Связующие нити (СИ)

Глава 32.Семечко

Юбилей родителей, тридцать лет со дня свадьбы, прошёл скромно. Несколько общих знакомых, несколько дальних родственников, кто смог приехать, мы с Тристаном, вот и весь узкий круг из пятнадцати человек. Родители много вспоминали свою молодость ещё до знакомства друг с другом и многое из того, что случалось после. Юбилей они проводили в ресторане, но никаких массовиков — затейников не приглашали. Под тихую ненавязчивую музыку беседовали друг с другом, умеренно пили вино, и получалось всё не столько торжественно, сколько тепло и семейно. Родители мои были счастливы.

Мы с Тристаном сразу после ресторана шли до Здания пешком. Было не так поздно, погода стояла теплая, как летом, и торопиться было некуда. Около двух часов до полуночи. Правда, немножко клонило в сон.

— Трис, а ты не хочешь нашу годовщину не просто отметить, а прямо праздник устроить с ребятами из агентства?

— Можно.

— А как лучше, на работе или выбраться куда‑нибудь?

— Хм, мы все вместе никогда вне Здания не собирались… давай лучше в "Сожжённом мосте".

— Давай.

— Только без предупреждения, чтоб подарками их не напрягать, ладно?

— Согласна.

Мне хотелось спросить Тристана, вспоминает ли он хоть изредка тот дождливый день? Но не стала.

Утром, в понедельник я провела занятия, и поехала сразу к Гелене, не заезжая к родителям. Старая ведьма ходила с лейкой вдоль забора снаружи и поливала клумбы с рассадой цветов. Получать в подарок она любили гвоздики, и выращивала сама только гвоздики. Из‑под подола длинной ситцевой юбки ярко голубого цвета мелькали морщинистые босые ступни.

— Здравствуй, Геле.

— Ходить по нежной весенней траве босиком настоящее счастье. — Она будто угадала мой взгляд, хотя стояла спиной. Обернулась, отмахнула на спину волосы, заплетенные в косички с ленточками. — Пойдёшь со мной в лес сегодня? Будем танцевать!

— В лес пойду, а танцевать не буду.

— Это мы ещё посмотрим.

Как бы Геле ни оделась, чтобы с собой ни сделала, как бы она ни отличалась от всех обыкновенных бабушек, она никогда не казалась смешной. Люди могут сходить с ума в старости, могут творить чудачества, а Геле даже со своими тонкими детскими косичками была красивой старой женщиной.

— Жди здесь.

Закончив полив, обувшись, она защелкнула калитку, взяла меня под руку и мы пошли из частного сектора в сторону леса. Прежде почти весь круглый год наши встречи проходили у неё дома, а тут отчего‑то Геле стала водить меня в лес. Сама она никогда не была домоседкой. Судя по грибам, ягодам, различным травам, цветам и почкам, которые я видела в её доме, Геле часто ходила в лес, но в компанию меня никогда не брала.

— Хорошо здесь, не то, что в городе.

— И в городе хорошо, я люблю улицы.

— Ты мало понимаешь, деточка. Мы сегодня идём к большой поляне, погода хорошая, ветерок есть, трава уже густая. Потанцуем!

— Я не хочу, Геле.

— Хватит хандрить… эх, нужно было водички захватить, а то ты взмокнешь в своих штанах. И чего ты из них не вылазишь? Эти дурацкие грубые штаны для рабочих, эти футболки и туфли? А ты ведь, Гретт, раньше носила и платьица, я помню.

— Так удобнее.

— Кто здесь старуха, я или ты? Волосы в хвост… у тебя же хорошие волосы, не крашеные, не зажаренные, не отравленные.

— Жарко.

— У тебя только руки как нужно, — она похлопала меня по ладони, — не порть и их, пожалуйста.

— Ага, в порезах, заусенцах, с обстриженными ногтями и въевшимся красителем, да?

— Это твоё. Это портрет.

— Геле, не мучай меня. Я и так со всех сторон уже знаю, что я не такая и не эдакая… и я не хочу рваться из кожи вон в погоне за недостижимым. Знаешь, как говорят про свиное рыло в калашном ряду? Я такая, какая есть, хожу в том, в чём хочу ходить, выгляжу так, как выгляжу. Не всем же быть… королевами. Разве это главное в жизни?

— А как же!

— И это говоришь мне ты? Или ты любишь погоню за шмотками на распродажах, любишь журналы мод, шпильки? Гелена, да я даже так могу сказать, что лично я ненавижу всё женское. Начиная от капризов и надутых губок, заканчивая глянцевой помадой цвета "сочная вишня"…

— Дурочка ты ещё у меня, — Геле ласково, с прикряхтыванием засмеялась, — какая сочная вишня?

Признаться самой себе, но всё это я привела в пример потому, что такой представила себе новую знакомую Триса, Монику. Это я язвила про себя, но понимала, что на самом деле та женщина не такая. Та наверняка очень красивая и элегантная, со вкусом одетая, с манерами истинной леди, и придираться там было не к чему. Вельтон правильно сказал, чего мучаться всю жизнь от мысли "ах, почему же я не…".

— Да никакая. Это я утрирую. А знаешь, Геле, что мне недавно один человек сказал?

Я пересказала ей вкратце слова Вельтона, и то, что он совершенно не переживает за то, что он кем‑то там не является.

— Я тоже так хочу. Это примирение самой с собой, и если ты не будешь больше попрекать меня хвостом и штанами, то это и есть то, что нужно.

— Так — так… и давно этот идиот тебе мозги загадил?

— То есть как?

— Давай до полянки дойдем, и там я с тобой поговорю.

Геле меня удивила. Я, рассказывая ей, ожидала согласия с этой мыслью, ведь весь её образ жизни говорил о том, что она живет в полной гармонии с действительностью. Старушка жила одна, никогда не была замужем, у неё не было детей и теперь стакан воды, грубо говоря, она сама себе подаёт. И не страдает же, ни от одиночества, ни от нереализованности, ни оттого, что вообще сейчас её жизнь такая, какая получилась, и чего‑то из‑за преклонных годов не наверстать никогда.

Полянка оказалась не так далеко. Мы прошли через дубовую рощу по тропинке, и вышли на довольно большое открытое пространство, как площадь в городе. Сели прямо в траву у опушки, на солнце не пошли. Гелена тут же скинула свои шлепанцы и вытянула ноги.

— Все мы звери, Гретт. Я так тебе это говорю, чтобы ясно было. Буквально меня понимать не нужно. И у каждого своя шкура. Всем королевами быть не нужно, но внешнее не менее важно, как и внутреннее. Главное понять кто ты, что за зверь, и носить свою шкуру, питаться, как положено природе и вести себя по природе. Своей природе, а не чьей‑то чужой. Что тебе там этот твой знакомый наплёл — правильно только для него. А ты сидела, поди, и слушала, как тебе этот ёжик зачёсывал о том, что все должны растить иголки, кушать жуков и сворачиваться клубочком. Что хорошего будет, если волк напялит на себя куриные перья, усядется на насесте и будет слизывать зёрнышки с земли? А? А то и будет, что рано или поздно он по — настоящему взвоет, и будет гадать, откуда же эта тоска по лесу, по мясу, по луне в его замечательном курином мире, где всё счастье в яйцах и мусорной куче? А если и не спохватится вовремя, то на смертном одре скажет: "Люди добрые, я прожил не свою жизнь!"… Если тебя мучает твоё состояние, то не нужно с ним смиряться, как с чужой шкурой на плечах, нужно искать свою настоящую. Понимаешь о чем я?

— В целом да.

— Я не говорю, деточка, что все делятся на хищников, жертв, мелких и крупных, я хочу, чтобы ты всё правильно уяснила. Что ты мне там про шпильки болтала? Если пантера носит свою шкуру, то для неё её кошачья грация естественна. Женщина может родиться такой, а какая‑нибудь слониха начнет ей подражать, это будет смешно! У слонов своя поступь, свои движения, своя природа, которая будет красива, потому что естественна именно для них.

— И кто же я, например?

— Да ты не ищи аналогов, глупая. Это же не игры в тотемы, не прямая характеристика… ты хомяк, так что всю жизнь набивай щеки и побольше спи. Я тебе суть объясняю.

— А ты? Ты в своей шкуре?

— Конечно. И, слава богу, нашла её раньше, чем успела выйти замуж и родить детей. Сколько лет бы мучалась, подстраиваясь под то, что так положено, что это самое важное, что без этого в жизни женщины смысла нет. Я не говорю, что это плохо, каждому своё. Для кого‑то быть матерью семейства, быть женой и хозяйкой — есть её шкура, и такая проживёт жизнь полно и счастливо. Почему‑то всё человечество считает, что счастье для всех одинаковое. Что жизнь прожита не впустую, если выполнены все расписанные пункты её значимых вех. А ведь у каждого жизнь своя, работа своя, желания свои, цели свои, счастье своё.

Гелена прервалась, нарвав несколько травинок пучком и скатав их в шарик.

— Моя покойная мать желала мне счастья, поэтому очень старалась. С детства крахмалила мне высокие белые воротнички, била по спине для осанки, занималась со мной шитьём, готовкой, муштровала меня по уборке, чтобы ни пылинки в доме не было, чтобы всё сверкало. Готовила меня на поступление в педагогический университет, чтобы я обязательно стала учительницей, как она. В те времена учителям неплохо платили, это была очень уважаемая профессия, и для женщины тоже, считалось, что педагогика лучшая наука для будущего воспитания собственных детей. Она желала мне счастья, поэтому развивала во мне лучшие качества женщины — строгость к себе и своему поведению, скромность, хозяйственность, покорность для хороших отношений с будущим мужем. К десяти годам я уже всё знала о том, какой должна быть образцовая жена и в чём заключается счастье женщины. И я думала, что когда‑нибудь у меня будет такая же замечательная семья, где много детей, как наша. Обязательно.

— И что же случилось?

— Почувствовала, что это не моё. Три старших брата пошли по стопам отца, обучились на инженеров, женились. Сестра, тоже старшая, воспитанная мамой по всем канонам, вышла замуж, год за годом подряд нарожала четверых детей и засела дома. А мне по ночам часто снились дорога и холмы, покрытые ковылем. Меня душили воротнички и жали остроносые туфли. Я любила кислые лесные яблочки, любила свежий воздух, любила, когда стол у открытого окна был без скатерти и завален свежими грибами. Любила в книжках ставить заметки карандашом и загибать странички… да много чего! Свобода! И когда мне было шестнадцать лет… — Тут Гелена прикрыла глаза, заулыбалась, — я влюбилась в одного приезжего иностранца. Мама это мама, семья это семья, только нужно разобраться в том, чего хочешь на самом деле. Не что будет правильным для всех, а чего хочешь ты. Я ушла из дома насовсем. Учиться вообще не пошла дальше. И всю жизнь живу только так, как мне хочется, и добиваюсь того, что мне нужно.

— Удивительно, Геле. Ты храбрая.

— И сейчас ты подумала, что как я никогда не сможешь.

— Да, почти, — мне было грустно, но я улыбнулась. — А ты почему меня за мою одежду ругаешь, и что я платья перестала носить?

— Это не твоё.

— А откуда ты знаешь? Может, как раз моё.

— Нет твоё. Тебе бы не было так плохо, если бы ты нашла себя за эти десять лет.

— Почему за десять лет? — я удивилась такому точному времени.

— Или одиннадцать… я не помню, сколько тогда тебе было?

— Когда мы познакомились?

— Когда ты чужую шкуру скинула. Помнишь, нет? Ох, золотые слова: я не буду это носить, я не буду куда‑то там ходить… с меня хватит! Как ты там свою подругу на улице отчихвостила! А потом, спустя сколько‑то дней, я тебя увидела совсем другой.

— Да, было дело.

Такое мне было приятно вспомнить. Даже очень.

— Я тебя тогда впервые назвала "семечко". Всегда тебя называю так про себя. Думала, что началась твоя настоящая жизнь, а ты вот всё чахнешь… столько лет не можешь себя найти, так и не растёшь.

— Странно всё звучит.

— Я же помочь тебе хочу, девочка, растормошить тебя нужно.

— И как, — я внезапно обиделась, — заставив танцевать босиком по траве?

— Конечно! Начав прислушиваться к природе, услышишь свой настоящий голос. Иногда ведь нам страхи диктуют "хочу так", "хочу этакого", а отличать нужно. Что тебя в этих штанах держит, — истинное желание их носить или страх понравиться кому‑то, надев юбку и став более женственной? Или страх, что ты хочешь понравиться, а вдруг не понравишься? Или страх вообще признаться себе в мысли, что ты хочешь стать привлекательной для кого‑то… для Тристана, например?

— Геле, ты же знаешь!

— Чего я знаю? Я ничего не знаю.

— Я хочу Тристану счастья, такого, какого он сам себе желает, между прочим. Вот он влюбился сейчас, так и замечательно! Пусть, наконец, найдёт ту женщину, которая ему нужна, а я здесь ни при чём. Хоть десять юбок надену, а такой, какая ему нравится, не стану. Да и не моё это, это я точно знаю. Ты меня только травишь, Геле, своими разговорами. Ты, наверное, тоже хочешь для меня какого‑то своего счастья, — бег по полям, танец под голубым небом. Десять лет говоришь… так это ли не показатель того, что это и есть правда? Не нужно из меня кого‑то лепить, не всем семечкам суждено прорасти, кого‑то и на масло выжимают.

— Ой, задела я тебя за живое! Ой, взбаламутилась‑то!

— Давай договоримся, не будем больше на эту тему…

— Нет, не договоримся. — Гелена провела мне пальцами по лбу и вискам, посмотрела в глаза, и как‑то сразу её взгляд потух. Она прикрыла тонкие, как папиросная бумага, веки и вздохнула. — А ты не шутишь… ты и, правда, теперь мёртвое семечко. Нет, Гретт, не будет у нас больше разговоров, живи дальше, как решила. Ко мне не приходи, не открою больше.

— То есть как?

— Молча. Сказал мне один хороший человек однажды — сама не умирай и с мёртвыми не общайся, вот и весь секрет вечной молодости. Так что не приходи. Я ещё пожить хочу, мне умирать рано.

Гелена обула обратно шлепанцы, медленно поднялась с земли и пошла не по тропинке, а через поляну. Сил ей что‑то сказать или поплестись за ней у меня не нашлось. Это спокойное заявление меня как ударило. Такого Гелене я никогда не прощу! Мне стало очень обидно, и жалко себя. Старая ведьма не шутила, сказала, значит, действительно прогнала. Как отрезала. Ну и пусть! Ну и катитесь всё к черту! И Гелена, и Трис, и "Сожжённый мост" вместе взятые!

Уйду, уеду, буду жить вообще в другой стране! Чтоб никто меня не видел и не знал!