Тайфун. Записки из Китая

XI. и на север…

Через полгода после моего первого путешествия на юг мне представилась возможность поехать и на север, побывать на станции Маньчжурия — китайский пограничный пункт на китайско-советской границе. Международный пассажирский экспресс Москва — Пекин следует через станцию Маньчжурия до Пекина и оттуда отправляется обратно только раз в неделю — в субботу вечером. На станцию Маньчжурия поезд приходит в понедельник утром, а мне нужно было там быть не раньше среды. Не раньше и не позже. Потому что именно в среду туда прибывали товарные составы с нашими грузами, предназначенными для сражающегося Вьетнама. По предварительной договоренности грузы принимались и передавались для перевозки по китайской территории в присутствии дипломатического сотрудника посольства в Пекине. Именно для этого я должен был поехать на север, и именно это заставило «хозяев» разрешить мне такое путешествие, хотя оно и было им явно не по душе.

Мне предстояло лететь самолетом по маршруту Пекин — Шэньян — Харбин, а от Харбина до станции Маньчжурия — целые сутки ехать поездом.

Была середина апреля 1968 года, в стране еще свирепствовал «тайфун», и из многих провинций и разных мест поступали вести о тревожных событиях.

Наш маленький старый самолет поднялся в высокое синее небо. Тип самолета я так и не смог определить, видимо, это был один из тех «Илов», которые появились в Советском Союзе после войны и уже давно сняты с производства. Салон самолета почти весь заполнен багажом — какими-то крепко сбитыми, поставленными один на другой ящиками, тщательно укрытыми зеленым полотнищем. И только впереди оставлено несколько свободных мест для пассажиров. Пассажиры — это я и мой коллега — секретарь нашего посольства и несколько упитанных молодых людей в новой зеленой форме высших военных чинов. Вместе с нами летит стюардесса — молодая розовощекая китаянка, красивая, коротко, по-китайски подстриженная, одетая в серую форму экипажей гражданских самолетов в Китае. Мы предполагали, что полет в этот тихий апрельский день будет спокойным: на борту всего несколько пассажиров, стюардесса и члены экипажа, которых мы так и не видели за все время полета. Но мы забыли, что находились в Китае, шла весна 1968 года. Мы забыли, но нам незамедлительно «напомнили» об этом. Едва самолет набрал высоту, как со стороны кабины пилота раздались резкие звуки мелодии «Алеет Восток», такие оглушительные, будто предназначались не для нескольких пассажиров маленького самолета, а для участников массового митинга, собравшегося на площади. Дремавшие впереди нас военные проснулись, почему-то встали и сначала тихо, а потом все громче и громче начали подпевать. К ним присоединилась стюардесса, пронзительный и пискливый голос которой резко выделялся в этом хоре. Какофония становилась совершенно невыносимой. Но это было лишь начало. Внезапно смолкает репродуктор и начинает «свою песню» стюардесса. Она что-то выкрикивает, выпячивает грудь, вытягивает шею, таращит глаза, провозглашает какие-то лозунги, среди которых можно было разобрать только: «Мао чжуси ваньсуй… Мао чжуси ваньсуй…» Вот она устремила взгляд вверх, на большой зеленый портрет Мао Цзэ-дуна; на ее глаза навертываются слезы. Затем она поднимает руки и размахивает ими, кому-то угрожая. Потом начинает что-то петь, отрывистые мелодии сменяют одна другую. Ее пискливый голосок заполнил тесный салон самолета. Но, как видно, девушке этого мало. Она берет динамик и начинает через него скандировать и кричать — минуту, полчаса, час, потом передает его военным. Громкоговоритель переходит из рук в руки, военные встают один за другим и по очереди поют, скандируют, цитируют отрывки из «красной книжки», а потом начинают петь хором. Стюардесса встала рядом с ними, открыла «красную книжку». Она задает тон — запевает, военные подхватывают. Взгляды устремлены вверх, к портрету… Зрелище любопытное, но как вынести эти хриплые, оглушительные звуки? Однако стюардесса и военные, видимо, почувствовали усталость, их голоса вдруг затихли, а девушка исчезла в кабине пилота. Но лишь на миг. Вскоре она вошла в салон с широким резным подносом в руках, на котором ворохом лежали «красные книжки», значки, миниатюрные портреты того, кто смотрел на нас со стены, с зеленого портрета.

— Се-се-ни, се-се-ни, — благодарим мы, отрицательно качая головами в ответ на настойчивые просьбы взять бесплатные «сувениры». Слава богу, был уже 1968 год, третий год «тайфуна», навязывать эти «сувениры» иностранцам прекратили. Стюардесса-хунвэйбинка снова схватила репродуктор, в тесном салоне опять зазвучали песни, возгласы и лозунги. Но самолет уже пошел на снижение, и через мгновение его шасси коснулись бетонной дорожки аэродрома в Шэньяне.

Я знал, что Шэньян — город с двухмиллионным населением. По промышленному развитию он занимает в Китае третье место после Шанхая и Тяньцзиня. Из иллюминатора самолета мы увидели широко раскинувшийся разностильный город с бесчисленным количеством безжизненных фабричных и заводских труб. Еще в самолете я пытался вспомнить что-нибудь из истории этого края и города…

В середине 1947 года войска НОАК предприняли решительное стратегическое наступление против сил гоминьдана. Через два года остатки армии Чан Кай-ши были разбиты и на площади Тяньаньмэнь в Пекине была провозглашена Китайская Народная Республика… Но этому событию предшествовали тяжелые сражения и кровопролитные бои, и, быть может, самые кровопролитные из них шли именно здесь, в этих суровых степных краях Северо-Восточного Китая. Если вы помните, здесь в 1948 году действовала армия Линь Бяо, и об этом рассказывается в пьесе «Штурм горы Вайхушан». В результате продолжительной осады капитулировали занятые чанкайшистскими войсками Харбин, Чанчунь и Гирин. Затем настала очередь Мукдена (Шэньян), который защищали отборные чанкайшистские дивизии, накопившие опыт боев в Бирме во время второй мировой войны. В ходе ожесточенных боев части НОАК взяли город. Почти полумиллионная армия чанкайшистов была уничтожена или взята в плен.

После этих побед войска НОАК были перегруппированы. Командующим первой армией в Северо-Западном Китае был назначен Пэн Дэ-хуай, а командующим четвертой армией в Северо-Восточном Китае — Линь Бяо. Так сражалась Народно-освободительная армия в Шэньяне в 1948 году, а 19 лет спустя, в самом начале «большого тайфуна», газеты хунвэйбинов писали: «В то время как по всей стране «культурная революция», проводимая под личным руководством председателя Мао, вступает в новый этап, военные власти Шэньяна проводят ее очень медленно. В Шэньянском военном округе установлен белый террор… эти организации сумели склонить неосведомленных солдат к изоляции революционных организаций левых… и направили острие борьбы против революционных масс…»

«Партийный комитет военного управления в Шэньяне упорно проводит реакционную буржуазную линию и создает много препятствий для революционных левых сил. Комитет подстрекал некоторых солдат, рабочих и служащих окружать революционные массы и избивать их».

Посмотреть Шэньян мне так и не удалось, так как стоянка самолета по расписанию была непродолжительной и к тому же нас сразу отвели в просторный зал ожидания в аэропорту.

Едва мы сели, едва нам налили в большие фарфоровые чашки горячего зеленого чая, как затрубила труба, ударили в гонги и барабаны, откуда-то прибежали девушки и юноши в специальных костюмах, с накрашенными лицами. Снова начали бить в барабаны и гонги, зазвучала песня-марш. Затем вперед вышли юноши и девушка и начали скандировать лозунги, повернувшись лицами к большому бюсту-портрету. Они стоят навытяжку, устремив взоры в одну точку, выкрикивая проклятия и угрозы. Потом выбежали еще несколько юношей. Держа в руках карабины с примкнутыми штыками, они делают заученные резкие движения, направляя прицелы в сторону севера, и вновь повторяют проклятия и угрозы.

Для кого устроен этот «концерт»?

Оглядываю просторный зал. В зале мертвая тишина. Он почти пуст. В аэропорту из иностранцев только мы — два дипломатических работника болгарского посольства в Пекине. Значит… этот «концерт» устроен в нашу «честь»! А «концерт» продолжается. Все громче звучат проклятия и угрозы.

«Концерт»-агитка продолжался долго. Время стоянки, объявленное при посадке самолета, уже давно истекло. Но что такое расписание? Ведь всегда и во всем на первом месте должна быть «политика», не так ли? Наконец «концерт» закончился и мы снова поднялись в воздух. Самолет берет курс на север — к Харбину, конечному пункту нашего полета. Количество наших «попутчиков»-военных увеличилось на несколько человек. И опять все те же непрекращающиеся, резкие, вызывающие боль в ушах мелодии «революционных» песен, выкрики и угрозы…

Самолет приземлился в аэропорту города Харбина. Нас встречает представитель харбинского туристического бюро, которого зовут Лу. С этой минуты и до конца нашего пребывания здесь он будет неотлучно следовать за нами как тень. Солнце высоко светит в ясном синем апрельском небе. Тени, отбрасываемые деревьями, показывали, что наступил уже полдень. Поезд, который повезет нас до конечной цели нашего путешествия станции Маньчжурия, отходит из Харбина в 19.23… Значит, подумал я, в нашем распоряжении несколько часов, и если нам не удалось посмотреть Шэньян, возможно, увидим Харбин.

Но мы не смогли посмотреть и Харбин.

Раскрываю свою запись с описанием этого дня.

«17. IV.68 г.

…16.00 — непродолжительная прогулка по городу в автомобиле. Проезжаем по бульвару «Алеет Восток», затем по «Проспекту хунвэйбинов». Спускаемся на несколько минут на набережную реки Сунгари. С того места, где мы остановились, виден расположенный на середине реки маленький зеленый остров — «Солнечный остров». Возвращаемся в гостиницу. Автомобиль с трудом прокладывает себе путь. Улицы запружены толпами народа. Лу поясняет: «Митинг». Перед гостиницей — памятник хунвэйбину. Гостиница старая, построенная в старом русском стиле. На улице весна, греет солнце, на деревьях набухли почки. А в гостинице душно, окна все еще заклеены. И пусто-пусто. От этой пустоты становится тяжело. Тяжело жить в такой большой гостинице одному. На вопрос моего спутника Лу ответил: Партийные комитеты все еще не созданы.

Революция продолжается. Лу вскоре исчезает, а мы вдвоем остаемся в гостинице в ожидании часа отправления нашего поезда…»

Мне известно, что Харбин, так же как и Шэньян, является одним из крупных промышленных центров Китая. Это — город-герой, чье прошлое связано с освободительной борьбой китайского народа. Но осмотреть его нам не разрешили. Продолжалась «революция».

Наконец появился Лу, и через несколько минут мы уже были на харбинском вокзале. В густых клубах черного дыма, вырвавшегося из трубы старого паровоза, исчезли и вокзал, и Лу. Нам предстояло ехать ночь и день.

Нас поместили в общий вагон, да и едва ли на этом направлении курсируют спальные вагоны. В вагоне мы, два болгарина, и в одном из крайних купе солдат, которого разместили здесь, очевидно, с целью «обеспечения нашей безопасности». Уже стемнело. Широкую маньчжурскую степь окутал густой мрак. За окном не видно ни огонька, никаких признаков жизни. Уставшие от непрерывных криков, скандирований и угроз, от шума моторов самолета, от долгого одинокого ожидания в пустой гостинице, мы легли, но заснуть не удавалось.

А поезд мчится на север по бескрайним голым степям Маньчжурии…

…Несколько веков назад эти земли были заселены маньчжурскими племенами. В XVI веке они основали здесь государство, главой которого был некто Нурхаци. Маньчжурское государство, занимавшее вначале главным образом склоны горы Чанбайшань, вскоре начало расширять свои владения, завоевало Корею, а затем весь Китай, который находился под игом маньчжурской династии Цин с 1644 года по 1911 год.

Маньчжурская земля хранила в своих недрах огромные богатства — железо, золото, серебро, цветные металлы. Именно поэтому эта пустынная, степная земля так привлекала взоры империалистических государств. Наступил 1905 год, началась русско-японская война, пали Порт-Артур и Мукден, под Цусимой русские сами потопили свои корабли. Маньчжурия стала японской колонией. «Путь Японии к мировому господству проходит через Китай, а путь к Китаю лежит через Маньчжурию». Для осуществления этой самурайской доктрины в Маньчжурии прокладываются железные и шоссейные дороги, разрабатываются угольные и нефтяные месторождения, возводятся корпуса доменных печей Аньшаня, создается тяжелое машиностроение. Но пришло время, и японцев изгнали с маньчжурской земли. При отступлении они разрушили и уничтожили все, что построили и создали. То, что в суматохе отступления не успели сделать японцы, уничтожили и разрушили под натиском частей Народно-освободительной армии чанкайшисты. Из хаоса и разрухи Маньчжурию поднимают китайский рабочий и его побратим — прибывший для оказания братской помощи советский специалист. И снова задымили высокие печи Аньшаня, начали работать судоверфи в Дальнем и машиностроительные заводы в Шэньяне (Мукден).

Внутренняя Монголия… Открываю папку с материалами и документами по истории этого края. Перелистываю. Да и чем еще можно заняться в поезде? Вагон пуст, только «охрану», неизвестно по каким причинам, удвоили: в конце вагона едут уже два солдата.

А из окна вагона видна лишь голая, серая, тоскливая и безлюдная степь. Иногда промелькнут красные крыши маленьких вокзалов и станций. Читаю первую попавшуюся в руки справку: «Внутренняя Монголия — район сухих, каменистых и песчаных степей. Монгольская часть населения занимается главным образом овцеводством…» Я перелистываю материалы о национально-освободительной борьбе монголов-скотоводов, которой руководила созданная в 1925 году Народно-революционная партия. Эта борьба являлась частью общей антиимпериалистической революционной борьбы китайского народа. Через 10 лет правительство Китайской Советской Республики возвестило о признании полной автономии Внутренней Монголии и праве ее народа на сформирование собственного правительства. Потом вспыхнула вторая мировая война. Советская Армия разгромила Квантунскую армию и освободила Северо-Восточный Китай. После окончания войны в монастыре Чычиньсумы был проведен съезд народных представителей районов Внутренней Монголии, на котором было образовано автономное правительство и принята программа, которая провозгласила проведение национальной политики в соответствии с принципами равноправия…

На территории Китайской Народной Республики проживает более 50 различных национальностей и национальных групп, которые составляют 6 процентов населения Китая, или 42 миллиона человек, и заселяют более половины территории страны. Есть народности, численность которых превышает 1 миллион человек, но есть и такие, которые насчитывают несколько сотен человек. К ним относятся орочи, бынлуни, хычжи, дулуни и многие другие. Все они отличаются самобытностью, у них свои нравы и обычаи, свой язык. Их история до провозглашения Китайской Народной Республики отмечена тяжелой многолетней борьбой против колонизаторов и ассимиляторских стремлений императорских династий.

В Синьцзяне борьба началась в середине прошлого века, когда восставший народ разгромил войска маньчжурских поработителей и покончил с господством цинских императоров. На территории Синьцзяна возникает несколько независимых государств, в том числе государство Якуб-бея. Силы слишком неравны, и цинские императоры кровью и мечом восстанавливают свое господство. Спустя век, когда на полях второй мировой войты стихли последние орудийные залпы, синьцзянцы вновь поднялись на вооруженную борьбу — на этот раз против чанкайшистских националистов. Их борьба завершилась победой. В Синьцзяне была провозглашена народно-демократическая власть, создана Народно-освободительная армия, и на политическом горизонте взошла звезда новой Восточно-Туркестанской Республики.

Рассматриваю демографическую карту «национальных меньшинств» Китая: на севере, северо-западе, в Западном и Юго-Западном Китае — повсюду мелькают разноцветные пятна, обозначающие место проживания национальностей и национальных групп. Самое большое пятно окрашивает весь запад и юго-запад — это Тибет. Читаю историческую справку: тибетцы — потомки цянов, а цяны — один из древнейших народов, о которых упоминается в летописях еще во втором тысячелетии до нашей эры. Но в состав Китая Тибет вошел позже, только в конце XVIII века, и с тех пор начинается борьба тибетцев, дунчан и народности «мяо» против цинских императоров. По стопам цинских императоров пошел и Чан Кай-ши. А «Чан Кай-ши, — как говорил в те годы Мао Цзэ-дун, — отрицал наличие в Китае многочисленных национальностей», относил все национальности, кроме ханьцев, к «родовым объединениям» и проводил по отношению к ним «реакционную политику».

Весь народ поднялся на борьбу против Чан Кай-ши и японских интервентов. По всей стране пели популярную тогда песню:

Эту песню пели и ханьцы, тибетцы, уйгуры, чжуаны, пели все, потому что хотели быть «свободными» и «счастливыми»…

Уже на заре свободы партия и народное правительство разрабатывают программу правильного решения национального вопроса. Эта программа разработана в духе заветов Сунь Ят-сена. В национальных районах проводится аграрная реформа, строятся промышленные предприятия, открываются школы, институты. С тех пор существует и Институт национальностей в Юньнане. В годы «большого тайфуна» об этом институте нигде не упоминалось ни слова, не знаю, существовал ли он в канун «тайфуна», но до провозглашения курса «трех красных знамен» и «большого скачка» этот своеобразный институт действовал и приносил свои плоды. Находился он в Юньнане, горной провинции Южного Китая.

Как Китай был веками изолирован от внешнего мира, так и провинция Юньнань была изолирована от Китая.

В институте учились представители 38 национальностей. Рядом с юношами можно было увидеть и старцев. Здесь, в этом учебном заведении, существовало специальное отделение для «обучения и перевоспитания» «вождей» отдельных национальностей. Насколько своеобразен был институт, настолько своеобразны были и критерии отбора слушателей, распределения их по группам и факультетам. Критерием, в сущности, была степень общественного развития той или иной национальности. В первой группе учились те, кто представлял национальности, «уже вступившие» в стадию развития феодализма. Во вторую группу зачислялись представители национальностей, которые еще «не вступили» в эту стадию, и задача состояла в том, чтобы помочь им сразу «вступить» в социализм. В третью вошли представители национальностей «мяо» и «чжуни». Они жили среди китайцев, с ними необходимо было провести лишь разъяснительную работу. И во всех этих группах следовало «разрушить» психологические барьеры в сознании национальностей и национальных групп, вернуть «доверие» к китайцам, подорванное в результате векового феодального гнета.

В институте изучали китайский язык и историю революционного движения. Чтобы каждый обучающийся мог совершать свои религиозные обряды, имелись буддийский, магометанский и католический храмы. Так было в первые годы народной власти, и все это соответствовало положениям первой конституции Китайской Народной Республики, где было записано: «Все национальности равноправны. Запрещаются дискриминация и гнет в отношении любой национальности». В Уставе Коммунистической партии Китая, принятом на VIII съезде, указывается: «Коммунистическая партия Китая должна прилагать особые усилия для улучшения положения национальных меньшинств, содействовать самоуправлению среди них, усиленно готовить кадры из их представителей, содействовать развитию их экономики и культуры, осуществлять полное равноправие всех национальностей…»

И еще: «…особое внимание надо уделять предупреждению и преодолению великоханьского шовинизма среди членов партии и работников государственных учреждений ханьской национальности…»

Но странно: ни во «временной», принятой еще в первые дни свободы, ни в «постоянной», первой конституции Китайской Народной Республики, принятой через пять лет, не говорится ни слова об основном праве — праве на самоопределение. Вместо права на самоопределение введено более ограниченное «право на районную автономию».

— Хорошо, пусть будет только «право на автономию», — говорил, размахивая руками, словно кому-то угрожая, недавно прибывший в Китай корреспондент. — Но в Китае только 5 автономных районов, и даже сами китайцы признают, что в стране имеется очень много национальностей, насчитывающих свыше миллиона человек. Он начал громко перечислять их: — Чжуаны, буи, корейцы, маньчжуры, хуэй, национальность «и», ицзу, мяо… Ицзу — три миллиона триста тысяч… мяо — два с половиной миллиона… маньчжуры — два миллиона четыреста тысяч… корейцы… чжуаны… Так где же их «районная национальная автономия»? Где?..

Десять лет назад в Синьцзяне было выдвинуто предложение разрешить национальный вопрос в Китае по примеру Советского Союза, ибо опыт Советского Союза в этом вопросе уже выдержал испытание временем. Выражалось пожелание переименовать Синьцзян в Уйгурстан. Но Мао Цзэ-дун расценил это предложение как вызов, «правый уклон», «пантюркизм», «буржуазный национализм». И «буржуазные националисты» были сняты со всех постов. Председатель синьцзянского Союза писателей Зия Самеди и поэт Ибрагим Турды отправлены в лагерь для «трудового перевоспитания», писатель-казах Кажыкумар Шабданов покончил жизнь самоубийством…

Приблизительно в это же время или несколько раньше, в 1956 году, сообщалось о вооруженных столкновениях в Юньнане, Сычуане, Цинхае. Через два года вспыхнуло восстание «национального меньшинства» ли на острове Хайнань. Восстание было подавлено, восставшие и их семьи выселены с крайнего юга — острова Хайнань на крайний север — в провинцию Хэйлунцзян. Через год в неспокойном Тибете начнется новое, еще более крупное восстание, в котором примут участие не только «ламы и ламское духовенство», не только местные феодалы, но и простой тибетский народ.

А поезд пересекает степи, уже опаленные и черные, несмотря на раннюю весну. С яростью степных ветров «тайфун» ворвался во Внутреннюю Монголию. И первый удар был нанесен по председателю Комитета народных представителей и первому секретарю Комитета КПК автономного района Внутренней Монголии, кандидату в члены Политбюро ЦК КПК Уланьфу. Я не знаю точно, как здесь развивались события в первые месяцы после начала «тайфуна», но, когда я прибыл в Пекин, имя Уланьфу, так же как и Ван Энь-мао, было на устах почти у всех. И какие только обвинения не сыпались на его поседевшую голову! В Китай я прибыл в сентябре 1967 года, а в октябре на улицах Пекина появилась газета «Нэймэнгу бао», распространяемая, как указывалось в примечании, «пунктом критики антипартийной клики Уланьфу при Главном штабе по связям революционных бунтарей города Хух-Хото» (Хух-Хото — столица Внутренней Монголии. — Прим. автора). В газете был опубликован обширный «обвинительный» материал против Уланьфу. Это, в сущности, была подборка цитат из речей и высказываний Уланьфу, произнесенных им в разное время и по разным поводам. Они приводились как доказательства его «преступлений», а суть их раскрывали заголовки и подзаголовки: «Долой Уланьфу!», «До конца раскритикуем Уланьфу!», «Злостные преступления Уланьфу, который выступает против идей Мао Цзэдуна и осуществляет национальный раскол». В подзаголовках, в частности, указывалось: «Открыто выступал против указания о том, что национальная борьба является в конце концов вопросом классовой борьбы», «был против выдвижения на первое место идей Мао Цзэ-дуна, нападал на движение за массовое изучение произведений председателя Мао…» Своеобразным обобщением всех «преступлений» и «обвинений» явилось предисловие: «Отношение к председателю Мао и его идеям — это водораздел между революционным и контрреволюционным, между марксизмом-ленинизмом и ревизионизмом. В процессе потрясшей мир великой пролетарской культурной революции Уланьфу был разоблачен… Это великая победа великой пролетарской культурной революции, великая победа идей Мао Цзэ-дуна».

Затем перечисляются его «преступления»: «…пробравшийся к власти в партии и идущий по капиталистическому пути»; представитель «феодалов», «аристократов», «помещиков», «буржуазии» внутри партии, «выступающий против идей Мао Цзэ-дуна контрреволюционный, ревизионистский элемент…», высказывался за «изучение монгольского языка», «тридцать лет боролся против великоханьского шовинизма и готов бороться против него еще двадцать лет…».

Комитет народных представителей и комитет партии были реорганизованы, разгромлены, вместо них создан ревком. В конце 1967 года из семидесяти членов ревкома лишь четыре были монголами, остальные — китайцы. Председателем ревкома был также китаец — генерал Тань Хай-цин. Спустя два года после начала «тайфуна» в «красных степях», видимо, наступило спокойствие. Но вот мне попалась в руки другая газета, официальный партийный орган «Нэймэнгу бао», от января 1968 года, в которой сообщалось: «Во Внутренней Монголии есть лица, которые умышленно привлекают внимание к национальному вопросу и используют политическую борьбу на современном этапе для углубления конфликта между национальностями». В этой же газете, только двумя неделями позже, указывалось: «…враги есть повсюду: в политической области, в сфере экономики, культуры и образования».

…А паровоз уже выбрасывает последние клубы густого дыма, который окутывает приземистые постройки старинного маньчжурского вокзала. Наконец мы прибыли на станцию Маньчжурия, последний населенный пункт на китайской земле и конечный пункт нашего путешествия. В нескольких метрах отсюда проходит китайско-советская граница, за которой раскинулись широкие забайкальские степи.

Здесь, на границе, на маленькой станции нас встречают представители Комитета экономического сотрудничества, который отвечает за транспортировку через китайскую территорию грузов, направляемых для сражающегося Вьетнама. Знакомимся с представителями Фан и Цай — так назвали они себя. Товарищ Фан, низкий, плотный, средних лет китаец, немного косит и, неизвестно почему, все время сердится, выражает недовольство, улыбается мало, но когда улыбается или разговаривает, видны металлические зубы. Подъехали к гостинице, товарищ Фан предупредил:

«У нас происходит острая и сложная классовая борьба… Совершается культурная революция… Заботясь о вашей безопасности, мы предупреждаем вас о том, что вы не должны покидать гостиницу».

Впрочем, товарищ Фан отлично знал, что все это нам хорошо известно. Ведь не впервые прибывали наши грузы для Вьетнама и не в первый раз приезжали сюда представители посольства. Иногда они находились здесь несколько дней, а когда запаздывали поезда, значительно дольше. И тогда приходилось неделями жить отшельниками в этой глухой пограничной гостинице.

Давно уже наступили сумерки, товарищи Фан и Цай ушли.

Теперь мы можем рассмотреть нашу обитель. Ведь здесь нам предстоит жить. Гостиница располагалась в маленьком двухэтажном здании, наша комнатка находилась на втором этаже. Она очень мала, но из нее открывается хороший вид на двор, улицу, погрузившийся в ночной мрак и тишину городок. В гостинице мертвая тишина. Как оказалось, ее единственными постояльцами были сейчас мы — два болгарина. Пока мы обсуждали, что три зеленых портрета, висевших на стенах, слишком велики для такой маленькой комнаты, в дверях появился старый китаец с веселой улыбкой, в белой рубашке и белом поварском колпаке на лысой голове:

— Извините, пожалуйста.

На ломаном русском языке старик попытался выяснить, будем ли мы ужинать и что нам приготовить.

Это был повар из гостиничной столовой.

А столовая — сравнительно большой зал для такой маленькой гостиницы — была увешана портретами Мао Цзэ-дуна. От нечего делать мой товарищ сосчитал, сколько их тут. Оказалось, тринадцать… В небольшой комнатке рядом со столовой — еще пять. На стенах красные иероглифы, значение которых мы уже хорошо знали: «советский ревизионизм» и «советский социал-империализм».

Старик повар поставил на стол заказанные блюда — неизбежное «лацзыжоу» — свинина с перцем, «каолицзи» — куриные отбивные по-китайски и зажаренный рис — «мифан». Блюда дымились, издавая аппетитный запах. С приветливой улыбкой старик повар произнес:

— Прошу вас, пожалуйста. Приятного аппетита.

Увидев улыбку на лице старого китайца, услышав обращение «прошу вас, пожалуйста», мы подумали: нет, не совсем отравлена душа китайского народа. Пусть бушует «большой тайфун», пусть подняты с угрозой кулаки, пусть агитгруппы направляют «на север» прицелы карабинов, пусть раздаются проклятия и заклинания. В Китае немало других людей, миллионы обыкновенных, простых людей. Железнодорожник, который во время нашего путешествия на юг в холодные зимние вечера тайком приносил дрова, чтобы затопить печку в нашем вагоне. Юноша и девушка, которые на склонах «Благоуханной горы», убедившись, что вокруг никого нет, приветливо помахали нам руками, а молодой человек в знак приветствия тихо запел мелодию «Подмосковных вечеров». Бесчисленны знаки солидарности, признательности и любви к Советскому Союзу, к социалистическим странам. Бесчисленны и способы их проявления. А когда не было возможности проявить свои чувства, люди молчали. Потому что нет ничего сильнее молчаливой любви и ничего страшнее молчаливой ненависти.

Утром товарищ Фан и товарищ Цай проводили нас на станцию, на нашу «рабочую площадку». Сюда, на эту пограничную станцию, стекаются большие тяжелогруженые составы из всех социалистических стран. Но грузы для Вьетнама идут не только через эту станцию. Океанские пароходы социалистических стран доставляют их в порт Хайфон. Я мысленно переношусь сейчас в Хайфон, где оказался через несколько месяцев после возвращения со станции Маньчжурия. У входа в порт стоят на рейде десятки кораблей с дымящими трубами в ожидании свободных причалов для разгрузки. А на причалах кипит работа, и все тревожно посматривают на небо, несущее смерть и разрушения. Я подумал: помощь, поступающая из социалистических стран, выносливость, мужество и героизм самого вьетнамского народа — все это непременно обеспечит победу сражающемуся Вьетнаму. Потому что в ее основе лежит социалистическая солидарность.

Но вернемся на «рабочую площадку». Прибыл отряд китайских солдат для разгрузки техники. Но сначала он должен совершить «обряд»: утреннее «богослужение» перед портретом, чтение цитат из «красной книжки»… Только после этого солдаты приступают к работе. Пусть этому тяжелому товарному составу, следующему от Берлина или Софии через Москву, дается «зеленая улица» вплоть до самого Забайкальска, пусть в окопах вьетнамские бойцы ждут необходимые им технику и боеприпасы — «обряд» должен быть соблюден.

Мы словно забыли, что находимся «на севере», на китайско-советской границе, в разгар «большого тайфуна». Напрягаю память, стараясь вспомнить, кому из нас пришла в голову эта идея, мне или моему спутнику. Видимо, обоим, потому что мы мечтали побывать «на той стороне» границы, вырваться хотя бы на час или два из этой духоты, вдохнуть свежего воздуха… Здесь, на станции Маньчжурия, мы жили уже четвертый день, четыре дня и четыре ночи находились в заключении в маленькой пустой гостинице, и единственным развлечением для нас был выход на «рабочую площадку». Только один раз нас сводили в центральный «универсальный» магазин. Но что можно увидеть в маленьком магазине небольшого провинциального городка, в котором бушевал «тайфун» и после которого остались только полупустые стенды и… полные прилавки бюстов и зеленых портретов.

А в нескольких километрах отсюда находился Забайкальск, советская пограничная станция. В Забайкальске мне не приходилось бывать, но немного дальше, на озере Байкал, я провел несколько суток, незабываемыми сибирскими ночами плавал по нему с байкальскими рыбаками и вместе с ними пел «Славное море, священный Байкал…».

Недолго думая, мы спросили советского представителя на станции Маньчжурия, нельзя ли нам вместе с ним, на его машине, переехать на советскую землю и побыть там несколько часов. Советский представитель находился здесь по взаимной договоренности с китайской стороной в связи с транспортировкой грузов для Вьетнама.

— А почему нельзя?

Сейчас не могу вспомнить, как звали этого высокого, веселого молодого человека со спадавшей на лоб русой прядью волос. Может быть, Андрей, Андрюша, а может быть, Иван, Ванюша. Пусть будет Ванюша Ты везде такой, мой брат. Таким я видел тебя за Полярным кругом, в молодом полярном городе Игарка, когда снаружи бушевали снежные метели, а ты, сняв с себя шубу, набросил ее на плечи «новичка», не привыкшего к морозам, показывал мне ледяные подземелья Игарской научно-исследовательской станции по изучению проблем, связанных с вечной мерзлотой, и вдохновенно объяснял, как вы согреете и оживите эту промерзшую землю. Таким я видел тебя и на самом полюсе, на дрейфующей станции «Северный полюс-7», когда ты угощал меня густым ароматным чаем и увлеченно, как поэт, хотя по профессии был метеорологом, рассказывал мне о том, как вы ликвидируете «белые пятна» на карте Северного Ледовитого океана. А в это время под нами трещали льды. Таким я видел тебя и в Голодной степи, когда ты разрезал для меня охлажденный в чистой воде оросительного канала большой красный арбуз, выращенный на этой земле, которая всего лишь несколько лет назад представляла собой мертвую песчаную пустыню.

— Почему же нет? Давайте, — повторил снова Ванюша. — Сходим в кино, погуляем, побродим.

— Давай? — обращаюсь я к своему спутнику…

Паспорта у нас в карманах, визы не нужны, у товарища Фана нет оснований нас задерживать. И «газик» Ванюши запрыгал по неровной, размытой частыми дождями дороге. Хозяева «газика» хорошо знали эти дороги, потому что по нескольку раз в день пересекали границу. «Граница» тоже хорошо знала их и с этой и с той стороны. Но сейчас на китайской стороне «газик» останавливают: в нем едут какие-то необычные, незнакомые пассажиры. Китайские пограничники долго проверяют наши документы, они в порядке, и нас пропускают.

Неприятности начались для нас позднее, через четыре-пять часов, когда мы возвращались обратно. Была уже глубокая ночь. На китайском пограничном посту горит лишь один огонек, недалеко от поста едва различаются более темные контуры наблюдательной вышки. Из пограничной будки выходит кроме двух пограничников, которые несколько часов назад проверяли наши документы, большая группа военных и гражданских лиц. «Газик» затерялся в этой толпе. Откуда они взялись? Зачем? Потом начинается «перекрестный» допрос. Где мы были? Почему там были? Затем долго просматривают наши документы — паспорта и желтые медицинские книжки — и исчезают с ними в помещении пограничного поста. Но уходят только несколько человек, остальные продолжают стоять около нас. Ждем несколько минут, полчаса, час… Почему такая задержка? Ведь несколько часов назад эти документы проверялись и были в порядке?

Наконец один из военных в сопровождении гражданского возвращается и гневно, ядовито, на едва понятном русском языке объясняет, что в наших медицинских книжках что-то не в порядке. Что именно? Мы так и не могли понять. Объясняю, что все необходимые уколы нам сделали и что срок их действия не истек. Военный начинает нервничать, повышать голос. Опять исчезает в помещении, до нас доносятся обрывки разговора по телефону. Снова тянутся минуты, часы. А мрак все сгущается, становится зловещим. Все более зловещей становится и эта нагоняющая страх тишина — не слышно ни шороха ветерка, ни полета хотя бы ночной птицы. А «газик» по-прежнему блокирован настороженными молодыми людьми. Я вспоминаю, что накануне моего отъезда сюда, на границу, один азиатский посол сказал мне, что в последнее время состав пограничных частей в Китае полностью заменен хунвэйбинами, доказавшими в «огне революции» свою преданность «председателю».

Наконец нам объявляют, что мы допустили «серьезное нарушение» и что здесь нас пропустят, но сразу же отправят в какое-нибудь медицинское учреждение.

Глубокая ночь. «Газик» останавливается возле указанного медицинского учреждения, и у нас мелькает мысль, что, наверное, начнутся неприятные процедуры, будут делать уколы. Но не было ни процедур, ни уколов. Правда, человек, который нас здесь встретил, был в белом халате, но его «процедура» ничего общего не имела с медициной. Это была получасовая бредовая речь, направленная против «советского ревизионизма и советских ревизионистов»…

Вот в одну из таких же глубоких ночей вооруженный до зубов отряд китайских солдат нарушил китайско-советскую границу на Дальнем Востоке, на реке Уссури, на острове Даманском. И ранним морозным утром кровь советских солдат и офицеров обагрила чистые снега. Повод не скрывали: «остров Даманский — китайская земля».

«Китайская земля?»

Но подождите… подождите… Ведь советско-китайская граница на Дальнем Востоке установлена не сегодня и не вчера, а столетия назад, установлена и скреплена международными договорами…

Еще в середине прошлого века Китай и Россия составили географическую карту. Она подписана, отпечатана и заверена государственными печатями двух великих держав, которые и сегодня хранят ее в своих государственных архивах как важный государственный документ. И на этом документе черным по белому написано, что советско-китайская граница в районе острова Даманский проходит по китайскому берегу реки Уссури.

Вопрос о китайских территориальных претензиях к Советскому Союзу возник не так давно. За шесть лет до начала «большого тайфуна» премьер Чжоу Энь-лай был в Непале, и на организованной в столице Катманду пресс-конференции корреспондент «Америкен бродкастинг корпорейшн» задал вопрос:

— В последнее время появились сообщения, что некоторые участки советско-китайской границы не определены. Соответствует ли это действительности?

Чжоу Энь-лай ответил:

— На карте существуют некоторые незначительные различия. Но пусть из-за этого у вас не болит голова…

«Незначительные различия…»

До той поры, до 1960 года, пограничные вопросы действительно не поднимались и в этих вопросах между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой не существовало разногласий. Уже после Великого Октября декретом за подписью Ленина были аннулированы все неравноправные и тайные договоры. Союзный советско-китайский договор предусматривал обязательство взаимного уважения государственного суверенитета и территориальной целостности.

В связи с уссурийскими событиями в разговорах дипломатов, наблюдателей и корреспондентов в Пекине вспоминались известные и неизвестные факты о том, что территориальные претензии и стремление к ревизии существующей границы появились еще задолго до Уссури и «тайфуна».

Интересно, что из беседы с одним североафриканским дипломатом я впервые услышал намек на то, что позднее обсуждали в мировой печати: еще в 50-х годах Мао Цзэ-дун и другие китайские руководители предложили «статус-кво» на советско-китайской границе и ликвидацию Монгольской Народной Республики.

Эта идея, как мне стало известно об этом позднее от монгольского дипломата, не нова. Еще за тринадцать лет до образования Китайской Народной Республики Мао Цзэ-дун в разговоре с Эдгаром Сноу заявил: «После нашей победы Монголия автоматически станет частью Китая». И кто знает, может быть, еще тогда профессор Лю Пын-хуа составил план «Краткой истории современного Китая», которая после уссурийских событий и в связи с ними вызвала столько дискуссии и разговоров в дипломатическом корпусе. Второе, «дополненное и исправленное», издание «Краткой истории…» появилось в Пекине в 1954 году, а за границей — восемь лет спустя. История ее «появления» за границей довольно любопытна. Внимание индийского студента, обучавшегося в Пекине, привлекла странная карта на 253-й странице этой книги. Студент рассказал о ней непальскому коллеге, а тот информировал премьер-министра Непала, прибывшего с официальным визитом в Пекин.

Что же привлекло внимание студентов? На карте была надпись: «Эпоха стародемократической революции (1840–1919). Территории, отторгнутые от Китая империализмом». И далее следует перечень следующих территорий: «Большой северо-западный район, переданный царской России по Чугучакскому договору 1864 года»; Памир, Непал, Сикким, Бутан, Ассам, Бирма, Андаманские острова, Малайя, Сиам, Аннам, Тайвань, Пескадорские острова, архипелаг Сулу, острова Рюкю, Корея; «Большой северо-восточный район, присоединенный к царской России по Айгунскому договору 1858 года»; «Большой северо-восточный район, присоединенный к царской России по Пекинскому договору 1860 года», Сахалин. Появление «Краткой истории…» и «странной карты» не было случайным, так как несколько лет спустя, вопреки «успокоительному» заявлению Чжоу Энь-лая в Катманду, китайская пропаганда начала превозносить до небес китайских императоров и завоевателей, подчеркивать «прогрессивную роль» Чингисхана и «исторических завоеваний» императора Канси маньчжурской династии Цин. Утверждалось, что «наши границы простирались от Тихого океана — на востоке и от островов Южного моря — на юге до Гималаев — на западе и Сибири — на севере». Да и сам Мао Цзэ-дун в беседе с группой японских социалистов заявил, что «около ста лет назад район к востоку от Байкала стал территорией России, и с тех пор Владивосток, Хабаровск, Камчатка и другие пункты являются территорией Советского Союза…»

«Владивосток, Хабаровск, Камчатка…»

Мао Цзэ-дун заявил это в 1964 году, а за сорок два года до него Владимир Ильич Ленин говорил: «Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский». И вот теперь в Китае стали раздаваться угрозы, что «мы еще не предъявили счет», что нужно «подумать о других путях решения территориального вопроса», восстановления «исторических прав». Слушаешь эти угрозы и вспоминаешь, что где-то это уже слышал, встречал. Ну конечно! Это уже знакомые концепции Чан Кай-ши из его книги «Судьба Китая». И не только его. Много лет спустя другой Чан — Го Чан-ду в другой книге будет призывать с Тайваня: «Пусть патриоты не пожалеют усилий, чтобы поддержать проводимую правительством политику против коммунизма, против России, в защиту нашей священной земли, чтобы возвратить потерянные нами леса и реки». И специалист по китайскому вопросу профессор Гарвардского университета Бенджамен Шварц, внимательно слушавший эти угрозы, раздававшиеся с обеих сторон Тайваньского пролива, сопоставил их и весной 1966 года заявил в сенатской комиссии по иностранным делам конгресса США: «В своих концепциях о Великом Китае позиции пекинских руководителей очень мало отличаются от позиции националистического правительства». Угрозы переходят в нарушения границы. Только за 1963 год советские пограничники зарегистрировали более четырех тысяч нарушений, в которых принимало участие более 100 тысяч китайцев — гражданских и военных.

Это было в 1963 году, а три года спустя начнется «большой тайфун», который вызовет усиление антисоветизма, что повлечет за собой новые пограничные нарушения, они выльются в пограничные провокации, а затем в кровавые пограничные инциденты.

И снова возникает вопрос: кому нужны эти пограничные нарушения, провокации, инциденты? Не тем ли, кто хочет разжечь националистические страсти и с их помощью добиваться «единства» и «сплоченности»? Не тем ли, кто хочет оправдать в глазах китайского народа свой антисоветизм и ищет пути для сближения с капиталистическим миром с помощью антисоветизма? Но еще перед пограничными нарушениями и инцидентами в разгар «большого тайфуна» как призыв и предупреждение прозвучал решительный голос Москвы: Как подтверждает история, разнузданный антисоветизм и разжигание вражды и ненависти к СССР никогда и никому не приносили ничего, кроме бесчестия и позора. Несомненно, так будет и на этот раз.

Просыпаемся поздно. Тяжелая ночь была полна кошмарных снов. Каким будет наступающий день? А день выдался ясный, на северной стороне студеного неба сияло солнце… На «рабочей площадке» на многочисленных железнодорожных путях стояли тяжелые товарные эшелоны для Вьетнама, прибывшие этой ночью из Забайкальска. Под зелеными брезентовыми полотнищами вырисовывались корпуса зеленых советских ракет. Ракеты готовы к бою.