Тафгай 4

Глава 11

Рано утром 19 января командный автобус привёз нашу сборную СССР к зданию аэропорта «Шереметьево». А так как зимой светлеет поздно, то аэровокзал за счёт огромных панорамных окон светился как новогодняя ёлка. Вкупе с падающим с неба снегом, картина выглядела волшебно и празднично. Кстати и настроение у команды было соответствующим, ведь выезд за рубеж, на «загнивающий» запад — это очень существенная прибавка к зарплате. Я бы даже сказал, что более существенная, чем сам заработок хоккеиста. Проклятые джинсы, магнитофоны, пластинки, модные женские блузки, костюмы и прочие важные для быта безделушки, всё везли, словно челноки из девяностых, мастера клюшки и шайбы оттуда в страну вечного дефицита.

— Ну, где твои торговцы красной икрой? — Раздражённо спросил меня Коля Свистухин. — Нам через полчаса сдавать багаж и на посадку.

— Где, где? — Процедил я сквозь зубы. — Не суетись. — Я посмотрел на часы. — «Малыш» возьми две большие сумки и за мной. А ты Николай зайди в кафе, видишь, там надпись висит с большими квадратными иностранными буквами, попей лимонаду. Мы быстро.

— Вы куда? — Подбежал к нам взволнованный Сева Бобров, у которого почти все хоккеисты разбрелись по залу ожидания.

— До ветру, Михалыч, покурить, — я зачем-то похлопал себя по карманам. — Хочу вдохнуть перед вылетом на чужбину всеми лёгкими морозный воздух Родины родной. Ты смотри, что Валерка Васильев в буфете уже заказывает.

Я показал рукой на группу игроков «Динамо» и ЦСКА, которые громко гоготали у буфетной стойки, и пока Всеволод Михалыч отвлекся на них, рванул обратно на улицу к автомобильной стоянке. Икру должны были доставить на белой «Волге» с астраханскими номерами и цифрами 84–40, которая должна была встать в самый правый край, если смотреть на аэровокзал лицом. Поэтому, когда мы с Борей выбежали из дверей здания, то я для верности повернулся к входу лицом, и только после этого поспешил в нужном направлении.

В самом деле, времени до посадки оставалось немного, а банки с красной икрой, я хотел пересчитать. Ещё вчера, когда созванивался с Зараном, мне показалось странным, что товар немного задерживается, и привезут его к самому отлёту. Неужто у кое-кого появилось желание намухлевать? Этот номер не пройдёт, точнее, выйдет боком, или вообще закончится для граждан жуликов в больнице, после которой иногда просыпаются такие полезные для человека качества, как совесть и порядочность.

— Вот вы, где, — облегчённо выдохнул я, когда открыл дверь «Волги», что стояла на отшибе от машин таксистов и пассажирских автобусов. — Где товар? Я купец.

С пассажирского кресла ленивой встал и вышел плотненький широкоплечий, но не высокий товарищ в дефицитной дублёнке и оценивающе посмотрел на меня. Затем так же не торопливо, что мне захотелось дать ему пенделя, открыл багажник машины и, кивнув головой сказал:

— Вот в коробке. Считать-то будете?

— Нет, конечно, верю, — соврал я. — Боря сумки открой. — Попросил я друга и начал перекладывать из ящика в багажнике в нашу тару каждую баночку по отдельности, пересчитывая их про себя.

— Да всё точно, как в аптеке, — ухмыльнулся крепыш. — Ровно четыреста сорок.

«Эта банка не с икрой! — вдруг проснулся голос в голове. — Точнее сказать не могу, но там точно не красная икра».

«Как интересно», — подумал я, откладывая эту банку из ящика на дно автомобильного багажника, а остальные так же продолжая брать по одной и складывать в свои две сумки.

А когда число таких странных банок увеличилось до сорока штук, крепыш в дефицитной дублёнке еле заметно занервничал. Однако, сделав морду кирпичом, потребовал:

— Я же говорю всё точно, всё как заказывали. Там у вас четыреста, и здесь сорок. За всё про все с вас четыре с половиной тысячи.

— Опаздываем уже, — забеспокоился Боря Александров. — Только ты дядя, что-то напутал, с нас на сто рублей меньше.

— А за бензин? — Усмехнулся крепыш. — Нам ещё обратно пиз…вать.

В следующее мгновение мой огромный кулак сверкнул, словно молния разрезающая воздух и опустился аккуратно в челюсть, чуть-чуть пониже кривой улыбочки гражданина жулика.

— Бум, — раздался чёткий и глухой шлепок, после чего тело мужчины с размаху грохнулось точно вдоль автомобиля и с закрытыми глазами притихло.

Я сделал несколько стремительных и больших шагов к водителю «Волги», который за всё время не высунулся на мороз ни разу, рывком открыл дверь и, схватив перепуганного парня за грудки, выволок того на снег.

— Слушаю! — Не громко рявкнул я, посмотрев по сторонам.

— Это он, он предложил заменить несколько банок красной икры на кабачковую, чтобы тут в Москве потом погулять, посидеть в ресторане. — Зачастил водитель. — Я не причём. Я предупреждал. Не бейте мня. Я эти сорок банок сейчас верну.

— Может штрафануть? — Усмехнулся Александров.

— Нельзя, — я всё же на всякий случай, отвесил хорошую оплеуху водителю. — Там доля для Зарана, пусть сами потом разбираются с этими двумя идиотами. Быстрей тащи банки, и так уже из-за вас опаздываем, сука. — Скомандовал я трясущемуся парню и добавил, — как только вернётесь домой, сам всё старшОму расскажешь. Ясно?

Чем клялся водитель «Волги» я уже не слушал, так как нужно было бежать в здание аэровокзала, пока Всеволода Михалыча «Кондратий не хватил». «Интересно, — думал я, неся одну почти тридцатикилограммовую сумку на плече. — Как эти два дурня, закатали в банку из-под красной икры икру кабачковую? Неверное ведь воспользовались готовыми обманками. И какой ерундой только не брезгуют некоторые люди ради копеечной экономии, при этом ставя свою бесценную репутацию под удар. Просто уму не постижима человеческая глупость».

В Хельсинки поселили нас можно сказать шикарно. Во-первых, в историческом центре города на проспекте Маннергейма в историческом же здании. Во-вторых, до всего рукой подать. До Ледового зала, домашней арены хоккейного клуба ХИФК, всего пятнадцать минут пешком, до всяких театров и музеев ещё меньше, ну и до магазинов рукой подать. Единственное — сами номера на три звезды не больше, но чистенькие, аккуратненькие, две кровати, один шкаф, один стол и что очень важно маленький холодильник, в который мы тут же сложили банки с красной икрой. Не поскупилась наша Федерация хоккея в этот раз, а то могли бы забросить за город, чтобы там мы на сугробы из окон смотрели, которых и в СССР выше крыши.

После обеда в ресторане на первом этаже отеля, переводчик Виктор Алексеевич, дабы мы не разбежались по городу, взялся организовать наш досуг.

— Сейчас пять минут на переодевание и добро пожаловать на автобусную экскурсию! — Весело объявил он.

— Лично я на экскурсию не поеду, меня на автобусе укачивает, — заявил я, под изумлённые вытянутые лица товарищей по сборной страны. — И не уговаривайте. Я сам по окрестностям погуляю, воздухом подышу, посмотрю на волны Финского залива, которые бьются о берег крутой. Настроение у меня сегодня хорошее, я бы даже сказал поэтическое.

Всеволод Бобров выразительно прокашлялся, и было от чего, так как наш переводчик с честным, цепким и настороженным взглядом, был не совсем переводчиком, точнее владение английским языком только прилагалось к его красным корочкам, на которых под гербом Совестного союза большими буквами было подписано «КГБ СССР». И все об этом знали, но усиленно делали вид, что это большая военная тайна. Кстати, переводчик со знанием английского сейчас в 1972 году в Финляндии — это пустая трата государственных средств, ибо бесполезен.

— Отрываетесь от коллектива! — Решил пошутить комитетчик.

— Вывод считаю не корректным. У меня наш коллектив всегда здесь, — я ударил кулаком себя в грудь, — в сердце. Так меня воспитала наша коммунистическая партия и весь советский народ. Желаю товарищи хоккеисты хорошей экскурсионной программы! — Помахал я ручкой хитро ухмыляющимся лицам парней.

— Стой! — Переводчик кэгэбэшник вырос на моём пути, словно самбист на татами. — То есть стойте! Не имеете право гулять по Хельсинки в одиночестве. Во избежание политической провокации я требую, чтоб вы взяли себе для компании ещё кого-нибудь.

Я лишь кинул вопросительный взгляд на главную команду страны, как желающими оказались почти все. Но первым вскочил с места Боря Александров. Его я, чтоб успокоилось сердце товарища из органов безопасности, в попутчики и взял. За мной тут же ещё кто-то попытался «соскочить» с экскурсии, но Виктор Алексеевич намекнув, что срыв культурной программы может кое-кому аукнуться в будущем, охоту бродить по холодным Хельсинским улицам отбил.

Кстати о погоде. Сегодняшний январский денёк в столице Финляндии выдался очень даже ничего. Многие местные жители ходили без шапок и вообще одеты были легко по-весеннему, как у нас обычно одеваются в марте. У меня же выбора особого в одежде не было, как купил одно пальто в Москве так его и носил до сих пор. Точно так же оделся и «Малыш», который на дублёнку ещё не накопил.

— Посмотри налево, посмотри направо. — Улыбнулся я, Боре и встречным, над чем-то смеющимся, финским девушкам. — Это называется проспект Маннергейма. Тот самый генерал, который «дал прикурить» самому товарищу Сталину.

— В смысле дал прикурить? — «Затупил» Александров, крутя по сторонам головой.

— Ну, Иосиф Виссарионович ведь трубку курил, — хмыкнул я. — Вот в 1939 году Маннергейм ему несколько килограммов отборного табачку и прислал.

— Это он — молодец, хороший поступок, уважаю, — пробубнил Боря, разглядывая иностранных прохожих, главным образом акцентируя внимание на женском поле.

— Сейчас мы с тобой пройдём на Сенатскую площадь к Никольскому собору. — Я подтолкнул «Малыша», чтобы он не попал под проезжающую по улице машину. — Здесь всё рядом, десять минут и там.

— Сенат, Сенат, — пробормотал мой юный друг. — Кстати, а что такое — Сенат? Это где раньше сеном торговали?

— Вполне может быть, — согласился я. — Возможно на заре истории человечества в Сенате и торговали сеном, но потом там стали устраивать заседания органов управления. Навроде нашего съезда народных депутатов. А площадь соответственно оставили для благодарного народа, чтоб он там снаружи ожидал каким законам ему радоваться.

— А если… — Боря, чуть не свернул себе шею, глядя на пробежавших мимо девушек. — Ох, какие хорошенькие. А если народу законы не понравятся, тогда что?

— Тогда? — Я от неожиданности остановился на узеньком тротуаре, практически его перегородив, и задумался. — Ну, тогда обычно прямо на площади народу объясняли, что законы приняты для их же блага. Чтоб они побольше трудились и поменьше ели, и тем самым сохраняли своё тело в хорошей подтянутой и стройной форме.

— Как же они будут больше работать, если станут при этом меньше питаться? — Хмыкнул «Малыш». — Это же не совместимо с жизнью. Тут что ли твоя Сенатская площадь? — Спросил он, когда перед нами раскинулось открытое всем ветрам пространство с памятником русскому императору Александру второму в центре.

— Памятник нашему Александру второму Освободителю, — указал я рукой на скульптурную группу из четырёх фигур, над которой на постаменте возвышался сам император. — Он по совместительству ещё подрабатывал великим князем Финским, и кажется, ещё получал зарплату как царь Польский.

— Вот прощелыга! — Присвистнул Борис. — Три оклада в месяц себе на ляжку откладывал! С наших мужиков, с финских и ещё с поляков три шкуры драл. Узурпатор! — «Малыш» погрозил Александру второму кулаком и заметил, — и поделом его местные чайки всего обгадили. Кстати, а чего мы сюда пришли?

— Идея у меня одна появилась ещё в самолёте, — я кивнул головой Борису, чтоб тот следовал за мной в сторону к лестнице, что вела к собору Святого Николая. — Хочу попробовать найти здесь русских эмигрантов. Они ведь всё равно стараются поддерживать отношения между собой, внутри диаспоры.

— Предатели Родины, — зло пробормотал он.

— Не суди, да не судим будешь, — махнул рукой я. — Разные бывают жизненные обстоятельства. Иногда Родину лучше любить издалека. Так вот, хочу им толкнуть нашу красную икру. Сдать её всю разом — им банки, а нам доллары или шведские кроны, и не таскаться с ней больше.

— Идея замечательная — согласился Борис. — Только, где этих русских среди местного народа найдешь?

— Попробую включить свою интуицию. — Признался я, поднявшись по лестнице, с которой открывался замечательный вид на Сенатскую площадь и окружающие её здания, построенные в едином колониальном стиле. — Этот собор почти копия нашего Исаакиевского собора в Ленинграде, кстати, тот тоже на Сенатской площади. Поэтому русского человека сюда нет, нет, да и потянет. Пошли внутрь.

— Иван, — схватил меня за руку Боря Александров. — Я комсомолец, я в Бога не верю. Да и потом нас может, и не пустят.

— Всех пускают. Это же протестанты, там и икон-то нет. — Усмехнулся я.

Внутренне убранство собора, действительно было простым. Кругом белые стены с небольшой, но изящной лепниной, плюс по углам несколько памятников каким-то религиозным деятелям. В Восточной части располагался алтарь с единственной на весь собор картиной «Положение Христа во гроб», которую подарил Николай первый. И почти всё свободное пространство занимали деревянные кресла-скамейки для прихожан, чтобы они во время службы сидели. Именно на одну из скамеек мы с «Малышом» и присели. И в этот момент по собору пронеслись могучие звуки величественного органа, вместе с которыми у меня затрепетала и завибрировала каждая клеточка моего организма.

— Пронимает от макушки головы аж до самых пяточек, — шепнул мне юный друг. — Давай ищи быстрее кого надо да пошли, мне комсомольцу тут долго нельзя сидеть.

— Да, это тебе не балалайка, — так же тихо ответил я и стал медленно смотреть по сторонам.

«Эй, там, в голове, — мысленно я позвал голос. — Мне бы русского эмигранта раздобыть, сам должен понимать для чего. Подключайся уже, где он тут есть? Если он здесь вообще есть».

«Я на расстоянии ничего не чувствую, — откликнулся недовольно голос. — Походи по церкви, подсядь к кому-нибудь поближе. Я ведь тебе не пророк».

«Не по церкви, а по собору», — пробурчал я про себя и медленно встал с места. Внутри помещения было не больше нескольких десятков человек. Детей, юношей и женщин я сразу отмёл, ещё полицию вызовут, подумают, что извращенец. Мужиков же было значительно меньше, всего человек десять. Мужчины вообще, как показывает практика, тянутся к церковной сфере, когда у них начинаются серьезные проблемы со здоровьем, перед самым финишем своего жизненного пути. Поэтому самых немощных я тоже отмёл. И осталось двое крепких мужиков, которые сидели с таким видом, словно зашли сюда случайно. «Ладно, пойду к тому, который ближе», — решил я и двинулся вперёд к алтарю. Я сделал несколько шагов, открыл деревянную калитку в нужный мне ряд кресел-скамеек, и присел в метрах трёх от почему-то напрягшегося внешне крепкого мужчины.

«Ну! Сканируй! Пока полицию не вызвали!» — крикнул я про себя голосу.

«Нет, это финн, — ответил мне мой внутренний помощник. — И ты его напугал».

«Что я, гамадрил? — обиделся я. — Остался вон тот у самого выхода», — подумал я и снова поднялся с места. Однако чем ближе я приближался к мужику, тем суетливей у него становился взгляд, и тем быстрее он пятился спиной на выход.

«Лови, то, что надо! — вскрикнул голос в голове. — Загоняй пока не убежал! Русский, наш, век воли не видать».

И когда незнакомец уже был в самом проходе, нервы мои не выдержали, и я рванул, как на тренировке, тот понёсся от меня, Боря же кинулся следом за нами. Хорошо, что в дверях несчастный мужик столкнулся с туристами и, прорываясь сквозь них, шлёпнулся прямо на самом пороге собора Святого Николая. Тут-то я его и подхватил.

В небольшом ресторанчике, коих в центре Хельсинки множество, незнакомец трещал без передыху уже полчаса. Сначала, кончено, нам пришлось долго убеждать гражданина Финляндии с русскими корнями, что мы не из КГБ. Но когда у киоска с журналами нам удалось отыскать старую статью о призе «Известий», где была напечатана фотография Бори Александрова, который стал лучшим нападающим турнира, мужчина успокоился. Звали незнакомца Юхан Кипрусофф или по-русски Иван Кипрусов. Иван-Юхан так перенервничал, что выложил нам все подробности своего бегства из СССР в Финляндию, которую он совершил ещё в далёком 1930 году вместе с отцом и старшим братом.

— Как в 1928 году НЭП отменили, так нас всей семьей и раскулачили, — выпив немного пива, сообщил Юхан. — Не в лагеря, конечно, отправили, а из-под Смоленска забросили нас в Карелию в Кондопогу, работать на стройку простыми землекопами. Жили в бараке, мать с сестрами не выжили, умерли от болезней в течение года. Ну, отец и решился бежать в Финляндию через болота. Мне тогда только что исполнилось 15 лет, брату 18. Неделю плутали, питались подножным кормом, но границу перешли. Сдюжили.

— Ясно, — я решил закруглить жизнеописание мужчины, в которых он мог многое и приврать, и приукрасить, а мог и рассказать чистую правду. — Время тогда было тяжёлое. Гражданская война.

— Да, наши с белыми бились не на жизнь, а на смерть, — «вставил свои пять копеек» Боря. — Один только Василий Иванович Чапаев чего стоит вместе с Петькой.

— Дело у нас к тебе, Юхан, по торговой части. — Перешёл я к сути. — У нас есть несколько банок красной икры, товар качественный, отборный, икринка к икринке, продукт абсолютно экологически чистый без консервантов и прочей вредной для организма химии.

— Во икруха! — Показал большой палец «Малыш». — Сами её второй день трескаем, нарадоваться не можем. Возьмёшь по 8 долларов за банку, либо за 40 шведских крон.

— Да вы чего? — Подскочил на месте эмигрант. — Долларов за 7 — это максимум.

Я хотел было отвесить Борису подзатыльник, который раньше времени выставил нужную нам цену, не оставив зазора для торга, но теперь было уже поздно.

— Давай так, — я протянул руку. — Десять банок по 7 долларов, а остальные по 8. Хорошая цена, у вас я посмотрел тут в магазинах всё дорого. Цены вообще взбесились. Нормально с компаньонами своими «наваришься».

— Ладно, — заулыбался Юхан, который ещё недавно думал, что приехали по его душу люди из КГБ. — Беру. — Мы пожали друг другу руки. — Сколько у вас банок? Двадцать? Пятнадцать?

— Почти угадал, — я посмотрел на часы, пора уже было бежать в гостиницу, пока переводчик не послал по нашему следу овчарок с автоматчиками. — Четыреста сорок штук. Деньги нужны крайний срок завтра вечером после игры с вашей сборной. Что с тобой Юхан? Сердце?

— Ну, ты Ваня и жук, — пробормотал наш бывший соотечественник, держась за сердце. — Ты и в хоккей так же играешь?

— Лучше, — похлопал меня по плечу довольный сделкой Боря Александров.