Сводный монстр

Глава 14

Макс

Она считает его монстром, и он хотел сделать ей больно, как и она ему. Насиловал юное девичье тело со страшным упоением, надрывом, в состоянии какого-то пьяного аффекта. Не был собой в эту минуту. Девушка лежала под ним мягкая, безучастная, отрешенная. А он продолжал толкаться, с каждым толчком ощущая, как она уплывает от него все дальше и дальше, давно достигнув точку невозврата. С каждым толчком он приближается к своей кончине, грязной вонючей смерти. Потому что он не сможет подняться, упав на самое падальное дно. После такого — нет.

И словно в насмешку оргазм был сильным и ярким, хотя его воротит от того, что он делает. Но Макс так давно желал ее, а Вера сама вбила гвоздь в крышку его гроба, разрушив все его попытки остаться человеком.

Кончал сильно, продолжал входить в нее, медленно приходя в себя, и только потом замер и прислонился лбом к ее неподвижной спине. После удовлетворения на него упала тяжелая бездна реальности. Он насильник. Животное, не человек. Все, как говорили.

Отшатнулся, словно пьяный, выскользнул из нее, осоловело глядя, как из нее вытекает и бежит по шелковистому бедру его семя.

На спотыкающихся ногах делает шаг назад, пытаясь застегнуть ширинку, затем попасть ремнем в шлейку, что кажется трудновыполнимой задачей. Кое-как это делает и, словно не веря, продолжает двигаться назад спиной. Утыкается лопатками в дверь ванной и оживает. Стараясь не смотреть на Веру, хватает свои горнолыжные штаны и куртку, а затем на ватных ногах подходит к комоду. Ящики по-прежнему открыты. Открывает крышку жестяной коробки и привычным движением, зажимая одежду подмышкой, хватает в кулаки пару горстей стекла, не чувствуя боли, не чувствуя того, как вспарывается грубая мозолистая кожа на ладонях. Высыпает в карманы куртки и в последний раз оглядывается на Веру. Зажмуривается от увиденного.

Девушка подтянула к себе ноги, свернулась в эмбрион и больше не двигалась. Застыла, замерла, прикрывая руками наготу. От увиденного разрывало на части, чудовище утробно скулило и царапало грудь, словно это не оно сейчас вытворяло с ней зло.

Прикрывая глаза веками, бросился вон из комнаты, оставляя свою жертву лежать поломанной игрушкой на кровати, желая исчезнуть и раствориться в упавшей на горы ночи.

В гараже Макс высыпал мелкие осколки в свои массивные сноубордические ботинки, в каждый по горсти. Все было привычным, правильным, нужным. Все это он уже делал, поэтому знает, что сейчас станет легче. Физическая боль всегда вытесняет душевную. Пусть и была эфемерной, но она спасала.

Прямо в гараже переоделся в захваченную с собой одежду, обул ботинки. Даже не поморщился, ощущая ступнями, как впиваются в кожу и режут острые осколки. Эта знакомая боль была ему нужна. Схватил окровавленными ладонями свою доску, позволяя выцарапанному дереву впитать в себя алые капли, и пошел вверх по узкой тропинке. Шаг за шагом наказывая себя за содеянное.

На небе прячутся звезды, стоит глубокая ночь, все подъемники, конечно же, не работают. Но ему лишь нужно было добраться до охотничьего домика, от которого в кармане лежал ключ.

Хотелось исчезнуть, затаиться в дальнем углу, рвануть в Мюнхен, в старую квартиру, где он жил с матерью. Утонуть в себе, своей неправильности, аморальности. Он бы никогда не смог действительно причинить себе вреда, он был слишком труслив для этого, и от осознания этого он лишь размашистее шагал, ощущая долгожданную боль в ногах. Так уже лучше.

Вернуться сейчас и посмотреть Вере в глаза сродни самой жестокой смерти. Ненависть было легче пережить, он ощущал ее каждой клеточкой своего тела, ощущал языком, когда целовал ее, чувствовал носом, видел глазами. Куда хуже ее разочарование и отчуждение, словно он для нее исчез навсегда из этого мира, память стерла его имя, лицо и очертания. Он боялся заглянуть в ее глаза и увидеть это. И как все исправить он не знал. Знал лишь, что очень сильно облажался.

И все, к чему он стремился, эта долгая терапия, нудные письма… все не имеет никакого значения, не играет роли, потому что он не просто вернулся в самое начало, он уничтожил все вокруг себя.

И ему даже хотелось сбежать отсюда, спрятаться и постараться начать все заново. Как последнему вероломному трусливому ничтожеству. Но он не мог бросить ее одну здесь. Не после того, что он с ней сделал. Или просто по-прежнему цеплялся за любой шанс быть рядом, искать предлог, как ни старался отдалиться, все рано хотел дышать с ней одним воздухом.

Больной ублюдок. Это он. Хотел размозжить Эрвину голову, когда увидел того у ее ног, пытающегося задрать ее свитер, пока она слабо отбивалась. Конечно, говнюк сильнее, чем она. Сдерживал себя изо всех сил, доктор Шеффлер рассказывал ему много методик, как унимать гнев. Чтобы не сжечь все вокруг себя дотла, не уничтожить и не растереть в пыль. Потому что именно это он хотел сделать с Эрвином. Крошить кулаком его зубы, заставить давиться своей кровью. Но Макс пытался, из всех сил пытался оставаться хладнокровным, равнодушным. Это лучше всего помогает успокоиться — когда ты не переживаешь чужие эмоции. Ему хватало своих. И он просто подошел к Эрвину и спокойно сказал ему, что если он сегодня же не уберется из этого отеля, то завтра утром Макс сломает ему нос и обе руки. Он не шутил, и это были не пустые угрозы. Эрвин знал.

В свое время он познакомились на соревнованиях по сноубордингу в Германии, Макс тогда, как обычно, забрал первое место, а Эрвину досталось второе. Тот сильно злился, это было заметно, но вечером они все вместе, с кучей другого народу отмечали конец соревнований в баре. Они разговорились, потом завязалось что-то вроде дружбы. Это было само собой, они вращались в одних и тех же тусовках, известных своими умениями и достижениями, часто пересекались на разных соревнованиях, хотя Макс дальше Германии и Австрии не ездил. Это было условием отца.

Макс не имел права злиться на Эрвина. Он сам закончил им начатое. Это не Эрвин насиловал, а Макс. Вот их разница. Пусть и под угрозой, но тот остановился. А он не смог, хотя она умоляла.

Он дошел до охотничьего домика, немного задыхаясь от подъема. Как назло сегодня стекла он почти не чувствовал, душевная боль от чувства вины перевешивала, и все это теперь казалось бесполезным и бессмысленным, потому что перед глазами стояла Вера, точнее она лежала… распятая им, униженная и истерзанная.

Зарычал, кусая щеку изнутри, чувствуя вкус металлической крови. На какое-то мгновение почувствовал себя лучше.

Его жизнь сильно поменялась в шестнадцать лет, в одно мгновение. Нет, это были не те злополучные два дня в пригороде Мюнхена, когда отец привел в дом новую женщину, которую он уже видел много раз, и девчонку-подростка с широкой улыбкой, светлыми волосами и нежно-зелеными глазами.

И в то время, как отец вежливо представлял ему новую семью, земля на могиле матери еще только начинала оседать и крепчать, а венки облазить из-за мешанины солнца и дождя. Это давало веский повод смотреть на улыбающихся гостей с ненавистью. Они знали, что похороны были не так давно, но им хватило наглости вломиться в дом со своими счастливыми улыбками, ворохом чемоданов и этой якобы дружелюбной жалостью, участием по отношению к нему. Он просто хотел, чтобы они исчезли из этого дома, не видеть их беззаботные лица, потому что в тот миг вся его жизнь превратилась в сплошное черное пятно.

Все началось раньше, когда мать отправилась в клинику на обследование, а отец привел в их дом эту женщину.

Достав из охотничьего домика накрытый брезентом снегоход, он бросил доску назад и закрепил ее специальным тросом. Затем выкатил наружу, сел и завел. Мотор утробно заурчал, и снегоход рванул вперед по заснеженной тропинке, прямо к вершине горы. Макс НЕ насиловал ее тогда, когда они был подростками. Она была совсем мелкой и наивной, еще девочкой. Но он не отказал себе в удовольствии напугать ее. Ему было плевать на ее обнаженное тело, но, вытянув в руке огромный осколок, он заставил ее это сделать. Снять с себя все, до единого клочка. Она тряслась и беззвучно плакала, потому что приставленный к ее шее осколок царапал нежную тонкую кожу.

— Убери, пожалуйста. Я разденусь. Сделаю, все что ты хочешь, — умоляла она. И он отошел в сторону, по-прежнему угрожая стеклом, равнодушно глядя, как она заливается слезами и стягивает с себя одежду.

Он сделал это не из-за какого-то сексуального интереса. Нет. Девчонка только начала формироваться и округляться, но по сути была еще ребенком. А себя он таким не считал. В свои неполные семнадцать он уже ощущал себя дряхлым стариком. Столько уже довелось пережить.

Но вышвырнуть Веру и ее мамашу из дома казалось ему тогда самым важным на свете. Он не мог позволить им ходить по дому, где когда-то была счастлива его семья. Где когда-то его мать читала ему волшебные сказки перед сном, играла с ним в прятки, а отец носил на своей шее.

Девчонка сняла с себя все и стояла, стыдливо прикрываясь, пока он неотрывно разглядывал ее. На секунду ему стало жаль ее, и еще ему показалось, всего лишь на мгновение… что она сможет понять его. И, сглотнув комок в горле, он протягивает осколок и вкладывает в дрожащую ладонь.

— Хочешь попробовать боль? — глухо произнес он, впиваясь взглядом, полным надежды, в ее зеленые глаза.

Отчаянный крик, раздавшийся на весь дом, оглушил, заставил отшатнуться. Она вцепилась в стекло так, что порезала ладонь.

— Не подходи! Не подходи ко мне!

Сжал ее кулак со стеклом, второй рукой закрыл ей рот, вжимая перепуганную девчонку в стену.

— Тише, тише… Не бойся, я не причиню тебе вреда, — шептал ей в лицо. Он ошибся.

Вера что-то просипела в руку, и Макс приблизился к ее уху.

— Пообещай, что не будешь кричать, пожалуйста, — тихо попросил он. Она замерла и кивнула.

Тогда он убрал руку с ее лица и, опустив глаза на ее кулак, сжимающий стекло, протянул руки и осторожно разжал ее пальцы.

Это была ошибка. Привести ее сюда, под предлогом показать свою комнату и так напугать. До животного ужаса. Думать, что она поймет его боль, уйдет из этого дома. Он почти поверил, ведь она так долго смотрела на большой портрет в траурной рамке на его столе, провела пальцем по черному тюльпану, что одиноко лежал около фотографии матери.

— Это твоя мама? — спросила она, едва они зашли в комнату. Он молча кивнул. И в ее больших глазах цвета весенней листвы что-то такое промелькнуло. Нет, не жалость. А сожаление, чувство вины. И он решил добить ее одним ударом.

И почти сразу пожалел. Она все равно не поймет.

Макс поднял ее одежду с пола одним комком, протянул ей, и, когда она взяла ее, отвернулся. Едва девчонка оделась, он взял ее за дрожащую руку и повел в ванную. Включил кран и подставил ее кровавую ладонь под холодную воду. Достал из шкафчика аптечку, молча занялся ее раной. Голова раскалывалась на части, ему хотелось, чтобы она ушла. Мечтал лечь и спрятаться под подушкой, оглохнуть и ослепнуть.

— Макс, Вера! — ее мать стучала в дверь. Голос был слегка взволнован. — Я слышала крик, у вас все в порядке?

Макс поднял голову, Вера быстро одернула свою блузку, глядя на него во все глаза. А он на нее. Кусая губы, гадая, скажет или нет. Конечно, скажет, с чего бы ей покрывать его? Он ее до чертиков напугал.

Распахнул дверь комнаты, безучастно посмотрел на ее мать. Помада смазана, одежда сбилась. Легко догадаться, чем они были так увлеченно заняты, что на Верин крик прибежали не сразу. Взгляд ее матери блуждает по его комнате, она нервно моргает, увидев за его спиной портрет.

— Вера, что с твоей рукой? — ахнула она, быстро отвернувшись от портрета и разглядывая свою дочь.

Прошла целая вечность, прежде чем она ответила. Верин ответ удивил его.

— Нечаянно порезалась канцелярским ножом, — пожала она плечами. — Мы вырезали из бумаги.

— Ааа, ясно. Ну пойдемте вниз, пирог уже готов, будем пить чай, — позвала она и вышла за дверь. Вера вышла следом, не давая ему шанса сказать хоть слово.

Она избегала его весь вечер, ночью предварительно закрыла дверь на ключ, он слышал из своей комнаты по соседству. Придвинула стул к двери. И это он слышал тоже.

Если бы Вера знала, что на следующий день наполовину ослепнет, она бы бежала вон из этого дома сразу, едва поняв, что здесь обитает чудовище. Пусть это и был несчастный случай, все же Макс в нем замешан. Сильно.

Достигнув вершины горы, он подкатил снегоход к одинокой развалюхе. Еще один охотничий домик. Спрятал снегоход от непогоды под полуразрушенным навесом, предварительно вытащив сноуборд. Обычно он забирал снегоход на следующий день, приезжая сюда с кем-то из местных, или просто платил, чтобы его забрали.

Над головой светила яркая луна, снег мерцал темно-фиолетовыми разводами, приглашая опробовать нетронутый пухляк. Деревьев на вершине почти не было, склон был хорошо виден. Макс надел доску и пропрыгал к самому краю, снова ощущая боль, про которую уже забыл, пока сидел на снегоходе. Это было его любимое место. Не самое лучшее в плане катания, не самое сказочно-красивое. Но тихое и уединенное. Здесь он забывал обо всем, даже о том, о чем забыть казалось невозможным.

Вздохнув полной грудью морозный воздух, он спрыгнул и резко поехал вниз, набирая скорость.