Сводный монстр

Глава 19

Вернувшись, застала небольшой хаос на ресепшене. Бедный Йорн не успевал все делать в одиночку, телефон постоянно трезвонил, но он разговаривал в этот момент с постояльцами, те раздраженно наседали на старика, а он даже не мог ничего ответить, видимо не привыкший к такому хамству. Только растерянно смотрел на них и постоянно извинялся. Те, как назло, оказались немцами, пришлось быстро открывать аудиопереводчик и вклиниться в разговор, представившись. Пара предъявляла какие-то сумасшедшие требования, и уже порядком надоели, но я вежливо выслушала их, затем мягко, но настойчиво ответила, что половина из того, что они ожидают, им не светит. Кое-как разобравшись с их претензиями, выдохнули с Йорном в унисон, и какое-то время пообщались через переводчик.

— Спасибо, Вера. Думал, живьем съедят, — пошутил старик, доставая платок и промокая вспотевший лоб.

Выглядел он утомившимся, и я отправила его отдыхать, заверив, что дальше справлюсь сама. Симона и Катарины уже тоже не было, пришлось остаться дежурить на ресепшене. Поздно ночью, я сбегала в номер и приняла душ, затем вернулась на свой пост, придвинула здоровенное кресло за ресепшен и нагло легла спать, поставив на стойку маленький колокольчик.

Только в пять утра меня, извиняясь, потревожила вежливая пара из Праги, которая прибыла ночным рейсом. Быстро заселив их, я снова отдалась объятиям Морфея.

На утро все продолжилось в том же режиме, Томас так и не объявился, зато обрадовал Симон, пообещав, что завтрак накроет сам. В одном из номеров протекал кран, и я еле дождалась Йорна, чтобы он разрулил, позвонив куда надо.

Самолет был только вечером, и у меня еще было время чтобы помочь здесь, но к обеду я увидела, как в действительности тяжело старику. Он едва стоял на ногах, постоянно извинялся и отпрашивался куда-то. Сначала даже думала, что уходит покурить. Съедаемая любопытством проследила за ним и увидела, что он просто садится на широком пне на внутреннем дворе и пытается отдышатся. Йорну не осилить здесь все одному. А на Томаса я уже махнула рукой.

Его исчезновение я не хотела связывать с переломами Макса, но иначе не получалось.

Однажды он поплатится за все. Обещаю тебе, он поплатится.

Холодный блеск в глазах, странная пугающая решимость.

В этот раз я выиграю.

Томас… Глупый, глупый Томас… Во что же ты ввязался? Почему я не обратила внимания на его слова? Не отнеслась к ним всерьез? Ведь я даже не думала, что он может причинить вред…

Мой чемодан уже стоял собранным, осталось вызвать такси. Зная «ярое желание» местных таксистов заработать, лучше позаботится об этом заранее. Но, терзая свои губы зубами, я медлю.

Кажется, будто сбегаю, как крыса с тонущего корабля. Мать с Юргеном лечат его спину в теплых краях. Сводный брат лежит в больнице, Томас сбежал, а Йорн вот-вот упадет замертво. Кто, если не я?

Ко всему прочему нужно сообщить о случившемся родителям. Возможно они приедут обратно. Я не хотела нарушать их отпуск, но вряд ли я смогу позаботиться об отеле лучше них. И позаботиться о нем. Это тоже лучше сделать им, потому что я ни за что не буду помогать ему переодеваться, мыться, носить ему дурацкий бульон. Ни за что на свете.

В тяжелых раздумьях я потеряла еще два часа, затем смирилась с неизбежным и позвонила в авиакомпанию, поменяла билет на новый. Улечу после январских праздников, к тому времени здесь все устаканится.

Паулы так и не было видно, по всей видимости, она съехала в другой отель. Но скорее всего блондинка объявится, когда сюда вернется Макс. Без него ей тут делать нечего. Ну вот и прекрасно, она им пусть и занимается.

Макс

Белый потолок превратился в ослепительную вечную бездну, на которую он пялился уже несколько часов. Так, что от идеальной белизны уже резало глаза. На тумбочке раздражающе громко тикали часы, излишне ласковый голос врача отталкивал, а не располагал.

— Как вы относитесь к этому, и что думаете или чувствуете по этому поводу? — молоденькая девушка психотерапевт поправила очки, когда он со скучающим видом опустил на нее глаза.

Серьезно? Хотелось рассмеяться ей в лицо или даже нахамить, но он просто в изнеможении прикрыл глаза, на ее белый халат было больно смотреть после потолка. Почему здесь только этот цвет? Он же такой… безжизненный.

Битый час он задавала дурацкие вопросы, провела с ним пару дебильных тестов на его вменяемость. Все усердно записывала. Потом все-таки перешла к делу и спросила про стекло.

Да, раньше он никогда не попадался, ведь раньше он и не ломался, как неудачливый акробат, слетевший с балки. И вообще, он завязал. Но случай с Верой… вернул его в самое начало. Он вздохнул, ощущая, как чувство вины ядовитой кислотой разъедает изнутри, мучая в агонии.

— Макс, вы ответите мне?

— Что? — неторопливо повернулся к ней. Как же надоела.

— Зачем вы это сделали? Вы хотели ощущать боль? Что-то забыть? — наседала упрямая девица.

Наверняка, только окончила университет и теперь рассматривает его случай как удачное начало своей карьеры. Пф.

— Слушайте, я сделал это, потому что получаю кайф от езды на сноуборде. Но вот беда, лучше меня здесь никто не катается, — самоуверенно заявил он, глядя в голубые глаза за очками и лучезарно улыбаясь белоснежной улыбкой. — Пафосно звучит, но я пытался победить самого себя. Выйти на новый уровень.

Ложь легко вылетала из его рта. Он привык прятаться и скрывать. Просто все эти умудренные опытом и знаниями эскулапы никогда не поймут его. Точнее не так. Они поймут, найдут причины, предположат следствия, но не приблизятся к нему ни на йоту. Он уже проходил все это в реабилитационном центре, и в других клиниках, куда его запихивал отец.

Этот их ласковый тон, мягкость в глазах, как будто они заранее пытались его успокоить. Но он был спокоен. Вряд ли он мог бы наброситься на них с этими осколками.

Какой бред. Ему не нужна чужая боль. Она не вытесняет свою. Но с ним постоянно обращались как с ненормальным, по которому плачет психушка. Настороженность в их взглядах. Бесконечные тупые тесты из учебников, картинки… Что вы видите? Блин, кляксы. Он видит просто черные кляксы и ему неохота фантазировать и придумывать, что он видит там светлый чистый мир, пушистых зайчиков и голубое небо.

Психотерапевт продолжала что-то писать на синей папке, а он вновь уставился в потолок, думая о Вере. Она видела вчера, как он потерпел фиаско и чуть не убился. Радовалась ли она? Злорадствовала? Может ей стало чуточку легче?

Было больно об этом думать, но он не надеялся, что она могла испугаться ЗА него. Пока все боялись только его самого. Он почти ничего не успел понять, только увидел, как уходит в сторону его нога, вместе с креплением. Подрезали. И его реакции оказалось мало, чтобы приземлиться правильно. Он потерял слишком много времени и упал прямо на отцепленную ногу. Дальше боль, снова боль, бесконечная больбольболь… И темнота.

Очнулся уже здесь, с переломами, после операции.

В области ребер все ноет так, что трудно вдыхать и выдыхать полной грудью, и от этого кажется, что задыхаешься от нехватки кислорода, превращаешься в астматика.

Телефона нет, а без него он даже не мог узнать как дела в отеле. Стационарный ему никто приносить не стал, естественно, строго сказав отдыхать. Но медсестра тихо передала, что приходила сестра. И в нем глупо теплился лучик надежды, что возможно ей не все равно. Что, может быть еще не все потеряно, он сможет все исправить. Как? Он не знал. Такое вряд ли прощают. Но что-то сделать для нее хотелось. В лепешку расшибиться, но остановить ее, не дать ей уехать. Он знал, что она купила билет домой, к ним в отель звонили и предлагали трансфер на ее дату. Он послал их в задницу. Думал, что по крайней мере отвезет ее сам, вымолит прощение.

Он не хотел ее обижать. Действительно обижать, а не эти перепалки словами… Напротив, ему хотелось, чтобы девчонка не прятала лицо, не нервничала из-за горстки вшивых людей, жила как хотела, по своим правилам. Хотелось, чтобы она ожила. Но в итоге добил ее сам. Одним ударом. Великолепно. Он так сильно облажался, и теперь только это раскурочивает его разум каждый день, ежеминутно. Ни о чем другом и думать не может.

— Может хотите чем-нибудь поделиться? — неуверенный голос психотерапевта заставляет отвлечься от мрачных мыслей. Она оторвалась от своих записей, вперила в него свои голубые глаза.

Смотрит на нее с жалостью, ничего не ответив. Она краснеет, смущенно кашляет.

— Хорошо, приятно было побеседовать, отдыхайте, — наконец пробормотала врач и ушла, оставив его одного. Он даже не взглянул ей в след.

Чертовы осколки. Он ведь почти забыл каково это. Честно старался.

Первый раз он порезался нечаянно. Ему было всего четырнадцать, когда он впервые почувствовал, что физическая боль облегчает, вытесняет душевную.

У матери только начались проблемы со здоровьем, она постоянно плохо себя чувствовала. Возраст был уже приличный.

Она родила его слишком поздно. Ей было уже тридцать восемь лет, когда он появился на свет. Отцу за сорок. Спустя годы Макс решит для себя, что он ни за что не будет старым отцом. Не позволит своему ребенку увидеть смерть или даже просто беспомощность своего родителя еще совсем юным, зеленым и неокрепшим.

В тот день, мать легла на обследование, Макс сопровождал ее в больницу. В больнице ему сказали, что полный анализ займет пару суток и отправили его домой. Он позвонил отцу и сказал, что придет поздно вечером, рассказал про мать. Сам хотел позвать друга в местный скейт-парк, но парень уехал куда-то к бабушке, и Макс, покатавшись недолго в одиночестве, решает все-таки вернуться домой. Намного раньше, чем обещал.

А дальше как в самой дешевой мелодраме. Думал, такое не может произойти в его семье. Да что там. Никогда об этом даже не думал. Наверное каждый, у кого такое происходит, был до этого уверен, что с ним такого не произойдет.

Когда Макс зашел в дом, то сразу почуял какой-то ароматический запах. В гостиной на столе стояла бутылка вина, пара бокалов, горела свеча. Откуда-то из кухни доносился тихий женский смех.

Он так и стоял уставившись оцепеневшим взглядом в огонек свечи, пока они не вышли из кухни. Женщина, намного моложе матери, ойкнула и застыла. Отец сильно смутился, от неожиданности открыл рот, беспомощно развел руками.

— Макс?

— Не ждали? — холодно задал вопрос, чувствуя, что еще миг, и он начнет здесь все крушить. Так было больно и горько, словно в рот напихали серый пепел. Пальцы стиснули скейт, занемели.

— Послушай… — попытался начать отец, но Макс его не стал слушать, помотав головой.

— Она лежит в больнице! У нее какая-то болячка, про которую мы даже не можем выяснить, а ты за ее спиной крутишь роман? — зло сорвался на крик.

— Мы с твоим отцом просто коллеги, — промямлила женщина, вклинившись в разговор.

Макс даже не ответил ей, лишь смерив презрительным взглядом.

— Нет, он все равно рано или поздно узнает. Да, сейчас не лучшее время, но… — повернулся к ней отец.

— Но…? Что «но»? Ты решил покувыркаться у нас в доме пока матери нет?

— Следи за языком, паршивец малолетний! — разозлился отец, снова поворачиваясь к нему. — Ты как со мной разговариваешь?

— Как ты того заслуживаешь! Ничтожество! — яростно бросил Макс.

— Ах, ты щенок, — отец в бешенстве схватил его за грудки, но парень принялся отбиваться, махая скейтом.

Послышался звон разбитого стекла — пустые фужеры упали на мраморный пол и разбились.

— Перестаньте! — суетилась женщина. — Юрген, он же еще ребенок, отпусти его.

— Пошла нахуй, сука! — Макс заорал ей прямо в лицо, она испуганно отшатнулась, и парень злорадно оскалился.

Отец заревел диким зверем, отвесив сыну увесистую оплеуху, отчего тот не удержался на ногах и, потеряв равновесие, спиной назад упал на пол, усыпанный стеклом.

Успел выставить локти, и тут же почувствовал, как в одну руку впился осколок. На несколько секунд их лица — разъяренное отца и плаксивое этой шлюхи — исчезли, резкая боль под локтем заглушила клокочущую в нем ярость и жгучую обиду, из-за того, что отец так легко предал семью. Променял мать на кого-то другого. Да еще в тот момент, когда ей так требовалась его поддержка.

В те секунды он позабыл об этом, сосредоточился только на осколке, что торчал из кожи, болезненно корчился, пытаясь вытащить его.

— Макс! — лицо отца исказилось, он пытался поднять его, но тот только начал отползать назад, мотая головой, натыкаясь ладонями на новые стекла. — Постой! Остановись!

Но он уже вскочил, и, как был, с окровавленными руками, выскочил из дома и убежал куда глаза глядят. Бродил всю ночь по окрестностям, не решаясь вернуться. Кровь давно высохла, но раны саднили, и он старался ни о чем не думать в тот момент, переживая только боль физическую.

И ему это удалось.