Свобода Маски

Глава седьмая

— Я знал, что этот день настанет, — сказал Гарднер Лиллехорн, одетый в бледно-лавандовый костюм с подобранной треуголкой того же цвета, украшенной фиолетовым пером, которое сочеталось с оттенком его жилета. Он достал свою тонкую лакированную трость и ее серебряным набалдашником и не очень дружелюбно постучал Мэтью по плечу.

— Вот вы и сидите здесь, обвиненный в убийстве, — сказал помощник главного констебля Лондона. — Далековато же вы забрались от дома, как по мне.

— Далековато от дома! Слишком далеко! — хохотал Диппен Нэк. Его маленькие плечи сгорбились, к круглому, пухлощекому лицу прилила кровь, и оно возбужденно раскраснелось. Таким явил себя миру этот маленький, но жестокий хулиган и любитель дубинок. На нем был костюм пыльного цвета — видимо, перепачканный едой спереди — с серебряными пуговицами, а на голове сидела черная треуголка, из-под которой выбивался белый парик с множеством хвастливых локонов. Глаза Нэка, всегда напоминавшие два красных очага гнева, были подведены темно-коричневой краской, которая сейчас превращала их в две безобразные ямы, полные грязи. Но так же, как и раньше он поднимал свою проклятую черную дубинку и ткнул ее тупым концом в подбородок Мэтью, заставив молодого человека поднять голову вверх. — Только гляньте на него! Чье-то печенье изрядно покрошилось!

— Я понятия не имею, что это значит, — сказал Мэтью, отводя голову от поцелуя дубинки.

— Это значит, что теперь у нас есть власть, мистер Высокий-И-Могучий! — прозвучал горячий ответ вкупе с капельками слюны, вылетающими сквозь стиснутые зубы. — Теперь никто не вмешается, чтобы спасти твой бекончик!

— От ваших слов у меня аппетит разыгрался.

— Пожалуйста, Нэк, будь сдержаннее, — Лиллехорн использовал трость, чтобы отвести дубинку прочь, но в течение нескольких секунд казалось, что между этими двумя инструментами может начаться суровое противоборство.

Нэк позволил трости победить, тут же зашипев:

— Похоже, вы забываете… это не Нью-Йорк, сэр Лиллехорн. Правила здесь другие.

— Я ничего не забываю, дорогой друг. Но давай не будем ломать мистеру Корбетту челюсть, чтобы у него была возможность говорить.

Возможность у меня есть, о, да, подумал Мэтью. Но что из этого выйдет? Эти двое, даже объединив усилия, не смогут функционировать, как один нормальный человеческий мозг. Но, как говорится в старой пословице, которая сейчас весьма походила к случаю — нищим не приходится выбирать.

Они сидели за столом в маленьком и сыром зале совещаний. Масляная лампа освещала помещение, стоя на столе в компании подсвечника с двумя наполовину сгоревшими свечами. За единственной закрытой ставней Мэтью мог слышать, как снаружи идет дождь. Он не видел солнца в течение четырех дней, так как, прибыв в Лондон, тут же был помещен в тюремную камеру, которую делил с тремя другими несчастными людьми. Его сокамерники выглядели совершенно отрешенными и смирившимися с тяготами Судьбы — один из них молча лежал, свернувшись на полу, словно давно принял свой приговор: умереть, как пугало с раскуроченной душой. Монкрофф упомянул, что это здание носит имя Святого Петра перед тем, как передал все документы местному должностному лицу, и пожелал Мэтью удачи. Но называлось ли это место на самом деле в честь Святого Петра, или его бывший конвоир просто решил так пошутить, молодой человек не знал.

Впечатления Мэтью о Лондоне составляли блоки массивных зданий, удушливые улицы, переполненные толпами людей, запахи немытого человеческого тела и то, что казалось кислой выжженной вонью, которая осталась, возможно, от Великого Пожара тридцатисемилетней давности (как бы невероятно это ни было). А еще — вечный, непрекращающийся шум, который здесь называют жизнью города. Существовало ли в Лондоне хоть одно место, где можно было найти тишину? Что ж, если и существовало, то точно не в тюрьме Святого Петра, где крики и плач отчаявшихся людей превратились в своего рода развратную музыку, не замолкающую сутками. Помимо этих беглых впечатлений не было ничего: туман маскировал большинство деталей, уличных транспарантов и дорог, и Мэтью понятия не имел, где находится на карте Лондона, в какой стороне от него располагается Темза или другие значимые городские пункты. Его мир сгруппировался в маленькой камере, где находилась грязная койка и одеяло, которое пахло смертью. Правда, по крайней мере, его избавили от тяжелой гири, и теперь на аудиенции у помощника главного констебля огромный тяжелый шар не волочился за его ногами. Лиллехорн сладостно растягивал время до прихода в тюрьму Святого Петра после ухода Монкроффа, который сделал официальный запрос и сообщил имя Мэтью по всем каналам, о коих упоминал молодой человек. После всех нужных запросов на юного решателя проблем из Нью-Йорка снова надели кандалы, сковав его лодыжки и запястья одной цепью, что заставляло его спину постоянно пригибаться в знак почтения перед святым законом Лондона.

— Вы, — почти ласково произнес Лиллехорн. — В затруднительном положении.

У него были руки ребенка, и казалось, будто сильный порыв ветра может сломать ему кости. Здесь, в Лондоне, он не изменил своим нью-йоркским привычкам постригать определенным образом свою козлиную бородку и усы. Его волосы, забранные в хвост лавандовой лентой, были заметно подкрашены черным красителем, дававшим ярко-выраженный синеватый отлив. Его нос все еще смотрелся маленьким и острым, а губы выглядели нарисованными, как у куклы. И, разумеется, этот человек продолжал нести себя так, будто он исключительно важен для всего мира. Что ж, для Мэтью сейчас так и было. Молодой человек решил, что Лорд Корнбери явно потянул за нужные ниточки, чтобы добиться для Лиллехорна этого поста, или, возможно у Лиллехорна был какой-то суровый компромат на Корнбери… а присутствие здесь Нэка может означать, что и он принял участие в нахождении или сборе этого компромата. Похоже, нынешний губернатор колоний Нью-Йорк и Нью-Джерси держит пару скелетов в шкафу. А быть может, его шкафы доверху набиты мешками денег или деревянными индейскими жетонами — как знать. Так или иначе, будет, на что посмотреть, когда он вернется домой, решил Мэтью.

— В затруднительном положении, — повторил Лиллехорн. — Я читал показания свидетелей и вашу собственную версию этой неприятной истории, записанную клерком магистрата в Плимуте. Полагаю, этот граф Дальгрен — тот самый человек, который сбежал от правосудия из особняка Саймона Чепела, который мы окружили? И, кстати, спасли вашу жизнь тогда, за что, как я убежден, до сих пор мною не получено соответствующей благодарности.

— Это был тот самый человек, — ответил Мэтью. — Он намеревался доставить меня к Профессору Фэллу, пока я был не в себе. Как я уже сказал, я потерял память, поэтому не представлял себе, кто я или…

— Да, да, — маленькие пальчики отмахнулись от этого, как от дыма. — Я слышал, что такое случается, правда, никогда не видел живьем. Мало кто видел. Это будет весьма трудно доказать в суде.

— Если бы я не потерял память, зачем бы мне было отправляться куда-то с ним? Чтобы меня отвезли к Профессору и убили? Я уверен, Дальгрен хотел с моей помощью сторговаться с Фэллом, оказать ему моей поимкой хорошую услугу. Возможно, даже попасть обратно в его банду. Послушайте… Гарднер… имя Фэлла здесь совершенно точно известно! И агентство «Герральд» здесь знают тоже! Так почему я сижу в камере, если все это можно было бы объяснить, поработав полдня?

— Потому что, — ответил Лиллехорн, и голос его казался срывающимся и терпеливым одновременно. — Ни у кого нет половины дня, чтобы тратить его на вас. Я здесь нахожусь неофициально и отнимаю время у других насущных вопросов, — он склонил голову набок, и его нарисованные губы сжались в тонкую линию, прежде чем он заговорил снова. — Вам необходимо понять, где вы находитесь. Лондон — это не Нью-Йорк. Здесь у нас сразу могут произойти несколько ограблений, несколько драк в тавернах, маленькая ссора между любовниками или супругами и убийство. Здесь, Мэтью, перед нами предстает веселый город и его черные грехи. Если человек здесь пройдет пару кварталов ночью, и его не ограбят и не убьют, он может полагать свою жизнь зачарованной. Я понимаю, что Профессор Фэлл мог когда-то давно собрать все свои банды вместе и составить из этого то, что вы называете его преступной империей, но время не стоит на месте. Банды возрождаются с куда более молодыми и деятельными лидерами. Они контролируют целые районы города. И убийства… о, Господи Боже! В этом городе ножи чаще используются, чтобы перерезáть глотки, нежели для того, чтобы чистить рыбу. Каждое утро мы загружаем вагон трупами, и ты никогда не знаешь, что можешь найти: обезглавленную маленькую девочку лет восьми-девяти, человека с внутренностями, разбросанными, как драгоценные артефакты, по обе стороны его тела, женщину с отрезанными интимными частями тела… причем, сами интимные органы могут и вовсе пропасть без вести и никогда не найтись. Десятки жертв убийств — безымянные, безликие. Буквально. Каждый Божий день, — Лиллехорн сделал паузу, потому что тремор эмоции в его голосе, похоже, удивил его самого не меньше, чем он удивил Мэтью.

Дождь принялся сильнее бить в окно. Одна из свечей зашипела в своем подсвечнике, когда ее расклешенный фитиль поджег особенно маслянистый остаток свиного жира.

После этой недолгой паузы Лиллехорн заставил себя продолжить.

— Некоторые знают имя Профессора Фэлла, — сказал он тихо. — Но большинство — не знает. У него нет цели слыть известным среди толпы людей. Но я вам так скажу, Мэтью… то, что я слышал… то, что я видел за эти недолгие месяцы… все это гораздо хуже, чем все то, что творил Профессор Фэлл. Как я уже говорил, время не стоит на месте. Есть молодые руки, жадные до грязных денег и готовые отнять много невинных жизней, если будет необходимо. В Нью-Йорке присутствует совесть, Мэтью… присутствует уважение к другим людям. Здесь… ну… Нью-Йорк по последним данным населяют шесть тысяч человек. В Лондоне живут шестьсот тысяч человек, и все они перемешиваются, желают того, что есть у других, и ведут борьбу за жизнь, стараясь удержаться на этом свете как можно дольше. И огромное количество людей прибывает каждый день со всех направлений. Вы следите за ходом моей мысли?

— Да, — отозвался Мэтью.

— И закон здесь ведет борьбу за выживание, — продолжил Лиллехорн. — Ожесточенную борьбу, будьте уверены. Есть некоторые районы Лондона, куда не сунется ни один человек в здравом уме. Они пригодны только для животных. Здесь есть бордели, где самым старшим девочкам всего годков двенадцать, а младшим — около шести. Есть нищенские кварталы, где оголодавшие мужчины и женщины кидаются друг на друга и могут забить до смерти любого, чтобы добыть краюху хлеба. Есть люди, которые выполняют грязные поручения для каторжников или карманников. Прибавьте к этому уравнению дешевый и разрушающий умы джин, и вы получите Ад Данте прямо на английской земле, — Лиллехорн уставился в пламя масляной лампы, и Мэтью вдруг ощутил холодок, пробежавший по его спине. Понизившаяся температура была здесь ни при чем — всему виной было выражение боли в глазах этого человека. Очевидно, он не был полностью подготовлен к такой работе и к тому, каков на самом деле Лондон в 1703 году.

— Этот город, — вновь заговорил Лиллехорн. — Съедает молодых и слабых. Он отрезает головы детям и колотит лица мужчин и женщин, превращая их в отбитые куски мяса ради нескольких шиллингов. Он развращает разум и убивает душу. И грех его бездонен. Поэтому… некому проводить с вами полдня, молодой человек. К слову, для вас безопаснее находиться здесь, — заключил он. — Всяко лучше, чем, делить мокрую могилу за бортом «Странницы» с графом Антоном Маннергеймом Дальгреном.

Молчание, нарушаемое только шумом дождя, поглотило помещение. Рот Нэка исказился в явном намерении бросить в Мэтью очередное оскорбление, однако Лиллехорн — сухим и далеким голосом — осадил своего помощника:

— Молчи, — и пухлощекий хулиган послушно (что само по себе непостижимо) остался немым.

Мэтью вдруг стало понятно, что Лорд Корнбери не оказывал никакой услуги ни Лиллехорну, ни Нэку.

Молодой человек глубоко вдохнул и выдохнул. Он задал вопрос, который никогда не предполагал задавать такому человеку, как Гарднер Лиллехорн.

— Вы сможете мне помочь?

Помощник главного констебля рассматривал пламя в течение нескольких секунд, как будто оно затягивало его, или его свет был единственным лучом разума в царстве безумия. Затем он пришел в чувства, вернулся в реальность и ответил без тени иронии в голосе:

— Я обрисую вашу ситуацию генеральному секретарю в Олд-Бейли и попрошу аудиенции у суди Томасона Гринвуда. Судья Гринвуд честный и порядочные человек… молодой человек, который известен своей снисходительностью к суровым обстоятельствам. Вопросы, которые вы задали магистрату Эйкерсу, я читал. Их стоит предоставить судье и генеральному секретарю. Думаю, они их заинтересуют. Я буду стоять за вас, а то, как вы отплатите мне за эту услугу, мы придумаем потом.

— Хорошо, — сказал Мэтью с непреодолимым вздохом облегчения. — Могу ли я спросить, как много времени это займет?

— Я свяжусь с клерком судьи утром. А затем… не могу сказать со всей уверенностью. Но, надеюсь, мы сможем доставить вас в Олд-Бейли к концу месяца.

— К концу… месяца? Но Ноябрь едва начался! Хотите сказать, мне предстоит провести здесь еще целый месяц?

— Цените то, где находитесь, юный сэр, — сказал Лиллехорн, и голос его показался острым, как лезвие ножа. — Вам повезло, потому что тюрьма Святого Петра — это «Док-Хауз-Инн» для заключенных здесь. Вы читали «Газетт», поэтому знаете, что может быть хуже. Нэк, позови сторожа.

Нэк поднялся и постучал в дверь по команде Лиллехорна. Засов был снят с другой стороны и человек, на фоне которого Магнус Малдун мог показаться ничтожно маленьким, вошел в помещение. Бóльшую часть его тела составлял жир, а голова у него была гладко выбрита — лишь маленький клок волос остался незамеченным бритвой над левым глазом.

— Помните о манерах, пока находитесь здесь, — посоветовал Лиллехорн, когда охранник поднял Мэтью со стула, как если бы он был мешком с картошкой. — Делайте то, что вам говорят, и старайтесь не попадать в неприятности… если это возможно для вас, я имею в виду.

— Я понял, — ответил Мэтью. Руки охранника на его плечах были похожи на две железные наковальни. Никакие кандалы не требуются, когда тебя держит такой Голиаф. Жаль, правда, что интеллект этого человека, похоже, не превосходит интеллекта десятилетнего ребенка. — И спасибо, Гарднер. Я серьезно.

— Ну, разумеется, — за этой репликой последовала небольшая ухмылка. — Тюремная камера многих делает серьезными и более искренними. А также учит смирению. Что ж, будем надеяться, что эти жизненные уроки запомнятся вам надолго.

Последнее слово — последние четыре, если быть точнее, последовали от Диппена Нэка, с угрюмым видом вертевшего своей дубинкой, на которой он, очевидно, был женат: «Слишком далеко от дома!»

Затем охранник повел ковыляющего Мэтью прочь, назад в его холодную пещеру, состоящую из зарешеченных клеток, и два джентльмена из Лондона также удалились — назад в царство серого дождя и огромного Метрополиса серых зданий, серых тротуаров и серых лиц.

Как только «Счастливый Случай» причалил к Плимуту и трап был опущен, Хадсон Грейтхауз и Берри Григсби поспешили прочь, чтобы найти начальника порта. Они были утомлены в своей грязной и засаленной одежде и, делая первые шаги по твердой, не шаткой земле, вынуждены были то и дело хвататься друг за друга, стараясь не упасть — будто один волчок мог обеспечить баланс для другого. Так или иначе, проделать путь вниз по трапу без падения им удалось.

Была уже вторая половина дня, когда «Счастливый Случай» вывесил сигнальный флаг, возвещающий о том, что судно стоит на якоре в гавани, но пришлось прождать четыре часа, прежде чем навстречу выслали баркасы. Причал в Плимуте был чрезвычайно многолюден сегодня, поэтому выгрузка занимала гораздо больше времени, случались заминки, которые задерживали все прибывающие суда. Те четыре часа казались самыми долгими в жизни и для Берри, и для Хадсона, которым не оставалось ничего, кроме томительного ожидания. А теперь настало время действия… а также время осознания всей усталости, грязи, зуда отросшей бороды Хадсона — будь она проклята — и прочих неудобств…

Где был начальник порта в этом смешении грузов, веревок, лошадей, повозок, людей, ругани моряков, криков капитанов и — как и в Нью-Йорке — нескончаемой толпы скрипачей, аккордеонистов, нищих, танцоров, жонглеров и торговцев выпечкой, было неизвестно. В общем… кругом царил хаос, а потом — совершенно неожиданно — из свинцового неба вдруг начал лить сокрушительный дождь, обрушившийся суровыми каплями на всех капитанов и скрипачей.

Вымокшие до нитки и почти ничем внешне не отличающиеся от нищих и оборванцев, Хадсон и Берри, наконец, сумели отыскать начальника порта, застав его в его кабинете с чашкой рома, наполовину поднесенной ко рту.

- «Странница», - сказал Хадсон, поняв, что этот человек собирается сообщить о своей занятости и попросить не беспокоить его. — Посмотрите ваши записи. Такой корабль прибывал в этот порт? Если так — на что я искренне надеюсь — то я хочу знать, когда это было.

Ответ последовал после того, как в ладонь начальника порта упало двадцать шиллингов. Также его разговорчивость была стимулирована сжатым кулаком Хадсона, который явно был готов раскроить ему губы. В книге учета было записано, что «Странница» действительно прибыла две недели назад, но судно должны были конфисковать по причине судебного процесса над капитаном Пеппертри, который пренебрег своими обязанностями и едва не загубил экипаж и всех пассажиров во время шторма. К несчастью, сам корабль затонул на третий день после того, как прибыл в Плимут, и до сих пор представлял собой определенную головную боль для начальника порта. Но что с того?

— У вас есть список пассажиров?

— У меня — нет. Они разлетелись так, будто сам Господь их подталкивал. У меня есть списки только для груза.

— Мы ищем молодого человека по имени Мэтью Корбетт, — сказала Берри в надежде ослабить некоторое напряжение, повисшее в этой комнате. — Он был пассажиром на…

— О! Я помню это имя! — ответил начальник порта. — Было довольно много возни на причале, когда корабль пришвартовался. Не так часто констебля призывают арестовать убийцу, как только тот спускается по трапу. Я знаю, потому что первым сюда явился проповедник, чтобы мне об этом сообщить.

— Убийцу? — нахмурился Хадсон. Сердце его подпрыгнуло. — Кто был убит?

— Иностранный граф, насколько я слышал. Я не знаю всех подробностей. Но этот Корбетт… парень, про которого вы спрашиваете… совершил убийство.

Хадсон и Берри переглянулись, у обоих на мгновение пропал дар речи.

Берри оправилась первой, хотя в голове ее все еще не могло уложиться это событие.

— Куда его забрали?

— В тюрьму, я полагаю. Я знаю, что констебль Монкрофф приходил сюда, чтобы арестовать его. Погодите-ка! — его глаза сузились до маленьких бусинок. — А к чему все эти вопросы? Вы в этом замешаны?

— Можно сказать и так, — ответил Хадсон. — Отведите нас в тюрьму.

— Это не то место, которое большинство людей хотят посетить у нас, но… так и быть, я вас отведу. У вас найдется еще пять шиллингов?

В течение часа Хадсон и Берри нашли карету и направились по дождливым улицам Плимута в сторону городской ратуши и тюрьмы, расположенной примерно в полумиле от гавани. В этом мрачном здании они выяснили, что констебль Монкрофф отлучился на день, а узника, который их интересует, более не содержат в Плимутской тюрьме. Записи по делу для общественного ознакомления не предназначались, и, нет, сказал констебль при исполнении — довольно крепкий человек со шрамом от ножа на подбородке и суровыми глазами, обещающими жесткую перебранку — они не могли здесь узнать домашний адрес Монкроффа. Им придется вернуться завтра утром, на этом — все.

— Хотя бы скажите нам, куда его увезли. — попросила Берри с ноткой мольбы в голосе. Она готова была разрыдаться от досады. — Можете сделать это, пожалуйста?

— Прочь отсюда! Монкрофф прибудет в семь часов ровно, — сказал молодой констебль, а дальше челюсти его сомкнулись, и предоставлять Берри никакой дополнительной информации он не собирался.

Хадсон с удовольствием выбил бы дурь из этого парня и покончил бы с этим, но перспектива провести ночь за решеткой его не радовала. Ничего не оставалось, кроме как вернуться в порт, забрать свой багаж и найти гостиницу на ночь. Что ж, думал Хадсон, теперь Мэтью придется год стирать его вещи.

Дождь все не прекращался. Темнота начала неспешно опускаться на город. Спутники снова сели в карету, возницу которой Хадсон предусмотрительно попросил дождаться их, и они снова отправились к докам.

Берри понуро молчала, и Хадсон решил приободрить ее:

— Мы зашли так далеко, что еще одна ночь ожидания ничего не изменит.

— Может изменить, — ответила девушка и снова замерла. Вся ее одежда была перепачкана после морского путешествия, волосы выглядели мокрыми и грязными, под глазами пролегали темные круги, и она могла поклясться, что в жизни не чувствовала себя такой уставшей. Берри успела забыть, как тяжело приходится человеку во время долгого плавания, даже когда путь проходит спокойно и без происшествий, как это и было на «Счастливом Случае». Благо, на этот раз она не послужила причиной того, что кто-то вывалился за борт, сломал ногу на лестнице или попал в любую другую беду, какую она только могла себе представить. Правда, одна женщина за это путешествие успела разродиться близнецами, и Берри пришлось ассистировать судовому врачу в процессе, но этот опыт нельзя было назвать ни позитивным, ни негативным.

— Мы знаем три вещи, — сказал Хадсон, пока лошади продолжали скакать со своей скоростью, не обращая внимания на удары плетей возницы. — Граф Дальгрен мертв, Мэтью в ответе за это и Мэтью выжил, где бы он ни был. Поэтому нам следует держать нос по ветру. Мэтью жив. Пока это все, что мне нужно знать, чтобы с чистой совестью захотеть отведать хороший ужин со стаканом лучшего вина, которое только может позволить себе бедный путешественник. А что насчет вас?

— Я могла бы съесть лошадь, даже сырую, — отозвалась она. — И открыть бутылку зубами, чтобы добыть вина. Но… меня не покидает мысль об отсутствии Мэтью в местной тюрьме. Что-то в этой истории мне очень не нравится.

— Что ж, может быть, тюрьма переполнена, и его перевели куда-нибудь. Мы выясним это утром, сейчас волноваться об этом бессмысленно. Стоит пожалеть себя и не тратить нервы. Лично я и так уже достаточно седой, спасибо, с меня хватит.

Она посмотрела на него и увидела серьезное и обеспокоенное выражение на его уставшем, осунувшемся лице с тяжелым взглядом. В ответ на это девушка, вырвавшись из мрачных туч собственных мыслей, одарила его самой лучезарной улыбкой, на которую только была способна. Хадсон был таким на протяжении всего путешествия: когда она нуждалась в сильном плече, на которое могла опереться, он всегда был рядом — истинный джентльмен, а также верный и преданный друг Мэтью. В самом деле, через что бы Мэтью ни пришлось пройти, что бы ни стояло перед ним сейчас, ему повезло, что такой столп мужества, как мистер Грейтхауз, готов прикрыть его спину. Улыбка девушки угасла, потому что, в голове родились новые вопросы.

— У меня есть две вещи, о которых я хотела бы спросить вас, — сказала она. — Первая… вы действительно думаете, что он убил человека?

Хадсон почесал бородатый подбородок и подумал, что если в бороде еще не завелся легион вшей, он готов будет танцевать джигу от радости.

— Убийство, — торжественно повторил он. — Так это можно назвать только с одной стороны. Мэтью, возможно, помог Дальгрену отправиться на тот свет, но убийцей я его за это назвать не могу, — это была скользкая тема для разговора, поэтому Хадсон предпочел перевести ее. — Ваш следующий вопрос?

— Я хотела задать его вам уже несколько недель, — сказала она, и, похоже, вопрос этот рождался у нее не легче, чем близнецы у пассажирки корабля. Наконец, она набрала в грудь воздуха и произнесла: — Мэтью был очень груб со мной, когда мы разговаривали в последний раз. Это было так на него не похоже. Я думала… всему виной то, что ему пришлось пережить на этом гребаном острове, простите за выражение. Я думала, это заставило его запутаться в своих чувствах на некоторое время. Но… тем не менее, он наговорил мне множество страшных и болезненных вещей. Это потому… что у него действительно есть чувства к Минкс Каттер, и он больше не желает меня видеть?

— Господи, нет! — последовал немедленный ответ. — Я не знаю, как насчет вас, но нахождение в одной комнате с Минкс Каттер вызывает у меня желание полностью облачиться в броню. Ну, или хотя бы надеть бронированный гульфик. Нет, думаю, дело совсем не в этом.

— Но в чем тогда? Вы можете сказать?

— Я могу догадываться, — сказал Хадсон. Ему пришлось выдержать небольшую паузу, чтобы сформулировать свою догадку, потому что он понял, что девушка зацепится за его слова. — На месте Мэтью, — решился он. — Я бы тоже попытался оттолкнуть вас.

— Почему?

— А вы не понимаете? Конечно же потому, что Мэтью заботится о вас. Он был бы дураком, если б не делал этого, а наш мальчик не дурак. Его причины очевидны. Чем ближе он позволяет вам подойти к себе, тем большей опасности вас подвергает. Угрозу представляют те, кто угрожает ему самому — я имею в виду Профессора Фэлла, — он сделал паузу, убедился, что она поняла его, и продолжил. — Мы знаем, что он опасен даже на расстоянии. Профессор может натравить целую армию демонов на своих врагов. После того, как Мэтью взорвал часть его пороха и послужил причиной разрушения всего этого, как вы выразились, гребаного острова, Фэлл использует против мальчика любое оружие, которое будет ему доступно. Мэтью не хочет, чтобы вы стали одним из них.

— Я? Оружие?

— Если вы попадетесь людям Профессора Фэлла, да… станете для него оружием, которое может серьезно ранить Мэтью. И никто не может сказать, что с вами сделают, прежде чем Фэлл удовлетворит свои прихоти. Минкс Каттер старается выглядеть бесстрастной и равнодушной, но я убежден, что она видела ужасы, творящиеся в организации Профессора, и многое отдала бы, чтобы иметь глаза на затылке и глядеть во все стороны, опасаясь его мести. А эта месть придет. Минкс об этом знает, я знаю об этом и Мэтью тоже знает. Поэтому он так хочет держать вас на расстоянии, несмотря на то, что, скорее всего, этот план бесполезен.

— Вы правы, — сказала она. — Я не откажусь от него.

— Разумеется, не откажетесь. Поэтому вы и здесь. Поэтому, скорее всего, и отвергли предложение Эштона Мак-Кеггерса и уехали из Нью-Йорка в компании седого грубого мужлана, которого едва знаете, — Хадсон лукаво улыбнулся девушке. — Я не спрашиваю вас, прав ли я насчет Мак-Кеггерса, но я знаю, что прав в остальном.

— Нет, не правы. Я не вижу в вас седого грубого мужлана.

— Моя дорогая матушка всегда говорила, что я должен хорошо вести себя со школьным учителем, — хмыкнул он, выглянув в окно и посмотрев на нескончаемые потоки дождя. — А вот и гавань! Тут везде мокро: и в море, и над ним. Правда, хоть в доках стало не так людно.

Хадсон протянул руку и постучал по задвижке, отделяющей их от возницы.

— Если хотите заработать еще пару пенсов, можете помочь нам с багажом, — предложил он мужчине. — А затем доставить нас в гостиницу, где нам не придется делить комнату с крысами или еще с кем-то в этом роде.

— Да, сэр, хорошо.

Берри не возражала против дождя, дискомфорта или того, что она вымокла до нитки. Ее обеспокоенное выражение было связано с — назовите это женской интуицией — тем, что где бы ни был Мэтью, даже если в руках закона, он все еще был в чудовищной опасности, и пока ни она, ни Хадсон ничего не могли с этим сделать. Но завтра — значит завтра, и, если Небеса не сдвинутся, чтобы найти его, она обыщет все от Земли до Райских равнин. В этом она поклялась себе.

— Готовы? — спросил Хадсон перед тем, как открыть дверь.

Девушка кивнула.

— И помните: подбородок…