Свобода Маски

Глава тридцать шестая

Так и было, подумал Мэтью, лежа на кровати в своем доме, самые худшие мои подозрения оправдались. Все, что только могло случиться с Берри… произошло, и даже нечто более ужасающее — потому что она была жива и медленно умирала, а он ничего не мог сделать, чтобы этому помешать. Где находится книга с формулами Джентри? В доме Фэлла, в больнице под присмотром нового химика Риббенхоффа? Или где-то еще? И даже если он достанет книгу, как же он сможет сделать противоядие для Берри, чтобы без вреда для ее разума вывести наркотик из ее организма?

Он лежал, уставившись в потолок. Голова его все еще болела, а тело била легкая дрожь, но, по крайней мере, ему не казалось, что стены превращаются в неведомых монстров, как это было с комнатой в доме Профессора. Когда Девейн отвел его сюда, Мэтью опрокинул в себя едва ли не половину содержимого бутылки с водой. Он подумал, что, возможно, она все же тоже чем-то отравлена, но узнать это не было никакой возможности. Он был абсолютно беззащитен перед любым ядом Фэлла, который тот выберет для нового эксперимента.

И что насчет Хадсона? В темной клетке, с терзаемым кошмарами разумом… такая судьба была хуже смерти, особенно для человека такой силы. Скорее всего, судью Арчера тоже не обошли стороной эксперименты Профессора, и оставалось лишь гадать, во что превратили его. Если раньше и можно было надеяться на помощь Альбиона, то теперь… безнадежно…

Мэтью прижал ладони к глазам. Ему нужно было думать, хотя мозг его превратился в кашу. Каким чудом может получиться вырваться из Прекрасной Могилы? Перед тем, как освободить его, Фэлл приказал Девейну пойти в таверну и принести что-то существенное, чтобы Мэтью поел после того, как голова окончательно пройдет, хотя сейчас еда была последним, о чем мог думать молодой человек. Он боялся сегодняшнего ужина. Сколько было времени сейчас? Он посмотрел на циферблат часов «дорогого Филиппа»: девять минут четвертого. Мэтью очень хотел снова увидеть Берри, потому что она ожидала, что Эштон Мак-Кеггерс придет, чтобы поужинать с ней этим вечером в таверне, но он не мог вынести того, что она его снова не узнает и примет за другого: сегодняшний его визит она и вовсе сочла воплощением своего сна об Эштоне.

Он вновь спросил себя, каким возможным оружием сможет дать отпор. Была ли ситуация в самом деле настолько безнадежной, или просто нужно было лучше посмотреть, чтобы обнаружить выход, развернуть шахматную доску и взглянуть иначе? Он не мог сдаться. Все они могли быть обречены — так или иначе — но с условиями медленного смиренного умирания он не был готов соглашаться.

Чего мог так страшно желать Профессор?

Мозг Мэтью продолжал работать, если, конечно, работа белки в клетке может быть названа таковой.

Нужное слово пришло к нему. Информация.

Профессор ценит информацию. Особенно касательно одного субъекта.

Местонахождение Бразио Валериани.

Он сел. Его голова еще несколько секунд кружилась, пока не зрение не стабилизировалось.

Он подумал… если можно выяснить что-то у кузины Валериани Розабеллы, что еще не выяснил Фэлл… это может быть достойным оружием.

Стоило попытаться и пойти в таверну. Если мадам Кандольери сейчас там, тем лучше. Если же нет, разумеется, кто-нибудь скажет ему, где найти ее. Или, возможно, стоит поискать ее в театре, где бы он ни находился. Наверное, она там, репетирует свою программу. Если получится отыскать Ди Петри, это тоже может сослужить хорошую службу. А, быть может, получится встретиться сразу и со служанкой оперной дивы.

В любом случае, он понимал, что ничего хорошего из пустопорожнего сидения в доме не выйдет ни для него самого, ни для Берри, ни для Хадсона, ни для судьи Арчера. Он сделал несколько шагов и понял, что вполне способен передвигаться, не производя при этом впечатление пьяного идиота, хотя ноги все еще были слабыми и слушались плохо. Для страховки следующие шаги по комнате пришлось сделать, опираясь о стену. Вскоре он понял, что полностью прямо держаться все еще не может, но нынешней подвижности вполне хватало, чтобы исполнить свое намерение.

Он надел плащ и треуголку, после чего покинул дом.

В «Знаке Вопроса?» хозяин таверны сказал Мэтью, что понятия не имеет, в каком доме проживает дива, но это, разумеется, было ложью. Просто люди Фэлла не собирались упрощать ему задачу. Трактирщик сообщил Мэтью, что зал встреч располагался на Трешер-Стрит, где должно было состояться выступление мадам Кандольери завтрашним вечером.

Мэтью вновь направился против ветра. Прохожие приветствовали его так, будто он уже был частью их сообщества, они любезно одаривали его безразличными улыбками и отравленными наркотиками взглядами. По пути на Трешер-Стрит молодому человеку в голову пришла мысль о том, какая общественная деятельность присутствует в этом месте. Он заметил дом с вывеской «Школа Искусств Мадам Хеннисчайлд», а другой дом был отмечен транспарантом «Общество Строителей Прекрасного Бедда», а сразу за ним располагался «Клуб Наблюдателей за Звездами Джона Майерса». Судя по всему, понял Мэтью, здесь запросто может встретиться и какое-нибудь «Сообщество по выдуванию пузырей». Он миновал компанию из трех мужчин, стоящих рядом с небольшим сараем и добродушно беседующих за разгрузкой небольших ящиков, которые он уже замечал ранее в вагоне, и молодой человек почти ожидал увидеть рядом вывеску «Конфедерация Бондарей».

Пара охранников встретилась Мэтью по пути. Они патрулировали улицы с мушкетами на плечах и пристально глядели по сторонам.

Мэтью задумался, случалось ли такое, чтобы кто-то приходил в себя от этого дурмана или впадал в неадекватное поведение от ядов, которые ему давали. Это могло запросто повлечь за собой выстрел мушкета или даже два — в зависимости от обстоятельств. Мэтью содрогнулся от одной мысли, какие страшные зелья содержатся в записях Джентри, собранных со всего света. А ведь, наверняка есть среди этих формул и такие, которые могут дать человеку суперсилу.

Театр было несложно отыскать. Это было большое, но все еще одноэтажное здание из коричневого камня, пострадавшее от непогоды. Его трудно было назвать сараем, который так презирала мадам Кандольери, но больше это строение на часовню или небольшую церковь с колокольней на крыше. Мэтью подошел к дубовой двери и открыл ее, очутившись в приемной, где можно было снять треуголку и плащ.

— Ты можешь не тянуть одну единственную ноту? — прозвучал предупреждающий гром недалеко впереди. — Mi fai cosi pazzo io esplodere! [Мой мозг сейчас взорвется (ит).] Джанкарло, заставь этих idioti понимать английский!

Мэтью вошел в главный зал. Свет проникал сюда из двух окон — по одному с каждой стороны здания, что, по-видимому, было недавними усовершенствованиями. Здесь располагалась дюжина скамей, между которыми по центру, справа и слева имелись проходы, ведущие к высокой платформе, которая, похоже, являла собой недавно построенную сцену. Ступени находились с правой стороны платформы, устланной красивым дорогим ковром. Прекрасная, но пугающе грозная женщина стояла в самом центре сцены, одетая в объемистую пурпурную мантию, ее черные волосы были уложены в высокую прическу и украшены сверкающими золотыми гребнями. Дива деловито упирала руки в боки, а ее глаза метали огненные снаряды в ее бедный оркестр.

Горе-аккомпаниаторы сидели у подножия платформы в креслах, которые были, видимо, специально принесены сюда для этого выступления. На пюпитрах рядом с музыкантами разворачивались копии партитур. Здесь присутствовали двое скрипачей, которых Мэтью видел на площади, и двенадцатилетний мальчик, у коего — он знал — было целых четыре урока игры на трубе. Все музыканты цеплялись за свои инструменты, как если бы что-то могло попросту унести их прямо из рук. Аккордеонист и девушка с бубном, похоже, дезертировали с этого корабля в самом начале, судя по тому, что нигде в зале их не было. Мэтью и в самом деле заметил Ди Петри, сидящего в первом ряду вместе с тем самым человеком, которого он так надеялся найти: с темноволосой девушкой, явившей собой ту самую причину, по которой Фэлл привез сюда всю троицу.

Ди Петри поднялся со своего места, храбро становясь между леди и объектами ее гнева.

— Прошу, Алисия! — взмолился он, складывая руки, словно в молитве. — Они стараются, как могут. Не могли бы вы…

— Это их «как могут» — просто un grande mucchio di merda [большая куча дерьма (ит.)]! — вскрикнула она. — Как я могу петь под этот мусорный шум?

— Леди, — обратился один из скрипачей. — Я просто не могу играть по этим нотам. Здесь их слишком много, — он устало выдохнул и поднялся со своего стула. Мэтью понял, что даже эти двое мужчин — и, похоже, что мальчик тоже — были заключены в объятия какого-то расслабляющего зелья счастья, потому что на всех их лицах держались блаженные улыбки. — Я не могу говорить за Ноя или Алекса, но я уверен, что я уже достаточно пожарился в лучах вашего гнева и почти сгорел дотла. Я направляюсь домой.

— Ной может говорить сам за себя, — отозвался второй скрипач, также поднимаясь на ноги. — Верно, как дождь. Я ухожу.

— Вы не можете уйти от меня! — завопила она. — Я одна из трех женщин в целом мире, кто поет в опере! Ты хоть знаешь, как много я работала и что я сделала, чтобы добиться своего места среди мужиков с отрезанными яйцами и детскими голосами? — этот всплеск откровения пошел на убыль. — И знаешь, что я сделала ради музыки?

Мальчик встал и последовал за остальными к выходу. Он обернулся — с трубой в руке — и произнес голосом, который явно должен был принадлежать кому-то постарше:

— Возможно, вы найдете кого-то, кто вам подпоет.

Затем трое музыкантов покинули театр и не стали свидетелями того, как мадам Алисия Кандольери ухватилась за воздух так, будто могла оторвать от него кусок. Мэтью был уверен, что не только эти трое услышат ее крик снаружи, и подумал, что Леди Паффери может даже написать в своем следующим выпуске, что чудовищный звук падающего метеорита пронесся над Атлантикой рядом с Уэльсом.

— Caro Signore![Милостивый Боже! (ит.)] — воскликнул Ди Петри. — Давайте все успокоимся.

— Это умалишенное сумасшедшее безумие! — взвыла леди, качнувшись из стороны в сторону. — У меня даже нет гримерной комнаты! Они, что, ждут, что я… — красный туман злости, должно быть, чуть рассеялся, потому что дива заметила Мэтью, шагающего по проходу. — Хочешь хорошенько посмеяться надо мной, мистер?

— Вовсе нет, — Мэтью снял треуголку. — Я сопереживаю всем, вовлеченным в это мероприятие.

— Со-пе-ре-же-вы-вáть? Что он такое говорит, Джанкарло?

— Ему жаль нас, — сказал Ди Петри, переведя не до конца верно.

Она начала оглядываться, и Мэтью понял, что она ищет что-то, что можно швырнуть.

— Мрак! — завопила она, и молодой человек на мгновение подумал, что она вот-вот начнет рвать на себе волосы. — Disperazione! Agonia su di me! [Отчаяние! Я в агонии! (ит.)]

Мэтью спустился вниз по левой стороне прохода. Он бросил быстрый взгляд на Розабеллу, которая, в свою очередь, посмотрела на него. У нее было миловидное овальное лицо, большие карие глаза, в которых застыло выражение недоумения. Она была намного младше, чем он предполагал — быть может, лет семнадцати от роду, не больше.

— Простите меня, — обратился Мэтью, когда достиг платформы. — Но неужели вам в действительности так нужен оркестр?

— Конечно, нужен! Ты спятил? Какая же опера без музыки?

— Но, — быстро нашелся он. — Разве от вас исходит не достаточно музыки?

Мадам Кандольери издала странный звук, видимо, обозначающий то, что она не уследила за его рассуждениями. Ее руки поднялись, как молоты, ее зубы стиснулись, и Мэтью испугался, что она сейчас бросится на него прямо с этой платформы, желая растерзать.

— Алисия! Ascoltatelo![Послушайте его! (ит.)] — обратился к ней Ди Петри, вставая на сторону Мэтью. — У него есть что-то!

— У него мозг в лихорадке! — закричала она с прежним жаром.

— Нет, нет, синьора! Подумайте об этом, как о вызове! Этот молодой человек прав… музыка исходит от вас! Есть у вас аккомпанемент или нет, смысл не в этом. Вы знаете libretto, что же еще вам нужно?

— Ха! — единственный звук, вылетевший пистолетной пулей из ее рта, мог запросто разбить стекла в окнах. — Открой глаза, Джанкарло! Siamo nel piu profondo di merde! [Мы увязли глубоко в дерьме! (ит.)]

Ди Петри подтянулся, стараясь держаться прямее и выглядеть выше. Мэтью показалось, что у управляющего дивы смелости прибавилось с его появлением. Ди Петри тем временем спокойно сказал:

— Мы в глубоком дерьме, потому что вы это позволяете.

Грудь мадам Кандольери надулась, как парус военного корабля. Ее красные губы начали размыкаться, чтобы произвести оглушительный выстрел.

— Он прав, синьора, — раздался тихий голос служанки, которая поднялась со своего места, чтобы присоединиться к сопротивлению. — Никто не может победить вас, кроме вас самой.

Эта тихая правда затушила горящий фитиль бомбы. Мадам Кандольери перевела взгляд с Розабеллы на Ди Петри и обратно, и ее военный корабль начал отбывать обратно в нейтральные воды открытого моря. Она испустила — ууффф — вздох и почесала лоб, с тревогой, недоступной ни одному живому существу. — Вы все думаете, я могу сделать это? — спросила она.

— Я уверен, — ответил Ди Петри. — И… если даже если где-то вы сфальшивите один раз, кто из этих англичан с полными воска ушами узнает это?

— Я точно не узнаю, — добавил Мэтью.

Указательный палец мадам Кандольери постучал по подбородку.

— Si! — выдала она после недолгой паузы. — Если я не смогу сделать это, то никто не сможет… уж точно ни одна другая женщина!

— Вот это правильный настрой, синьора. Мы здесь идем по неизведанной территории.

— Si, — повторила она. — И кто может знать — быть может, завтра заплатят выкуп? Что ж, очень хорошо. Я начну с начала, без этого мусорного шума, бьющего мне в ушные барабаны.

— Барабанные перепонки, — поправил Ди Петри.

— Могу я попросить об услуге? — спросил Мэтью перед тем, как его бы заглушили. — Позволите мне украсть у вас Розабеллу на несколько минут?

— Меня? — удивилась девочка. — Зачем?

— Si! За почему? — взволнованная мадам Кандольери выглядела так, будто вот-вот вспыхнет от гнева снова.

— У меня есть к вам несколько вопросов, которые бы я хотел задать, — кивнул Мэтью, обращаясь к служанке. — Мы можем выйти наружу? Как я и сказал, это не займет много времени.

— Вопросы? О чем? И кто вы такой?

— Это молодой человек, о котором я тебе рассказывала. Мы встретились с ним в таверне прошлой ночью, — сказала мадам Кандольери. — Его похитили, как и нас.

Мэтью решил не поправлять эту леди, а оставить все, как есть.

— У меня есть вопросы, похожие на те, что задавал Профессор Фэлл. Насчет вашего кузена Бразио.

Розабелла нахмурилась.

— Почему Бразио так важен? Я не видела его много лет!

Возможно, ободренный своим успехом по успокоению звезды, Ди Петри и здесь решил прийти на помощь:

— Давай, Розабелла. Разговор с этим молодым человеком точно тебе не навредит.

— Хорошо, — ответила она, хотя в голосе все еще слышалась некоторая неуверенность. Мэтью было ясно, что она не имеет ни малейшего понятия, чем ее кузен так ценен для Профессора Фэлла, но у молодого решателя проблем были свои способы выяснить это.

Розабелла надела светло-голубую накидку с капюшоном, а Мэтью вновь надел свою треуголку и плащ. Они вышли на улицу и стали прямо у входа в лучах яркого солнца.

— Что вы хотите знать? — спросила она. Когда она нахмурилась, две маленьких морщинки появились между ее шоколадно-карими глазами, несмотря на то, какой юной она была. Мэтью решил, что работа с таким человеком, как мадам Кандольери приносит очень мало удовольствия, но он также понимал, что эта работа очень хорошо оплачивается. — Я уже рассказала профессору все, что помнила о Бразио, — продолжила девушка. — Что еще я могу рассказать?

— Я не профессор, — покачал головой Мэтью. — Я ничего не знаю о вашем кузене, кроме того факта, что Фэлл ищет его. И очень отчаянно, я должен добавить, — он увидел, как богато одетые мужчина и женщина проходят мимо, держась за руки, как если бы они проходили по светским районам Лондона.

Розабелла несколько секунд жевала нижнюю губу.

— Это правда… что Джанкарло сказал мне? Что все мы были похищены, потому что профессор преследует моего кузена? Он сказал мне ничего об этом не говорить мадам Алисии.

— Это правда.

— Получается… никакого требования выкупа не будет? Это тоже правда?

— Этого я не могу сказать, — он подумал, что лучше не говорить об этом, но он сомневался, что Фэлл просто освобождает хоть кого-то из своей Прекрасной Могилы. Если тебя привезли сюда однажды — по какой-то причине — пути назад уже нет, здесь ты и должен сгнить.

— Что бы вы хотели знать о моем кузене? — спросила Розабелла, возможно, читая в его глазах невысказанный ответ на ее последний вопрос.

— Только одно. И, надеюсь, вы поможете мне сложить эту мысль в единую картину. Профессор Фэлл очень образованный человек, однако, к сожалению, имеет криминальную натуру. Оглядитесь и посмотрите, что он способен создать. Он приложил большие усилия, чтобы доставить вас сюда, и я могу представить, сколько контрактов в разных местах ему пришлось заключить, чтобы изменить график выступлений мадам Кандольери и встретить ее в Портсмуте. Все это для того, чтобы выяснить, держите ли вы связь с Бразио. На это ушло много времени и огромное количество денег. По какой причине это могло быть сделано? Что, вы думаете — это может быть что угодно — может Бразио предложить Профессору?

— Бразио работает с преступниками? Вы это хотите сказать?

— Не совсем, хотя возможно. У Бразио есть какой-то талант, который Фэлл мог бы использовать? Талант создавать поддельные документы? Взлом замков? Он, часом, не химик?

— Химик? Я не знаю такого слова…

— Он делает какие-нибудь препараты? Medicamenta? — он ожидал ответа. Она покачала головой. Разумеется, подумал он, как столь невинная юная девушка может еще воспринять весть о том, что ее кузен имел дело с преступниками?

— Позвольте, я спрошу так: сколько ему лет? Он вашего возраста?

— Нет, ему было… мне кажется… двадцать шесть или двадцать семь, когда я его последний раз видела. Это было больше трех лет назад.

— Хотите сказать, сейчас ему около тридцати?

— Si, так.

— Какой работой он занимался, когда вы видели его в последний раз?

— Я не знаю. Когда я видела его, там собралась вся моя семья. Это было в Салерно, на похоронах.

— Похоронах? Чьих?

— Его отца, — сказала она. — Моего дяди. Киро.

— А… а вы хорошо знали своего дядю?

— Нет, не очень. У него был дом и лаборатория на холмах в Салерно. Он был человек науки, но мне говорили, что он лишился рассудка.

Мэтью замолчал. Две вещи, которые она сказала, привлекли его внимание: человек науки и лишился рассудка.

— У вас лицо изменилось, — заметила Розабелла.

— Простите?

— Ваше лицо. Что-то в нем только что поменялось.

— Скажите мне, — произнес Мэтью, стараясь прощупать эту мысль со всех сторон. — А каким именно ученым был Киро Валериани?

— Я не знаю точно. Моя мать и отец никогда не говорили о нем. Только позже я узнала, что он повесился в своей лаборатории.

— Повесился? У вас есть хоть малейшие предположения, почему?

— Вот, что я понимаю, — пробормотала она. — Он… ну… сделал что-то. Это было то, что заставило его сойти с ума, как сказали мои родители. Дядя сделал что-то, что свело его с ума и… я знаю, как это звучит — я бы сказала pazzo [безумно (ит.)], но… когда он попытался уничтожить это, оно ему не позволило.

Мэтью стоял в лучах солнца, но вдруг почувствовал страшный холод.

— То, что он создал, было… живым?

— Я не могу этого сказать. Это все, что я знаю о той истории. Я однажды спросила свою мать, но она сказала, что мне не следует больше об этом упоминать, потому что дядюшка Киро был хорошим человеком, которого что-то сломило, когда Лорена — его жена — умерла от лихорадки. После этого он начал изучать темные вещи и уже не был тем братом, которого она когда-то знала.

— Темные вещи? — и снова Мэтью почувствовал, как холодок бежит по его спине. — Ваша мать никогда не объясняла, что это значит?

— Нет, никогда.

— Я уверен, что профессор был бы рад поговорить с вашей матушкой…

— Она не знает, где Бразио. Никто не знает.

— Понятно, — только и выдавил Мэтью. Но он думал, что Бразио, на самом деле, является лишь средством достижения реальной цели. Профессор Фэлл хотел найти творение Киро Валериани, которое тот создал в своей лаборатории. Возможно, оно сейчас у Бразио? Или он просто знает, где это находится?

Когда он попытался уничтожить это, оно ему не позволило…

— Так, выходит, оно уничтожило его?

— Perdono? [Простите? (ит.)]

— Простите, я просто думал вслух. Я полагаю, вы все это рассказали профессору?

— Рассказала.

Мэтью заглянул девушке в глаза очень пристально.

— Сделайте кое-что для меня. Это очень важно. Я хочу, чтобы вы очень хорошо подумали о Бразио и его отце и обо всем, что вы про них слышали. Вы можете вспомнить хотя бы одну маленькую деталь, которую не рассказывали профессору?

— Я рассказала ему все, что знаю. Что последний раз я видела Бразио на похоронах в дядюшки Киро в Салерно, и что он сказал мне… — она остановилась и моргнула, словно только что вспомнив что-то важное. — Постойте. Я вспомнила кое-что еще! То, что он сказал мне на похоронах! Я не рассказывала этого профессору!

— Да? Продолжайте, прошу.

— Он спросил, сколько мне лет, и я сказала, что мне тринадцать. А он ответил, что тринадцать — хороший возраст, особенно для Амароне.

— Амароне? Что это такое?

— Красное вино. Очень крепкое.

— Бразио имеет какой-то особый интерес к вину?

Она пожала плечами.

— Я просто помню, что он это сказал.

Мэтью не мог оставить это так просто. Похоже, это было какой-то важной деталью.

— Бразио жил с отцом в ту пору, когда Киро повесился?

— Нет. Я так понимаю, он где-то путешествовал.

— Почему вы так думаете?

— Он пришел через два дня. Похороны задерживались, потому что Бразио не было.

— Вы это рассказывали профессору?

— Да, — ответила Розабелла. — Он спрашивал, жил ли Бразио в Салерно или путешествовал и изредка приезжал туда. Я сказала то же, что и вам. А еще мои мать и отец не слышали о Бразио ничего в течение нескольких лет. Они даже не знают, где он живет.

— Он не говорил вашим родителям что-нибудь на похоронах?

— Не моим родителям. Они ничего не хотели знать. Моя мать… она думала, что Лорена была несчастьем для дядюшки Киро, а еще, что она изменяла ему, и что Бразио — не настоящий его сын. Моя мать сказала, что она верит, будто лихорадка была Божьей карой для Лорены, и что Лорена сделала дядюшку Киро таким, каким он стал перед смертью. Вот, что она говорила, поэтому, как вы понимаете, она не очень хотела общаться с Бразио.

— Но, возможно, он говорил в тот день с кем-то еще?

— Si, — сказала она. — Возможно.

— Это вы рассказывали профессору?

— Si.

— Давайте угадаю, что случилось дальше, — предположил Мэтью. — Профессор Фэлл попросил вас написать список людей, с которыми Бразио мог общаться на похоронах Киро?

— Верно. Это было пять человек, помимо меня и моих родителей.

— Он не знает, что Бразио упоминал Амароне? — он ждал ее отрицательного ответа. Она покачала головой. — Почему, вы думаете, ваш кузен мог упомянуть из всех вещей именно вино?

— Я не имею понятия, — сказала она, пожав плечами. — Если только… он не работает на каком-нибудь винограднике.

Мэтью кивнул.

— Да. Какой-нибудь виноградник, — конечно же, было возможно, что Бразио просто нравилось Амароне, и он планировал пропустить бокальчик-другой после похорон, но… тринадцать лет — хороший возраст для Амароне? Сказано так, будто бы здесь скрыт какой-то подтекст.

Работник виноградника? Или же его владелец?

В какой части Италии растет виноград, из которого делают Амароне?

Впрочем, это было, как сказала Розабелла, три года назад. Мэтью вспомнил, что на Острове Маятнике кукла Профессора говорила, что в последний раз Бразио Валериани видели во Флоренции, а после этого он исчез.

Исчез, по крайней мере, из поля зрения Фэлла.

На время.

— Розабелла, — обратился Мэтью. — Если профессор снова вас позовет и будет задавать новые вопросы, очень важно, чтобы вы не упоминали Амароне. Вы, мадам Кандольери и Ди Петри находитесь здесь, потому что профессору нужен Бразио. Я начинаю думать, что он хочет найти Бразио, чтобы добраться до того, что ваш дядюшка Киро создал в своей лаборатории, потому что это не было уничтожено, а Бразио может знать, где оно находится. Что случилось с имуществом из дома Киро? Бразио забрал с собой что-нибудь, когда уехал?

— Мне было тринадцать лет, — невинно сказала она. — Я ненавидела похороны. Я просто хотела вернуться к моим куклам, которым я давала имена и которым делала макияж. Все остальное, что происходило… мне не было до этого дела. Все эти вещи, которые профессор хотел у меня узнать… я вам все то же самое сказала.

— Я понимаю.

— Я работаю с мадам всего год, — продолжила она. — Скажите мне правду. Если профессор не найдет Бразио, он ведь нас никогда не отпустит?

— Правда, — вздохнул Мэтью. — Состоит в том, что неважно, найдет профессор Бразио или нет. Он не отпустит никого из вас на волю, — она сделала шаг назад, ее ладонь взлетела к губам, и он протянул руку, чтобы поймать девочку, которой явно стало дурно. — Это не значит, — продолжил он. — Что вы никогда отсюда не выберетесь. Мы не можем сдаться. Большинство людей здесь держат на каком-то наркотике, чтобы сохранять их довольными… opulenti, — он попытался перевести это слово на латынь. — Вы и Ди Петри должны быть сильными ради мадам. Пока что это лучшее, что вы можете сделать.

Ее глаза заблестели от слез. Он произнес — одновременно мягко и твердо:

— Я хотел бы, чтобы слезы могли помочь. Но они не помогут.

Он постоял с ней еще некоторое время, пока она приходила в себя. Розабелла была юной девушкой, невинной и всего год работающей с грозной мадам Кандольери, что оставило на ней свой отпечаток. Эта работа закалила характер девочки, сделала ее сильнее.

— Я сделаю все правильно, — пообещала Розабелла.

— Мы найдем способ выбраться отсюда, — сказал он ей, пусть сейчас это утверждение не было ничем подкреплено, он надеялся, что сможет пройти через это… ради всего святого: ради Розабеллы, Берри, Хадсона, судьи Арчера, Ди Петри и мадам Кандольери — и ради всех несчастных душ, заточенных в этой Прекрасной Могиле, будь то наблюдатели за звездами или просто строители.

Он надеялся, что сможет пройти через это. И будь он проклят, если не выяснит, как.

— Спасибо за ваше время и за ваши ответы, — поблагодарил он, затем развернулся и побрел прочь.