Сводный монстр

Глава 27

— Л-лавина? — переспрашиваю я, сжимая руль еще крепче.

О таких опасностях я даже не думала. Но Макс как будто не слышал.

— Поехали вперед, нужно найти место для ночлега. Много людей застряло в городе, подозреваю, все битком будет, — задумчиво говорит Макс и параллельно двигает пальцем по телефону, уставившись в экран.

Я послушно нажимаю на газ и двигаюсь вперед, как он и сказал, ожидая дальнейших указаний. Рассматривать город бессмысленно — из-за непогоды ничего не видно.

Парень не спешил говорить куда дальше, по-прежнему ковыряясь в телефоне, но впереди образовалась пробка, и я еле плелась в общем потоке машин.

Бросаю на него нетерпеливые взгляды, и он, наконец, устало выдохнув, говорит:

— Перестраивайся вправо, затем поворачивай на ту улицу, я забронировал нам номер в «Снежном пике».

Нам? Один номер на двоих? Хотя, наверное, странно снимать два номера, после вчерашнего. От нахлынувших воспоминаний лицо и шея начинают полыхать огнем, сердце взволнованно колотится. Я отчего-то закашлялась. Макс внимательно смотрит на меня из под упавших на глаза волос.

— В нормальных гостиницах уже не осталось номеров, переночуем в одном, — словно виновато произносит он, и я вяло бормочу «угу», стараясь не выдавать своих смешанных чувств.

— Здесь часто бывают лавины? — спрашиваю, чтобы отвлечься от нелепых мыслей, сама в это время послушно поворачиваю направо.

— Бывают, но обычно не сильные. До дорог не доходят, в подножиях гор останавливаются. Но эта гора другая, слишком крутая высь, снегу тяжело оставаться на месте. Бывало уже, что сходил. Но давно это было, — вспоминает парень.

В машине было жарко, он скинул шапку, и сейчас не замечая, почесывал свой лоб пальцами, отбрасывая волосы в сторону. Хочется неотрывно смотреть на его двигающиеся пальцы, но тогда мы точно поцелуем зад Фольксвагена впереди нас.

— Как ты тут живешь круглый год? — я опять задаю первый попавшийся вопрос. — Не скучно?

— Да нет, здесь всегда чем есть заняться: и зимой, и летом. Летом тут развит пеший туризм, тоже много людей приезжает. Да и не торчу я тут постоянно, часто бываю в Мюнхене, тут недолго на машине.

— На кого учился? — полюбопытствовала я. — Слышала только, что в Мюнхене, с Томасом.

При упоминании имени этого мерзавца, на скулах сводного брата начинают ходить желваки, брови сдвинулись на переносице.

Пытаюсь смягчить ситуацию.

— Я изучаю «Гостиничное дело и туризм». Заочно, еще долго учиться.

— Я знаю, я был удивлен, — он с неожиданностью легко забывает о Томасе.

— Почему?

— Я изучал тоже самое, — улыбнулся вдруг Макс, слегка обнажая зубы. Редко вижу его улыбающимся, а ведь улыбка ему очень идет, добавляет мальчишеского озорства. — Хотя с делом родителей, наверное, это не такое уж совпадение.

И все же это интересно. Получается, мы изучали одно и тоже, но в разных местах, и немного в разное время. Макс старше меня на три года.

— Тут тормози, — указал пальцем на вывеску в пятидесяти метрах, и я излишне суетливо повернула на стоянку.

… Пришлось подождать, пока рассосется очередь, прежде чем нас заселили. Людей в главном холле было много, застрявшие в Зальцбурге туристы висели на телефонах (около ресепшена был бесплатный интернет), меняли билеты, жарко спорили о чем-то.

Когда нам наконец-то выдали ключ от нашего номера, я покатила коляску с Максом к лифту, ловя на себе чужие взгляды. Впрочем, они не задерживались надолго. Переломы на горнолыжном курорте — не такое уж большое дело.

Оказавшись в номере, я сбросила пуховик и помогла раздеться брату. Не знаю, почему я упорно продолжала назвать его про себя братом, как будто пытаясь этим хоть немного отгородиться. Так уже поздно… После того, что он вытворял со мной около старого генератора, только идиот бы твердил, что все совсем не так. Или что больше это не повториться. Нас сексуально влечет друг к другу, глупо отрицать. Все плавно идет к тому, что Макс меня трахнет.

Мы попили глинтвейн, поболтали о том, о сем, передохнули и сходили на ужин. Ничего необычного. Затем вернулись в номер укладываться на ночь, сходили по очереди в душ. Я опять помогала ему раздеться-одеться, но он вел себя крайне вежливо и корректно, руки не распускал, мою фигуру своим привычным взглядом не окатывал. Я все ждала, когда он сорвется, но вскоре с разочарованием поняла, что он сегодня действительно держит себя в руках.

Небольшая заминка вышла только когда мы определялись, кто спит на кровати, а кто на узком диване.

— Я посплю на диване, — разгоряченно спорила я с ним, потому что он продолжал отказываться спать на широкой кровати.

— Диван мой, — мотал головой Макс, вводя меня в исступление.

— Но это же глупо! Ты еще не восстановился! У тебя два гипса, переломанные ребра.

— Рука быстро заживает, через десять дней гипс скинут, — для наглядности он помахал рукой, которую уже не прижимал к себе. — И ребра меня уже не беспокоят.

Ну конечно. Я знала, что ребра срастаются долго. Ррр, как же раздражает неуместный героизм и манеры. Аж топнула ногой.

— Я говорю — нет!

— А я говорю — да! — В синих сверкающих глазах ни капли сомнения, твердая сталь упрямства.

И я не выдерживаю, отшвырнув в сторону мокрое полотенце, которым сушила волосы.

— Слушай, сейчас свои джентельменские замашки оставь при себе, — рявкнула я. — Лучше бы ты так вел себя тогда!

Я резко замолкаю, закусив нижнюю губу, а он, побледнев, отступает на шаг назад. Поворачивается к кровати, кое-как добредает, приставляя ногу и ложится, отвернувшись от меня к белой стене. Я больше не вижу его лица. Только натянутую как тетиву лука спину. Он снова утонул в своей вине.

Дура, зачем ляпнула. Нужно самой определиться — или прощаю его и забываю все плохое, что было межу нами, или считаю его виновным, но тогда и сама себя веду подобающе и не становлюсь ему ближе. А то получается, что о той ночи я забываю только когда мне самой угодно. А когда нужно — не упускаю случая напомнить. Это слишком лживо и противоречиво.

Но уже поздно, а извиняться — язык не поворачивается, гордость не позволяет. Так и не придумав ничего, выключаю свет и ложусь на темно-зеленый бархатный диван, прикрываюсь покрывалом, хмуро уставившись в темноту на потолке.

Часа три точно проворочалась, прислушиваясь к его дыханию, но так и не смогла уловить, спит он или мучается, как и я. С горем пополам уснула, но непривычное место давало о себе знать — я проснулась через еще часа два. Недоуменно оглянулась спросонья, но когда поняла где нахожусь, сразу направила взгляд на кровать, где под одеялом спал Макс. Он спал безмятежным сном, а я себе места не находила, вся извелась в раздумьях.

Снова уснуть так и не удавалось, и, плюнув на все, я встала и на цыпочках направилась к его кровати, стараясь ступать бесшумно, чтобы не разбудить спящего парня. Осторожно забралась к нему под одеяло, прижавшись дрожавшим от неуемного волнения телом к его теплому боку. Лежа на спине, сводный брат дышал глубоко, видя десятый сон, грудь его мерно вздымалась.

Положив голову ему на грудь, с другой стороны от переломанных ребер, я слушала уже знакомый мне стук его сердца, ровный и размеренный. Думала может удастся уснуть рядом с ним, под этот успокаивающий ритм, но теперь ноздри щекотал его запах, от которого я тихо сходила с ума, втягивая его в себя большим, еле слышным вдохом. Под щекой кожа гладкая и твердая, мужской сосок почти у моих губ.

Наглея, кладу ладонь на его плоский живот, ощущая расслабленные мышцы, ладонь поднимается вверх с его дыханием, затем опускается вниз, потом снова вверх… И это должно меня успокоить, своей монотонностью оторвать в сон, но не успокаивает, а только будоражит кровь еще больше, разгоняя по венам шипящим кипятком.

То, что я делаю дальше, уже не вгоняет в краску, а кажется единственно правильным шагом, необходимым сейчас, как свежий глоток воздуха. Я опускаю руку с живота ниже и слегка вздрагиваю, натыкаясь на каменную твердь. Про ночные и утренние стояки мужчин я наслышана, поэтому лишь сглатываю, начиная поглаживать его член. И настолько увлеклась, что не заметила и не поняла, в какой момент дыхание Макса изменилось, с ровного ставшим слегка рваным, а стук сердца стал более резким и шумным.

Легкий свист сквозь чуть сжатые зубы дал понять, что он уже какое-то время не спит, но молчит в темноте, наслаждается моей лаской. Я такого в жизни не делала, не говоря уж о чем-то большем, но сейчас не чувствовала стеснения или неловкости. Сама не поняла, как Макс стал мне настолько близок, что то, что происходит между нами, словно и должно происходить. Все на своих местах.

Отбрасывая неуместное уже теперь смущение, ныряю рукой ему в боксеры, обхватив напряженный член рукой, ласкаю более уверенно. На ощупь как тугой шелк. Макс хрипло стонет, зарывшись лицом в мои волосы, но через несколько мгновение хватает за руку и тянет на себя, целуя в шею.

— Не отпущу, — жаркое дыхание опаляет ухо, я вся утекаю куда-то в сторону, но он перехватывает мое бедро, заставляя усесться на него сверху. Прямо на возбужденную плоть, давая мне ощутить ее сполна сквозь тонкую полоску трусиков, которые и не преграда вовсе. Тянет резинку вниз, и я помогаю сделать это, кутаясь в сладкий тягучий дурман. Делаю то же самое с его бельем.

Внизу живота все горит и жаждет прикосновения, дрожит и пульсирует, так хочет ощутить его в себе. Голова кружится, словно я обкуренная, как тогда в день вечеринки, но я знаю, что трезва как стеклышко, хоть и ощущаю себя последней наркоманкой рядом с ним. Так хочется вобрать его всего. Ощущать его каждой клеточкой тела. Он мой. Всегда был моим. И если я буду заставлять себя завтра думать иначе, то мне лучше не просыпаться. Потому что это все будет ложью. Ведь я хочу только его, жажду и вижу перед глазами только его. Любого другого даже представить не могу, потому что в душе и теле давно поселился сводный монстр, не отпускает, не дает вздохнуть свободно. И я сама не хочу свободы, с наслаждением отдаюсь его плену и чувственным пыткам, позабыв обо всем на свете.

Не раздумывая и не давая мне времени опомниться, он с силой насаживает меня на себя, и я тихо вскрикиваю от невероятного чувства наполненности, раскрываюсь шире и изгибаюсь навстречу, хватаюсь за его напряженные бедра за своей спиной. Хочется приклеиться к нему, ощутить в себе глубоко насколько это возможно. По обнаженной коже гуляет его рука, а та, что в гипсе, лежит на моем влажном от пота бедре, он легонько массирует его торчащими из гипса пальцами.

Вскоре медленный темп сменяется на быстрый и резкий, позабыв обо всем на свете, я скачу на нем, одной рукой вцепившись в его волосы, а второй почему-то сжимая его шею. Он хрипло рычит и стонет, хватая ртом мелькающие перед лицом соски, унося меня вверх еще выше, туда, где я думала высоты уже не существует.

— Du bist mein, zuckerig, — севшим голосом шепчет Макс, и от его непонятных, но явно ласковых слов на другом языке, что из его уст звучат так сексуально, все во мне взрывается на части, и я остро и протяжно кончаю, продолжая прыгать на нем, как безумная. Будто дорвалась до чего-то запретного и желанного, но испугалась, что это единственный раз, брала и отдавала до последней капли. Чувствовала, как все внутри сжимает его естество в дикой первобытной пульсации, но контролировать уже ничего не могла. Макс не выдерживает и с приглушенным стоном, бормоча ругательства уже на русском, изливается внутрь меня, сжав бедро так, что на секунду стало больно.

Через мгновение я рухнула рядом с ним, и мы в изнеможении лежим на кровати, оба пытаясь отдышаться, особенно я, после такого длительного заезда. Бедра вздрагивают от легких покалываний, почти не слушаются, с непривычки мышцы ноют, но боль отдает во всем теле так сладко.

Даже упустила момент, когда я уснула.