у супругов Швейцер, резвилась на террасе. Елена сидела в шезлонге и дремала. День выдался тяжелый, и так приятно было сейчас вытянуться в кресле и немного забыться. Кто-то дернул ее за подол платья. Раз, другой, третий! И с каждым разом все настойчивее. Елена нехотя прогнала дремоту и увидела подле себя Лизи. Обезьянка смешно суетилась и казалась обеспокоенной. Она то подбегала к ступенькам крыльца и прислушивалась, то возвращалась к Елене, прижималась к ней, словно стараясь спрятаться.

— Альберт! — позвала Елена.

Швейцер оторвался от рукописи и поспешил на зов жены.

— Взгляни, что творится с Лизи!

Альберт не успел ответить: неподалеку мелькнул белый костюм Джозефа. Едва только Джозеф появился на террасе, как сразу же попросил Елену и Альберта войти в дом.

— Что это значит, Джозеф? — встревожилась Елена.

Джозеф молча указал на Лизи. Обезьянка стояла у двери в комнаты и вопросительно смотрела на хозяев.

— Лизи чует врага, — сказал Джозеф. — Лунонга видел за околицей леопарда. Это страшный леопард-людоед.

— Что ж мы будем от него прятаться? — возразил Альберт. — Его надо прогнать или уничтожить.

— Наши охотники боятся сразиться с ним. Говорят, что в него вселился дух злого волшебника из джунглей.

— Пойдем вместе. Я не боюсь волшебников.

Альберт впустил Лизи в комнату, посоветовал Елене закрыть окна металлическими шторами, взял ружье и вышел на террасу, где его ожидал Джозеф.

— Пойдем!

Они шли от хижины к хижине, и Джозеф оповещал:

— Охотники, выходите на Него. С нами — Оганга.

Мужчины брали копья. Прощались с женами и детьми. Один за другим они присоединялись к Альберту и Джозефу.

У околицы охотники посовещались. Решили разделиться на две группы, но каждая из групп требовала, чтобы Альберт пошел именно с ней.

Спор разгорался не на шутку. Охотники, потрясая копьями, кричали что-то гортанное. Их тени фантастически перемешивались на плотно утрамбованной земле гончарного двора. Пронзительный вопль заставил их замолчать.

— Он во дворе тетушки Ндолы! — предположил кто-то.

Охотники бесшумно заскользили, укрываясь за стенами хижин. Альберт бежал рядом с Джозефом. Они свернули в узенький переулок, и Альберта словно обожгло горячее дыхание зверя. Леопард прыгнул на него, пропустив бежавших впереди охотников. Альберт не успел разглядеть очертаний зверя. Он видел только громадную черную массу и два светляка — горящие кошачьи глаза.

Но что это? Зверь словно споткнулся. Альберт рванулся назад и только тут увидел за своей спиной Лунонгу. Это его спасительное копье остановило хищника.

Альберт прицелился, но подоспевший Джозеф остановил его:

— Не стреляй! Мы возьмем его так!

Теперь Альберт не видел леопарда. Зверя окружала живая, колышущаяся стена охотников. Деловито, словно таща невод с рыбой из Огове, они колдовали над зверем. Альберт слышал только злобное мяуканье и громкие распоряжения Лунонги. Сегодня он был героем. Ему покровительствовали духи джунглей.

Лунонга был большим охотником. Он сидел на террасе докторского дома и рассказывал охотничьи истории. Знал он их великое множество. Джозеф, который переводил его рассказы, иногда улыбался и покачивал головой. Лунонга на мгновение замолкал, презрительно оглядывал Джозефа, а затем как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ.

Доктор слушал охотника внимательно. После недавней истории с леопардом он по-новому увидел этого, на первый взгляд болтливого, по-юношески сухощавого старика.

На походном столике перед Альбертом лежало неоконченное письмо к друзьям. Четким, мелким почерком были исписаны уже две страницы. Альберт, собираясь с мыслями, взглянул на последние строки, улыбнулся.

«Пациентов значительно больше, чем я предполагал, — писал он. — Хинин, бромкалиум, салол и дерматол почти кончились. Очень хотелось бы...»

Внимание Альберта снова привлек голос Джозефа, который переводил новую историю Лунонги:

— У нас в джунглях живет великая танцовщица. Ее зовут Элива НʼГьева. Говорят, что она может танцевать на воде и не тонуть. Большие водяные лилии раскрывают свои цветки, когда прекрасная Элива начинает танцевать. Все злые духи бегут из ее жилища в мертвые деревья, в разрушенные хижины, в тела больных.

Наши люди сравнивают тебя, Оганга, с Эливой НʼГьева.

Альберт не выдержал и рассмеялся, но Лунонга сказал строго:

— Не смейся, Оганга. О нашей Эливе в джунглях поют песни. Придет время, запоют песни и про тебя.

Альберт все-таки не мог сдержать улыбки, но, признаться, последние слова старого Лунонги растрогали его. Он вспомнил первые дни пребывания в Ламбарене. Вспомнил первую ночь в докторском доме и нашествие насекомых. А затем... будни Африки. Трудностей было много. Очень много! Но все эти трудности — ничто в сравнении с той радостью, которую дает сознание полезности твоего дела:

— Мы действуем, мы помогаем!