Так начиналась Мещура 

НА КРАЮ ЖИЗНИ

Очень тяжело жилось в это время детям. Многие вынуждены были безвылазно находиться в землянках — не в чем было выйти на улицу. То, что взяли с собой, у многих давно износилось, а новое достать было просто негде, донашивали друг у друга. В тесных, сырых землянках было всегда темно, только и света, когда днём лаз приоткроют, да от печки, когда топилась. Свечей не было, ламп — тоже, всю зиму жили в темноте. Взрослые хоть работали на свежем воздухе, а малыши целыми днями ползали, сидели, лежали на грязных, завшивленных топчанах, дыша спёртым, тяжёлым воздухом. О фруктах-овощах только мечтали, а многие даже забыли, что это такое. Дети слабели, болели, становились вялыми. Вечером, после скудной похлёбки, все ложились спать.

Валя прижалась к маме своим худеньким тельцем.

«В чём и душа держится?» — ёкнуло сердце Анисьи.

В тишине раздался слабый Валин голос:

— Я скоро улечу на небушко. Там солнышко тёплое-тёплое, светлое-светлое, там облака такие красивые, там птички поют и ангелы летают. И я вместе с ними.

Слёзы хлынули из глаз Анисьи, и она крепче прижала к себе пятилетнюю дочку.

— Держись, доченька, — сказал Никифор, — доживём до весны. Там и солнышко, и облака, и птички, и цветы — всё будет. — Утешал он дочь, а у самого ком в горле стоял.

— Нет, папочка, я раньше улечу. Там так хорошо.

И с улыбкой уснула. Навсегда.

В ту ночь умерло ещё двое детей: годовалый Аркаша и трёхлетняя Настенька. Это были первые дети, которые не выдержали страшных условий жизни. А ведь было только начало зимы.

У стариков одежда и обувь сохранились лучше, поэтому они каждый день, шатаясь от слабости и истощения, гуляли по посёлку.

Вера с Дусей шли с ручья с вёдрами воды.

— Ой, кто это там лежит?

Подошли, попытались перевернуть старушку.

— Кажись, Фёдоровна.

— Жива?

— Не знаю. Надо взрослых позвать.

— Я к Михайлычу, он в нашей землянке, должен быть сегодня дома, — схватив ведро, поспешила Вера.

Дуся осталась около старушки.

Скоро вернулась Вера с Егором Михайловичем, по пути позвали Порфирия Фёдоровича.

— Жива? — спросили мужчины.

— Не знаем, — дуэтом ответили подруги.

— Где её землянка?

— Идёмте, покажу, — отозвалась Вера.

Дуся пошла в свою землянку.

Надежда Фёдоровна, семидесятидвухлетняя женщина, протянула недолго — к вечеру, не приходя в сознание, умерла.

Редко какая неделя проходила без похорон. Иногда в день умирало несколько человек, тогда хоронили их в общей могиле. Оплакивать не было сил. В основном умирали малолетние дети и старики. От истощения, от слабости, от малоподвижного образа жизни, от грязи и спёртого воздуха в землянках.

— Володенька, даже домой боюсь идти.

— Не думай о плохом, Маша, всё будет хорошо, — поддерживал муж жену, идя с работы.

Родители действительно боялись идти домой: все ли дети живы? По утрам матери со страхом ощупывала своих малышей — тёпленькие ли, прислушивались к их дыханию.

От слабости и истощения умирали и на работе. Не удалось спасти Анну Николаевну, жену лекаря. Работала она на заготовке дров, упала прямо в лесу, смотрела на товарок виноватым, измученным взглядом. В посёлок привезли её на лошади. Муж — лекарь, но что он мог сделать? Изменить условия жизни? Накормить? Вылечить? Чем лечить? Ещё ничего не прислали.

Прожила Анна Николаевна два дня. Николай Фролович овдовел. С ним остался семнадцатилетний сын Анатолий, который работал на ледянке.

Нового коменданта прислали быстро. Не прошло и недели. Это был основательный мужчина лет сорока. Осипов Виталий Иванович.

— Юрий Николаевич, — обратился он к Щанову, — это вам. — И передал записку от уполномоченного. Тот просил охранника ввести нового коменданта в курс дела и, по возможности, помогать ему, особенно в первое время.

Зашли в магазин-склад. Юрий представил новую продавщицу:

— Это — ваша помощница во всём. И продукты населению отпускает, и вам готовить будет. Знакомьтесь, Ульяна Давыдова. — Новый комендант пристально посмотрел на женщину. — Ульяна, это наш новый комендант Виталий Иванович.

— Здравствуйте, — с чисто женским любопытством взглянула на новенького женщина.

— Ульяна всего несколько дней работает, тоже только привыкает, но уже справляется, — сообщил Юрий.

Нового коменданта интересовало всё, он подробно обо всём и обо всех расспрашивал, а вечерами скрупулёзно изучал постановления, отчёты, графики, накладные.

«Он порядок наведёт», — подумал охранник.

Юрий приходил в свою землянку поздно, усталый, но это было уже не холостяцкое жильё. Его ждали две женщины: Ольга и её младшая сестра Вера. Он сразу пригласил Олю к себе, как только получил землянку. Девушка с радостью согласилась. Но с условием, что сестра перейдёт вместе с ней.

— Наконец-то вернулся наш хозяин, — обняла его Ольга, — целых пять дней не было.

— Ты же знаешь, контору и склад нельзя оставлять без пригляда, вот и жил там, пока не прибыл новый комендант.

— Ну и как он, новый наш начальник?

— Серьёзный мужик, — ответил Юрий.

Через месяц прибыл очередной обоз. Тот же уполномоченный сообщил Щанову:

— Собирайся, Юрий Николаевич, поедешь со мной. Хватит уже быть здесь на подхвате. Я договорился, поедешь в Сыктывкар на курсы. А там поглядим, может, и в партию примут. Ты себя показал с хорошей стороны, я рекомендовал. Так что не подведи.

— А у вас как дела, Виталий Иванович? — обратился он к новому коменданту, — уже освоились? Вот помощника вашего забираю. Простым охранником прибыл, а, поди ж ты, талант работы с людьми открылся. Подучиться только надо.

— Спасибо, товарищ уполномоченный, осваиваюсь.

— И хорошо, что осваиваетесь. Люди здесь трудолюбивые. Главное, правильный подход к ним найти, и всё будет в порядке.

Юрий пришёл в землянку. Ольга была в лесу, на заготовке дров.

— Вера, я уезжаю. Приказ, — сказал он и начал собирать свои нехитрые пожитки.

— А что Ольге сказать? Вы вернётесь?

— Ничего пока не знаю. Поцелуй от меня сестру, — чмокнул Веру в щёчку и ушёл.

Курсы, приём в партию, назначение на новое место работы, курсы повышения квалификации, новое назначение с повышением в должности… В эту жизнь Юрия Николаевича Щанова никак не вписывалась спецпереселенка Ольга Левашкина.

В землянках на целый день оставались малые дети и старики, которые не могли работать по старости или по состоянию здоровья.

— Дед Илья, а как вы раньше рыбу ловили? — поинтересовался любопытный Демидка.

— О-о, у нас были удочки, мы их сами делали.

— А как? Весной научишь?

— Я бы и прошлым летом вас научил, да нужны леска и крючок. На худой конец, иголка, её согнуть можно.

— Мама иголку не даст.

— То-то и оно. А удилище мы сами сделаем. Тут ивы полно. Хоть вдоль ручья, хоть вдоль реки.

— А леску где взять?

— Попробуем толстых ниток в два-три слоя скрутить. Опять же, где эти нитки взять? Не всякая хозяйка расстанется со своим добром. Магазина-то нет. Да и денег тоже нет.

— И что теперь, без рыбалки? — опечалился Демидка.

— Ты, внучок, раньше времени не горюй. Придёт весна, тогда и будем думать. Всё может измениться.

Почти в каждой землянке заводились какие-то интересные разговоры.

В семье Казаковых пятеро детей и одна пара зимних сапог. Неважно, что кому-то они великоваты, а кому-то маловаты, эти сапоги отдыхали только ночью. То старшая Ксеня обует: воды принести или к подружке сбегать. Только разуется, уже Антон убежал за дровами, а, может, к друзьям, а то Демидка перехватит и к другу Николке мчится поделиться новостями или деда Архипа послушать.

Лена ходила в этих сапогах с Дарьей на строящийся посёлок. Они собирали молодую хвою со срубленных веток сосны. Дарья рекомендовала хозяйкам:

— Эту хвою время от времени заваривайте и пейте. От цинги убережёт и силы поддержит.

Только четырёхлетнему Илье приходилось всё время быть в землянке. Уж слишком велики ему были эти сапоги.

Так и в других землянках. Если находилась хоть одна пара пригодной для детей обуви, обували её по очереди. И неважно: свои — не свои. Все свои. Впрочем, был строгий уговор: целый день одному в обуви не ходить. Другим тоже надо.

Худо ли бедно, зиму пережили. Наступил март, самый прекрасный месяц после зимы. День уже достаточно длинный, солнышко ярко светит и даже пригревает, ночами, правда, заморозки. И луж непроходимых ещё нет. Разве можно усидеть в землянке?

Забежал Антошка, схватил лопату.

— Ты куда? — спросила вдогонку Ксеня.

— Я щас, — и убежал.

— Я тоже хочу, — пригорюнился было Демид, и тут его осенило. — А можно я осенние ботинки обую? Тепло же.

— Обувай, всё равно тебя не удержишь, — согласилась сестра и сама стала подыскивать себе осеннюю обувку.

— И мне посмотри, — попросила Лена.

— Девочки, оденьте-ка Ильюшу потеплее, в мамин платок укутайте. Я вынесу его на солнышко на несколько минут, — предложила Дарья.

— А почему на несколько минут? — спросила Ксеня.

— После долгой темноты и зимовки в землянке нельзя сразу надолго на солнышко. Заболеть может.

— Лучше потом ещё прогуляться. Да, тётя Дарья? — спросила Лена.

— Верно, можно часто, но понемногу. И каждый день всё дольше и дольше. Так и привыкнет.

Пока шли разговоры, Илью укутали-замотали — осталось открытым одно лицо. Дарья вынесла малыша.

Казалось, весь посёлок высыпал на солнышко погреться. Мальчишки лопатами сгребали снег со столов и скамеек, которые были сколочены ещё осенью.

— Правильно, молодцы, ребята, — похвалила их Дарья.

Многие вынесли из своих землянок малышей, укутанных так же, как и Илья. Детские личики были бледно-зелёными, с впалыми глазами. Малыши часто-часто моргали, слёзы заполняли их глаза, безучастные ко всему.

— Всё, пока достаточно, — Илью занесли в землянку, — потом ещё выйдем.

Несколько дней выносили ослабленных малышей на улицу. Столы и скамейки на солнышке подсохли, уже не надо было держать детей на руках. Малыши начали оживать, уже с интересом смотрели вокруг, сопротивлялись, когда их заносили обратно в землянки. И бледность, казалось, отступала.

Через неделю такой солнечно-морозной погоды Дарья предложила:

— Давайте, ребята, завтра в землянке сделаем генеральную уборку.

— А как?

— Я расскажу. И друзьям своим скажите, пусть подключаются.

Назавтра выдался такой же солнечный день. Малышей одели и рассадили на столах, бабушек попросили за ними проследить, чтобы не упали.

— Ребята, — руководила Дарья, — идите на стройку. Там сучкорубы сосновые ветки обрубают. Натаскайте этих веток как можно больше. В общую кучу. А мы разберёмся.

— Надо и других пацанов позвать, — сообразил Никола, — быстрее будет.

— Верно. Всем надо. Носите, — одобрила Дарья.

— А нам что? — спросила Лена.

— А мы, девочки и хозяюшки, будем выносить из землянок весь старый лапник, весь мусор. Все тряпки, какие есть, вытрясем и на солнышке оставим. Пусть проветриваются.

— А нам, мужикам, какая работа? — не утерпел дед Архип.

— Да-да, про нас забыла, что ли, Дарьюшка? — упрекнул Илья Спиридонович.

— Не забыла. И вам работа. Сжечь весь старый лапник, весь мусор, который мы будем выносить из землянок. Согласны?

— С удовольствием сожжём всю нечисть, что набралась за зиму.

И закипела работа, будто только этого все и ждали. Мальчики носили сосновый лапник. Ничего, что далеко, вокруг оврага. Из первых сосновых веток делали метёлки. Освобождали землянки, выносили всё: что на просушку, что в костёр. С удовольствием сжигали старый лапник, уже засохший и оттого колючий, грязный, завшивленный, свежими метёлками обметали потолки, стены, стол, топчаны, пол. И весь мусор — в костёр, в костёр…

— Теперь пусть проветрится землянка, и занесём свежий лапник.

Ещё раз вытряхнули проветренные и просушенные простыни, покрывала — у кого что. И всю одежду, тряпки, какими пользовались.

К приходу родителей все домочадцы сидели уже в чистых, обновлённых землянках.

— Ой, что это? — удивились Степан и Серафима, как только вошли к себе.

— А воздух-то, воздух какой! — подхватила Меланья.

В эту ночь все спали крепким, здоровым сном, не крутились, не кряхтели, не вздыхали. И малыши не хныкали. Утром дети проснулись позже обычного.

— Стеш, пойдём в лес сходим. Там такая брусника сладкая выглядывает. Я уже пробовал, — предложил Никола.

— Пошли, только недолго, а то Клава заругает.

— Мы здесь, недалеко.

Снег в лесу уже осел. По ночам ещё гуляли сильные морозы, поэтому в тени деревьев образовался плотный наст. А на солнышке наст подтаивал, сквозь него можно было легко провалиться. Зато вокруг древесных стволов уже появились проталины, где большие, где поменьше, и на этих проталинах радовали глаз красивые зелёные кустики с брусникой. Ягода была крупная, бордовая, сладкая — вкуснее, чем осенью.

— Сапоги чуть великоваты, я у Сашки взял. Ну, ничего, мы бегать не будем.

— Я нашла, — побежала Стеша к проталине.

— И я нашёл. Я Ванятке соберу.

От дерева к дереву шли, время от времени переговаривались.

— Вот, смотри, сколько я Ванятке набрал, — повернулся Коля к Стеше и обомлел.

Напротив девочки, злобно оскалившись, стояла огромная серая собака с прямым хвостом. Стеша стояла ни жива ни мертва, даже дышать перестала. Коля мгновенно огляделся, схватил подвернувшуюся большую ветку и…

— А-а-а, — со страшным криком кинулся он к собаке. Та повернулась в его сторону, снова оскалилась, злобно зарычала и боком-боком ушла в лес.

А Коля запутался в больших сапогах и на бегу рухнул в снег лицом.

Стеша опомнилась, подбежала к другу:

— Ты живой?

— Ага, — поднял он голову. Его лицо было в ледяном снегу.

— Ты меня спас. Какой ты смелый! Вставай, — пыталась помочь ему Стеша.

— Я не смелый. Я… я очень испугался, — заикаясь, признался он.

— Нет, ты смелый — такой большой собаки не испугался. А вот я очень испугалась. Думала, она меня съест.

— Эх, ягоды рассыпал, Ванятке собирал.

— Это ничего, мы сейчас вдвоём быстренько ещё наберём.

— Ага, только смотри по сторонам. Вдруг она вернётся, — предупредил Никола. Сам он тоже время от времени всматривался в глубь леса.

Вечером, не успел Матвей переступить порог землянки, Стеша тут же доложила:

— Пап, меня Никола от большущей собаки спас. Он такой смелый, хоть и младше меня.

— А вы что, в лес ходили?

— Да, там ягода очень вкусная.

— В другой раз возьмите больше друзей. Вдвоём, и тем более одна, больше не ходи. Договорились?

— Угу, — кивнула дочь.

Клава спросила:

— Откуда тут собака? Ни у кого даже дворняги нет.

— Скорее всего, это волк, — заключил Матвей.

Клава всплеснула руками:

— Так страшно!

— Чему тут удивляться? В лесу живём. В одиночку ходить нельзя. И палку с собой надо брать. На всякий случай.