Танец для двоих

Глава 1

— Тебе следует взять Виолу с собой.

Произнеся это, Пирс взглянул на меня враждебно. Мы сидели за столом в офисе ОЗПА (Общества защиты памятников архитектуры). Был конец апреля. Утро радовало весенней свежестью. Наша штаб-квартира находилась на самом верхнем этаже бывшего клуба для джентльменов, в двух шагах от Пэлл Мэлл. Стаи белых, серых, черных и коричневых голубей разгуливали по балкону, пожирая крошки, которые я только что разбросала для них. Балкон опоясывал офис по всей длине. Солнечные лучи пробивались сквозь пыльные оконные стекла, освещали светлые прилизанные волосы Пирса, играли на потрепанных спинках кресел, окрашивая их в кроваво-красный цвет. Джайлс, третий участник разговора, нахмурился. Пирс прекрасно понимал, что Джайлс предпочел бы ехать без меня.

— Я… Я не думаю, что буду очень полезна… — начала я.

— Не стоит отрывать Виолу от бумаг, — произнес Джайлс.

— Чепуха. Последние шесть месяцев файлы с документами находятся в жутком беспорядке, вряд ли с ними произойдет что-то за один день.

Пирс отвернулся, поднял телефонную трубку и стал набирать номер. Это был один из его трюков. Он всегда так делал, когда находил разговор скучным или неудобным для себя. Будучи подругой Пирса в течение трех месяцев, предшествующих разговору, я успела хорошо познакомиться с его привычками.

Пирс называл меня своей девкой. Я проверила в словаре. Это слово означает также «дешевая проститутка». Вряд ли деньги, которые Пирс давал мне на такси, когда ему было лень отвезти меня домой, могли послужить причиной такого обращения. Меня никак нельзя было назвать женщиной, «вступающей в неразборчивые сексуальные отношения, в том числе за вознаграждение». Такое определение слова «девка» давал толковый словарь. Я не получила хорошего образования и поэтому все время проверяла значение слов в словаре. Мне всегда хотелось знать точно, что означает то или иное слово.

Пирс был, по сути, моим первым любовником. Мне было двадцать лет. Ни один, даже самый строгий, ревнитель морали не смог бы обвинить меня в неразборчивости.

Коллектив ОЗПА состоял из трех человек: Пирса, Джайлса и меня. Наша организация представляла собой что-то среднее между Национальным обществом по охране памятников и Ассоциацией поддержки обедневшего дворянства. Нашей задачей было помочь владельцам исторических зданий содержать замки в сохранности, не превращать их в стойла для животных или в гостиницы для «чудовища со множеством голов». Пирс показал мне эту цитату Шекспира, и я подумала, что поняла, о ком идет речь.

Для того чтобы рассчитывать на нашу помощь, особняк должен был находиться во владении трех поколений одной семьи. Джайлс хотел изменить это правило на более жесткое — пять поколений. Он считал, что любое здание, построенное в нашем столетии, можно спокойно снести, но мать Пирса, которая была нашим главным спонсором, считала иначе. Родители Пирса владели баронским замком, построенным в 1910 году. Большую часть времени мать Пирса проводила в своей квартире в Лондоне, собирая деньги для ОЗПА. Она говорила, что ненавидит дождь, холод, виски, проповеди, вереск и особенно шотландку.

В офисе было четыре комнаты. К большой комнате, где мы сидели, с огромными окнами с изящными карнизами, примыкали маленькая кухня, туалет и оранжерея, которая была на самом деле аккуратно застекленной частью балкона. Мне очень нравился этот островок зелени. Я ухаживала за двумя кустами герани. Один из них пустил побеги. Джайлс сказал мне, что я обязательно погублю цветы, если буду выкапывать их каждый день. Мне стоило нечеловеческих усилий заставить себя не трогать цветы в течение последних трех дней.

— Хорошо, если ты считаешь, что это необходимо, — сказал Джайлс и сжал губы, пронзив меня взглядом, полным раздражения.

— Считаю. Я действительно так считаю. — Пирс положил телефонную трубку. — Я ухожу повидать крестного. Поговорю с ним о взносе… Ленч у Симпсона. Нельзя спускать старого проходимца с крючка. Какие жертвы я приношу, чтобы сохранить британский высший класс!

Джайлс откинулся в кресле. Легкая тень презрения мелькнула в его глазах. Мы хорошо знали, что Пирс будет наслаждаться обедом за счет старика, а потом, выпив огромное количество шампанского, красного бургундского и бренди, пойдет домой и завалится спать.

Десять лет назад Джайлс и Пирс учились вместе в Оксфорде. Но потом до Пирса дошло, что организация, которая сочетает визиты в интересные загородные особняки и обеды с богатыми филантропами в Лондоне, может приносить неплохой доход. Он немедленно призвал Джайлса. Джайлс изучал историю, а затем работал в музеях Парижа и Рима. Пирс говорил мне, что Джайлс самый лучший. Он обладал огромными знаниями в области старинной архитектуры и был, несомненно, ценным партнером для Пирса. Никто лучше Джайлса не мог определить, кто действительно достоин получать пожертвования.

«Все это вопрос организации. Люди любят работу, которую делают с удовольствием, — объяснял мне Пирс в первый день нашего знакомства, на закрытом просмотре в картинной галерее, где я тогда работала. — Мне нравится заводить знакомства, заключать сделки; моя мама обожает устраивать вечеринки, а Джайлс любит рассматривать старые вещи».

Я напомнила ему этот разговор неделей позже, когда он позвонил и предложил мне работу секретаря: «Никто не сможет сказать, что я получаю удовольствие от своей работы. Я не умею печатать и не знаю стенографии. Кроме того, я ужасно неаккуратна и неорганизованна. Нынешняя работа досталась мне только потому, что владелец галереи — приятель моей тетушки».

Пирс засмеялся и сказал, что я была обезоруживающе откровенна и это делает меня подходящим работником. Совершенно по-другому отреагировал Каспар Фиппс — владелец галереи, где я работала. Когда я сообщила ему о своем переходе к Пирсу, он закричал, что я скорее обуза, чем администратор, и что мне не следует оставаться у него ни минуты, ему дешевле нанять кого-либо с улицы, чтобы навести порядок в том хаосе, который остается после меня. Я спустилась в подвал забрать плащ и сумку, а также попрощаться с замечательным толстым котом, жившим внизу. Я очень привязалась к нему за шесть месяцев работы в галерее. Каспар вошел следом и застал меня в слезах, сидящей на стуле с котом на коленях. Каспар стал извиняться, говорить, что не хотел меня обидеть, а затем неожиданно попытался меня поцеловать. Странно, как мужчины могут думать о чем-то еще в кризисных ситуациях?

Вырвавшись из объятий Каспара Фиппса, я вскоре очутилась в объятиях Пирса. Я была вполне счастлива, счастлива на самом деле. Пирс очень симпатичный. Моей главной обязанностью в должности секретаря было отшивать его предыдущих подружек. Они звонили с утра до вечера, осаждали наш офис, умоляя Пирса вернуться. Мне вскоре стало ясно, что их тактика ошибочна. Хоть я и не очень хорошо образованна — все великие реки в мире для меня лишь голубые полоски на карте, — училась я очень быстро. Для себя я решила: «Я никогда не покажу Пирсу даже малейшего намека на расположение». Каждый раз, когда он приглашал меня вечером на свидание, я делала вид, что меня это не очень интересует. Во время ужина в ресторане, на танцах в клубе я старалась казаться равнодушной, равнодушной почти до грубости. Пирс сохранял интерес ко мне, ему не было со мной скучно. Когда мы первый раз очутились в постели, я обняла его и поцеловала. И сразу поняла — это ошибка. Его влюбленность немедленно пошла на спад. Поэтому в дальнейшем я вела себя, как холодная живая кукла.

— Чашечку кофе? — спросила я у Джайлса, когда Пирс ушел. Я пыталась разрядить обстановку.

— Спасибо. Я справлюсь сам!

Было очевидно, что Джайлс помнит все мои безуспешные попытки сварить кофе. Он любил исключительно крепкий, обжигающе горячий, густой напиток. Джайлс был невероятным эстетом, и все, что попадалось ему на пути, включая еду и напитки, выбиралось самым тщательным образом и подвергалось детальному анализу. Я обычно наливала воду из крана и пила ее из чашки с надписью «Багс Бани», подаренной мне Болтером — смотрителем здания. Джайлс хранил несколько упаковок «Перье», присланных ему из Франции. Он пил воду из специального стаканчика с гравировкой. Стакан был сделан в восемнадцатом веке и, по словам Джайлса, был бесценен.

Начиная работать в ОЗПА, Джайлс привез кофейный аппарат, который занял почти всю кухню. Множество деталей нужно было мыть после каждого использования. Очень сложно было собирать их снова и устанавливать на место. Несколько раз струя пара, неожиданно вырвавшись, обжигала мне руки. Пирс отказывался притрагиваться к этому чудовищу. Он окрестил машину «Флегетон». Согласно греческим мифам, Флегетон — это река, наполненная кипящей кровью. Третья река, окружающая Тартар, — место, куда отправляли наиболее злостных грешников. Пирс изучал древнюю историю в Оксфорде и знал огромное количество интересных, увлекательных вещей. Наверно, поэтому мне нравилось быть его подругой, несмотря на нелегкий труд притворяться холодной и бесстрастной. Большинство мужчин, которых я встречала, были ничем не примечательны. Отношения с ними представляли собой тяжелый труд иного рода.

Со временем я научилась обращаться с Флегетоном, но Джайлс так и не заметил прогресса, которого я добилась. Он никогда не рассказывал мне ничего интересного, даже если мог. Через несколько дней после моего перехода на новую работу, когда я возилась с цветами в оранжерее, я случайно услышала, как Джайлс говорит Пирсу: «Не думаю, что мы настолько богаты, чтобы снабжать безмозглых стажерок карманными деньгами. Не спорю, она симпатична…» Меня ужасно обидели его слова. Хотя, с другой стороны, Джайлс назвал меня симпатичной. Он всегда относился ко мне с величайшим презрением. Словно я была отталкивающе уродливой. Неделю после этого случая я не выходила из дому. Я прочитала поэму «Волшебная королева» и одолела три пьесы Бена Джонсона. Многое было непонятно. К тому же я заработала жуткую головную боль — в моей квартире не было электричества. Но польза во всем этом, несомненно, была.

Я не могла не быть непрактичной. Меня воспитывала тетя. В доме был целый штат прислуги: повар, дворецкий, три горничные и гардеробщик. До двадцати лет мне ни разу не пришлось стирать свои чулки. Но вдруг тетя решила, что я должна «выйти в люди» и заботиться о себе самостоятельно. Она уверяла меня, что думает исключительно о моем благе. Я знала наверняка, что моя дорогая тетя сделает все, если это на самом деле для моего блага.

— Не забудь опустить эту… эту… маленькую штуку, которая не дает воде сбежать. — Я хотела быть полезной, но, глядя на то, как Джайлс раздувает ноздри, поняла, что только раздражаю его.

— Что это за хлам там, на балконе? Выглядит, как дохлый голубь.

— Это, наверное, джем. Хозяин моей квартиры приготовил пудинг. Он замечательный повар. Самый лучший из тех, кого я знаю. А я совсем не умею готовить. Увидев, что я ем на ужин разогретые полуфабрикаты, он выбросил их в окно. Я очень люблю готовые обеды, но он сказал, что не потерпит их в доме. С тех пор он всегда делает ужин на двоих. Он очень добрый, правда, бывает на редкость эксцентричным…

— Почему ты не вытираешь пыль? — прервал меня Джайлс. Я видела, что мой рассказ злит его, но не знала, в чем причина. Джайлса было гораздо труднее понять, чем Пирса. Каждое слово, сказанное Пирсом, каждое его движение имело своей целью получение немедленного удовольствия.

— Стол служит только для одной цели, — продолжил Джайлс с холодным сарказмом. — Писать на нем любовные записки очень экономно и даже живописно, но вряд ли посетителям интересно узнать, что ты «маленькая cocotte»[1] и что Пирс сегодня будет ждать тебя в Шафтсбери[2].

Пирс часто оставлял для меня записки, написанные пальцем на пыльном столе в зале заседаний. Джайлс терпеть этого не мог. Он был помешан на чистоте и гигиене. Пирс сказал как-то, что Джайлс скрытый гомосексуалист, но я думала, что это добротное крестьянское нутро дает себя знать. Мать Джайлса, вдова, жила в Уорсинге, на маленькой вилле, названной «Тополя». Пирс посмеивался над усилиями Джайлса порвать со своим прошлым, я же всегда восхищалась теми, кто стремился достичь большего. Может быть, потому что отчаянно желала этого сама.

Джайлс делал все немного чересчур. Его костюмы были слишком отглажены, туфли слишком начищены. Его гласные были настолько четкими, что иногда их трудно было понять, и тогда Джайлс сердился. Напротив, Пирс часто выглядел неопрятно. Его произношение не всегда было безупречным, а речь была густо приправлена нецензурными словами. Пирса мало волновало, что люди думают о нем. Он говорил, что Джайлс денди и поэтому его никогда не будут воспринимать как представителя высшего класса. Когда я сказала Пирсу, что для меня не важно, к какому классу принадлежит Джайлс, он ответил, что я еще ребенок и мне всему предстоит научиться.

Благодаря моей тете у нас с Пирсом было много общих знакомых. Если Джайлс и ощущал себя за пределами этого заколдованного круга, то старался ничем этого не показывать.

В то весеннее утро, когда все началось, Пирс держал в руках письмо, которое получил от сэра Джеймса Инскипа. В письме сэр Инскип информировал нас, что рассчитывает на финансовые вливания ОЗПА, чтобы реставрировать свою запущенную усадьбу Инскип-парк.

— Ты знакома с этими господами, Виола?

Пирс выглядел необычайно элегантно. Без сомнений, он готовился к встрече с крестным. Пирс всегда тщательно готовился к встрече с людьми, чей кошелек собирался опустошить. Его костюм в тонкую полоску выглядел достаточно консервативно. Под пиджаком были ярко-розовая рубашка и галстук, который подарила ему бывшая подружка. На галстуке была изображена обнаженная женщина с неимоверно большой грудью. У Пирса были очень светлые волосы, зачесанные назад, густые брови, большой заостренный нос. В голубых глазах угадывалась насмешка. Я никогда не видела в его глазах ничего похожего на нежность или сочувствие. Его рот и подбородок были непропорционально малы. Пирса вряд ли можно было назвать красивым, но что-то в его облике привлекало женщин. Возможно, их завораживало ощущение опасности, исходившее от него.

— Я училась в одной школе с Арабеллой Инскип.

Именно после этих слов Пирс принял решение: Джайлс возьмет меня с собой для предварительной инспекции владений Инскипов.

Пока Джайлс варил кофе, я проскользнула в оранжерею посмотреть на герань. Жгучее желание выращивать что-то живое появилось у меня не так давно, поэтому я растрогалась до слез, увидев бледно-зеленые листки размером с ноготь младенца, крепко прильнувшие к толстому белому стеблю одного из цветков. Я схватила горшок и побежала показать его Джайлсу. Находясь в приемной, я услышала вопль и громкое проклятье. Несмотря на предупреждение, Джайлс забыл опустить рычажок кофейного аппарата вниз. Моя тетя всегда говорила, что такт — это самое ценное достоинство женщины. Мне слова тети казались преувеличением, но, поскольку я обязана ей очень многим, я всегда старалась следовать ее советам. Нащупав в ящике перо, я села за стол и стала медленно выводить свое имя на пыльной крышке. Джайлсу требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Когда он вышел из кухни, я увидела красное пятно от ожога на его руке. Помня наставления тети, я ничего не сказала.

Джайлс поставил две чашки на стол и нахмурился.

— Какая прелесть, — сказала я, показав на крохотный лист герани.

Джайлс нахмурился еще сильнее и вытянул из горшка два окурка.

— Это Пирс. — Я узнала марку сигарет. — Он вчера прятался на балконе, пока Джулия Семфил-Смит пыталась прорваться внутрь. Она была в ярости. Непонятно почему. На прощание она прочитала мне лекцию о том, что время от времени я должна выпускать Пирса из офиса.

— Пирс собирался жениться на ней.

Для меня это было новостью. Чтобы не выдать своих чувств, я отвернулась и сделала вид, что ищу бисквиты. Я прекрасно знала, что в жестяной банке ничего нет, последний бисквит я съела полчаса назад.

— Они организовали шикарную вечеринку на Новый год в поместье Семфил-Смитов в Глостере. Гостям объявили о помолвке, а отец Джулии перечислил кругленькую сумму на счет ОЗПА. Но потом все отменили — на следующее утро мать Джулии поймала Пирса в постели с теткой невесты.

— Это довольно грустно… Для Джулии, я имею в виду.

— Я думаю, Джулия готова была простить Пирса в обмен на обещание исправиться, но ее мама и слышать об этом не хотела. Пирс полагает, что миссис Семфил-Смит сама влюблена в него и поэтому не может простить ему измены со своей сестрой.

Джайлс выглядел необычно возбужденным. Впервые за время работы в ОЗПА он позволил себе поболтать со мной.

— Мне кажется, Джулия слишком много говорит о деньгах. Она считает, что сделала инвестицию в Пирса. И она называет меня «девочка». Терпеть не могу, когда кто-то так меня называет.

— Она бы назвала тебя гораздо хуже, если бы узнала, что сейчас подружка Пирса ты.

Меня покоробили его слова. «Сейчас» означало, что это только вопрос времени и я буду отправлена в отставку. Произнеся слово «подружка», Джайлс скривил губы в ухмылке. Я испытала некоторое злорадство, когда он задел обожженной рукой горячую чашку с кофе и поморщился.

— Так или иначе, любовные похождения Пирса меня мало волнуют. Позвони, пожалуйста, в Инскип-парк и договорись о встрече.

Набирая номер телефона, я видела краем глаза, как Джайлс кусает губы от боли и дует на обожженную руку.

— Засунь руку в холодную воду, — посоветовала я.

— Кто это? Кто говорит? — отозвался хриплый голос на другом конце.

— Здравствуйте. Я — Виола Отуэй из Общества защиты памятников архитектуры. Мы хотели бы встретиться с сэром Джеймсом.

— Я дворецкий сэра Джеймса. — Последовала пауза. В трубке раздавалось хриплое дыхание. — Если это леди из Харрингтона, сэр Джеймс сказал, что последняя партия портвейна была неважного качества и поэтому он требует скидку.

— Нет, я не продавала ему портвейн. Я хотела бы приехать, встретиться с ним.

— Полагаю, вы можете отправить ему письмо. Если вы не возражаете, я вешаю трубку. Здесь очень дует. Не очень полезно стоять на сквозняке с моим артритом.

Я изо всех сил старалась объяснить цель нашего визита, но меня намеренно не понимали. Наконец Джайлс выхватил у меня телефонную трубку и попросил соединить его с сэром Джеймсом. Придерживая одной рукой трубку, Джайлс указал мне пальцем на кофейные чашки, а затем на мойку. Я терпеть не могла, когда он относился ко мне как к прислуге.

Помыв чашки, я попыталась отчистить раковину остатками моющего средства и дырявой тряпкой темно-серого цвета. Джайлс зашел на кухню.

— Ленч с владельцами завтра. В не очень удобное для нас время. Мне не сказали, сможем ли мы остаться переночевать. Хозяин поместья был крайне нелюбезен. Это не самый лучший способ вытянуть из нас деньги. Мне кажется, он мог бы вести себя повежливее, если хочет привести в порядок родовое гнездо. Дорога из Лондона до Инскип-парка займет четыре часа. Нам придется выехать пораньше. Ты сможешь завтра встать вовремя?

— Я могу переночевать в Ричмонде, у тети. Это по дороге.

— Твоя тетя живет в непроходимых трущобах Ист-Энда, — пошутил Джайлс. — Хорошо, продиктуй мне ее адрес!

Он с трудом записал адрес — ему приходилось держать ручку обожженными пальцами.

— Я ухожу. Сегодня уже не вернусь. Не забудь вытереть пыль со стола! И, пожалуйста, сделай что-нибудь с раковиной на кухне!

— Я пыталась, но мне нечем скрести ее, кроме как этой грязной рваной тряпкой.

Джайлс вздохнул:

— Боже мой, Виола, ты, кажется, абсолютно беспомощна. Я не знаю, почему согласился взять тебя с собой.

Я знала, почему он согласился. Пирс мог так испортить жизнь любому, кто не соглашался с его планами, что спорить с ним стоило только в исключительных случаях.

— Обратись к Болтеру! Возьми у него все, что нужно! Не забудь: завтра в восемь тридцать! — И Джайлс ушел, не попрощавшись.

Я посмотрела на стол. Крышка из красного дерева была около четырнадцати футов в длину и лежала на прочных викторианских ножках. С первого дня в ОЗПА меня не оставляла мысль потанцевать на ней. Умение танцевать было одним из немногих моих достижений. Недавно я пришла к мысли, что это мое единственное достижение.

Каждую зиму, когда Р. Д. был еще жив, тетя проводила с ним месяц в отеле «Мажестик» в Монте-Карло. Когда мне исполнилось двенадцать, меня сочли достаточно взрослой, чтобы сопровождать небольшую группу избранных, составляющих круг общения Р. Д. Можно было рассматривать поездку как честь, но, положа руку на сердце, могу сказать, что для меня эти несколько недель были самыми тягостными в году.

В одиннадцать утра тетя завивала волосы, делала макияж, одевалась с помощью служанки и шла гулять с Р. Д. Затем, возвратившись в гостиницу, плотно обедала. После обеда она час спала, а дальше следовали: гольф, катание на яхте или поездка по побережью, визиты к знакомым, жившим поблизости. В шесть — время коктейлей. Ужин был долгим, часто с танцами. Все ждали одиннадцати. Истинная причина поездки — казино. Тетя уезжала по ночам и возвращалась в два-три часа утра.

Я была равнодушна к этим развлечениям. После ленча, который состоял из блюд, не очень мною любимых, меня оставляли на попечение Агнес. Агнес — служанка моей тети — была искренне предана ей. Абсолютно противоположные чувства она питала ко мне. Агнес требовала от меня быть тише воды и ниже травы, даже когда мы вместе сидели в одной комнате и ждали распоряжений тети. Мне удавалось почитать, если Агнес садилась шить или ложилась «на минуту» вздремнуть. Я любила читать. Возможно, чтение спасло меня от медленного помешательства. Но после четырех часов с книгой у меня начинала болеть голова. Я очень хотела погулять по берегу, покататься на ослике, на котором с удовольствием катались дети, не такие счастливые, по всеобщему убеждению, как я. Агнес презирала подобное времяпрепровождение. Она считала его плебейским. Мне запрещено было покидать отель самостоятельно. Героиня приключенческих романов, которые я читала, выскользнула бы из дома, нарушив все правила. Она бы немедленно попала в лапы похитителей бриллиантов или шайки контрабандистов. А затем ценой неимоверных усилий, разгромив банду, заслужила бы признательность народа. Но я была послушным ребенком.

Кроме того, я понимала, какой тяжелой могла стать жизнь тетушки, если что-нибудь в моем поведении не понравится Р. Д. В его присутствии я никогда не разговаривала в полный голос, только шепотом отвечала на его вопросы. Даже невинное покачивание ногой или мурлыканье детской песенки могло показаться ему проявлением бунтарского духа. Р. Д. поворачивал свое большое, обросшее щетиной красное лицо с длинными зубами и пялился на меня в монокль. Маленьким ребенком я боялась монокля. Мне казалось, что Бог очень похож на Р. Д., только огромного роста. Бог тоже носит монокль и, вглядываясь в волшебные стекла, может видеть сквозь тучи и читать греховные мысли своих творений.

Во время второго визита в Монте-Карло, доведенная до отчаяния бездельем и скукой, я встретила человека, который стал моим первым другом. Он работал в отеле платным танцором. В его обязанности входило танцевать с богатыми одинокими дамами.

Он был итальянец. Его звали Антонио. У него были грустные карие глаза и черные волосы, блестевшие на солнце. Мы познакомились в лифте для персонала. Моим любимым развлечением было нажимать на кнопки и кататься вверх-вниз с чердака в подвал и обратно. Таким образом я пыталась скоротать время.

В этот день я возвращалась с обеда. На обед был bouillion с лапшой. Очень трудно есть лапшу аккуратно, не издавая всасывающих звуков. Р. Д. пожирал пищу, хлюпая и чавкая, как буйвол на водопое, но стоило кому-либо издать хоть малейший звук, как монокль Р. Д. с молниеносной скоростью поворачивался в сторону виновника.

Лифт с шумом поднимал нас вверх. Антонио рассказывал мне, что считает свою работу унижением для la Terpsicore — музы танцев.

— Танцевать — это великое искусство. Движения тела могут быть прекрасными. Но мужчины называют меня паркетной ящерицей… хуже того, дрессированным пуделем. Я вижу презрение в их глазах. А женщины!.. О, это ужасно — обнимать их тяжелые туши. Но я должен что-то есть, и мне надо где-то спать. Я стараюсь откладывать деньги, чтобы купить билет в Голливуд. Боюсь, когда мне удастся скопить необходимую сумму, я буду слишком стар, мои суставы станут жесткими, а волосы седыми.

— Ты сможешь покрасить волосы. Фред Астор вообще выглядит стариком. Правда, намного старше тебя! — В этом возрасте я была не очень тактична.

— Спасибо! Сладкий ребенок! Послушай, я хотел бы потанцевать с тобой. У тебя изящная фигурка и такие маленькие ножки.

Мы вдвоем посмотрели вниз, на мои ноги, обутые в аккуратные детские сандалии черного цвета. Лифт остановился на верхнем этаже.

— Не желает ли la signorina послушать музыку?

Предложение звучало заманчиво. Я не сумела отказать. Обед мог длиться довольно долго — все зависело от того, насколько Р. Д. будет увлечен разговором с собеседником. Агнес не хватится меня, пока господа обедают.

Антонио подвел меня к своей комнате — скудно обставленной каморке для персонала.

— Подождите меня снаружи, signorina! Давайте будем соблюдать приличия!

Я стояла в пыльном коридоре и ждала, пока Антонио поставит пластинку.

— Окажете мне честь? — Антонио склонился надо мной, его локоть был грациозно изогнут. Он сжал меня в объятиях, и мы начали вальсировать. Я посещала школу танцев в Лондоне и знала несколько движений. Но унылые уроки на паркете под руководством миссис Пил не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас.

Мы скользили, летели, парили. Я казалась себе невесомой. Антонио крепко держал меня. Одной рукой он касался моей талии, другой сжимал мою ладонь. Через минуту я перестала считать шаги — мои ноги сами знали, что делать.

С тех пор я танцевала со множеством мужчин, но ни с кем не испытала ничего подобного. Одни танцевали, словно только что сошли с лужайки для игры в крокет. Другие топтались на месте, словно босиком по раскаленному полу. Некоторые крепко сжимали меня в объятиях, температура их тел достигала ста десяти градусов. Они прижимались так близко, словно я была куском мыла, а они пытались взбить пену. Танцуя с Антонио, я была счастлива. Подобное ощущение я испытывала, лишь когда дядин грум, юный Жерваз де Валенс, улыбался мне: в тринадцать лет я была влюблена в него.

— У вас прирожденный талант, мисс, вы чувствуете музыку. Подождите минутку, я поменяю пластинку. Сейчас я научу вас танцевать фокстрот…

Каждый день мы встречались с Антонио после ленча и занимались танцами до пяти. Он говорил, что учит меня с удовольствием и что у меня талант. Я не понимала тогда, что у Антонио было доброе сердце. Он видел мое одиночество и хотел облегчить мои страдания. Мне пришлось рассказать об уроках Агнес. Я соврала, намекнув, что тетя все знает. Но однажды все открылось, когда после обеда тетя решила выпить со мной чаю.

Агнес ужасно разозлилась на меня. Тетин же гнев вылился на Антонио. Она обвинила его в попытке воспользоваться моей юностью и невинностью.

— Но, мадам, — сказал Антонио мрачно, — мои убеждения не позволяют мне обидеть эту юную леди! Вы не представляете, сколько предложений от женщин, с которыми я танцую, мне приходится выслушивать. Если бы я принял хоть половину, то уже давно был в Голливуде.

Мне было непонятно, что он имел в виду. Я умоляла тетю не прекращать уроки. Я попросила Антонио продемонстрировать несколько движений, которые мы выучили. Мне хотелось показать, как прекрасны наши танцы, с какой пользой я проводила время. Увидев, как мы кружимся в вальсе, тетя была поражена. Она сказала, что наведет справки, поговорит с Антонио на следующий день и сообщит о своем решении.

Невероятно, но Антонио удалось убедить тетю в том, что в его обществе я буду в безопасности. Мне разрешили брать уроки каждый день после обеда в нашей гостиной. Агнес присутствовала на каждом занятии — ради приличия.

— До свидания, моя маленькая мисс Виола, — сказал Антонио, когда я пришла попрощаться. — Передайте мой привет вашей тете. Она замечательная женщина. Возвращайтесь в следующем году. Я подыщу вам пару балетных туфель.

Я мечтала вернуться и уговаривала тетю поехать в Монте-Карло еще раз. Тетя отвечала, что сделает все возможное, но я должна понимать, что мы не можем делать все, что хотим. Я знала — тетя, как и я, зависела от причуд Р. Д.

Моему счастью не было предела, когда в следующем году, в январе, мы сели в поезд на вокзале Виктория. На нашем багаже красовались бирки «Монте-Карло, Hotel Majestique». Антонио сдержал обещание: он подыскал пару черных балетных тапочек с металлическими пластинами, прикрепленными к носкам. Тетя поговорила с администратором, и нам для уроков выделили пустую комнату с прекрасным деревянным полом на верхнем этаже. Танцевать в балетных туфлях было удовольствием. Мне казалось, что я скольжу по льду.

Наш триумф наступил через два года. Мне было шестнадцать. Однажды утром мы репетировали. Антонио переделал для танца сцену из фильма «Цилиндр»[3]. Это был его любимый фильм. Танец включал много движений в паре и поодиночке. Музыка смолкла. Антонио поддерживал меня рукой, а я прогнулась, почти касаясь волосами пола. Дверь без стука открылась. В комнату вошли тетя и Р. Д. Антонио поклонился, а я, слегка присев, сделала реверанс. Все в городе знали, кто такой Р. Д. Агнес засуетилась. Она в испуге уколола палец иглой и запачкала кровью шелковую ночную рубашку, которую зашивала, сидя на стуле в углу. Я думала, что Р. Д. будет в ярости, но тетя, очевидно, успела подготовить его. Он махнул рукой с зажатой в ней сигарой и сказал: «Продолжайте! Продолжайте!» Мы показали наш лучший танец под музыку «Щека к щеке»[4]. Когда мы закончили, Р. Д. помахал нам сигарой. Тетя подмигнула и посмотрела на Агнес с состраданием. Они вышли, не сказав ни слова.

Вечером, после ужина, оркестр заиграл «Щека к щеке». Антонио подошел к нашему столику и пригласил меня на танец. Тетя улыбнулась и кивнула одобрительно. Я была изумлена. Мне казалось, что Р. Д. никогда не позволит никому, имеющему даже отдаленное отношение к его семье, танцевать на публике с наемным танцором.

Было чудесно скользить в свете горящих свечей под звуки оркестра. Я сожалела только о том, что на мне были не балетные туфли, а обычные сандалии светло-розового цвета. Все было как в кино. Публика хлынула в танцевальный зал. Во взглядах, направленных на нас, смешались неприкрытая зависть и восхищение. Когда мы закончили, зал взорвался аплодисментами. Р. Д. не хлопал, он улыбался и раскланивался во все стороны, словно импресарио, ответственный за наш успех.

Этот успех никогда больше не повторился. На следующий день мы уехали в Англию. А шесть месяцев спустя у Р. Д. случился инсульт, и через три дня он умер. Наша с тетушкой жизнь навсегда изменилась.