Свет в джунглях

Глава V. Свет в джунглях

Рано утром — еще не встало солнце и над Огове курился легкий туман — в дверь докторского дома постучали.

— Просыпайся, Оганга! Гребцы ждут.

Альберт быстро поднялся. На завтрак, короткие дорожные сборы и прощание с Еленой ушло менее получаса. Вскоре он стоял на деревенской пристани, где его ожидали двенадцать полуобнаженных мускулистых мужчин. Уткнувшись носом в песок, на волнах покачивалась большая лодка.

Сегодня доктор Швейцер совершает свое первое африканское путешествие: он едет в Самкиту на съезд местных миссионеров. Там он должен произнести убедительную речь о строительстве своего госпиталя, чтобы привлечь к нему внимание и ускорить сооружение госпитальных зданий.

Миссионеры встретили доктора Швейцера настороженно. Они считали, что слухи о действенной врачебной деятельности молодого врача сильно преувеличены. Наверное, и строительство госпиталя своими силами — тоже выдумка. Подождем, что он нам расскажет!

И вот Альберт поднялся и вышел к столу председателя.

— Что вы хотите рассказать нам о вашем плане создания госпиталя, доктор Швейцер?

Альберт вглядывался в сидящих в зале: сомкнутые губы, бесстрастные глаза. Неужели он не найдет здесь поддержки?

Заговорил он спокойно и, что удивило всех, с юмором.

— Вы ожидаете, наверное, что я загрохочу, как гром, и буду обвинять вас в том, что госпиталя, о котором мне писали, на самом деле не оказалось. Ошибаетесь! Я доволен, что госпиталя еще нет. Почему? Да потому, что, обследовав местность и прислушавшись к советам местных жителей, я выбрал для госпиталя более подходящее место, чем то, которое было запланировано ранее. Я могу предложить также изменить кое-что в практике строительства. Полы, например, мне кажется, целесообразнее делать из цемента. Окна должны быть очень высокими, почти до потолка. Такие окна могут показаться вам странными и ненужными, но я полагаю, что при этом жаркий воздух не будет скапливаться под потолком, а будет получать выход наружу...

Когда Альберт кончил говорить, миссионеры рукоплескали. Что господин доктор, он же философ, разбирается к тому же в архитектуре, оказалось для всех совершенно неожиданным. На оратора градом посыпались вопросы. Его расспрашивали о новом месте для госпиталя, о наличных средствах, о строительных материалах. Председатель еле успокоил взволнованных миссионеров. Тишина возвращалась в зал медленно и неохотно, словно увлеченная морем волна, которой не хотелось вновь бежать к берегу.

Председатель позвонил в колокольчик и, так и не дождавшись полной тишины, обратился к Альберту:

— Господин доктор! Мы благодарны вам за все, что вы сделали здесь. Миссия, к сожалению, не располагает достаточными средствами, но в этом случае мы окажем вам помощь. Я обещаю... Мы выделим для строительства госпиталя в Ламбарене две тысячи франков.

Предложение председателя было единогласно принято. Альберт ликовал. Теперь строительство госпиталя стало свершившимся фактом. Можно, следовательно, рассчитывать на помощь и строительными материалами, и рабочими. А самое главное — на общее внимание. Ведь, по чести признаться, очень трудно, почти невозможно в этих условиях строить госпиталь только своими силами.

Джозеф надел лакированные ботинки, выписанные из Парижа. Открыл дверцу жестяного шкафчика, где висело более десятка галстуков самой разнообразной расцветки. Он гордился своим богатством. Ведь недаром почти половина его жалованья тратилась на парфюмерию и галантерею!

— Какой же из них выбрать сегодня?

Свой выбор Джозеф остановил на зеленом с красными полосками галстуке. Он нацепил галстук на шею, побрызгал его одеколоном и вышел из своей хижины на пыльную поселковую улицу.

Тотчас же его окружили мальчишки, привлеченные блеском лакированных башмаков и радужной яркостью галстука. Джозеф отмахнулся от их надоедливого внимания и направился к докторскому дому.

По пути он рассуждал сам с собой, размахивая руками, словно убеждая кого-то невидимого в своей правоте:

— Нет, отчего же! Работать можно. Это, конечно, не то, что служить поваром в Кап-Лопеце... Нет, не подумайте, что работа здесь ему не нравится. Работа ему по душе, но жалованье вот маленькое... Маленькое жалованье, как хотите...

Вот и докторский дом. И толпа больных возле дома. И сам доктор, засучив рукава, в неурочное время ведет прием.

— А, Джозеф! Кстати пожаловал! Я уже хотел было посылать за тобой. Пришли больные издалека, надо срочно посмотреть.

Джозеф молчал. Он следил за бегающими бликами на своих башмаках и думал:

«Опять разговора не получилось. С этим доктором очень трудно говорить о деньгах».

Вышла Елена. Пригласила Джозефа зайти и переодеться. Вскоре он в обычном своем белом халате вел уже предварительный осмотр больных.

— У этой женщины болит филе, — докладывал он доктору, — а та жалуется на левую котлету.

Швейцер смеялся:

— Что-то ты не в духе сегодня, Джозеф! Оставь-ка свои гастрономические шутки!

Когда осмотр больных был окончен, Джозеф спросил:

— Оганга, я хорошо работаю?

— По-моему, фельдшер ты более удачный, нежели повар.

— А зарабатываю я меньше, чем в Кап-Лопеце, — мрачно заметил Джозеф.

— Ну, это беда поправимая, — откликнулся Альберт. — Жалованья я тебе прибавлю, если надо.

Джозеф утвердительно кивнул головой и вновь подумал:

«Нет, с этим доктором нельзя говорить о деньгах! Разве так давал прибавку к жалованью губернатор в Кап-Лопеце? Сначала он и слушать не хотел ни о какой прибавке. Кричал и топал ногами... А этот: „Прибавлю, если надо“. Даже не почувствуешь, что получил прибавку!»

В доме доктора зажглись огни. Елена пригласила мужчин ужинать, но Джозеф отказался. Забрав свои лакированные башмаки и зеленый галстук, он отправился к Мадембе посудачить о последних поселковых новостях. Дружеская беседа за чашкой кокосового вина — лучший отдых, тем более, что завтра они с Еленой будут работать в больнице одни: Оганга на два дня полностью перекочует на строительство.

Прежде чем строить, новую строительную площадку предстояло выровнять. Однако нанять землекопов Альберт не мог: большинство мужчин было занято на работе в лесу. Они рубили трудно поддающиеся топору стволы красного и черного дерева, а затем сплавляли их по Огове к океану. На побережье драгоценная древесина грузилась на палубы судов и направлялась во Францию. Лесопромышленники наживали на этом громадные капиталы. Неудивительно, что лесорубам-африканцам они могли заплатить больше, чем энтузиаст-доктор.

Альберту оставалось одно: пойти на поклон к местному лесопромышленнику Раппу. Тот принял его в своей конторке, развалившись в кресле-качалке.

— Что вам угодно, доктор?

— Я хотел бы попросить у вас несколько человек рабочих на два дня... Госпиталь сооружается для них, и я думаю...

— Я, например, думаю, что это бессмысленная затея. Какой доход вы предполагаете иметь с этого госпиталя? Дa и что может заплатить негр за лечение?

— Но я намерен лечить больных бесплатно, господин Рапп.

— О-о-о!

Лесопромышленник перестал качаться. Он смотрел на Альберта светлыми, навыкате, глазами, и такое удивление читалось на его лице, что Альберт не выдержал и рассмеялся.

— Вот поэтому, господин Рапп, я не могу заплатить рабочим больше, чем вы.

— О, черт! — пришел в себя господин Рапп. — Вам хватит восьми человек? Я могу дать их в ваше распоряжение на два дня.

— Благодарю вас!

Швейцер уходил и чувствовал, что лесопромышленник смотрит ему вслед, очевидно по-прежнему недоумевая: как это можно вкладывать средства и труд в предприятие, которое не сулит никакого дохода?

С приходом восьми сильных и привычных к тяжелому труду мужчин работа закипела. К концу второго дня площадка была выровнена. Смертельно усталым, но радостным спешил Альберт в тот вечер домой.

Когда супруги сели за ужин, Елена поднесла ложку ко рту и заплакала:

— Я так устала, что не могу есть.

Альберт растерялся. Он хотел рассказать жене, как славно они сегодня поработали. Но теперь...

Он обнял жену и, утешая ее как ребенка, начал баюкать.

— Альберт, пойми меня правильно, — всхлипывала Елена. — Я не жалуюсь, но то, что мы делаем, превышает наши силы.

— Да, я с тобой согласен, — отвечал Альберт. — Только наших четырех рук действительно недостаточно. Но вскоре — подожди немного! — и другие руки будут помогать нам. Я знаю это точно!

Впервые за эти месяцы Альберт открыл в этот вечер оловянный футляр, предохранявший специальный тропический рояль, который ему подарило Баховское общество в Париже. Как тяжело поначалу застучали по клавишам огрубевшие, в ссадинах и в мозолях пальцы! Казалось, они утратили былую легкость и сноровку. И все-таки вскоре над ночными джунглями зазвучали стройно и легко светлые, чистые тона баховской фуги.

— Отошли его домой, доктор! Авай! Авай!

Джозеф напрягает все свои знания смеси европейских языков, чтобы предупредить Альберта о грозящей ему опасности.

— Духи предсказывают плохое. Отошли его домой!

Джозеф часто дает дельные, по его мнению, советы, как доктор должен вести себя с местными жителями. Очень жаль, что Оганга не прислушивается к ним!

Пациент, о котором идет речь, естественно, не знает, о чем спорят черный слуга и белый господин. Он умоляющими глазами смотрит на доктора, который, как ему кажется, что-то медлит с помощью. Лицо больного бледнеет от боли, живот высоко вздымается. Он не выдерживает и начинает стонать и кричать так громко, что его приходится вынести из ординаторской в комнату ожидания, где сидят на корточках другие пациенты.

— Может, оперировать его завтра? — хитрит Джозеф.

— Ты же знаешь, что больной может не дожить до утра, — строго возражает Альберт. — У него опасный перелом, который надо оперировать сейчас же. Может быть, уже и теперь это слишком поздно.

— И я то же самое говорю: поздно. Духи обо всем, знают наверняка. Они тоже говорят: поздно. У раненого слишком опасный перелом. Не вмешивайся, Оганга! Ведь если он после операции умрет... Что скажут о тебе люди? Хороший волшебник — плохой волшебник! — поучает Джозеф глупого белого человека.

— Ничего, Джозеф! Рискнем! И чем раньше, тем лучше. Сходи-ка лучше ко мне домой и скажи фрау Елене, что она немедля должна прийти сюда.

Ропща и ругаясь, Джозеф бредет по поселку к дому доктора. Опять эта операция! Он не любит операций. Свежая кровь на инструментах и тампонах пугает его. Ему кажется, что Оганга переоценивает свое могущество, когда режет человека. А вдруг он не сумеет остановить льющуюся кровь? Что тогда? Как в таком случае спасет он свой высокий престиж — белого волшебника?

Фрау Елена, услышав просьбу мужа, бросает все домашние дела и почти бегом направляется к госпиталю.

— Скорее, скорее! — торопит она Джозефа.

А Джозеф не спешит. Он смотрит на фрау Елену и вздыхает. Бедная фрау Елена! Оганга совсем замучил ее. За несколько месяцев пребывания в Ламбарене она постарела на годы. Глаза провалились, лицо осунулось. Идет тяжело, с одышкой. Бедная фрау Елена! Она очень плохо переносит тропический климат. Но, что больше всего удивляет Джозефа, никогда не жалуется! Вот и сейчас бежит, торопится. А зачем?

Последние слова Джозеф произносит вслух:

— Зачем бежишь?

— Как зачем? — удивляется Елена. — Ты же сказал, срочная операция! Кто же без меня займется наркозом?

Когда они вошли в операционную, больной уже лежал на столе. Лицо его стало бледно-землистым. Он, должно быть, ужасно страдал.

Джозеф поспешил стерилизовать инструменты.

— Готово? — спрашивает Альберт.

— Да! — отвечает фрау Елена.

В руках у Альберта хирургические щипцы и нож. Он действует ножом так же уверенно и твердо, как гюнсбахский крестьянин плугом. И вместе с тем его руки осторожны и легки. Они взлетают над телом больного так властно и плавно, как будто их обладатель играет на фортепьяно или на органе.

Доктор Швейцер оперировал уже достаточно много скрытых переломов (среди жителей джунглей — охотников и лесорубов — это очень распространенная травма), но этот перелом...

Один за другим Альберт извлекает осколки кости. На лице его выступили капельки пота.

— Зажги лампу! — коротко бросает он Джозефу.

И снова, теперь уже при мерцании тусклой лампы, операция продолжается. Свету, конечно, мало, но это терпимо. Вот только не было бы так невыносимо душно!

Во влажной духоте кровь лежащего на операционном столе больного почти невозможно остановить. Джозеф с ужасом, как загипнотизированный, смотрит на быстро буреющую вату: неужели сбывается его предвидение?!

— Тампоны! — командует доктор.

Джозеф не трогается с места. Тампоны подает фрау Елена.

— Еще!

— Еще!

— Еще!

Некоторое время длится тягостное молчание, а затем Альберт просит:

— Нитки!

— Джозеф, позови носильщиков!

Доктор от утомления закрывает глаза. Пошатываясь, он идет к умывальнику. Долго моет руки и лицо.

— Если бы только все было хорошо, — тихо говорит он фрау Елене.

Над поселком опускается вечер.

Медленно догорали костры, на которых еще недавно готовился ужин. Захлопывались на ночь решетки над площадками для коз. Поселок готовился ко сну.

Фрау Елена отдыхала на раскладном стуле на веранде и с каким-то особенным чувством, странно волновавшим ее, наблюдала эту мирную картину. С Огове повеяло прохладой. Начали вечернюю пробу голосов обитатели джунглей.

«Пора, пожалуй, домой», — подумала фрау Елена.

Когда она вошла в комнату, Альберт сидел за рабочим столом, подперев голову обеими руками.

— Ложись спать пораньше. Ты сегодня так устал. — Она тихонько тронула его плечи.

— Я очень волнуюсь, дорогая, — откликнулся Альберт. — Он потерял много крови. Мне хочется до ночи навестить его.

— Но уже очень поздно, — возразила Елена. — Может быть, завтра ты зайдешь туда с утра?

Альберт поднялся из-за стола, поцеловал жену и пошел к выходу.

Поселок уже спал, но в бараке, где помещались оперированные больные, несколько человек еще о чем-то шептались. Альберт склонился над своим недавним пациентом. Тот лежал неподвижно, и дыхание его было еле заметно. Почувствовав, что рядом кто-то стоит, он приоткрыл глаза.

— А, Оганга! — прошептал он. — Мне уже не больно... Мне уже не больно...

Внезапно он рывком приподнялся и в порыве благодарности коснулся лицом руки доктора.

Такой неожиданный и искренний порыв больного до глубины души растрогал Альберта.

Доктор явно смущен. Он поправляет подушку пациента, доставившего ему столько переживаний, и, чтобы как-то рассеять смущение, заговаривает с больным, который лежит на соседней постели. Как выяснилось перед операцией, он немного понимает по-французски.

— Я очень рад, что все обошлось благополучно.

— И мы тоже, Оганга! Ты спас его, Оганга. Спасибо тебе!

— Мне больше не больно! — ликующе кричит оперированный. — Мне больше не больно!

Доктop прощается с больными и, пожелав им спокойной ночи, уходит. Он идет по больничному саду, а вслед ему несется:

— Мне больше не больно!..

Эти слова звучат как заклинание. Доктop возвращается и говорит широко улыбающемуся больному:

— А теперь cпи! Тебе нужен сон.

Только после того, как был построен новый госпиталь, Швейцер мог отваживаться делать подобные операции регулярно. Госпиталь строился почти целый год. Сначала были готовы так называемые «медицинские бараки» — два больших помещения, в одном из которых открылась консультационная комната, а в другом — операционный зал. К этим обширным помещениям примыкали две маленьких комнаты, в которых были оборудованы аптека и стерилизаторская. Наконец, в двух средних по размеру комнатах разместились приемная и спальня для тяжелобольных.

Был у доктора в запасе еще один маленький сюрприз, но о нем население поселка узнало только вечером того памятного дня, когда пациенты впервые переступили порог нового госпиталя. Окончив прием и поужинав, супруги Швейцер оделись по-праздничному и вышли прогуляться. Вскоре они оказались у порога хижины, в которой обитал Джозеф.

На приглашение пройтись и побеседовать Джозеф ответил гримасой, явно выражающей недовольство: он устроил смотр своим галстукам и не хотел, чтобы его отрывали от приятного времяпровождения. Но Оганга настаивал. Скрепя сердце, пришлось подчиниться.

Втроем они пошли к зданию госпиталя, и здесь Елена вручила Джозефу ключи... от его нового дома.

— Этот дом... для меня? — растерялся Джозеф.

— Он тебе не нравится? — улыбнулся Альберт.

— Нет, нравится! Нравится! Но неужели весь дом для меня?

— Для тебя...

Джозеф обогнул дом, заглянул в окно и только потом решился войти. Домик был небольшой, но удобный. И самое главное — совсем рядом с госпиталем! Джозеф был в восторге. Окружавшие его односельчане тоже. С переездом не стали медлить, тем более, что скарб холостяка Джозефа был невелик. Каждый предлагал свою помощь, и Джозеф благосклонно принимал ее. Однако нести галстуки он не доверил никому, даже своему ближайшему приятелю Мадембе. Вешалку с разноцветными кусочками материи, очень похожими в массе своей на павлиний хвост, он гордо нес сам.

Африка учила. Учила ежедневно и, пожалуй, даже ежечасно. Как впоследствии узнали супруги Швейцер, правосудие у африканцев было подчас очень жестоким. Средневековое правило «око за око, зуб за зуб» здесь еще считалось непреложным. Тот, кто становился виновным перед своими соплеменниками или даже перед своей семьей, должен был жестоко поплатиться за это.

Совершая очередной обход, Альберт невольно стал свидетелем поразившей его сцены у постели умирающего

Этого африканца он оперировал вчера. К сожалению, операция была сделана слишком поздно. Когда пострадавшего от зубов крокодила рыболова доставили в Ламбарене, доктора не оказалось в госпитале: он уезжал в другой поселок к тяжелобольному.

И вот сейчас больной умирал. После ампутации ноги он жестоко страдал от боли. Фрау Елена постоянно вводила ему обезболивающее.

Альберт вошел в палату, когда началась агония и руки бедняги напряглись в последнем усилии отстранить от себя смерть. Двoe его соплеменников, которые до этого стояли как будто бы безразличные, вдруг затопали, сначала тихо, а затем все громче и громче.

Доктор потребовал соблюдать в палате тишину, но Джозеф отвел его в сторону и сказал:

— Братья умершего правы, когда они топают и ругаются. Один человек, его зовут НʼКендью, виноват в несчастном случае. Это по предложению НʼКендью умерший поехал ловить рыбу туда, где водятся крокодилы. Он должен отвечать за эту смерть.

— И чего же хотят братья? — спросил Альберт.

— НʼКендью должен вернуться в деревню для суда. Но он приехал сюда и не хочет возвращаться.

— Почему?

— Понятно — почему.

— Почему же?

— Потому что приговором ему будет смерть.

— Этого нельзя делать, — возмутился Швейцер. — Я скажу братьям, что взял НʼКендью на службу. Здесь они не посмеют его тронуть.

— Оганга, я не могу тебя учить, — покачал головой Джозеф, — но тебе не следует вмешиваться в наши обычаи.

Ночью Альберт спал беспокойно. Часто пробуждаясь, он невольно прислушивался к шуму ночных джунглей. Тихо ли в госпитале? Не вершится ли в эти мгновения самосуд над ни в чем неповинным НʼКендью?

Чуть только рассвело, доктор был уже в госпитале. Братья укладывали умершего на пальмовые листья, готовясь в дорогу.

— Где НʼКендью? — спросил Альберт у Джозефа.

Тот вместо ответа пожал плечами.

Доктор отправился к пристани. На траурном каноэ громко причитала мать умершего. Вскоре появились на пристани и его братья. Горевшие жаждой мести, они подошли к Швейцеру и сказали ему, что по законам их племени «виновный» должен понести наказание.

— Выдайте его, он будет приговорен только к денежному штрафу, — уверяли они.

Дрожа всем телом, откуда-то появился НʼКендью. Неужели белый доктор выдаст его?

Альберт улыбнулся и сказал Джозефу:

— Переведи им, что суд их племени может обращаться с претензиями в Ламбарене. НʼКендью становится с сегодняшнего дня моим вторым помощником. Он будет зарабатывать у меня достаточно, чтобы выплатить наложенный на него штраф.

Когда Джозеф перевел слова Оганги, братья умершего молча сели в каноэ, и вскоре их лодка отчалила от берега.

НʼКендью никогда не мог забыть этого смелого поступка белого доктора. Когда позднее Джозеф покинул Огангу, НʼКендью продолжал служить доктору верно и преданно. Как Пятница Робинзону, пошутил однажды Альберт.

Только теперь супруги Швейцер во всей полноте поняли, насколько тяжела жизнь африканцев. Они на себе испытали действие убийственного тропического климата и тысячи неприятных и неожиданных мелочей, которые неизбежно сопутствовали жизни на экваторе. А ведь над африканцами висели и другие опасности, подлинные и вымышленные. Однако именно последние подтачивали их мужество и веру в свои силы.

Елена и Альберт видели, как обитатели джунглей постоянно трепетали от страха перед сильными врагами. Как они боялись проклятий соседей и злой силы местных колдунов, каждый из которых, по словам африканцев, может лишить тебя жизни.

Суеверия, как ядовитые испарения, отравляли атмосферу всей жизни африканцев. Любой ребенок, как только он начинал сознавать себя, знал, что его жизнь на каждом шагу подчинена специальным табу.

Если колдун вдруг ударял по плечу молодую мать, это означало, что ее ребенок умрет.

Другой колдун предостерегал людей своего племени от употребления в пищу бананов.

— Будет плохо! — грозил он.

И люди голодали, но не осмеливались ослушаться.

Когда Альберт просил африканцев помочь ему в погребении умерших, они умоляли его не просить их об этом.

— Почему? — недоумевал доктор.

Его верные помощники молчали, низко опустив головы.

Швейцер вглядывался в их смущенные лица и понимал: очередное табу!

Если кто-нибудь из ламбаренцев собирался ехать на пароходе, к нему тотчас же являлся местный колдун и начинал стращать будущего пассажира:

— Ты должен взять с собой сильный фетиш, иначе будет плохо.

И вот по трапу на пароход поднимались пассажиры с самыми разнообразными фетишами — перьями птиц, корнями растений, костями животных. Но самым сильным фетишем считался кусочек человеческого черепа.

Особенно глубоко возмущали эти предрассудки Елену. Они с мужем стараются помочь африканцам отказаться от предрассудков, мешающих им жить, но, выслушав доктора и его жену, пациенты отправляются за советом к... колдуну!

— Я хорошо понимаю твое недоумение, Елена, — сказал однажды вечером Альберт. — Ты, очевидно, задаешь себе вопрос: неужели все, что мы здесь делаем, тщетно, напрасно. Как можем мы отваживаться идти против вековых традиций!

Но оглянись назад! Мы кое-что сделали все-таки!

Была удивительно светлая лунная ночь. Супруги вышли из дома. И доктор повел свою жену по территории госпиталя.

— Вспомни, как все это выглядело, когда мы приехали. Не было здесь ни этих зданий, ни этих грядок с овощами. Кстати, Лунонга, старый охотник, на днях тоже посадил овощи возле своей хижины. Ни табу, ни колдуны, ни проклятия не могут помешать нашей работе. Это знают и наши друзья-африканцы. Они ежедневно убеждаются в этом. А кроме того, дорогая, мы имеем надежное и безопасное жилище, в котором можем работать и отдыхать. Разве всего этого мало? По-моему, немало.

— Слишком много, — ответила Елена. И Альберт почувствовал, что она улыбнулась. — Прости меня, если я немножко пала духом.

— Я понимаю, очень хорошо понимаю тебя, Елена! Мы оба очень устали. Скоро мы поедем отдыхать в Европу. — Последние слова он произнес не совсем уверенно. В газетах, которые изредка попадали в Ламбарене, писалось о том, что в мире неспокойно.

Шел июль 1914 года...