Сводный монстр

Глава 20

Тридцать первого декабря, когда я уже расслабленно ждала праздника вместе с Йорном и остальной командой, мне позвонили из больницы. Сама я туда больше не ездила, лишь позвонила на следующий день узнать о его самочувствии. Когда мне сказали что все в порядке, я выдохнула и постаралась выбросить его из головы. И у меня это получилось легко, потому что работа в отеле спасала. А ее было море.

Сегодня мне сказали, что я могу приехать за братом, напомнили об одежде, потому что на нем только больничная сорочка.

Когда я пару дней назад позвонила Юргену и рассказала о случившемся, он меня неприятно удивил.

— Вера, ну куда мы сейчас полетим? Мы только переехали на новое место и заново устроились. Ты уж побудь с ним.

Конечно же, отчим не знал о произошедшем между нами.

— Он получил серьезные травмы, — растерянно произнесла я, не желая верить в услышанное. — Юрген, твой сын лежит в больнице.

— Но теперь-то все позади, — парировал Юрген. — Макс крепкий парень, с ним все будет в порядке. Ну прилетим мы, и что? Состояние его будет прежним, а лучше тебя о нем никто не позаботится. Ты молодая, шустрая. И будет повод помучить брата, ха-ха-ха.

Да уж, смешно. Стою столбом, пытаясь оставаться спокойной.

— Вер, ну не можем мы приехать, — взмолился отчим.

— Я тебя поняла. — На моем лице по-прежнему удивленно изогнутые брови, когда на ресепшене появился Йорн. — Ладно, отдыхайте.

Старик внимательно глядит на мое лицо. В смятении смотрю в ответ, в его ярко-голубые глаза, кожа вокруг испещрена морщинами.

— Юрген с мамой не приедут, — сказала на русском. Но почему-то была уверенна, что он меня понял.

Он в ответ пробурчал что-то на немецком, и я тоже поняла, что он имел ввиду. Он осуждал их, но догадывался, что так и будет. По крайней мере не был удивлен.

Сегодня Йорн заверил меня, что все будет в порядке, что я могу ехать в больницу забирать Макса, и я, скрепя сердцем, согласилась.

Перед отъездом прошла в комнату сводного брата собирать вещи. В обычный пластиковый пакет сложила найденные на полке чистые штаны, футболку. Подумав, что свитер одевать будет тяжело, выудила из его шкафа толстовку на замке. Носки и боксеры нашлись в одном из выдвижных ящиков шкафа. Старательно не думая о том, что реально собираю ему трусы и носки, быстро покидала все в пакет, захватила его пуховик и направилась к выходу.

Его внедорожником за пару дней научила пользоваться более менее уверенно, ведь за хлебом в пекарню в несусветную рань теперь ездила я. И в магазины по мелочам тоже я.

Подключив телефон к панели, нашла один из любимых треков группы Deftones, и врубила на всю катушку, пытаясь расслабиться и не думать о том, что нам придется с ним возвращаться назад вместе.

Пока ехала, всю дорогу косилась на коробку, что так и лежала на переднем сиденье. Гребаный ящик Пандоры.

Мне хотелось приоткрыть крышку и удовлетворить свое любопытство, но однажды моя жажда выяснить правду погубила меня, швырнула меня в лапы чудовища, который пережевал меня и выплюнул. Слишком свежи воспоминания. И за ним я сейчас еду, как ни в чем не бывало. Какой бред.

Песни сменяли одну за другой, я уже давно приехала к больнице, но не решалась выйти из машины, сидя в ней, как в спасительном бункере. Черт, я не была готова.

Хотелось нажать на газ, сорваться с места и мчать на бешеной скорости отсюда в сторону аэропорта. Никогда не пересекаться с ним, не смотреть в его глаза, не захлебываться этой темной глубиной синего океана. Которая только топит, уничтожает. Рядом с ним одни неприятности.

Перед тем, как выйти из машины, затаив дыхание, как мелкий воришка, оглядываюсь и, естественно никого не увидев, поднимаю крышку коробки. Разочарованно выдыхаю. Это те бумаги, которые лежали в его комоде. Грязные распечатки в старых разводах крови, половина превратились в тряпку, на все эти бумажки наложили свой отпечаток пройденные годы. Все на немецком. Рассеянно листаю, ничего не понимая. Почти то же самое и на чешском. По крайней мере выглядят похожи.

Откладываю в сторону. На английском уже задерживаюсь, хмурю брови, быстро читая тексты. Сердце начинает стучать неровно, руки холодеют, пока я, не мигая перелистываю распечатки, открывая для себя новую правду о сводном брате.

По щеке внезапно катится слеза. На секунду отворачиваюсь от бумаг. Гляжу в окно, потерявшись на мгновение в горах. Взгляд блуждает по снежным холмам, густому лесу. Взяв себя в руки, решаю доделать то, что начала. Опять, затаив дыхание, читаю. Вскоре перехожу на распечатки на русском. Почти то же самое, перевод мне уже не нужен. Слезы уже бегут бесконечным ручьем, но я молчу, в горле огромный ком.

В этих бумажках годы неустанных бесконечных поисков. Вереница клиник, местных и зарубежных. Описание диагноза, настойчивые переписки, ответы на просьбы, обмен информацией.

И все это поиски моего зрения.

Семь лет Макс пишет в разные клиники, общается с врачами, шлет им мою историю болезни, которая валяется тут же, отксеренная, переведенная на несколько языков. Но везде получает один и тот же ответ, который я получила уже давно много лет назад. И смирилась. А он нет.

На каких-то бумагах вижу 3D рисунки глаза, описание, схемы… Все это темный лес для меня, но, кажется, он теперь в этом эксперт. Правда, которую я так хотела услышать, обрушивается на меня.

Он чувствовал себя виноватым. Сожалел все эти годы. Искал для меня спасение.

Вытираю слезы и опускаю голову на руль. На улице уже начинает темнеть, а я все сижу здесь, потрясенная, выбитая из колеи в очередной раз. Усмехаюсь. Как он это делает?

Аккуратно сложив все бумаги обратно, как было, прикрываю коробку крышкой и выхожу из машины, захватив с собой пакет с одеждой.

В холле здороваюсь с медсестрой, заранее поздравляю с праздником. На ее лице читается усталость и желание, наконец, сбежать отсюда к семье, праздничному столу и елке. Она провожает меня в палату, где в гордом одиночестве лежит Макс. При виде нас парень почти незаметно вздрагивает, легкий румянец тут же покрывает его бледное лицо, но взгляд он не отводит, пристально глядя мне в глаза.

Спокойно встречаю его взгляд, выбросив все нужное и ненужное из головы. Оставив тягучий вакуум, который помогает мне стоять здесь прямо, с легким равнодушием взирая на сводного брата.

— Я оставлю вас, — произнесла медсестра и ретировалась, предварительно захватив с собой горку мандариновой кожуры, что валялась на его тумбочке.

От наших бесконечных гляделок здоровый глаз начинает болеть, но в это время он подает голос.

— Спасибо, что приехала за мной, — негромко произносит он.

Никак не отреагировав на его благодарность, бросаю пакет на кровать, отворачиваюсь и отхожу к окну.

— Одевайся.

Знаю, что ему неудобно, больно и так далее. Плевать. Пусть сам разбирается.

Слышу за спиной шуршание пакета, его возню, легкий свист сквозь сцепленные зубы. Время идет, но я так и не слышу ни одного слова о его готовности. Раздраженно вздыхаю, и, не оборачиваясь, спрашиваю:

— Готов?

— Ммм, почти, — пробормотал Макс и, повернувшись вижу его полуголым. Чувствую, как алеют щеки.

Он стоит, прислонившись к кровати больной ногой, в широких спортивных штанах. Что сидят на нем слишком низко. Футболка так и лежит, расправленная на кровати. Боксеры там же.

— Не получается надеть футболку, — неловко признается он, нервно запуская пятерню в растрепанные волосы.

Зарычав про себя, все же подхожу к нему вплотную, хватаю футболку и сначала продеваю через руку с гипсом, затем через вторую, протаскиваю через голову. Сколько ни старалась не смотреть на его гладкую мускулистую грудь, взгляд все равно задерживался в тех местах, где я касалась его руками. Словно угли голыми руками в горящем костре ворошу. Помогаю надеть темную толстовку, застегиваю молнию.

— Можешь затянуть шнурок на штанах? — хрипло просит сводный брат. — Спадают.

Делаю, как он просит, ощущая его горячее дыхание слишком близко. Его привычный запах смешался с запахом обычного мыла и мандаринов, уже давно проник в ноздри, щекочет мои нервы, еще чуть-чуть, и мои руки станут неуправляемыми, дотронутся до его лица.

На моих скулах играют желваки, меня все это неимоверно бесит. Бешусь от того, что желания сбежать от него подальше — нет. Более того, хочется остаться рядом. И от этой мысли возникает готовность отхлестать себя по щекам. Какая же я дура. Поэтому мне так «везет». Я сама притягиваю неприятности. Я их заслуживаю. Жизнь топчется на таких, как я, латентных жертвах, ни чему не учит.

Разве можно испытывать что-то, помимо ненависти, к тому, кто тебя так обидел? Но я испытываю. Странную тягу, ненормальный интерес. И все это тоже благодаря ему, забил мою голову своими не поддающимися логике поступками. Наверное, этому есть даже научное объяснение. Какой-нибудь дурацкий синдром с труднопроизносимым названием. Как по мне, так гребанные кнут и пряник. Чем больше он меня хлещет кнутом, тем вкуснее потом пряник из его рук. Это ненормально. Неправильно. Извращенно.

Нужно взять себя в руки.

Носки он, слава Богу, умудрился надеть сам. Про обувь я забыла, но с гипсом ему ничего сейчас не налезет. В кресло-каталку он осторожно сел в больничных тапках. Поморщился, схватившись за ребра, но я безжалостно сняла кресло с тормоза пинком и покатила вперед.

В главном холле нам отдали пакет с его сноубордическими ботинками, один из них до сих пор в подпиленном креплении. Набросив пуховик сверху на парня и водрузив пакет с ботами, кое-как докатила тяжелую коляску до его машины. Думала, он сядет на заднем сиденье, но брат максимально отодвинул переднее, откинув спинку назад. Переместив коробку за наши спины и вытянув длинные ноги, уселся поудобнее.

Так же молча я прошла на водительское и завела машину. В салоне тут же загромыхала музыка. Не стала убавлять, надеясь, что громкий звук отобьет у него малейшее желание поговорить, и раздосадовано нажала на газ.

Так мы и ехали под Deftones, и эта тяжелая музыка как нельзя лучше передавала настроение между нами. Макс то и дело поглядывал на меня из под опущенных ресниц, думая, что я не вижу. Впрочем, я старалась смотреть только на дорогу, хотя всем телом ощущала, как он на меня пялится. Хочет заговорить.

Через пару минут он тянется к регулятору громкости, убавляет музыку.

— Вера, я…

Резко прибавляю грохочущий звук обратно, оборвав его на полуслове. Катись в задницу, братец.

Макс недовольно поджимает губы, но больше попыток заговорить не делает.

Припарковавшись на парковке отеля, осознаю, что креслом так и не озаботилась. Больничное осталось, естественно, в больнице.

Макс растерянно стоит у машины в грязном снегу в одноразовых тонких тапках, опираясь только на одну ногу. Даже допрыгать он сейчас не сможет, куда, с его переломанными ребрами.

— Как же ты бесишь. Одни проблемы от тебя, — злобно выплевываю брату его же слова, что он сказал мне в первый день приезда в бассейне. Парень ничего не отвечает, продолжая молча смотреть на меня. Хочется выцарапать его глаза, но вместо этого подхожу и подставляю плечо.

— Шагаем очень медленно, старайся не прыгать.

О боже… Я действительно это сказала? Надеюсь, это не прозвучало заботливым голосом…

Макс осторожно оперся на меня, опять погружая меня в свой запах.

Не прыгать у него не получалось, он навалился на меня, и я кое-как доволокла его до спальни. Невероятно тяжелый. Парень даже не пикнул, но весь его лоб покрылся испариной, а кожа стала мертвенно-бледной, отчего синева глаз казалась совсем ненастоящей, будто он в линзах. Он крепко держался за меня, когда я помогала ему улечься в кровать, пальцы буквально впивались в меня.

— Полегче, вцепился, как макака, — буркнула я, сбрасывая его руку. Он снова дернулся и поморщился от боли, вызывая во мне новую волну раздражения. Как будто это я тут мистер Зло. — Обезболивающие есть?

— Да, — коротко ответил он, прикрывая глаза и откидываясь на подушки.

— Принесу воды.

Через полчаса постучала (как будто он там мог вприсядку танцевать, и ему требовалось время принять невозмутимую позу) и, услышав приглушенное «войдите», вошла с подносом в руках. Кувшин с водой и ужин, который так любовно приготовил для него Симон. Что я там про бульон говорила? Не буду носить?

Поставила все на тумбочку у кровати и собралась было уходить, как он прочистил горло и неуверенно спросил:

— Поможешь раздеться? Я в душ хочу, не мылся нормально столько времени.

Медленно закипаю и поворачиваюсь к нему.