Так начиналась Мещура 

НОВЫЙ КОМЕНДАНТ

А у Филиппа Поганкина аж руки чесались, так хотелось сделать что-нибудь поганое. Сам не зная, зачем, он в шалаше, в полутьме, написал донос на коменданта: что не разбирает несчастные случаи и что дружит с врагами народа. Подписал: «доброжелатель».

Через две недели привезли груз. Поганкин отпросился с работы, сказав, что у него сильно болит живот, а когда все ушли на берег разгружать шаланду, он стороной-стороной побежал за будущий посёлок, вниз по течению, стал ждать возвращения пустой плоскодонки. Дождался — начал махать руками. Лодка причалила. Отдавая треугольник-анонимку конвойному, Филипп сказал:

— Это командиру, очень важно, — и скрылся.

Ещё недели через три снова прислали груз. И не только. Прибыл незнакомый мужчина, сошёл на берег.

— Кто здесь комендант?

— Я за него, что хотели?

— Меня прислали на замену. На вас поступил анонимный донос.

Никита Иванов шепнул подростку:

— Антошка, бери пацанов и собирай всех из лесу на берег, шустро.

— Ага, — мальчишки разбежались по бригадам собирать людей.

Сам Антон что есть мочи побежал к Матвею, к бригаде, которая рыла колодцы. Пока велись разговоры на берегу, пока разгружали груз, собрались все люди посёлка.

Новый комендант был маленьким, суетливым и каким-то несерьёзным, полная противоположность рассудительному, хозяйственному и, как оказалось, всеми уважаемому Николаю Петровичу.

Все от мала до велика вышли на берег провожать коменданта. Стояли молча, понимали, что с этой минуты меняется жизнь. И, похоже, меняется не к лучшему.

Ликовал в душе лишь Поганкин. «Чем хуже всем, тем мне лучше», — думал он. И не осознавал, что он-то как раз со всеми, что ему в первую очередь аукнется смена коменданта.

— Зовут меня Кочегаров Акакий Африканович, — объявил новый комендант. Несоответствие фамилии, имени и отчества резало слух.

— Кака африканская, — послышалось в толпе. Сказано было тихо, но услышали все. Повисла звенящая тишина.

Новый комендант на секунду замер, затем глаза его округлились и стали наливаться гневом, он начал задыхаться.

— Кто? — злобно прошипел он и завизжал неожиданно высоким голосом. — Сгною, уничтожу. Кто? — Он врезался в толпу, тыча пальцем. — Ты? Ты? А может, ты?

Но все опускали глаза, никто не признался и не выдал охальника.

— Охранник, где тут охранник? — выбежал Акакий из толпы.

— Здесь я, — вышел к нему Юрий.

— Почему ты там? Среди этих врагов народа? Ты должен охранять.

— Я и охраняю.

— Кого? Кого ты охраняешь? Ты должен охранять меня.

— От кого? — удивился Юрий.

— От них, от них, балбес. Чего стоите? Почему не на работе? Живо работать.

Люди повернулись и пошли, некоторые презрительно сплюнули в сторону Акакия. Он, к счастью, этого не увидел.

Филипп вертелся рядом с новым комендантом, но вдруг услышал:

— Узнаю, кто написал эту проклятую анонимку, жизни не дам, — сквозь зубы прошипел новый комендант.

— Что так? — поинтересовался охранник.

— Из-за этого гада меня в вашу дыру послали. Сидел бы сейчас дома, чаи гонял. Вот зараза!

Надежда Поганкина на то, что он сблизится с новым комендантом и будет его помощником, рухнула. А тут ещё Акакий его заметил:

— А ты чего здесь ошиваешься, подслушиваешь? Может, это ты донёс?

У Филиппа все внутри похолодело:

— Нет-нет, я ничего не знаю.

— Тогда шагом марш за всеми. Развелось лодырей, лишь бы не работать.

Бригада Матвея не спешила расходиться по колодцам. Обсуждали происшедшее. И здесь Филипп услышал:

— Эх, узнал бы, кто на Петровича анонимку написал, удавил бы собственными руками.

Поганкин втянул голову в плечи, будто приготовился к удару. Он задавал себе вопрос: «Зачем я это сделал?». И не находил ответа. Всю ночь он крутился и вздыхал, злости уже не было, был страх: «Вдруг узнают». Даже Меланью ни разу не обругал.

Новый комендант обратился к охраннику:

— Идём, познакомишь меня с бытовыми условиями.

— Чьими? — не понял Юрий.

— Моими, конечно. Другие меня не интересуют. По крайней мере сегодня.

Пришли в контору-склад.

— Вот здесь Николай Петрович спал.

— А ты где?

— Я в шалаше, вместе со всеми. Только чуть в сторонке.

— Теперь будешь спать здесь, вон на полу.

— Не беспокойтесь, Акакий Африканыч, я там привык, мне и там хорошо.

— А мне нет. Сказал, будешь спать здесь. — Не мог он признаться охраннику, что боится этих людей, боится спать один.

— Как скажете, — подчинился Юрий.

— А как я буду питаться? Кто меня будет кормить?

— Не знаю, Николай Петрович ел вместе с одной семьёй. Относил туда свой паёк. Хозяйка отливала ему в миску похлёбку, как и всем.

— Что-о? Кулацкую похлёбку? Я? Комендант? Нет, так не пойдёт. Найди надёжную женщину. Пусть мне готовит отдельно.

— А продукты?

— Какие продукты?

— Ну из чего вам готовить.

— Коменданту спецпаёк положен. Ищи.

Пришлось охраннику копаться среди неразобранного груза. Нашёл спецпаёк.

— А с этим что делать? — спросил новый комендант, указывая на груз.

— Раздавать населению по спискам.

— Кто должен раздавать?

— Вы.

— Я? Я же ничего здесь не знаю. Вот что, Юрий Николаевич, займись-ка этим сам. А меня уволь.

Пришлось охраннику искать учётную тетрадь и самому распределять продукты.

Следующее утро началось с претензии нового коменданта:

— Очень холодно было спать. Почему нет печки?

— Все печки прислали для землянок, — ответил охранник.

— Ничего не знаю. Сегодня же чтобы было тепло. И про повариху не забудь.

— Хорошо. Приведу.

— И готовит еду пусть мне здесь, а не где-то. Чтобы я видел. Посуду пусть вымоет хорошенько. Кулаки всё-таки, враги народа.

Ночами он спал плохо. Просыпался от каждого шороха, от каждого стука. Всего боялся, несмотря на то что здесь же, на полу, спал охранник. «Своего не тронут, а меня убьют», — крутилось у коменданта в голове. Почему-то охранника он посчитал своим для переселенцев.

И потянулись тяжёлые дни для Акакия Африкановича Кочегарова. Утром он спал, сколько хотел, все дела за него делал Юрий. После завтрака, ближе к обеду, надо было делать обход. Этого-то и не любил новый комендант. «И чего его делать, этот обход? Каждый знает свою работу. Ну и пусть себе работают. Он-то зачем»? — размышлял он, но шёл вместе с охранником, изображал из себя знающего руководителя, с важностью всё разглядывал, кивал, если ему нравилось, с укоризной мотал головой, если что-то не нравилось, а чаще всего начинал качать права: то не так делаете, это неправильно. Ругал до тех пор, пока самому не надоедало. Люди молчали, а за глаза так и прилипла к Акакию кличка: «Кака африканская». Проведать бригаду Матвея, которая рыла колодцы, у коменданта так и не нашлось времени. Далеко.

Обходили строящиеся землянки.

«Ну делают и делают себе. И чего на них глазеть? Что со мной, что без меня, всё равно будут строить. Только время терять. Лучше бы поспал. Днём-то спать спокойно, все на работе», — размышлял Кочегаров.

Посёлок жил сам по себе, новый комендант — сам по себе, вся работа теперь держалась на бригадирах и, само собой получилось, на охраннике, Юрии Николаевиче. По всем вопросам обращались к нему. Если кто спрашивал о чём-то у коменданта, он всё равно отправлял к охраннику. Со временем люди поняли, что комендант у них только для видимости. Частенько добром вспоминали Николая Петровича. Его очень не хватало.

А Филипп Поганкин совсем потерял покой. Его постоянная злость переросла в поедающий душу страх: не мог спать ночью, боялся всех днём. Даже про жену, казалось, забыл. Но нашёлся доброжелатель, который шепнул Филиппу о переглядках его жены с Семёном утром перед работой и вечером после работы. Это был уже перебор. Поганкин не мог работать, от бешенства у него тряслись руки. Наконец он не выдержал, отпросился у Матвея, сказав, что ему плохо, побежал в посёлок, нашёл Меланью, выволок её из землянки, в которой она работала, и у всех на виду стал избивать:

— Ах ты, курва, ах ты, подстилка! На молодого потянуло? — он в ярости бил и бил её, а когда она упала, начал пинать с такой злобой, что люди кинулись оттаскивать его от жены.

— Ты что, Филипп, так же нельзя. Ну повоспитывал немного и будет. Ты ж её забил, поди, до смерти.

— Убью! Ничего с ней не будет, она живучая, — не унимался Поганкин.

Меланья лежала, не подавая признаков жизни. Подошли бабы, попытались привести её в чувство — не получилось.

— Надо послать за Дарьей, — наконец сообразила Наталья.

Пришла Дарья, обследовала Меланью по-своему, по-знахарски, сказала:

— В нашей землянке место освободилось. Надо отнести её туда. Дело непростое.

Вечером с работы из лесу пришёл Семён, ему сразу доложили о случившемся. Он рассвирепел, кинулся в шалаш к Филиппу, вытащил его, как кутёнка, и, не опуская на землю, затряс за грудки:

— Тронешь ещё Меланью хоть пальцем, убью! — Не кричал, а тихим голосом вбивал он угрозу в голову Поганкина. — Тебе ясно? Не слышу, тебе ясно?

— Ясно, ясно, — прохрипел чуть ли не задушенный муж.

Семён не поставил, а бросил Поганкина. Тот еле удержался на ногах и с ненавистью сплюнул вслед Семёну.

Этой же ночью Филипп сбежал.

— Акакий Африканыч, Акакий Африканыч, — тормошил коменданта охранник.

— Что случилось? — испугался тот.

— Сбежал. Один из переселенцев сбежал.

— Как сбежал? А почему ты его не поймал?

— Так он ночью сбежал, когда все спали. Узнали, когда не вышел на работу. И пожитки свои прихватил.

— Как он посмел у меня сбежать? И что теперь делать? — растерялся Кочегаров.

— Наверно, объяснительную писать, — подсказал Юрий.

— Да-да, объяснительную. Вот мы вместе её и напишем, — достал тетрадку Акакий. — Слушай, а почему он сбежал? — догадался наконец спросить комендант.

— Что-то там на бытовой почве. Жену, что ли, приревновал.

— A-а, тогда я не виноват, тогда я не при чём. Она что, гулящая?

— Не-ет, нормальная, скромная женщина.

— Всё-таки странные эти раскулаченные. Враги народа они и есть враги народа. Пиши объяснительную.

Дарья приводила в чувство Меланью, делала отвары, замачивала в них тряпочку и накладывала компрессы на лоб, на виски и на грудь. Лена ей во всём помогала. На второй день молодая женщина открыла глаза, увидела Дарью — всё поняла и вспомнила. На тревожный взгляд Меланьи знахарка ответила:

— Не тревожься. Сбёг он. Этой ночью и сбёг. Поискали вокруг — не нашли.

Меланья успокоилась.

— Крепко он тебя. Всё тело чёрное, — вздохнула Дарья, — но ничего, заживёт. Теперь будешь жить.

Меланья осталась жить в землянке вместе с Дарьей и многодетной семьёй Казаковых.

В шалашах оставалось совсем немного народа. Каждый день стали топить баню, которая стояла на берегу. Мылись по очереди, те, кто при посёлке — днём, рабочие — вечером. Жители шалашей пока не мылись, так как после бани в холоде можно сильно застудиться и схватить воспаление лёгких, а землянки уже отапливались.

Вечером к Меланье пришёл Семён, принёс большую охапку брусничных веток с ягодами.

— Как ты? — Участливо спросил он. — Прости, это всё из-за меня.

Она попыталась встать.

— Нет-нет, лежи, — он уложил её обратно.

Она молчала, но счастливый взгляд и слёзы выдавали её.

— Теперь всё будет хорошо, — вмешалась Дарья, — только отлежаться маленько придётся. А брусничка — это хорошо. Чай будем заваривать.

— Я подумал, что по лесу вам ходить сыро. А мы всё равно работаем, вот и набрал.

— И молодец. Поешь с нами? — предложила Дарья.

— Спасибо, не откажусь.

Пришли Степан с Серафимой:

— Вон он где! А я думаю, куда это он так быстро от бригады убежал.

— Проведать зашёл.

— Всё верно, Семён, всё верно. А Ксеня, хозяюшка наша, всех покормила?

— Да, папа, всех. Только Вы с матушкой голодные.

— И гостя?

— Я поел, спасибо. Ладно, пойду, не буду мешаться, а то и так тесно. Меланья, поправляйся. И Вам, тётка Дарья, спасибо, и тебе, Ксеня.

В начале октября ударил заморозок. Но часть людей ещё оставалась в шалашах.

— Вить, Вить, — тормошила Таня Виктора, — я что-то голову не могу поднять.

— Что там у тебя? Ох ты, — сразу проснулся муж, — да твоя коса примёрзла. Погоди, нож возьму. — Рукояткой ножа он разбил лёд, освободил косу.

Вышли из шалаша. Над землянкой, в которой жили Истомины, курился дымок.

— Пошли к Марии, погреемся, не выгонит же, — предложила Татьяна.

— Конечно, заходите, — обрадовалась Мария, — попейте горячего чайку, на брусничном листе заварила.

— У Тани вон даже коса примёрзла, ножом отбивал, — Виктор двумя руками держал горячую кружку.

— А вот что, — сказала хозяйка, — перебирайся-ка, Татьяна, к нам. Ничего, ещё потеснимся. В тесноте, да не в обиде. И тебя, Виктор, куда-нибудь пристроим. Я подойду к Юрию, обговорим это дело.

— Через несколько дней землянки заканчиваем, — прихлёбывая кипяток, сказала Татьяна, — нам бы только в эти дни как-то всем разместиться. Не только мы мёрзнем.

Виктор добавил:

— Человек шестнадцать-семнадцать всего и осталось нас, в шалашах-то.

— Вот я с Юрием и поговорю. Двоих-то нам не поместить, а по одному можно.

— А комендант не будет против? — засомневалась Татьяна, — Юрий-то, конечно, всех бы разместил.

— Можно ему и не говорить. Какая ему разница, кто где спит, — предложил Виктор.

— Пора мужчин поднимать на работу, — забеспокоилась Мария, — Володя, Савелий, подъём.

Как только все ушли на работу, а Мария с Настей по делам, Николка пристал к деду:

— Дед Архип, расскажи что-нибудь.

— Что же тебе рассказать? Я уж много чего тебе поведал.

— А как вы в детстве шкодили.

Дед покачал головой и ухмыльнулся в усы.

— Это верно ты подметил, шкодили мы.

— Вот и расскажи.

— Дай-ка вспомнить. Ага, бывало, соберёмся мы, шпаньё. Ну что делать? А давай стукалку Лаптевым сделаем. Наверно, неплохие были люди, но мы, пацаны, что-то невзлюбили их.

— А как эту стукалку делать?

— Пока хозяева не видят, прикрепили длинный гвоздь к раме окна, привязали нитку. Сами засели через дорогу в кустах и дёргаем за эту ниточку. Гвоздь стучит о стекло, хозяин думает, что кто-то в окно постучал, выглянет, а там никого. А мы, бестолковые, давимся в кустах от смеха. Чуть затихнет всё, опять дёргаем за ниточку. Хозяин опять выглядывает.

— А потом?

— А потом он догадался. Подошёл к окну, снял гвоздь и по ниточке к нам, в кусты. Мы — врассыпную. Он ругается, вслед кулаком грозит.

— Неужели, дед Архип, это был ты?

— Мне теперь и самому не верится. Но жизнь долгая, всяко бывало.

— О-о, я придумал, — осенило Николу, — а что, если сделать такую стукалку между землянками. Если что надо, дёрнул за верёвочку, вот и сигнал. Только гвоздики в обеих землянках надо прицепить. Я Демидке, например, стучу, а он мне.

— Ну ты, Никола, прям Кулибин.

— А кто это?

— У-у, умный был мужик.

— Дед, пригляди за Ваняткой, я щас. — Никола помчался в землянку к Казаковым.

— Демидка, слышь, чо я придумал…

Идея другу понравилась.

— А знаешь, — развил её Демид, — можно договориться о специальных сигналах.

— Это как?

— Ну, например, один удар — приходи ко мне, два удара — я приду к тебе, три удара — ко мне нельзя.

— Ну ты, Демидка, прям Кулибин.

— А кто это?

— У-у, умный был мужик.

Посидели, покумекали, как бы лучше всё сделать, где взять два длинных гвоздя и верёвочку или шпагатик. Нитка тут не пойдёт, сразу порвётся. Решили поискать, поспрашивать.

— Ладно, ты думай, а я пойду, а то Ванятку деду оставил — маманя заругает.

Рано утром, когда комендант ещё сладко спал, Юрий отправлял бригады в лес, давал задания, обходил строящиеся землянки, оценивал их готовность. Это было то счастливое время суток, когда он мог увидеть Ольгу. У той землянки, где работала Оля, он стоял дольше, чем у других, и всё искал повод для разговора. У девушки от радости загорались глаза.

Как-то отошли вдвоём в сторонку, он начал оправдываться:

— Не могу я вечером прийти. Комендант, как проснётся, ни на шаг от себя не отпускает, а так хочется с тобой побыть. Ты мне очень нравишься, Оленька.

Девушка зарделась, опустила глаза. Потом вздохнула, взглянула на парня, улыбнулась и пошла работать. Охранник с сожалением глядел ей вслед.

Тут к нему и подошла Мария:

— Юрий Николаевич, сегодня заморозок был.

— Вижу, — со вздохом ответил он.

Люди обращались к Юрию как к коменданту, забыли, что он всего-то охранник, а ему волей-неволей пришлось выполнять не свою работу. Кочегаров фактически самоустранился.

— Так вот, — продолжила Мария, — в шалашах люди совсем замерзают. У Тани вон коса сегодня примёрзла. Еле Виктор отодрал.

— И что ты предлагаешь? Землянок свободных нет, ты же знаешь.

— Знаю. Может, мы их по одному как-то расселим по землянкам? Это же ненадолго. Их-то, шалашников, человек шестнадцать-семнадцать осталось.

— Пожалуйста. Договаривайтесь с хозяевами. Я не против. Но этим сами займитесь. Мне некогда.

— Вот и хорошо, — обрадовалась Мария и пошла по землянкам разговаривать с жильцами, убеждала:

— Ведь они работают наравне с нашими мужиками. А ночью и согреться негде, даже чаю не попить.

— Что ты нас уговариваешь, Мария, разве мы не понимаем?

Все, конечно, согласились, знали, что такое спать на холоде. Распределили, кого в какую землянку возьмут, и вечером, когда работники вернулись из леса, им объявили, кому куда идти.

Неожиданно из Ёлдино приехал уполномоченный с двумя помощниками. На лошадях. Подъехали к единственному дому — конторе-складу. Охранник, как всегда, отправил всех на работу, проверил строительство землянок. Возвращаясь, увидел чужих.

— Где комендант? — спрыгнул с лошади уполномоченный.

Юрий молча показал на дверь конторы. Начальник шагнул в неё. Там ещё крепко спал Акакий Африканович.

— Товарищ Кочегаров, подъём! — скомандовал уполномоченный.

Тот вскочил, ничего не понимая.

— Я, я, я сейчас, — растерянно засуетился комендант.

— Я подожду на улице, — уполномоченный вышел. — А Вы кто, товарищ? — обратился он к Юрию.

— Я охранник, Юрий Николаевич Щанов.

Выскочил Кочегаров. Он то ли испугался, то ли обрадовался — непонятно, чего больше.

— Товарищ комендант, доложите обстановку. Как идёт работа? Подготовка к зиме? Покажите учёт работающих в лесу, учёт снабжения. Это мои помощники, они в ваших записях разберутся.

— Да-да, сейчас. Юра, иди-ка сюда, — они зашли в контору. — Где тетради?

— Вот, у Николая Петровича были записи. А ваши, я не знаю.

— Не знаешь, не знаешь, их не было. Не знает он. Мог бы и записывать.

— Я и вправду не знаю, что и когда писать.

— Ладно, иди, — комендант снова выскочил на улицу. — Вот, товарищ уполномоченный, эти тетради я нашёл. А последние куда-то сунул, не могу найти, запамятовал. Здоровье моё барахлит.

— Ясно. Отдай тетради помощникам. Идём, объекты покажешь.

— Можно, Юра с нами пойдёт? Он у меня за заместителя. Я болею, сердечко пошаливает, так он за меня.

— Ну что ж, пусть идёт. Охранник всё-таки.

Юрий повёл уполномоченного по бригадам. А те и без коменданта знали своё дело. Работой лесорубов уполномоченный остался доволен.

— Но нас интересует ледянка. К зиме она должна быть готова. Выделяем сто лошадей, чтобы зимой по ней возить лес.

— Какая ледянка? — испугался комендант.

— Ну отсыпка дороги, строительство колодцев. Где у вас? Пошли, посмотрим.

— Э-э-э, — моргал глазами Акакий, глядя на охранника.

— Да-да, идёмте, — не растерялся Юрий. Он повёл их к бригаде Матвея.

Сделано было мало — шесть колодцев и отсыпка дороги между ними.

— Да, маловато. Такими темпами к зиме не управимся, — покачал головой проверяющий.

— Можно? — спросил охранник.

— Да, что скажешь?

— Заканчиваем строительство землянок, оставим там только одну бригаду, освободившихся мужчин направим сюда. Так ещё Николай Петрович говорил.

Кочегаров молчал. Он только удивлённо осматривал объект, который видел впервые.

— Что скажете, товарищ комендант?

— Да вот стараемся, как можем, — оправдывался он.

— В бараке у лесорубов были? Они не помогают вам? — поинтересовался проверяющий.

И опять — растерянный, беспомощный взгляд коменданта. Видно было, что он слышит об этом впервые.

— Товарищ комендант, — не выдержал уполномоченный, — вы вообще чем тут занимаетесь? За это время, что вы здесь, можно и получше узнать свои объекты. Не такое уж большое пространство вам вверено.

Акакий стоял, как нашкодивший школьник, по стойке «смирно», виновато опустив глаза.

— Далеко барак? — спросил начальник Юрия.

— От посёлка километрах в трёх. Местечко называется Красное. Туда эта дорога, которую мы отсыпаем, и ведёт.

— Ладно, сегодня не пойдём. Тем более они сейчас наверняка на работе в лесу. А ты, Акакий, наведайся. Потом спрошу. Ещё землянки посмотрим.

— Да-да, — чуть не вприпрыжку побежал следом Кочегаров.

И тут он толком не смог ответить ни на один вопрос. Всё пояснял охранник.

Вернулись к конторе-складу. Помощники доложили, что записи велись аккуратно, но они старые, от предыдущего коменданта, а от этого записей нет.

— Положил куда-то, запамятовал, — опять принялся оправдываться Акакий.

— Картина ясная, — подытожил уполномоченный.

— Можно обратиться? — умоляюще сложил руки на груди комендант.

— Ну.

— Рапорт. Я написал рапорт. По состоянию здоровья. Я здесь не могу. У меня останавливается сердце. Замените меня, пожалуйста. И люди здесь… люди здесь… Они меня не уважают. Они меня обзывают.

— Как обзывают? — заинтересовался начальник.

— Они меня назвали… они меня… плохо они меня назвали. Так что прошу отозвать меня из Мещуры. По состоянию здоровья. Мне противопоказана эта местность, эти люди. Я очень плохо себя чувствую, не сплю, задыхаюсь, сердце останавливается…

Он говорил, не умолкая.

— Всё, я понял. Неси рапорт. Передам. Рассмотрим. О решении узнаешь.

— А сейчас что?

— А пока работай, работай, дружище, — похлопал его по плечу уполномоченный. И на прощанье, уже верхом на лошади, сказал: — Вот из-за таких недоучек и работничков, как ты, Акакий, люди и не любят Советскую власть. А ты, охранник Юрий Николаевич, мне понравился. Надеюсь, ещё встретимся.

После отъезда проверяющих Кочегаров пообедал и лёг, не вставал до вечера — так велико было потрясение. Даже охранник испугался, не заболел ли действительно комендант.

Но вечером он встал:

— Юра, дай-ка мне записи Николая Петровича и чистую тетрадку с карандашом приготовь. Утром разбуди — вместе пойдём. — Вечером, при лампе, Кочегаров изучал записи бывшего коменданта и что-то записывал уже в свою тетрадь.

С этого дня комендант чаще стал бывать на людях и уже не выглядел барином, но Юрий везде его сопровождал. Людей Акакий всё-таки побаивался.

Через несколько дней он с охранником побывал даже в бараке у местных лесорубов. Приехали вечером на телеге, познакомились, поговорили, обсудили рабочие вопросы.

Увидев перемены в новом коменданте, Юрий решился на вечер отпроситься.

— Хорошо, сегодня иди, — отпустил его Акакий, — но завтра будешь со мной, сколько мне понадобится. Надо составить заявку на груз.

— Есть! — по-военному отрапортовал охранник и не пошёл, а буквально помчался на свидание с любимой.

Вызвал Ольгу, и пошли они гулять вдоль оврага, по другую сторону оврага, на высокий берег реки. Из-за туч время от времени выглядывала половинка луны.

— Смотри, Юра, луна растущая. Это хороший знак.

— Какой?

— Если на растушую луну начинается какое-то дело или событие, то оно будет удачным, счастливым.

— Ага, понял. Это — наше первое свидание. И на растушую луну. Значит…

— Что это значит? — лукаво улыбнулась девушка.

— Это значит, что ты мне очень нравишься и у нас с тобой всё будет хорошо. Правда?

— Правда, — шепнула Ольга.

Он притянул её к себе, и они впервые поцеловались. Это была песня. Это были жаворонки в небе. Это был тёплый, солнечный день в осеннюю ночь. О чём говорили, они и сами не знали. Время от времени останавливались для поцелуев.

— Ой, Юра, завтра же на работу. Пошли домой, — наконец опомнилась Ольга.

Он проводил её до землянки.

— Теперь будем чаще видеться, — обнял её на прощание Юрий, — как буду свободен, приду. Будешь ждать?

— Буду, — счастливо улыбалась Оля.

Наутро уже комендант тормошил Юрия:

— Вставай, гуляка, на работу пора. Видно, ладную кралю себе завёл, если так долго гуляешь. Только это же враги народа. Не советую.

— Ладно, разберусь, — пробурчал сонный Юрий.

Через несколько дней заселили три новые землянки. Теперь уже разместились все, даже из тесных землянок можно было перейти в новую. Достраивались ещё две, но это были особые землянки, не для жилья, а для лазарета.

В одной из новых землянок поселились Татьяна с Виктором, Нина с Кириллом, и Ивановы — Семён, Никита и их пятнадцатилетняя сестра Матрёна.

— Ну вот наконец-то и мы получше заживём, — вздохнула Нина.

— Да, компания молодая. Это что, я самый старший, получается? — засмеялся Семён.

— А я самая маленькая, — поддержала брата Матрёна.

— Вот ты у нас и будешь за главную хозяйку, — серьёзно сказал Кирилл.

— Точно, мы все работаем, а тебе, Матрёнушка, придётся для нас готовить. Справишься? — спросила Нина.

— Спра-авлюсь, — ответила Матрёна.

Взрослые уходили на работу, Матрёна оставалась одна. Надо натаскать из ручья воды, натопить печь, чтобы сварить ужин, да и тепло в землянке нужно поддерживать. Самая тяжёлая обязанность — стирка. Девочке приходилось стирать и на себя, и на братьев.

Стирка — особый ритуал. Осенью день уже короткий, надо всё успеть. Чуть свет собираются хозяйки на реку. А хозяйки — это и женщины любого возраста, и девочки одиннадцати-пятнадцати лет.

— Вера, ты идёшь? — заглянула к Левашкиным Матрёна.

— Да-да, сейчас. А Дуся идёт?

— Ещё не спрашивала. Пошли к ней.

— Как же без меня, — собралась третья подружка, — как же я без вас? — Девочки как-то сразу подружились и всё старались делать вместе.

У каждой хозяйки в тазу бельё и кусок хозяйственного мыла, не было таза — брали ведро. Шли вокруг оврага, по песчаному спуску к реке, замачивали бельё, раскладывали на берегу, намыливали с двух сторон и оставляли — пусть мыло поработает, а сами брались за другую вещь. Вот всё бельё намылено, разложено на берегу, начинается сама стирка. Берётся вещь и отбивается о землю. Слава Богу, берег песчаногравийный, чистый. Хорошенько вещь отбита, теперь её полощут в студёной воде. Босиком в воду не зайдёшь — холодно, сапог ни у кого нет, хорошо, что мужчины ещё с лета связали по три бревна, разложили их так, чтобы река не унесла, получился настил, скользкий, не очень удобный, но полоскать с него можно. Таких настилов было несколько, так что хозяйки полоскали, не мешая друг другу. С маленькими вещами было проще, их можно стирать просто в руках.

Стирка на реке

Матрёне было нелегко, у братьев вещи большие, а намокнут — тяжёлые. Она уж старалась, старалась. К концу стирки руки были красные, опухшие от холодной воды, болела спина.

— Матрёна, давай помогу выжать, вон какие большие у тебя рубашки, — подошла к ней Вера.

— Ага, давай, а то сил не хватает.

— У меня сегодня стирки немного, помогу. У Дуси больше.

— Спасибо, Верочка.

Подошла Дуся:

— Ну что, девочки, идём?

— Идём, — взяли свои вёдра маленькие прачки.

— В ведре хоть нести легче, — подняла бельё Матрёна.

Между уцелевшими деревьями протянули хозяйки верёвки, на них и сушили бельё, вешали и на сучки деревьев. В землянках сушить было негде, но находчивые хозяйки умудрялись досушивать бельё и в своих жилищах.

С бельём Матрёна разобралась. Теперь ведро в руки — и к ручью. Принесла воды, сил уже нет, а надо растопить печь, на всех ужин готовить. Хорошо, что мужчины с вечера дров накололи.

И так почти каждый день. Если не стирка, и нет дождя, то — в лес с подружками за клюквой, брусникой и брусничным листом к чаю. Редко удаётся посидеть с подружками и пощебетать просто так, без работы, но зато сколько разговоров, секретов, шуток, смеха, усталости — как не бывало. Воспринималось всё безропотно, будто так и надо.

Так повелось, что прежде охранник вставал очень рано, топил печь, разогревал большой медный чайник, пил чуть остывший кипяток и шёл на работу. Теперь они с комендантом пили утром кипяток и шли на работу вместе. Повариха Прасковья Семёновна, жена Алексея Степановича, приходила в контору ближе к обеду. Принесёт воды, наварит еды и уходит. А дальше — сами.

В это утро собрались у конторы работники, которые освободились после завершения строительства землянок.

— Матвей, — распорядился Юрий, — забирай мужчин на колодцы. Их шестеро, как раз получится вторая бригада. Всё им покажешь, расскажешь.

— А женщин сегодня пятеро, где ещё одна? — спросил комендант.

— Татьяна болеет, у неё температура, — сказала Нина, — наверно, простыла.

— Куда женщин определим, товарищ комендант? — спросил Юрий.

— Надо подумать, — сказал Акакий, а сам не может оторвать взгляда от Ларисы, женщины двадцати восьми лет.

Подбежал Алексей Степанович:

— Акакий Африканыч, Юра, бабка Прасковья слегла. Ни сесть, ни встать не может. Не иначе, радикулит прихватил. Не сможет она сегодня прийти кашеварить. Испереживалась вся, а что поделать? Так что извиняйте уж.

— Ладно, не переживай, Степаныч. Найдём замену. Иди, успокой жену. Так, товарищ комендант? — повернулся к Кочегарову Юрий.

— Да, конечно. Вон как раз и женщины освободились. Одна из них и заменит Прасковью.

Юрий заметил интерес коменданта, подошёл к Ларисе:

— Готовить умеешь?

— Какая же крестьянка готовить не умеет? Конечно, умею. Было бы из чего.

— Значит, остаёшься. Остальные сегодня на бане, замените женщин. Пусть отдохнут. Там вода, дрова — ну сами знаете. Целый день баня топится.

Комендант повёл Ларису в контору.

— Вот здесь мы живём. А работа такая: принести воды, сварить еду. Продукты вон там. В общем, хозяйничай. А мы пошли, — и комендант заспешил к Юрию.

По дороге в бригады Акакий не удержался и спросил:

— А эта Лариса тоже раскулаченная?

— Кроме нас с вами, здесь все раскулаченные.

— Как-то и не похожа на врага народа, — засомневался Кочегаров.

— А кто похож? Дети? Женщины? Вы их видите каждый день.

— Ну мужики какие-то угрюмые, молчаливые. Не знаешь, что у них в голове. Может, что замышляют.

— Я думаю, Акакий Африканыч, они от жизни такой угрюмые и молчаливые.

— Но написано же, что кулаки — враги народа.

— Ну, если написано, значит, так и есть.

— Вроде не совсем и враги, получается.

— Уж сами решайте, товарищ комендант, враги они или не очень.

Обошли бригады — всё было в порядке, все работали.

— Куда дальше? К Матвею пойдём, на ледянку? — спросил охранник.

Комендант замялся:

— Да я бы на склад вернулся. Заявку ещё недоработал.

— А, ну да, конечно, заявка, это надо. Что, понравилась? — в лоб спросил Юрий.

— Хороша-а, — губы Акакия так и растянулись в улыбке.

— Красивая баба, ничего не скажешь. Губа у вас не дура, товарищ комендант. Идите, идите, а я к Матвею сам схожу, проведаю, как там новые работники осваиваются.

Быстрым шагом комендант устремился к конторе. Он бы и побежал, но статус не позволял. Встречные с ним здоровались.

Каково же было его разочарование, когда он не застал Ларису.

«Неужели так быстро всё сделала и ушла? — расстроился он. Огляделся — кругом всё прибрано. — Чувствуется женская рука», — подумал он.

И еда была сготовлена, и чайник, полный кипятка, отодвинут.

«Ну вот, ушла», — разочарованно сел Акакий за свой стол. Но работать не хотелось. Ничего не хотелось.

И тут открылась дверь.

— Лариса, — вскочил комендант, — вернулась, а я подумал, что уже ушла.

— Ой, Акакий Африканыч, вы так быстро пришли. А я в лес сбегала, нарвала вам к чаю брусничного листа. А то что же вы пустую воду хлебаете?

— Ты такая заботливая, Лариса, такая хозяйственная.

— Сейчас я вам чайку заварю и уйду, не буду мешать, — засуетилась женщина.

— Нет-нет, Лариса, как раз не спеши. Или тебя кто-то ждёт? — спросил Кочегаров. Его вдруг пронзила страшная мысль: «А вдруг у неё здесь муж и куча детей? Что тогда он будет делать?»

— Никто меня не ждёт. Одна я, — вздохнула Лариса.

— Ну тогда и не уходи. Сейчас заваришь чай, вместе попьём. А то давай и поедим.

Он то с одной стороны к ней подходил, то с другой. Женщина была почти на целую голову выше Акакия, но он не обращал на это внимания, от желания у него кружилась голова. Ему казалось, что он теряет рассудок.

Но её спокойный, строгий взгляд привёл его в чувство.

— Акакий Африканыч, я всё сделала. Могу идти?

— Да, — автоматически ответил он и сел на стул.

Лариса вышла.

«Что это было?» — комендант машинально перекладывал на столе тетради, карандаши. Непонятные мысли крутились в голове.

Вошёл охранник:

— Ларису встретил. Всё уже сделала? Ух ты, чисто как. Что с вами, Акакий Африканыч?

— А? Что? Да-да, всё в порядке.

— Эк вас разобрало, товарищ комендант.

— Нет, ты представляешь — ушла. Я приглашаю пить чай, поесть со мной, а она ушла. Как это, Юра?

— Э-э, Акакий Африканыч, привыкай. Женщины — особый народ. Ты не смотри, что они загнаны обстоятельствами, женщина всегда остаётся женщиной. К ней подход нужен, — охранник разговаривал с комендантом как равный с равным.

На самом деле у Юрия никакого опыта в любовных делах не было, и Ольга у него была первой девушкой. А то, что он говорил, всё это из услышанного от мужиков, но он так убедительно всё объяснял, что комендант, наконец, успокоился.

Наутро все бригады разошлись по своим рабочим местам, остались только работники, которые ждали распределения. Среди них стояла и Лариса.

— А ты чего тут стоишь? — как ни в чём ни бывало спросил Акакий Африканович, — у тебя постоянная работа в конторе.

В этот день привезли груз на барже, которую по большой воде тянул катер. На катере прибыл уполномоченный с двумя вооружёнными охранниками. При нём был чемодан.

— Товарищ комендант, нам надо серьёзно поговорить, лучше в конторе.

— Юрий Николаевич, останешься за старшего, я занят, — крикнул Акакий, и они поднялись на высокий берег.

Здесь стояли две лошади, запряжённые в телеги. Ожидали груз.

— Степаныч, отвези нас в контору, — подошёл к возчику комендант, — пешком долго.

Уполномоченный, двое его охранников и комендант сели в телегу и поехали в контору. Руководители зашли, охрана осталась на улице.

— Так, Африканыч, слушай и запоминай, а лучше запиши. — Комендант приготовился записывать. — Я привёз зарплату за август. Ведомость и деньги — в чемодане. Чемодан освободи, я его обратно заберу.

— Куда же я деньги дену? Вот, ящик из-под мыла пойдёт?

Уполномоченный улыбнулся:

— Пойдёт, только прикрой чем-нибудь. Слушай дальше. Скоро 7 ноября, тринадцатая годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Этот день — выходной.

— Записал.

— Дальше. Я привёз продукты. Крупы, макароны можешь раздавать пока по списку, как и раньше. А вот к празднику муку, масло растительное, треску солёную, сахар — только за деньги. По нормам, но за деньги. Записал?

— Записал.

— Дальше. В праздничные дни смотрите с Юрием Николаевичем в оба. Чтобы в посёлке был порядок. Мало ли что? Можешь привлечь надёжных ребят. Время от времени делайте обход.

— Хорошо, постараемся.

— И последнее. По воде груза больше не будет. Теперь только на санях, как лёд окрепнет. Я там сколько-то валенок привёз, тёплой одежды. Ими поощри на празднике лучших работников. Кажется, всё сказал.

— Всё записал, товарищ уполномоченный, будем выполнять.

— Да, чуть не забыл. Насчёт твоего рапорта. Пока замены нет, так что работай.

— Есть работать, — обрадовался Акакий, — а можно отозвать рапорт?

— Что так? Есть причина?

— Да, есть, — засмущался комендант.

— Ну смотри сам. Хорошо, отложим твой рапорт.

Комендант накрыл ящик с деньгами одеялом, и они вышли. На телеге вернулись на берег.

Груз перевозили и переносили долго, его было больше, чем раньше.

Уже на высоком берегу реки уполномоченный, глядя на густой сосновый бор, сказал:

— Вот ещё что. Велено лесорубов перевести на строительство посёлка. У вас здесь он будет?

— Да, здесь.

— Так вот, сразу после праздника начинайте зачищать место. Уберите лес. В общем, приведите участок в готовый вид. И заготовленную древесину сюда перебросьте на лошадях. Из неё будете строить дома. План посёлка привезём позже. Вопросы есть?

— Всё ясно.

— Отчёты, заявки все мне отдал?

— Все.

— Сейчас, товарищ комендант, ты мне больше нравишься, — похлопав Кочегарова по плечу, уполномоченный поднялся на катер. Баржа на буксире двинулась обратно.

Акакий вернулся в контору. Там уже у печки хлопотала Лариса. Комендант встал в дверях как вкопанный. Два чувства боролись в нём: радость от встречи и беспокойство за деньги, которые лежали в ящике, накрытом одеялом.

«Только не это, — подумал он, — ведь даже за маленькую растрату — тюрьма». — Это он знал точно.

Ничего не сказав, он шагнул к своему рабочему столу:

— Много документов пришло, надо разобраться, — сказал он то ли себе, то ли Ларисе, а сам время от времени поглядывал на женщину. Ему нравились её движения, её телосложение — всё. Но он помнил слова Юрия о том, что к женщине нужен подход.

Подходом ему сегодня заниматься было некогда, поэтому, когда Лариса стала уходить, он её не задерживал. Изнутри конторы палкой закрыл дверь, достал ведомости и начал пересчитывать деньги. Их было, в общем-то, немного, но купюры оказались большие, чуть ли не с тетрадный лист. Суммы сошлись. Акакий с облегчением вздохнул, ведь он и при уполномоченном не пересчитал деньги, и сейчас так безответственно оставил их в открытой конторе. Он успокоился и тут же устыдился:

«Как я мог подумать плохо о любимой женщине? Нет мне оправдания. И правильно, что она не обращает на меня внимания. Я её не достоин. Как я мог?»

Вошёл охранник:

— Всё, управились. Груз на месте. Много его на этот раз. Хорошо.

— Хорошо-то хорошо, только до ледостава больше ничего не будет. Так что мы теперь зависим от матушки-природы. Будут морозы — мы с продуктами. Нет — придётся подтянуть животы.

Утром пошёл снег. Крупные хлопья спокойно, основательно ложились на землю.

Собрались все у конторы. Комендант объявил:

— Сегодня после работы зайдёте за зарплатой. Будет выдана тем, кто работал в лесу, на ледянке и на землянках. За август месяц. По расценкам.

— Наконец-то до денег дожили, — послышались голоса.

— Не радуйся, много не дадут.

— Да, негусто, — подтвердил Акакий, — но что есть, то и получите. И ещё, 7 ноября — праздник, выходной день. Так что сможете отдохнуть.

— А как насчёт продуктов?

— Продукты? — вздохнул комендант, — сегодня по списку, опять в долг будем выдавать макароны и крупу. А завтра — остальное, но только за деньги.

— Что там остальное?

— Масло растительное, мука, солёная треска и сахар.

— Ну хоть что-то.

— Повторяю, это только за деньги. Такой приказ.

Бригады ушли работать, женщин, которые остались, Акакий послал, чтобы привели хозяек за продуктами.

Комендант с охранником зашли на склад, в соседнюю комнату. Глядя на все эти мешки, бочки, ящики, Кочегаров вздохнул:

— Слушай, Юра, тебе не кажется, что нам нужен продавец? Не могу я быть привязанным всё время к продуктам.

— А кого можно поставить? Надо его научить.

— Вот я и думаю: кого бы взять?

— А если Ларису Сергеевну? Она женщина крепкая, хваткая. У неё должно получиться.

— Кто ж тогда нам готовить будет?

— По-моему, она со всем справится. Всё на одном месте. Люди пришли — отпускай. Никого нет — хозяйничай.

— Молодец, Юра, здорово придумал. Не зря тебя уполномоченный хвалил.

— При чём тут уполномоченный?

— Это я так, к слову. Ладно, пойду составлю списки выдачи продуктов на завтра. На сегодня уже готовы. Придёт Лариса, начну её учить.

— А я наколю дрова и пойду по объектам, проверю всё. — Охранник ушёл.

Скоро пришла Лариса, взяла вёдра — и за водой.

— Лариса Сергеевна, вернётесь — поговорить надо, — предупредил её Акакий.

Стали собираться люди, образовалась очередь. Комендант начал выдавать продукты по спискам. В контору вошла Лариса с водой.

— Лариса Сергеевна, присоединяйся, помогай, — пригласил её комендант.

И они вдвоём стали распределять и отпускать продукты. Женщина быстро освоилась с новой работой.

— Вот, Лариса, теперь ты будешь сама заниматься этим, — сказал Акакий, как только они остались одни.

— Я не сумею, — испугалась женщина.

— В первое время будем вместе, пока не привыкнешь.

— А как же готовить вам еду, прибирать?

— Успеешь, всё успеешь. Раз в день сготовить для умелой хозяйки — дело пустяковое.

— Конечно, управлюсь. Только страшно как-то. Может, кого другого возьмёте?

— Это решено. А сейчас, пока никого нет, можешь хозяйничать по дому.

Так и повелось. В первые дни, когда продуктов было много, Кочегаров работал вместе с Ларисой, затем она стала управляться одна. Целый день женщина проводила в конторе, только спать уходила к себе в землянку.

К ноябрьскому празднику сдали последние две землянки. Мать и дочь Бердниковы напросились в одну из них с условием, что будут ухаживать за больными, если они поступят. Комендант был не против. А на вторую свободную землянку у него были свои планы.

Однажды вечером Лариса, управившись со всеми делами, собралась уходить.

— Лариса, поужинай со мной, куда тебе спешить? — сказал Кочегаров.

Та замялась было, но согласилась.

За ужином Акакий поинтересовался:

— Откуда ты, Лариса?

— С Дона я.

— Казачка, стало быть.

— Стало быть.

— Сразу видно, хваткая.

— Была хваткая, да вся вышла.

— Не-ет, ещё не вышла, ещё осталось. Нравишься ты мне, Лариса. Боюсь сказать, но, наверно, люблю я тебя. Переходи ко мне жить.

— Сюда?

— А куда же ещё? Другого жилья у меня нет. И при конторе я должен быть.

— Как же Юрий Николаевич?

— Решим. Так ты согласна?

Глядя на его вопросительно-умоляющее лицо, женщина улыбнулась. Он воспринял это как согласие. Схватил её руку, прижал к груди:

— Солнышко моё, ты об этом никогда, никогда не пожалеешь. А я тебе хоть чуточку, ну хоть чуточку нравлюсь? — опять тот же вопросительно-умоляющий взгляд.

— Нравитесь, — снова улыбнулась Лариса.

Ему хотелось обнять и поцеловать её, но он боялся спугнуть своё счастье и поэтому взял себя в руки, сдержался.

— Тогда завтра же переноси ко мне свои вещи, договорились?

Она молча встала, оделась.

— Так ты придёшь? Насовсем, — забеспокоился Акакий.

— Приду, — опять улыбнулась Лариса и вышла.

Оставшись один, Кочегаров начал весело напевать и пританцовывать, время от времени кружась от радости.

За этим занятием и застал его охранник.

— О-о, сколько веселья! Ни разу не видел вас таким.

— Я сам себя таким ни разу не видел.

— Что за причина?

— Очень даже хорошая причина. Завтра Ларисочка ко мне переходит жить.

— Куда же меня? — опешил Юрий.

— Юра, я всё продумал. У нас есть свободная землянка — для тебя. Я специально туда никого не заселял.

— Во-от оно что. А я думаю, что это целая землянка пустует?

— Пока с Ларисой было неясно, я молчал. А теперь…

— Я понимаю так, что она согласилась.

— Вот именно! Я самый счастливый человек на свете.

— Так она же из раскулаченных. Когда-то вы не советовали мне с ними связываться.

— Я ошибался. Она самый прекрасный человек!

Кочегаров долго ещё восхищённо говорил о своей Ларисе. А Юрий наблюдал за ним и улыбался. Он знал, что такое любовь. Особенно, если она первая. Может быть, и единственная.

Праздничный митинг провели у конторы. Стоя на невысоком крыльце, комендант поздравил всех с тринадцатой годовщиной Великой Октябрьской Социалистической революции.

— Хочется отметить, — сказал он, — что рабочие нашего посёлка пришли к этому дню с неплохими результатами. Несмотря на все трудности, а их у нас хватает, бригады работали хорошо. Лучших бригадиров и лесорубов сегодня отметим наградами. — И комендант пофамильно перечислил, кто и чем награждается. Кто валенками, кто тёплой одеждой.

Когда закончилась торжественная часть, он сказал:

— С завтрашнего дня переходим на берег, в наш будущий посёлок. Будем освобождать участок под строительство домов.

— Все переходят?

— Нет. Пока три бригады, — комендант перечислил имена бригадиров.

— А остальные?

— Остальные продолжат работу в лесу. И на ледянке бригады остаются. А сегодня отдыхайте. Ещё раз с праздником всех! Семён, Никита, Кирилл, Виктор, подойдите ко мне.

Комендант попросил мужчин время от времени обходить посёлок. Чтобы всё было спокойно.

— Выпивки нет, будет тихо, — с усмешкой заметил Семён.

— Это так. Но на всякий случай.

— Проследим, — пообещали мужчины.

В этот праздничный день по всему посёлку расплылся вкусный запах. Люди, давно не евшие хлеба, пекли лепёшки. А что ещё? Закваски нет, молока нет, яиц нет. Только лепёшки на воде и остаются. Но и это было вкусно. Из солёной трески варили рыбный суп. Нарежут столько кусочков рыбы, сколько жильцов в землянке, вода и крупа — вот и весь суп. Но после однообразной похлёбки и это было празднично.

— Матрёна, — Нина перевернула очередную лепёшку, — возьми три штуки, отнеси Прокофьевым. Знаешь, где они?

— Знаю, — начала одеваться Матрёна.

— Правильно, — поддержал жену Кирилл, — у них семья большая, а на всю землянку денег получили мало. Надо помочь. Праздник — он для всех праздник.

Люди делились друг с другом. В одних землянках было несколько человек, работавших в лесу. Значит, и денег они получили больше. А в других землянках много малолетних детей и стариков, которые не в силах работать, один или двое работающих на девять-десять ртов — денег, конечно, не хватило, чтобы выкупить всё, что положено, поэтому и праздничный стол у них скудный. Но сердобольные соседи приносили в такие землянки свои лепёшки, так что праздник почувствовали все.

День прошёл спокойно. Люди вышли на воздух, переговаривались, шутили. И впервые пели песни. Пели мужчины и женщины, подхватывали подростки и дети.

— Шёл отряд по берегу, шёл издалека, — начинал Николай Андреев.

— Шёл под красным знаменем командир полка, — подхватывал его брат Максим.

— Э-э-э, командир полка, — подпевали уже все.

Заканчивалась одна песня, начиналась другая. Многие знали новые советские песни и с удовольствием пели.

— Смотри-ка, — покачал головой дед Архип, — сколько месяцев мучались, сколько голодали, сколько перенесли горя, сколько работали, а песня как рукой снимает тяжесть с души. Глянь, с каким удовольствием все поют.

— Соскучились по песне, — согласился с ним сосед Илья Лыков.

— И слова-то, слова все знают.

Комендант с охранником обходили посёлок, со всеми здоровались, поздравляли.

— Ты заметил, Юрий, как красиво поют?

— Как же такое не заметить? Молодцы.

— А вот построим клуб, и будут наши певцы концерты ставить, на все праздники, — размечтался Акакий.

— Здорово будет. Только вот когда?

— Ничего, с весны начнём строить дома. Время идёт. Всё будет. Только потерпеть надо.

— Уж чего-чего, а терпенья народу не занимать. После всего пережитого и так душевно поют.