Тайфун. Записки из Китая

V. «Огонь по штабам»

В марте 1966 года Мао Цзэ-дун заявил: «В Пекинском городском комитете партии, в отделе пропаганды ЦК работают плохие люди. Отдел пропаганды нужно распустить, группу пяти нужно распустить». И «Сообщение от 16 мая» сразу же объявляет о роспуске «группы пяти» и создании «Группы по делам культурной революции при ЦК» в новом составе.

И начинается широкая, злобная кампания против Пекинского городского комитета КПК и его первого секретаря Пэн Чжэня; под массированным огнем оказался и отдел пропаганды ЦК. Началась «буря». «Культурная революция» вступила в новый, открытый этап. Не пройдет и месяца, как прогремит первый гром — сообщение ЦК от 3 июня об освобождении Пэн Чжэня от должности первого секретаря Пекинского городского комитета партии. И раскаты первого грома сольются с гулом первой демонстрации «культурной революции». Пэн Чжэнь освобожден, на его место назначен первый секретарь Северного бюра ЦК КПК Ли Сюэ-фын, вторым секретарем утвержден У Дэ, работавший до этого первым секретарем партийного комитета провинции Цзилинь. Пройдет немного времени, и Ли Сюэ-фын также окажется «неблагонадежным», будет подвергнут критике, снят со своего поста и исчезнет. Но пока с политического небосклона исчез Пэн Чжэнь. Упоминание о нем появилось ровно через год, когда я прибыл в Пекин. Он упоминался в партийной прессе, но уже не в качестве партийного работника.

Случилось так, что первой китайской газетой, которую мне показали, когда я прибыл в Пекин, была «Жэньминь жибао». В ней были опубликованы «обвинительные материалы» против Пэн Чжэня. Потом в хунвэйбиновской газете я видел его фотографию, вид у него был изможденный, его, видимо, избивали, на груди висела дощечка с надписью: «контрреволюционер, ревизионист»; хунвэйбины водили его по митингам для очередной самокритики. Позже я видел дацзыбао-протокол о «встрече с Пэн Чжэнем и его допросе», выпущенную первым корпусом хунвэйбинов при Пекинском университете. «Почему ты выступил против идей председателя и составил проект собственной политической программы в форме доклада? В этом докладе ты выступил против председателя. Почему ты проводил буржуазную идеологическую линию и выступил против Мао?..» Потом — я уже не помню, то ли в хунвэйбиновской газете, то ли в дацзыбао (в своем блокноте я забыл отметить это), — появилась и его «самокритика». Итак, сообщение о «реорганизации» Пекинского комитета партии было опубликовано 3 июня. Весь день и всю ночь на пекинских улицах раздавались крики хунвэйбинов, с этого времени с короткими перерывами демонстрации будут продолжаться дни и ночи, недели и месяцы. На следующий день вышедшая с опозданием «Жэньминь жибао» возвестила в передовой статье «Великая победа идей Мао», что в ходе развернувшейся «культурной революции» разгромлена «антипартийная контрреволюционная группа, нашедшая убежище в Пекинском комитете КПК, выступившая против председателя Мао Цзэ-дуна и партии», превратившая «партийные и государственные органы в органы диктатуры буржуазии».

Теперь настала очередь «дворца короля демонов» — отдела пропаганды ЦК. Так назвал его еще в конце марта Мао Цзэ-дун. Он заявил: «Отдел пропаганды ЦК — это дворец короля демонов. Нужно свергнуть короля демонов и освободить маленьких дьяволов. Я всегда считал, что, если центральные органы поступают плохо, нужно призвать провинцию к бунту и атаковать центр. Еще в сентябре прошлого года я спросил нескольких товарищей из провинции: что делать, если центр окажется ревизионистским? Это вполне реальная возможность, и это большая опасность. В процессе проводимой сейчас «культурной революции» нужно защищать левых».

И вот наступил его черед. Сейчас по нему открыт «огонь». Против отдела пропаганды выдвигаются тяжелые обвинения, и самое серьезное из них — проведение им «черной, ревизионистской линии» в области литературы и искусства. И начался массированный обстрел, начались чистки — одна, другая, третья. Менее чем за тринадцать месяцев руководство отдела заменялось три раза. Первым снят заведующий отделом пропаганды Лу Дин-и, кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК, министр культуры, известный писатель, и его заместители. В чем же они обвиняются?

«25. IX.67 г.

Прошло три недели со дня моего прибытия в Пекин. Сегодня «Жэньминь жибао» опубликовала статью «Критика реакционной программы Лу Дин-и». Он обвиняется в том, что проводил «реакционную программу» в области литературы и искусства. Лихорадочно осуществлял «буржуазную либерализацию» в области идеологии и литературы, а в 1956 году написал «черный доклад» под названием «Пусть расцветают сто цветов, пусть соревнуются сто школ». В этом докладе он изложил свою «реакционную буржуазную программу». Из «революционного» лозунга Мао Цзэ-дуна «Пусть расцветают сто цветов» он выхолостил «его революционную сущность» и открыл путь «реставрации капитализма». Он допускал существование «различных форм искусства», «различных идейных школ», а это означало «оттепель», размораживание, о которых «трубили» «современные советские ревизионисты». Он подчеркивал, что маоцзэдуновская линия в литературе и искусстве напоминает храм, в котором поклоняются лишь одному Конфуцию, ратовал за «свободное издание книг», сдержанно относился к «блестящим» произведениям Мао, выступал против их изучения и пр.».

Еще задолго до нападок на Лу Дин-и начал подвергаться «обстрелу» его первый заместитель по отделу пропаганды ЦК, кандидат в члены ЦК, заместитель председателя Всекитайской ассоциации писателей Чжоу Ян.

Чжоу Ян считался ортодоксальным проводником линии Мао на культурном фронте. В докладе на совещании молодых писателей, состоявшемся в конце 1965 года, он особо подчеркивал положение «Яньаньских тезисов» Мао Цзэ-дуна о том, что «буржуазия обладает еще определенным превосходством в области культуры», что «большинство партийной интеллигенции, связанной с литературой и искусством», сохранило буржуазное мировоззрение, что эти люди «легко поддавались влиянию буржуазной идеологии», попадали к ней «в плен», становились ее «агентами». Но сейчас он вдруг был объявлен главным проводником «реакционной черной линии», «главарем контрреволюционной группировки», действующей на фронте литературы и искусства, «волком в овечьей шкуре», «ядовитой змеей», а его группа — «опасной бомбой замедленного действия» в рядах партии и среди работников литературы и искусства.

Что это — очередное перевоплощение? И я перечитываю статью в «Хунци», озаглавленную «О контрреволюционном двурушнике Чжоу Яне», написанную снова Яо Вэнь-юанем, перечитываю и не могу понять: статья это или обвинительный акт?

Чжоу Ян обвинялся в «двуличии», в том, что он якобы был представителем буржуазии «внутри партии», осуществлял диктатуру буржуазии в отношении революционной литературы и искусства, был главным защитником «черной линии» в литературе и искусстве, выступал «против партии, против социализма и против идей Мао Цзэ-дуна…».

И Лу Дин-и, и Чжоу Ян, и другие заместители заведующего отделом пропаганды были сняты с занимаемых ими постов. Во «дворец драконов» вступил другой «король» — Тао Чжу, член Политбюро и Постоянного комитета Политбюро, первый секретарь Южного бюро ЦК.

Но и Тао не было суждено задержаться на этом посту надолго.

И хотя вначале он считался доверенным лицом Мао, «массированный» огонь направили и против него. Разница состояла лишь в том, что если критика против Лу Дин-и и Чжоу Яна имела некоторый литературный уклон, то Тао Чжу обвинялся в чисто политических «преступлениях». «Десять крупных преступлений Тао Чжу» — так озаглавлена статья хунвэйбиновской газеты «Цзинган-шань». Его называли «черным дьяволом», «исчадием ада», обвиняли в двуличии, в проведении «контрреволюционной» линии Лю Шао-ци и Дэн Сяо-пина, в злобных нападках на «самое красное солнце» — Мао Цзэ-дуна и его «идеи» (он говорил, что и «на солнце есть темные пятна»), в том, что по ряду вопросов он не советовался с «Группой по делам культурной революции при ЦК», жестоко нападал на «левую революционную группировку». Прицельный огонь против Тао снова открыл Яо Вэнь-юань своей статьей «О двух книгах Тао Чжу». Статья была широко распространена агентством Синьхуа. В ней Тао был квалифицирован как «главный представитель буржуазной реакционной линии» после «разоблачения» двух «крупнейших лиц», находившихся у власти в партии.

В начале 1967 года Тао Чжу был снят со своего поста.

Третьим «королем» во «дворце драконов» будет Вань Ли. Он станет «героем» и этих записок. Но об этом — позднее. А сейчас?

Пекинский городской комитет партии разгромлен, разгромлен и отдел пропаганды ЦК. Сейчас удар направлен на их органы массовой информации. Орган городского комитета партии газета «Бэйцзин жибао» объявлена «контрреволюционной»; выпуск ее запрещен. Запрещено издание и вечерней газеты «Бэйцзин ван бао», и журнала «Цяньсян», а вслед за ними печатных органов профсоюзов «Гунжэнь жибао» и ЦК комсомола «Джунго цинниян бао». Острой критике подвергнута газета «Жэньминь жибао», ее главный редактор и одновременно главный редактор агентства Синьхуа, председатель Союза китайских журналистов снят со своего поста. На его место назначен редактор армейской газеты «Цзефанцзюнь бао».

И с этого момента «Жэньминь жибао» прервет свое молчание. Надвигающийся «тайфун» заставит заговорить и многие газеты и журналы на местах, в провинциях и районах.

Уже нарушена академическая тишина в высших учебных заведениях, и прежде всего в Пекинском университете. Он расположен в северо-западной части столицы, его многочисленные учебные здания и общежития спрятались за высокими каменными стенами. Затишье кончилось, возможно, еще в то ясное весеннее утро 25 мая, когда молодая ассистентка философского факультета Не Юань-цзы вместе со своими шестью коллегами вывесила первую дацзыбао — «Наш партком и администрация черны с головы до ног». Стрелы первой дацзыбао были направлены против партийного и административного руководства университета и отдела высших учебных заведений при Пекинском городском комитете партии. Пройдет несколько дней, и текст первой дацзыбао передадут по радио, опубликуют в печати, она станет и первым призывом к «бунту», к развертыванию хунвэйбиновского движения. Сам Мао Цзэ-дун заявит: «Революционная дацзыбао Не Юань-цзы от 25 мая — это манифест Пекинской коммуны XX века. Ее значение превосходит значение Парижской коммуны. Мы не смогли бы написать такую дацзыбао». Пройдет еще несколько месяцев, и никому не известная Не Юань-цзы станет заместителем председателя Пекинского ревкома, а IX съезд КПК изберет ее кандидатом в члены ЦК.

Первый призыв услышан. И не только в Пекине. Очевидец из Сиани рассказывает: «5 мая «Жэньминь жибао» открыла «огонь». С этого дня студенты нашего института иностранных языков начали все больше и больше вовлекаться в культурную революцию. А 2 июня, когда стало известно о первой дацзыбао, выпущенной в Пекинском университете, студенты сразу же обрушились с критикой на руководство и преподавателей». «Преподаватели и студенты университета в Нанкине, — писала в эти дни «Джунго цинниян бао», — откликнулись на призыв центра и председателя Мао и окунулись в большую культурную революцию».

Но это было в Сиани, в Нанкине, в провинции, а в Пекине «критика» уже приняла иные формы, переросла в «обвинения», обвинения — в физическую расправу. Прежде всего нападкам подверглось университетское руководство: Лу Пин, ректор Пекинского университета, и первый секретарь его партийного комитета, проректор Хуан И-чжан, заместитель секретаря партийного комитета Фэн Дын. Да можно ли перечислить всех! Хунвэйбины составили обвинительные акты-списки против пятидесяти восьми профессоров, доцентов, научных работников университета, и пятьдесят из них были арестованы.

В чем их обвиняли?

На этот вопрос ответит премьер Чжоу Энь-лай, ответит через несколько недель: «Когда ревизионист и контрреволюционный элемент Лю Шао-ци курировал вопросы образования, он позволил, чтобы молодежь изучала феодальную и буржуазную культуру. Это — мирная эволюция». Обвинительные акты хунвэйбинов «против 58-ми» пестрят такими эпитетами и определениями, как «ревизионист и контрреволюционер», «возглавлял черную банду в университете», «толкнул студентов на путь ревизионизма», «мы поступили в университет, чтобы изучать идеи Мао Цзэ-дуна, а этот контрреволюционер заставил нас изучать науки и сдавать экзамены», «развивал антимаоистские взгляды в области истории», «предложил заасфальтировать аллеи во дворе университета по примеру Московского университета имени Ломоносова», «дружит с главарем черной банды Лу Пином». Это обвинения. А наказания?

Арестованные должны выступать на внутриуниверситетских митингах с самокритикой, «признаваться» в совершенных ими «преступлениях», раскаиваться, надевать «колпаки позора», навешивать на себя дощечки с надписью «враг», «ревизионист», «контрреволюционер».

В Академии наук КНР «тайфун» начнет свирепствовать намного позднее, но и здесь китайские ученые не избегут «обстрела». В начале апреля 1967 года на специально организованном в Пекине митинге научные работники будут обвинены в том, что «поощряли исследовательскую работу, направленную на реставрацию старого и восхваление чужеземного», вели чисто теоретическую научно-исследовательскую работу, оторванную от нужд страны, выступали за научные звания и титулы, ратовали за высокую зарплату и награды за особые заслуги. А хунвэйбиновская газета выдвинет такие обвинения против директора Института математики Хуа Ло-гэна: во время учебы в Кембриджском университете он находился под тлетворным воздействием империалистической системы образования и «упивался западной наукой»; отрицал ведущую роль учения Мао в науке; бешено атаковал «три красных знамени»; выступал против изучения идей Мао Цзэ-дуна и утверждал, что ученые должны заниматься научными исследованиями, а не изучением трудов Мао; как директор Института математики отказался «поставить политику на первое место», а как преподаватель Пекинского университета науки и техники пропагандировал «империалистическую линию» в области образования, насаждал среди студентов «высокомерие»; во время «культурной революции» атаковал Цзян Цин за «фанатизм» и «безумие»; распространял утверждение, что осуществление ядерных испытаний — это результат «упорной работы» ученых, и назвал «вульгарным» тезис, что это победа учения Мао Цзэ-дуна. В это же время в других хунвэйбиновских газетах появятся фотоснимки заместителей президента Академии наук КНР Бай Ли-шина и Ду Жун-шина. У каждого на груди дощечки с клеймом «ревизионист». А немного позднее, в июне, газета «Цзефанцзюнь бао» осудит «определенную часть ученых, которые не понимают энтузиазма масс в культурной революции, колеблются и хотят отложить испытания (ядерной бомбы), ссылаясь на трудности». В августе в Пекине состоится Конференция по вопросам критики и борьбы против ревизионизма, организованная Комиссией по оборонной технике и науке при ЦК КПК. Заместитель премьера и председатель Государственного комитета по науке и технике Не Жун-чжэнь будет отстранен, будут отстранены или арестованы и его заместители — Хан Гуан, Чжан Ю-сюань, У Хань, Чжан Цзин-фу и Юй Гуан-юань. А еще через несколько месяцев, в декабре, НОАК установит военный контроль над Академией наук КНР, и «Жэньминь жибао» сразу же сообщит, что сотрудники Академии наук КНР приступили к изучению произведений Мао «с помощью подразделений НОАК», а также к «самообразованию».

А события ускоряли свой бег.

В середине июня 1967 года было опубликовано постановление ЦК и Государственного совета о реформе в системе образования и приема студентов в высшие учебные заведения «с целью последовательного осуществления культурной революции». А через несколько дней «Жэньминь жибао» заявила, что группа буржуазных элементов, ополчившихся против партии и социализма, уже продолжительное время выступает против политики партии и председателя Мао в области образования. «Эти элементы превратили старую систему вступительных экзаменов в оружие классовой борьбы». Но это «постановление» не было вызвано к жизни потребностью в проведении «реформы». Обсуждение реформы длилось долго — месяцы, годы, почти все время, пока я находился в Китае. Цель его была другой, и о ней объявил сам Чжоу Энь-лай: «Мы можем сообщить вам, что еы, учащиеся, будете осуществлять революцию по крайней мере до летних каникул будущего года». Премьер раскрыл намерения: учащиеся и студенты будут объявлены «маленькими красными генералами», «маленькие красные генералы» станут «авангардом революции» и перед ними будет поставлена задача «штурмовать» партию.

А если кому-либо это все еще не вполне ясно, «Жэньминь жибао» разъяснит: «Широкие массы революционных учащихся будут руководить революцией. Это — очень хорошее дело. Они смело критикуют партийные комитеты, прибегая к помощи идей Мао Цзэдуна. Это именно тот способ, который поможет поправить руководство этих партийных комитетов».

А почему бы молодежь, этих «красных генеральчиков», не поставить над рабочим классом, над партией, поскольку «мы — поколение, которому принадлежит решающая роль в Китае и в мировой революции», — напишут Мао учащиеся и «революционные» учителя 4-й средней школы Пекина и продолжат: — «История пролетарской революции вывела нас на сцену мировой революции, председатель Мао — знаменосец революции во всем мире, китайский народ стал главной силой этой революции, а Китай — ее красным бастионом».

Парадоксы следуют один за другим. И один зловещее и трагичнее другого.

Как и следовало ожидать, «постановление» было встречено с восторгом. Ведь теперь не нужно посещать школы и университеты. Почти 1 миллион учащихся занимается в высших учебных заведениях, около 12 миллионов — в гимназиях, около 100 миллионов — в начальных школах. И эта огромная масса, уже достаточно заряженная ненавистью и злобой, пришла в движение; классные комнаты и аудитории стали для нее тесными, она заполняет города и улицы. И начинает большой поход против мировой культуры, против культурного наследия Китая; оскверняются древние храмы и памятники, вспыхивают костры на улицах Пекина.

Становилось все очевиднее: движение принимает угрожающие размеры и направление. И чтобы остановить это движение, а если это уже невозможно, то хотя бы направить его не против всей партии, а лишь против отдельных лиц, в начале июня руководство партии организовало другое движение — движение за посылку «рабочих групп» в учебные заведения. «Партийное руководство» в эти дни, названные хунвэйбиновской печатью «40 черными днями», — с момента разгрома Пекинского комитета партии до возвращения в Пекин Мао Цзэ-дуна в конце июля — осуществлялось заместителем председателя партии Лю Шао-ци и генеральным секретарем ЦК КПК Дэн Сяо-пином.

Создание «рабочих групп» — это попытка предотвратить замышлявшийся удар против партии, партийных комитетов и партийных кадров, поставить под контроль «большой тайфун».

И началась жаркая схватка — движение против движения.

Дневниковые записи хунвэйбинов, которые велись в те дни с протокольным педантизмом и позднее публиковались в хунвэйбиновской печати, дают некоторое представление о «хронологии» развития этой «схватки».

«Рабочие группы проводят ошибочную линию, сдерживая инициативу масс. Растет недовольство. Предпринимаются действия по изгнанию групп. Рабочие группы наносят удар революции. Запрещены неорганизованные действия. В высших учебных заведениях установлен белый террор, революция оказалась на перепутье». В университет прибыла Ван Гуан-мэй (супруга Лю Шао-ци. — Прим. авт.), она настаивала на прекращении борьбы. Заместитель председателя Государственного совета КНР Бо И-бо заявил: «Кто против рабочих групп, тот против воли партии». Секретарь Пекинского комитета партии Ли Сюэ-фын заявил, что «под предлогом борьбы против черной банды проводится антипартийная деятельность».

Как позднее станет известно из других источников, в высшие учебные заведения действительно были направлены Ван Гуан-мэй и Ли Сюэ-фын. Более того, там побывал и сам Лю Шао-ци. В строительном институте Лю обратился к членам партийной организации: «Они («революционеры») говорят, что вы защищаете императора. Какого императора вы защищаете? О какой защите императора может идти речь, если вы защищаете секретаря партийной организации или партийного комитета?» В тот же день в том же институте он предупреждает: «Не пытайтесь включить членов партии и союза (комсомола. — Прим. авт.) в черный список выступающих против партии».

Но было уже поздно.

18 июля Мао Цзэ-дун вернулся в Пекин. Несколько дней спустя он послал в Пекинский университет для контрдействий людей из своего окружения — Цзян Цин, Чэнь Бо-да, Кан Шэна. А еще через день по его приказанию «рабочие группы» были удалены из учебных заведений и распущены. В дневниковых записях будет отмечено: «События 18 июня в Пекинском университете признаны революционными. Мао издал приказ о роспуске «рабочих групп». В учебных заведениях поднимается революционная волна».

Одновременно с приказом о ликвидации «рабочих групп» было дано указание о создании в школах и учебных заведениях «массовых организаций», или временных подготовительных комитетов по выборам «комитетов культурной революции» в школах. Пройдет еще несколько дней, и Мао Цзэ-дун собственноручно напишет дацзыбао «Огонь по штабам».

В действительности же «огонь» был открыт уже давно. Сейчас эти действия получили лишь официальное одобрение. Причем «самого, самого, самого великого».

Все яснее вырисовывалось и направление: «Тот, кто посмеет выступить против председателя Мао и его идей, Центрального Комитета партии, диктатуры пролетариата и социализма, будет заклеймен всей партией и всем народом и осужден в зависимости от вины невзирая на то, кем он является, какой пост занимает и с какого времени состоит в рядах партии…»

Итак, борьба против всех, кто посмеет выступить против Мао Цзэ-дуна и его идей! Армейская газета «Цзефанцзюнь бао» заявила еще более категорично: «Как ты относишься к идеям Мао Цзэдуна? Ты отстаиваешь их или выступаешь против них, поддерживаешь их или борешься против них, относишься к ним с любовью или ненавидишь их — вот лакмусовая бумажка и водораздел между подлинной революцией и контрреволюцией, между марксизмом-ленинизмом и ревизионизмом».

Все яснее вырисовываются и контуры широкого, предварительно задуманного плана, разработанного до мельчайших подробностей. Плана, который получит название «культурной революции», но у которого весьма далекий прицел — захват политической власти.

В это же время, в июне 1966 года, было опубликовано письмо Линь Бяо участникам совещания работников промышленности и транспорта, в котором были обозначены идейные основы задуманного плана: «…Китай — великая страна пролетарской диктатуры. Китай нуждается в идее, в идее революционной и правильной. Именно такой идеей обладает Мао». В это же время опубликовано письмо Мао Цзэ-дуна и Линь Бяо, в котором изложены социально-экономические основы этого плана. Это письмо станет социально-экономической программой «культурной революции», «большого тайфуна». Армия должна превратиться в «великую школу», которая наряду с изучением военного дела, политики и культуры должна участвовать в промышленном и сельскохозяйственном производстве. Военизация должна распространиться на все сферы деятельности, на все слои китайского общества, она должна быть принята всем народом.

Этот план постепенно стал осуществляться под руководством оперативного центра — «Группы по делам культурной революции при ЦК КПК», а основной оперативной силой, призванной его осуществить, стали хунвэйбины. «Днем рождения» «оперативного центра» — «Группы по делам культурной революции при ЦК КПК», бесспорно, является апрельское заседание Секретариата ЦК, на котором был зачитан «смертный приговор» Пэн Чжэню, ликвидирована «группа пяти», отменено действие их «Конспекта». Однако во время моей работы в Пекине я так и не увидел документа (не видели его и мои коллеги дипломаты), который бы точно определял характер и сферу деятельности этого «оперативного центра», его функции и задачи. Но состав «группы по делам культурной революции» мы знали точно, и так же точно мы знали о ее почти неограниченной власти на первом этапе «тайфуна». Председателем группы был Чэнь Бо-да, первым его заместителем — Цзян Цин, советниками — Кан Шэн и Тао Чжу, заместителями председателя — первый секретарь Бюро ЦК КПК Средне-Южного Китая Ван Жэнь-чжун, заместитель начальника Главного политического управления НОАК Лю Чан-шэн, член Секретариата Бюро ЦК КПК Восточного Китая и секретарь Шанхайского комитета партии Чжан Чунь-цяо и все еще малоизвестные публицисты Яо Вэнь-юань, Гуан Фэн, Ци Бэнь-юй, Вань Ли и другие. Это был первоначальный состав. В разгар «тайфуна» этот состав постоянно менялся, часть подверглась критике, была объявлена «двуличными», проводниками «черной линии» Лю и Дэна, и они уходили, навсегда исчезали с политической арены. Остались лишь самые доверенные лица Мао Цзэ-дуна — Яо Вэнь-юань, Чжан Чунь-цяо и супруга Мао — Цзян Цин. Самые доверенные и самые активные. Я перелистываю свой блокнот, и мне попадаются наспех записанные слова, фразы, цитаты из их речей, выступлений на митингах, выдержки из их оценок иностранной прессы. О Цзян Цин здесь уже шла речь. Рассказывалось и о Яо Вэнь-юане, Ци Бэнь-юе и Вань Ли…

А Чэнь Бо-да?

Он на десять лет моложе Мао, ровесник Линь Бяо. В двадцатилетием возрасте вступил в ряды Коммунистической партии Китая. Сначала учился в высшем учебном заведении в Шанхае, затем в Москве в университете имени Сунь Ят-сена. Во время японской агрессии находился в Яньани, на революционной базе, в главной резиденции партии. Здесь он преподает в Центральной партийной школе, пишет статьи, становится политическим секретарем Мао Цзэдуна и одним из его доверенных лиц, растет за его спиной. Так продолжается вплоть до «большого тайфуна», вихри которого смели и его. В Яньани его избирают кандидатом в члены ЦК КПК, а через год — членом ЦК; десять лет спустя, на VIII съезде партии, его избирают кандидатом в члены Политбюро, а во время «культурной революции» он становится членом Политбюро и Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. Он поднимается все выше и выше по партийной и административной лестнице. Он заведует отделом пропаганды ЦК; занимает различные посты на культурном фронте; организует Институт марксизма-ленинизма; участвует в создании Академии наук КНР; редактирует партийные издания; назначается главным редактором теоретического органа ЦК журнала «Хунци»; пишет книги. В некоторых из них — «Мысль Мао», «Мао Цзэдун о китайской революции» — Чэнь Бо-да возвеличивает своего патрона, а позднее, во время «культурной революции», начинает восхвалять и его супругу, которая стала его «первым заместителем» в «группе по делам культурной революции». «…Среди многих товарищей, — напишет он, — неуклонно боровшихся с реакционными и контрреволюционными, ревизионистскими элементами, следует отметить товарища Цзян Цин, которая внесла особый вклад в эту борьбу». В блокноте я нахожу и другую запись — отрывок из речи Чэнь Бо-да в марте 1967 года: «Наши враги, эти лицемеры, эта нечисть, эти хамелеоны, меняющие свой цвет, эти пресмыкающиеся, — все они уберутся к чертям. (Цзян Цин кричит: «Долой двуличных! Долой заговорщиков! Долой индивидуалистов-карьеристов! Да здравствует пролетарская революция! Да здравствует председатель Мао!») Ни один из этих негодяев не скроется от всевидящего ока великого учителя, председателя Мао».

Чэнь Бо-да, как руководитель «группы по делам культурной революции», развил лихорадочную деятельность. Хунвэйбиновская печать постоянно сообщала о его участии в различных совещаниях и митингах. Но на приемах, устраиваемых во время «тайфуна» в честь иностранных делегаций с участием дипломатов и корреспондентов, он появлялся всего несколько раз.

Чаще в поле зрения иностранных наблюдателей попадал Кан Шэн. Может быть, потому, что в экстремистский период «революции», по крайней мере об этом усиленно говорили в дипломатическом корпусе, он занимался вопросами внешней политики и международного коммунистического движения. Во всяком случае, мы часто видели его на бетонных дорожках пекинского аэродрома во главе группы китайских официальных лиц, встречавших изредка прибывавшие, особенно в первые годы «тайфуна», иностранные самолеты с иностранными официальными делегациями.

«Мы видели его…» Дряхлый, хотя он намного моложе Мао и Чжоу Энь-лая, сутулый, с редкими, кривыми, пожелтевшими зубами. Я вспоминаю, как он с трудом влезал в китайскую автомашину «Хунци», иногда его сопровождал солдат-ординарец. Глядя, как он, слабый и сутулый, стоит, ожидая приземления самолета, кто-то из представителей дипкорпуса заметил:

— Его уже обременяют годы.

— Нет, его обременяют грехи, — поправил другой.

У Кан Шэна действительно было много «грехов» и перед Коммунистической партией Китая, и перед невинно пострадавшими китайскими коммунистами. С его именем связан ряд чисток в партии, имевших трагические последствия для многих коммунистов. И прежде всего первая чистка — «кампания по упорядочению стиля». Еще на VII съезде КПК он был назван «палачом партии». Он вступил в партию студентом Шанхайского университета в первые годы ее существования. Родился в семье богатого шаньдунского помещика-землевладельца. Я подчеркиваю «помещика-землевладельца», потому что в первые месяцы после начала «тайфуна» хунвэйбины выдвинули предложение производить запись о социальном происхождении даже в паспортах.

В 30-х годах Кан Шэн находился в Москве. Затем возвратился в Яньань, стал партийным работником, преподавателем Военно-политической академии, секретарем Мао. С 1945 года — член Центрального Комитета партии; на VIII съезде КПК был избран кандидатом в члены Политбюро; с 1962 года — член Секретариата ЦК, в период «большого тайфуна» — член Политбюро и его Постоянного комитета.

Но во всех встречах «штаба» с хунвэйбинами и их делегациями, во всех собраниях и митингах, созывавшихся для шельмования отдельных лиц, Кан Шэн участвовал не как член Политбюро и его Постоянного комитета, а как член-советник «Группы по делам культурной революции при ЦК КПК». Его речи всегда были полны подозрений, намеков, угроз. Они всегда были страшными, зловещими, и, быть может, самой зловещей из них была речь, произнесенная ночью 18 марта 1968 года перед представителями ревкома провинции Чжэцзян. Приведу с сокращениями небольшой фрагмент этой речи в той редакции, в какой я прочел ее в хунвэйбиновской газете «Хунвэйбин бао»: «Он (Лю Шао-ци. — Прим. авт.) называет себя старым революционером, а на самом деле он старый контрреволюционер. Его жена — шпионка американского империализма, шпионка японцев и гоминьдановцев. Ван Гуан-мэй — гоминьдановская шпионка. (Цзян Цин: «Ван Гуан-мэй занималась стратегической разведкой».) Дэн Сяо-пин — дезертир. Тао Чжу — предатель, Пэн Чжэнь — шпион и предатель. Ло Жуй-цин никогда не был в партии, это шпионский элемент. Пэн Дэ-хуай связан с заграницей… Хэ Лун — бандит, разоблаченный «маленькими генералами», Лу Дин-и — большой предатель. Ян Шань-кунь — иностранный агент. (Цзян Цин: «Один из руководителей февральского противотечения, Тань Чжэнь-линь считал его изменником».)»

Везде и всегда Кан Шэн видел «шпионов», «агентов» и «предателей»…

Чжан Чунь-цяо — один из «новичков» в «оперативном центре», в «штабе», и, может быть, ни о ком другом, по крайней мере у нас, дипломатов и политических наблюдателей, не было таких скудных биографических данных, как о нем. И наверное, не только у нас, так как даже один из его официальных биографов пишет, что он родился «между 1909–1919 годами». Но именно о нем, о Чжане, говорили, что он совершил «головокружительную» карьеру во время «большого тайфуна», занял прочное место в «ядре группы Мао — Линя», что его включение в состав Политбюро «было прежде всего наградой» за «заслуги» во время «бурных инцидентов культурной революции». Мы знали лишь, что в 1949 году он вступил в Шанхай вместе с Народно-освободительной армией. Там он стал руководителем бывшего гоминьдановского телеграфного агентства Чжунъ-янше, затем был заместителем начальника Управления издательства «Синьвэнь» («Новости») при военно-административном комитете Восточного Китая и одновременно заместителем начальника агентства Синьхуа в Восточном Китае, заместителем председателя шанхайского отделения Союза китайских журналистов, редактором шанхайской газеты «Цзефан жибао», председателем шанхайского отделения Общества дружбы и культурных связей с заграницей. В 1958 году его избирают членом Шанхайского городского комитета партии, затем кандидатом в члены Секретариата и секретарем Шанхайского комитета партии. По словам одного из его американских биографов, как секретарь Шанхайского комитета КПК «по организационным вопросам» он контактировал с одной из влиятельнейших фигур в Пекине — Кан Шэном, а по вопросам культуры «ему давала указания и оказывала поддержку жена Мао Цзэ-дуна — Цзян Цин». Он работает «рука об руку» с Яо Вэнь-юанем, оба одновременно входили в состав руководства Шанхайской коммуны. Летом 1967 года сопровождает Мао Цзэ-дуна в «инспекционной» поездке по Северному, Центральному, Южному и Восточному Китаю, становится председателем Шанхайского ревкома, первым политкомиссаром Нанкинского военного округа и шанхайского гарнизона.

Чэнь Бо-да, Цзян Цин, Кан Шэн, Чжоу Энь-лай, Чжан Чунь-цяо, Яо Вэнь-юань — это первый состав «руководящего оперативного центра». А «основная оперативная сила»? Хунвэйбины? Хунвэйбиновское движение?

«День рождения» этого «движения» точно установлен — 29 мая 1966 года. В этот день в средней школе при Пекинском университете был организован первый отряд из трехсот хунвэйбинов. Проходили дни, недели, это движение набирало силу, разрасталось, разливалось, как река в половодье, его мутные волны захлестнули средние школы и высшие учебные заведения Пекина, а затем других городов и провинций, охватив весь Китай. Не прошло и полугода, как хунвэйбиновская организация достигла, по словам одних руководителей, девятнадцати, других — двадцати, а третьих — двадцати двух миллионов членов.

Сразу же возникает вопрос: как родилось это движение и как сумело достигнуть такого размаха за столь короткий срок?

Шанхайский студент-хунвэйбин, как мы узнали об этом из хунвэйбиновской газеты, так ответит своему собеседнику-французу: «Движение родилось спонтанно, по инициативе студентов». Но этот ответ породил новый вопрос: возможно ли, чтобы движение, возникшее «спонтанно», без предварительной подготовки, с такой быстротой распространилось по всей стране и охватило миллионы юношей и девушек? И почему оно появилось на белый свет в последние дни мая, перед разгромом Пекинского комитета партии и накануне первой манифестации? Если в первые месяцы «культурной революции» еще были какие-то неясности, то сейчас уже едва ли можно было сомневаться: хунвэйбиновское движение заранее задумано, хорошо подготовлено, имеет определенную направленность. Шанхайский студент-хунвэйбин раскроет карты: «После того, как мы возвратились со встречи с Мао, они (курсив авт.) посоветовали нам создать хунвэйбиновские отряды в городе».

Кто скрывается за этим словом «они», понять нетрудно. Мао Цзэ-дун, штаб, «группа по делам культурной революции»… Те, кто нуждался в ударной, штурмовой оперативной силе для осуществления своего «большого» плана. Этого не скрывают и сами хунвэйбины из Пекинского университета — «колыбели хунвэйбиновского движения». Их печатный орган заявит в конце октября: «Главное направление нашей борьбы — правые и буржуазные элементы, и в частности те, кто свил гнездо в руководящих органах партии и в Государственном совете. Мы — ученики Мао и хотим установить новый порядок в Китае и во всем мире». В эти же дни другая газета хунвэйбинов дополнит: «Открыть огонь по штабам!» «Огонь по штабам»… Да ведь это тот самый лозунг, который выдвинул Мао в своей дацзыбао «Огонь по штабам!». Как видно, согласованность полная.

«Огонь по штабам!» — это главная тактическая задача. Вместе с тем, в полном соответствии с концепциями Мао Цзэ-дуна, не забывается и более дальняя стратегическая задача. И хунвэйбины заявят в те дни японским журналистам: «Китай стал центром мировой революции. Мы должны подготовить необходимую базу. Все, что мы делаем в этом направлении по указанию Мао, имеет дальний прицел». Без сомнения, по указанию Мао или его штаба хунвэйбины выступили и с другим заявлением: «Если на нас нападут советские ревизионисты, они потерпят такое же поражение, как и американцы. Мы не будем делать различия между агрессорами».

Это станет программным положением в последующий период вплоть до наших дней. И не только для хунвэйбинов.

Постепенно начинают вырисовываться контуры организационной структуры хунвэйбиновского движения. Оно строится по армейскому образцу. Формируются отряды, дружины, бригады, предлагается создать полки и штабы. Предъявляются определенные требования к тем, кто желает вступить в ряды хунвэйбинов. Но все это было в период «медового месяца». Хунвэйбиновское движение набирает силу, разрастается, разрушая все организационные рамки. Быстро забываются условия приема в организацию, в частности требование о том, что хунвэйбинами могут быть лишь выходцы из семей, принадлежащих к «пяти красным категориям» — рабочим, бедным и средним крестьянам, солдатам НОАК, революционным кадровым рабочим, павшим бойцам китайской революции.

В хунвэйбиновскую организацию практически мог вступить каждый. Внутри нее начинается раскол, отдельные организации начинают группироваться в зависимости от отношения к определенным партийным и государственным руководителям, к определенным проявлениям «революции», к армии, к партийным организациям. Они делятся, затем вновь объединяются, сливаются, заключают между собой всевозможные письменные соглашения и «пакты» и… опять делятся. Как правило, в каждой школе, на каждом предприятии, в каждом институте существовали минимум две группировки, но немало было и таких, где имелось намного больше. Например, в средней школе «Яньань» в Тяньцзине действовало сорок восемь групп. У каждой группы был свой патрон, каждая в отдельности и все вместе клялись в верности лишь одному человеку — Мао Цзэ-дуну и только одной идее — «идее Мао».

Но во всем этом таилась опасность. И Чжоу Энь-лай дважды предупреждал об этом. В августе: «Некоторые высшие учебные заведения объединили свои организации, создав Главный штаб хунвэйбинов высших школ. Но есть такие, которые все еще не объединились. Вы должны создать Главный штаб хунвэйбинов высших и средних школ Пекина». В сентябре: «Вначале принципы членства строго соблюдались. Однако когда в Красную гвардию вступает очень много студентов, организация утрачивает чистоту. Хочется верить, что вы создадите хорошие организации и таким образом сделаете невозможной деятельность мелких групп, состоящих из плохих элементов, которые проникают в ваши ряды, чтобы вести вредную, нежелательную работу».

Но было уже поздно.

Движение хунвэйбинов вышло из берегов, и никто не мог его остановить. Не мог? А может быть, не хотел? Потому что сейчас, при ретроспективном взгляде на эти события, все больше и больше приходишь к мысли, что, возможно, вначале у создателей хунвэйбиновского движения было намерение придать ему какую-то организационную форму, но они едва ли намеревались «увековечивать» его. Это был штурмовой отряд особого назначения, призванный осуществить первую часть тезиса Мао: «Без разрушения нет и созидания».

Но он не должен был действовать в одиночку. В «разрушительном походе» ему предстояло идти нога в ногу с другой, возникшей позднее «бунтарской» организацией — организацией цзаофаней.

…В первой половине августа 1966 года в здании Всекитайского собрания народных представителей заседал XI пленум Центрального Комитета Коммунистической партии Китая. Мао Цзэ-дун решил, что момент для расправы, для генерального наступления на своих политических противников настал. И действительно, момент был выбран удачно: хунвэйбины уже несколько месяцев вели «атаку»; ряд руководителей-коммунистов — его противников в центре и на местах — отстранен; в работе пленума принимают участие члены «группы по делам культурной революции».

Но и его противники не дремлют, они оказывают серьезное сопротивление. На пленуме разгорается ожесточенная борьба. 5 августа, на пятый день работы пленума, Мао Цзэ-дун выпустил дацзыбао «Огонь по штабам!». «В последний период, — написал он в ней, — некоторые товарищи, занимающие руководящие посты, начиная с ЦК и кончая местными партийными комитетами, развили враждебную деятельность. Они заняли буржуазные позиции и, стремясь к восстановлению буржуазной диктатуры, хотели задушить пролетарскую культурную революцию».

Далее следовали «обвинения» в том, что они «ставили факты с ног на голову», «смешивали белое с черным», «изолировали и преследовали подлинных революционеров», «ввели белый террор». И в конце — «Огонь по штабам!». «Огонь по штабам!» — это означало «огонь» по партийным организациям в центре и на местах. В центре XI пленум вывел из состава Политбюро Пэн Дэ-хуая, Пэн Чжэня, Чжан Вэнь-тяна, Лу Дин-и. Освобождены от своих обязанностей семеро из тринадцати членов Секретариата ЦК, в том числе Пэн Чжэнь и Ло Жуй-цин — бывший начальник Генерального штаба Народно-освободительной армии Китая, снятый с этого поста еще в марте. Из пяти заместителей председателя Центрального Комитета КПК остался лишь Линь Бяо. С этого момента он станет «ближайшим соратником председателя Мао». В Постоянный комитет Политбюро избраны «самые доверенные» лица Мао — Кан Шэн и Чэнь Бо-да. В состав избранного XI пленумом Постоянного комитета Политбюро вошли: Мао Цзэ-дун, Линь Бяо, Лю Шао-ци, Дэн Сяо-пин, Чжоу Энь-лай, Чэнь Юнь, Тао Чжу, Чжу Дэ, а также бывшие кандидаты в члены Политбюро Чэнь Бо-да и Кан Шэн и бывший секретарь ЦК и заместитель премьера Ли Фу-чунь. И хотя в новом Постоянном комитете Политбюро остались Лю Шао-ци, Дэн Сяо-пин и другие, которых относили к открытой оппозиции, это дало основание некоторым наблюдателям считать, что решения XI пленума в целом — результат компромисса и что состав Политбюро и состав его Постоянного комитета свидетельствуют о сильном ослаблении позиций противников Мао. Через несколько месяцев от участия в работе Постоянного комитета были отстранены Лю Шао-ци, генеральный секретарь ЦК КПК Дэн Сяо-пин, Чжу Дэ, Чэнь Юнь и Тао Чжу. О сильном ослаблении позиций противников Мао свидетельствует и основной документ, принятый XI пленумом, — «Постановление Центрального Комитета КПК о Великой пролетарской культурной революции».

«Постановление» было принято 8 августа 1966 года, но опубликовано оно было, как я уже отмечал, ровно через год. В те дни в своем блокноте я записал: «…Уже прошло несколько недель со дня опубликования «16 пунктов» («Постановление» содержало 16 пунктов. — Прим. авт.), а находящиеся здесь дипломаты и корреспонденты продолжают его обсуждать, анализировать, комментировать».

В «16 пунктах» «культурная революция» названа «великой революцией», «новым этапом» «еще более глубокого и широкого развития социалистической революции».

И определена ее цель: «разгромить лиц, стоящих у власти и идущих по капиталистическому пути, развенчать реакционные буржуазные авторитеты в науке. Провести реформу в области образования, культуры и искусства».

Раздаются призывы: «укреплять левых», «расширять их ряды», отбросить слово «страх», «не бояться беспорядка», «массы в ходе этого великого революционного движения должны сами воспитывать и распознавать себя», «принять идеи Мао Цзэ-дуна как руководство к действию в осуществлении культурной революции». Признается, что «культурная революция встречает сопротивление», что это «сопротивление довольно сильное и упорное», что «источник сопротивления — это главным образом лица, стоящие у власти в партии и идущие по капиталистическому пути» и что «при полной мобилизации масс это сопротивление можно быстро сломить». И еще: «Центральный Комитет партии требует от партийных комитетов всех ступеней осуществления правильного руководства».

Без сомнения, пленум еще яснее определил контуры уже осуществлявшегося плана, его ближайшие и последующие цели, движущие силы, направление главного удара. И вдруг — «партийные комитеты должны осуществлять правильное руководство». Что же получается? Партийные комитеты, партия должны осуществлять правильное руководство в борьбе против партийных комитетов, против партии?

Парадокс? В тот момент для многих из нас, находившихся в Пекине, это был лишь один из парадоксов «большого тайфуна». Но проходили дни, месяцы, и то, что в первый момент казалось нам парадоксом, постепенно начало обретать смысл. Намечалась политика, намечалась и тактика ее осуществления…

«4.II.68 г.

Тактический замысел стал ясен: нагнать страху, изолировать и нейтрализовать старые, закаленные в борьбе партийные кадры, в зародыше пресечь любую попытку организации оппозиционных сил, полностью мобилизовать «левых», и прежде всего их штурмовые отряды — хунвэйбинов и цзаофаней, организовать поддержку их действий со стороны армии…»

Сразу же после завершения работы пленума «Жэньминь жибао» писала: «В Постановлении ЦК КПК» из 16 пунктов наиболее полно воплощены идеи Мао Цзэ-дуна. Всякое руководство, стоящее на ошибочных позициях, действия которого противоречат Постановлению и наносят ущерб великой пролетарской культурной революции, нужно решительно бойкотировать, нужно вести против него решительную борьбу».

Состоялся XI пленум. Узаконена «культурная революция». Узаконена и ее ударная сила — хунвэйбины. Теперь следует провести смотр этих штурмовых сил, поднять их на борьбу, еще раз определить направление их удара. И смотр проведен. 18 августа на площади Тяньаньмэнь в Пекине состоялась первая встреча-митинг Мао Цзэ-дуна, Линь Бяо и других китайских руководителей с хунвэйбинами. Первая, потому что вскоре последуют вторая, третья… восьмая. Восемь встреч-митингов с хунвэйбинами, приехавшими со всех концов страны, проведены в течение примерно трех месяцев. И есть что-то символическое в том, что первую встречу после XI пленума Мао и Линь Бяо провели не с партийным активом и не с партийными массами, а с «массами» беспартийных — учащимися и студентами, хунвэйбинами. Хунвэйбином станет и Мао. Корреспондент-очевидец пишет: «Несколько юношей поднялись на трибуну и вручили Мао красную ленту с надписью «хунвэйбин»». А Синьхуа добавит: «Полтора миллиона хунвэйбинов воскликнули: председатель Мао повязал нашу красную ленту. Он утвердил создание нашей Красной гвардии».

И начался «бунт». Хунвэйбины пошли на «штурм» идеологии, культуры, нравов и обычаев. Никаких алтарей для поклонения богам! Никаких фамильных надгробных плит! Никаких стихов и надписей, пропагандирующих «феодальные предрассудки» и «буржуазные идеи»! Никаких картин с изображением царей, императоров и генералов! Никаких фотоснимков людей, снятых в экстравагантной одежде! И еще — соблюдать девять «не»: не дружить с помещиками, богатыми крестьянами, контрреволюционерами и плохими элементами; не расточительствовать и не делать подарков, не праздновать своих дней рождения, не отмечать годовщин смерти своих дедов и прадедов; не соблюдать феодальных праздников; не устраивать свадеб и не организовывать традиционных погребений; не носить ожерелий, браслетов, колец, серег. Не! Не! Не!

Хунвэйбиновские газеты призывают, хунвэйбины осуществляют. «Огонь» по Пекинскому комитету партии, который сохранил старые названия улиц, магазинов, предприятий, названия, от которых исходит «гнилой запах» «феодализма» и «капитализма» и которые отравляют «души людей». Долой современные женские прически! Долой классические национальные орнаменты на фасадах зданий! Долой фрески и стенопись! Долой «бульварные» книги и старую литературу!

«Огонь! На штурм!» — призывают дацзыбао и хунвэйбиновские газеты. И хунвэйбины штурмуют.

Я записал в своем блокноте: «Нужно покончить со слепым преклонением перед древним, иностранным и ревизионистским, с рабской привычкой цитировать при каждом случае древних греков. Мы не верим в бога, у нас нет и слепого почитания иностранного, знаменитого и древнего. У нас не должно быть слепого преклонения перед старой пекинской музыкальной драмой, перед фильмами 30-х годов, перед французской литературой, Шекспиром, Белинским, Чернышевским, Станиславским и советским ревизионистом Шолоховым. Мы должны следовать указаниям председателя Мао. Наши художественные сокровища, которые потрясли мир, — это не «Лебединое озеро», скопированное у буржуазии, а наши собственные революционные балеты: «Красный женский отряд» и «Седая девушка»».

Это отрывок из статьи Ци Бэнь-юя, опубликованной в «Жэньминь жибао». Имя Ци Бэнь-юя в этих записках встретится еще два раза в связи с его статьей «Восемь почему?», направленной против Лю Шао-ци, и в связи с разоблачениями, с которыми Ци Бэнь-юй выступит уже против самого себя, и это будет не восемь почему, а, возможно, восемь раз по восемь. И произойдет это весной 1969 года. Но сейчас он все еще член «всемогущей» «Группы по делам культурной революции при ЦК», и его статья — это и указание, и директива. И эта директива приведена в исполнение, она воплотилась в «крестовом» походе. Классическое наследие и национальная и мировая литература — все предано анафеме, как «ядовитые травы», «феодальный яд», «вредный бурьян» и «буржуазное и ревизионистское мировоззрение». Шекспир, Лев Толстой, Ромен Роллан не нужны. Почему? Потому что их идеология «не выходит за рамки буржуазного индивидуализма и гуманизма», потому что любовь отца Горио к своим дочерям представляет собой пропаганду «буржуазной теории человечности». Бетховен? Не нужен. «Отелло», «Король Лир», «Ромео и Джульетта»? Не нужны. Потому что «на нашей сцене было слишком много императоров, генералов, сановников, молодых красавцев и красавиц, мертвецов и иностранцев». Не нужны и отнесены к «ядовитым травам» «Божественная комедия» и «Страдания молодого Вертера». Нужно забыть великих поэтов Танской эпохи — Бо Цзюй-и, Ли Юань-бо, Юань Чжэня, Ду Фу… Ду Фу… Бедный старик Фу… Думал ли он, когда сидел возле своей маленькой хижины на берегу небольшого озера у города Чэнду, нанизывая словно бусинки поэтические слоги:

думал ли он, что почти через тринадцать веков, тысяча триста лет спустя, его имя будет распято на кресте, потому что он оклеветал «три красных знамени»! Стихи поэтов Танской эпохи были собраны только лишь в XVII веке, по воле одного из императоров династии Цин. И изданы в 900 — нет, это нужно написать словами: в девятистах томах. И из всех девятисот томов, содержащих почти 49 тысяч стихотворений 2200 авторов, несколько лет назад было отобрано лишь триста — самых прогрессивных и самых лучших стихотворений. Но сейчас и этот поэтический сборник был запрещен. Были запрещены и произведения писателей-современников — Ай Цина, Чжао Шу-ли, Фэн Сюэ-фэна, Мао Дуня, Сяо Сана, Дин Лин. Но самому большому остракизму подвергнуты произведения советских писателей. Алексей Толстой, Эренбург, Симонов, Корнейчук, Шолохов — все попали под массированный обстрел, все объявлены «вредными», а их произведения — «ядовитыми травами», которые нужно «вырвать с корнем». И «самым вредным из вредных» назван Шолохов. «Жэньминь жибао» призывает разоблачить «подлинную ренегатскую физиономию» Шолохова. Армейская газета «Цзефанцзюнь бао» называет его «трубадуром ревизионистской предательской литературы». За что? За то, что в своем романе «Тихий Дон» он якобы воспевает «контрреволюционера» Григория Мелехова, а в рассказе «Судьба человека» проповедует «пацифизм» и «капитулянтство», осуждает «справедливую войну».

Но этим дело не ограничивается. Министерство культуры принимает специальное решение: «Изъять все вредные произведения». «Вредные»? Хунвэйбины уже знают значение этого иероглифа: классика — мировая и китайская, советская литература.

Я читаю этот документ, и он мне что-то напоминает. Да, да, вспомнил… Это было в III веке до нашей эры. Первый император первой династии Цин — Цин Ши-хуанди. Тот, у которого был «голос шакала и ум тигра». Ведь это он сжигал на кострах все классические конфуцианские труды. Все исторические записки. Ученых-конфуцианцев он живьем закапывал в землю или отправлял навечно на строительство Китайской стены. Да, да. Именно он, первый цинский император, дал указание сжечь «Шицзин» — «Книгу песен», книгу, где в «поэтическом слове воплотилась душа китайского народа», «Шуцзин» — «Книгу по истории», летопись Чунцю «Весна и осень». Всесильный институт всесильных цензоров-инквизиторов «Юйши» — это наследие именно той эпохи. С тех пор сохранилась и зловещая фраза: «Книги — в огонь, ученых — в яму». Пройдут годы, пройдут столетия, тысячелетия, и в один прекрасный день Мао Цзэ-дун скажет в беседе с Эдгаром Сноу: «Я был очарован успехами правителей древнего Китая: Яо, Шуня, ханьского У-ди и Цин Ши-хуанди». Это было в 1936 году, а два десятилетия спустя Мао снова заявит: «Нам нужна только демократия, мы должны сочетать Маркса с Цин Ши-хуанди».

И так же, как во времена Цин Ши-хуанди, будет «открыт огонь» по писателям и поэтам…

Арабский поэт и писатель, приехавший в Китай во время «тайфуна» как дипломат, не раз при встречах и на коктейлях шепотом напевал нам сочиненную им песню:

«6. VIII.68 г.

Боже мой, когда же закончится это лето! В комнате, несмотря на тень и глухо гудящий кондиционер, душно и жарко. Ты словно купаешься в жаре, покрываясь липким потом. Помимо бессонных ночей, волнений и бесконечного тревожного ожидания чего-то мы страдаем, изнываем от жары.

Звонит телефон. Снимаю трубку.

— На прогулку? На прогулку, когда на улице такой ад?

И все же мы отправляемся в путь. Может быть, во время прогулки по городским улицам и улочкам нас освежит дуновение ветерка.

У нас всегда один и тот же строго определенный маршрут. Замкнутый круг, как в тюрьме: «Угольный холм», затем через парк «Бэйхай» едем по узкой каменной дороге, по берегу озера (как приятна эта озерная прохлада!), подъезжаем к извивающимся, сплетенным друг с другом девяти драконам с задранными вверх головами, сверкающими, словно молнии, глазами, острыми зубами и когтями. Здесь мы сворачиваем и едем вверх по холмику сквозь засохшую зелень, затем снова вдоль берега озера Бэйхай и, наконец, оказываемся на раскаленных улицах города. Но солнце печет уже не так сильно, откуда-то, видимо от Бэйхай, дохнуло ветерком. Он словно подгоняет нас, и мы едем по центральной торговой улице Ванфуцзин, останавливаемся около центрального книжного магазина.

Огромное, просторное помещение. Шкафы и полки завалены книгами одного автора. «Красная книжечка» — цитатник, сочинения Мао и брошюры, брошюры, брошюры. «Красные книжечки» разложены в беспорядке в витринах, на столах-подставках. Чтобы заполнить длинные полки, брошюры расставлены лицевой стороной к покупателю. Первая, вторая, третья, четвертая. Затем все сначала и т. д.

Мой приятель перелистывает первую попавшуюся ему под руку брошюру, читает вполголоса знакомые иероглифы и спрашивает продавщицу, раскрасневшуюся, видимо, от жары:

— Есть что-нибудь старых китайских авторов, классиков?

— Мэю («нет»).

— Есть что-нибудь Шекспира и Золя?

— Мэю, мэю…

Зал пустой, и так же пусто становится на душе. Пусто и грустно. А на улице уже собирается какая-то очередная шумная манифестация».

Кампания «Огонь по штабам», начавшись в Пекине, перебросилась в провинции. Схема одна: «лица, стоящие у власти» и проводящие «черную линию» в литературе и искусстве в центре, в Пекине, «завербовали» себе сторонников — «капитулянтов и предателей» в соответствующей провинции, автономном районе, городе…

«Есть ли в районах, в провинциях среди работников идеологического и культурного фронтов антипартийные, антисоциалистические элементы, погань? — задает вопрос кантонская газета «Наньфан жибао» и сама же отвечает: — Да, есть!»

«Да, есть!» — вторит «Хунань жибао», опубликовавшая в конце 1967 года статью «Окончательно разобьем проводников черной линии в литературе и искусстве».

«Да, есть!» — заявляет и газета «Хэйлунцзян жибао».

Одна и та же схема, одни и те же обвинения: «завербованные», «капитулянты и предатели», «проводники черной, ревизионистской, контрреволюционной линии».

«Огонь» продолжается. Под обстрел взяты не только писатели. Обстрелу подвергаются киностудии, театр, музыка, живопись, цирк. Почти вся кинопродукция за последние десять лет подвергнута критике. Руководители кинематографии, режиссеры, авторы, критики в области кино преданы анафеме как «контрреволюционеры», а созданные ими фильмы объявлены «опасными ядовитыми травами». Пекинская киностудия «при поддержке проводников контрреволюционной, ревизионистской линии в литературе и искусстве» якобы подготавливала общественное мнение для «реставрации капитализма», оказывая услугу «контрреволюционной клике Лю Шао-ци, Дэн Сяо-пина, Тао Чжу, Ян Шань-куня», а в своих выпущенных за последние десять лет фильмах она «фактически выступила против линии председателя Мао Цзэ-дуна» и вместе с «внутренними и внешними врагами» яростно нападала на «идеи Мао». Хунвэйбиновская газета «Синьбейда» даже опубликовала список фильмов и режиссеров, которых следует подвергнуть критике со стороны «революционных масс». Орган союза кинематографистов журнал «Киноискусство» был заклеймен как «антипартийный и антисоциалистический черный вертеп», который «высоко держал черное знамя буржуазного либерализма, развернул бешеную пропагандистскую кампанию против партийного руководства, против идей Мао Цзэдуна». А хунвэйбины Пекинского института кинематографии составили второй «черный список», куда вошли четыреста китайских и иностранных фильмов, объявленных «вредными», «ядовитыми травами».

«Черные» списки и «черные» имена. «Главарем черной группы» в кинематографии объявлен Ся Ян, бывший заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК и бывший заместитель министра культуры. Ся Ян не только подвергнут критике, но и арестован.

У Цю Бай-ина были другие «грехи». Своей книгой «Монолог о новаторстве в кино» он вызвал «зловещий ветер» новаторства. Направлял острие критики против «основы» жизни пролетариата и народа — «идей Мао Цзэ-дуна». Клеветал на «идеи Мао», заявляя, что они «устарели», а «старое» нужно отбросить. Выступил против канонов — «канона композиции», «канона конфликта» — и утверждал, что каноны связывают художника, он «блуждает в поисках пути». Цю Бай-ин якобы выступил против схемы положительных и отрицательных героев в литературе и искусстве, выдвинул лозунг «трех новых» — «новых идей», «новых образов», «нового художественного восприятия», ратовал за расширение художественного кругозора, за «повышение квалификации» и «мастерства», за «своеобразие стиля». Таким образом, «Монолог о новаторстве» стал «контрреволюционной программой», «контрреволюционным манифестом» «черной группы» в области киноискусства.

Я уже отмечал, что выдающийся китайский композитор Хэ Лу-дин был «разоблачен» как проводник «контрреволюционной» линии. Но это было в Шанхае, в Шанхайской консерватории. А в Пекине? В Пекинской консерватории «обнаружен» и «разоблачен» другой «враг», член «черной банды» Пэн Чжэня композитор Ма-кэ, автор прекрасных китайских песен, один из создателей песен в фильме «Седая девушка». А где талантливый пианист Ли Ши-кунь, удостоенный первой премии на международном конкурсе имени Чайковского в Москве?

…Я мысленно переношусь в Москву, в Концертный зал имени Чайковского. На сцене — Ли Ши-кунь. Он сидит, слегка наклонившись вперед, его руки вздрагивают, пальцы бегают по клавишам, словно намагниченные, извлекая из рояля чудесные звуки, напоминающие шум потока, вечерний далекий звон, а переполненный зал затаив дыхание слушает. А потом буря аплодисментов, протянутые для автографа руки. Аккуратная, слегка закругленная подпись появилась и на моей программе.

…На улице весна, солнечно. Мы решили выбраться из Пекина на воздух, на простор. Наша машина направляется к «Благоуханной горе». Это чуть ли не единственная дорога, по которой мы могли свободно выехать из города. Машина мчится, еще немного, и мы должны подъехать к Гунмину — главному въезду на гору. Но машина поворачивает направо, потом едет вперед, по направлению к северной части «Благоуханной горы», к храму «Вофоси» — «Храму спящего Будды».

Машина мчится, а наша переводчица Мария рассказывает запутанную историю этих древних китайских храмов. Бедная Мария! Ей очень хотелось увидеть спящего Будду. Она приехала в Пекин за несколько месяцев до начала «тайфуна». Разбушевавшийся «тайфун» проник и сюда. Будда был закрыт в своих покоях, но Мария все надеялась увидеть его. Поэтому каждый раз, когда мы отправлялись на прогулку за город, она предлагала ехать мимо «Спящего Будды».

Вот и сейчас: мы едем к утопающим в зелени трем вершинам — Цуйвэйшань, Лушишань и Пинпошань, на склонах которых расположились восемь древних храмов — «восемь чудес» «Благоуханной горы», а Мария просит остановиться:

— Только на минутку. Может быть, «спящий» пробудился?

Нет, он спит…

В притихшем парке огромные деревья с поникшими, голыми от старости ветвями создают тень. Возможно, эти деревья являются ровесниками древних императорских династий, создававших этот парк-храм. Входим через когда-то красную, а сейчас выцветшую, пришедшую в ветхость арку, и нашему взору открываются пять павильонов, соединенных боковыми переходами. Где-то в одном из этих павильонов, погрузившись в блаженный сон, лежит Будда. Говорят, что пятиметровый Будда лежит на боку, подложив одну руку под голову, а другую слегка приподняв вверх. Вокруг него сидят двенадцать Будд — его ученики. По преданию, точно так же Будда лежал на бревне в свой предсмертный час и давал последние наставления своим ученикам.

Перед входом в парк возвышается огромная, высотой в несколько метров, скульптура современного Будды — Мао Цзэ-дуна.

В первом павильоне висят два его больших портрета, под ними старательно выписанные цитаты из его произведений. Во втором павильоне стоит его бюст, а в третьем — трехметровая статуя, и лишь в четвертом павильоне находится настоящий Будда. Выломанные двери, разбитые окна наспех забиты досками. Посетители приподнимаются на носки, стараясь сквозь щели увидеть древнего мудреца. Можно разглядеть его голову, прислоненные к своему учителю фигуры некоторых его учеников с разбитыми ногами и руками. При виде разбитых скульптур, исчерченных орнаментов, замазанных красной краской рисунков становится душно, хотя солнце уже заходит и наступает предвечерняя прохлада. Мы идем дальше, к трем зеленым вершинам, где находятся восемь древних храмов, карабкаемся по крутым склонам, пробираемся по тропинке среди сочных зеленых кустарников и вековых деревьев в поисках «чудес».

Мы — я, Мария и шофер Стоян — поднимаемся по извивающейся подобно дракону аллейке, а за нами, метрах в двадцати, следуют двое, появившиеся невесть откуда, словно из глубины лесных ущелий. В этот предвечерний час на горе никого нет, кроме нас и этих двух людей, следующих за нами словно тени. Они будут неотступно идти по пятам, ходить вокруг храмов и исчезнут, растворятся в вечерних сумерках лишь тогда, когда мы отправимся в обратный путь в Пекин.

«Без разрушения нет и созидания», — сказал Мао Цзэ-дун, и ему же принадлежат слова: «Борьба между новой и старой культурой — это борьба не на жизнь, а на смерть». И эта борьба в разгаре. В разгаре «большой тайфун». «Разрушение» продолжается. И в литературе, и в театре, и в опере, и в кино, и в живописи. Но уже наступает «эпоха созидания». А в конце 1966 года в просторном зале Всекитайского собрания народных представителей состоялся большой митинг, организованный Цзян Цин, в котором приняли участие «двадцать тысяч революционных бойцов культурного фронта». На митинге было объявлено, что «прелюдией» «культурной революции» явилась «революция», совершенная в музыкальной драме, балете и музыке в Пекинском оперном театре. Это, видимо, положило начало и «созиданию». В действительности же «созидание» началось намного раньше, еще до «большого тайфуна». Вы помните, был осуществлен первый эксперимент, и в роли первого экспериментатора выступила Цзян Цин.

Какое направление имел «большой эксперимент»? Каково кредо экспериментатора? Его сформулировала сама Цзян в своей речи на митинге и во вступлении к либретто «Красный фонарь»: нужно осуществлять «революцию и преобразование». Это будет серьезная классовая борьба, направленная против «буржуазных авторитетов» и «буржуазной идеологии», ее цель — проведение реформы в области образования, искусства и культуры. А в Пекинской опере следует создать «настоящий боевой пролетарский и революционный коллектив!».

Пекинская опера… Она превращена в арену борьбы, и она должна перестроиться с учетом «основного направления» и кредо. На ее сцене появятся и займут главное место новые, «образцовые» спектакли Цзян Цин, и это станет «великой победой» «культурной революции» и «идей Мао Цзэ-дуна» в области литературы и искусства. Именно так написано в предисловии к краткому содержанию «революционной» симфонии «Шацзябан», озаглавленному «Под лучезарными идеями Мао Цзэ-дуна». Благодаря «заботам и наставлениям мужественного знаменосца пролетарской культурной революции Цзян Цин кольцо блокады, созданное проводниками контрреволюционной черной линии» в области литературы и искусства, будет прорвано и появится первая пролетарская симфония «Шацзябан». Это «великая победа революционной линии» Мао Цзэ-дуна, «великая победа идей Мао Цзэ-дуна».

Кольцо блокады… прорвала Цзян Цин.

Может быть, поэтому на митинге, где присутствовали «двадцать тысяч революционных бойцов», Чэнь Бо-да отметит особый вклад товарища Цзян Цин в борьбу за революционизирование литературы и искусства, против реакционеров, контрреволюционеров и ревизионистов, а Чжоу Энь-лай дополнит: «большие успехи революции» в литературе и искусстве «неотделимы» от руководства Цзян Цин…

Действие в «революционной» симфонии «Шацзябан» развертывается в одноименном маленьком селе в провинции Цзянсу во время антияпонской войны. Текст симфонии перегружен цитатами из произведений Мао, заканчивается она призывом: «Народы всего мира, будьте мужественными, смело сражайтесь, не бойтесь трудностей, идите навстречу волнам! Тогда весь мир будет принадлежать народным массам и вся нечисть будет полностью уничтожена!»

В своем блокноте я нахожу запись из информации, которую когда-то прочитал, кажется, в бюллетенях Синьхуа, о том, как была создана «революционная» симфония «Шацзябан». Во время одной из бесед Цзян Цин заявила: «Иностранная буржуазия умирает, почему вы должны идти по ее следам? Вы должны идти своим собственным путем». И людей воодушевляют «революционные искры» этих наставлений, в сердцах оркестрантов «искры» разгораются в «пламя», они отказываются исполнять произведения «иностранных» и «древних» авторов и поднимаются на «революцию», на «бунт». «Революционная линия Мао» воодушевляет их на непримиримую борьбу против «контрреволюционной линии в литературе и искусстве».

Я перелистываю блокнот.

«10. IX.67 г.

Нас пригласили в театр. В театр? Сейчас, в разгар «большого тайфуна»? Это вызвало некоторое возбуждение, оживление. И не только в нашей маленькой болгарской колонии, но и во всем дипломатическом корпусе. Читаю в приглашении: «Совместный спектакль бойцов литературного фронта и революционных пролетарских сил трех родов войск: пехоты, морских и воздушных сил. Будет показана современная революционная драма «Боевая песня в ночном море». Театр «Тяньцяо» («Небесный мост»)».

Ясно: этот спектакль специально рассчитан на находящихся в Пекине иностранцев — дипломатов, корреспондентов, членов зарубежных делегаций. И цель ясна: показать, что представляет собой «новое, революционное» искусство, рожденное в «огне великой пролетарской культурной революции». И вот мы в театре: в зале гаснет свет, поднимается занавес, в большом светлом круге появляются фигуры нескольких моряков. Вытянув шеи, моряки нетерпеливо смотрят куда-то вдаль, где в ореоле солнечного сияния появляется изображение вождя, что-то выкрикивают. Сидевший слева от меня француз-дипломат, отлично владевший китайским языком, прошептал: «Цитаты. Скандируют хором». Но, видимо, этого недостаточно: по обеим сторонам сцены, освещенные огромными лучами прожекторов, появляются движущиеся ленты с красными иероглифами. Это все те же цитаты. Кто плохо слышит или не понимает пекинский диалект, пусть читает! Это «пролог». Затем сцена заполняется красным светом, и в этом море света появляются черные контуры боевого корабля. На палубе видны пулеметы и пушки, нацеленные куда-то вдаль, моряки, командиры, политические комиссары. Все двигаются, что-то исступленно кричат, скандируют, лучи прожекторов освещают поднятые кулаки, в которых крепко зажаты «красные книжечки». Море волнуется. Занавес поднимается и опускается, вспыхивают все новые и новые красные иероглифы — цитаты. Команда корабля усиленно готовится к бою, все торопливо читают цитаты, быстро перелистывают «красные книжечки», сверкают значки с изображением Мао. Наконец, начался бой, на сцене слышны взрывы бомб, световые эффекты создают видимость пламени, вырывающегося из пушек, блестят озаренные красным светом «красные книжечки». Ведь у каждого моряка в одной руке оружие, а в другой — книжечка с цитатами. Команда скандирует: «Будем решительными, не будем бояться жертв, преодолеем тысячи трудностей!» Бой продолжается, продолжается демонстрация цитат, чтение лозунгов. Наконец с помощью «красной книжечки» и оружия враг повержен.

На сцене смолкает грохот боя, зажигается свет, моряки ликуют, еще выше поднимая «красные книжечки». А в глубине сцены появляется большой круг света, который все увеличивается, становится красным и наконец достигает максимального размера; это взошло солнце, в середине его возникает «лучезарный образ председателя». Солнце — это он!

Моряки празднуют победу…»

…Это было в сентябре 1967 года, в первые дни моего пребывания в Пекине. А через три года я сделал другую запись:

«25. Х.70 г.

Мы только что прибыли в Нанкин, в ушах еще стоит гул моторов маленького устаревшего самолета, на котором мы летели от Шанхая. Руководитель Нанкинского туристического бюро предлагает нам посмотреть оперу «Взятие горы Вэйхушань». Я знал, что это одна из образцовых постановок Цзян Цин, видел ее в Пекине, читал либретто и восторженные рецензии китайской печати, называвшей ее «образцом нового, революционного искусства».

Сюжет оперы — военные действия Народно-освободительной армии Китая в Маньчжурии. Ровно год назад «Жэньминь жибао» поместила обширную статью, подписанную какой-то «группой по делам культуры» при военно-морском флоте. В статье утверждалось: в разгар военных операций, когда наступил критический момент, Линь Бяо, который был в то время главнокомандующим частями Народно-освободительной армии в этом районе, мобилизовал массы, укрепил тыл, уничтожил врагов (гоминьдановцев), подготовил условия для освобождения всего Северо-Восточного Китая. Опера воссоздавала именно этот критический момент, в центре ее — «героический образ» и «героическое поведение» Ян Цзи-жуна.

Я думал сейчас и о главном герое Ян Цзи-жуне, и о тех превращениях, которые ему пришлось претерпеть, и о самой опере. В этот вечер в афишах она называлась «Взятие горы Вэйхушань». Где-то, не помню точно, она названа «Захват горы тигра», в Пекине — «Захват бандитской берлоги». Однако я думал сейчас не о названии оперы. Важно другое. Опера «Взятие горы Вэйхушань» была одной из первых, а может быть, первой «образцовой» постановкой Цзян Цин в период перед «тайфуном». Но и тогда уже шла «острая классовая борьба», и оперу обвинили в «недостаточной революционности». Обвинение выдвинули Лю Шао-ци и Чжоу Ян. И лишь в начале июля 1964 года, когда сам Мао увидел и «благословил» оперу, она получила «широкое признание».

Прошли годы. Разразился «большой тайфун». В начале «большого тайфуна» «Хунци» опубликовал новый текст либретто. Претерпел изменения и главный герой. «Хунци» писал: «Ян Цзи-жун — это обобщенный образ нового солдата». «Жэньминь жибао» подчеркнула: опера показывает, как идеи Мао Цзэ-дуна помогают простому солдату стать героем. «Гуанмин жибао» дополнила: «Ян Цзи-жун превращается в храброго и опытного солдата лишь после того, как его сердце озарило красное солнце». Но проходит еще два года, и опера корректируется в третий раз. И опера, и образ главного героя. В сентябре 1969 года «Жэньминь жибао» объявила, что «образцовые постановки Цзян Цин будут показаны снова, но они подверглись небольшой шлифовке» и эта «небольшая» шлифовка осуществлена «под непосредственным наблюдением Центрального Комитета, возглавляемого председателем Мао и заместителем председателя Линь Бяо».

Что же произошло? Действие оперы развертывается на Северо-Востоке, где главнокомандующим был Линь Бяо. Растут влияние и сила главнокомандующего, он становится министром, заместителем председателя, «самым-самым-самым близким его соратником»; другим становится и главный герой Ян Цзи-жун. Итак, только ли это литературное перевоплощение? Что же станет с Ян Цзи-жуном, если положение Линь Бяо, боже упаси, вновь изменится и он исчезнет с политической сцены с клеймом «враг»?»

Разгорается пламя «революции» на сцене Пекинской оперы, а на литературном фронте — «ничего нового». Мертвая зыбь. Один-единственный роман «Песнь об Оуян Хае», который вышел в свет ровно за год до «тайфуна». Но именно после начала «тайфуна» на него обрушился настоящий поток славословия. Роман превозносили как образец «новой литературы», как «новый этап» в развитии литературы, как «первое произведение», наиболее полно раскрывающее образ «героя социалистической эпохи», нового, «пролетарского» героя, вооруженного «идеями Мао Цзэ-дуна», сравнивали с атомной бомбой по тому «огромному влиянию», которое он оказал на идеологический и культурный фронт. Го Мо-жо назвал его «эпохальным романом», потому что «автор… воплотил идеи Мао Цзэдуна в конкретные дела» и сумел «вместить в него разработанные партией до 1962 года курсы и политические установки, вложить идеи председателя». Главный герой Оуян Хай, так же как и Ян Цзи-жун из оперы «Взятие горы Вэйхушань», — боец Народно-освободительной армии. Он отдал свою жизнь, чтобы предотвратить железнодорожную катастрофу. Оуян Хай наделен всеми достоинствами, и важнейшее из них — «глубокое классовое сознание», с которым он относится к произведениям Мао Цзэ-дуна, считая их «сокровищами», руководством в деле служения «народу», «социалистической» и «мировой революции». «Идеи Мао Цзэ-дуна» являются для него источником «смелости и бесстрашия», движущей силой его «революционных» поступков. Вот каков он, этот «новый» литературный герой — нержавеющий винтик…

Таково положение в литературе. А как обстоит дело на других участках культурного фронта? Открыта фотовыставка «Мао Цзэдун — самое красное солнце в наших сердцах», пропагандистская выставка, организованная бригадами НОАК, «Идеи Мао сильнее атомной бомбы». Выпущено несколько документальных фильмов, таких, как «Председатель Мао Цзэ-дун — самое красное солнце в наших сердцах», «Великая победа идей Мао Цзэ-дуна», а также о первых трех ядерных испытаниях в Китае, о «первой», «второй», «третьей»… и «восьмой» встречах Мао Цзэ-дуна с «революционными» массами в первые недели «тайфуна», о выставке скульптуры «Двор для взимания ренты»… Вот, кажется, и все. «Двор для взимания ренты» — реалистическое произведение, воспроизводящее страшную картину взимания ренты с крестьян помещиком Лю Ван-цаем в провинции Сычуань до освобождения Китая. Однако пропаганда в течение нескольких недель превозносила ее как «блестящую победу идей Мао Цзэ-дуна», «шедевр мирового искусства».

Китай всегда славился своим цирковым искусством, но «тайфун» разметал и цирк, и его труппу. И только время от времени «Жэньминь жибао» и некоторые провинциальные газеты шипели, как змеи, будто «внутри нашей цирковой труппы существуют классы и идет классовая борьба» и будто в цирке подвизается категория лиц, «стремящихся напасть на партию».

Лишь к концу моего пребывания в Китае, накануне отъезда, во время поездки на юг, мне удалось увидеть спектакль цирковой труппы в Шанхае. Вот запись из моего блокнота об этом спектакле:

«24.Х.70 г.

…Шанхай не похож на Пекин. Вечер только наступает, а огромный каменный город уже затих, улицы опустели; все это как-то необычно. И лишь в потемневшей морской воде вдоль набережной Нанкин лу — самой большой улицы Шанхая — еще отражаются блики уходящего дня.

Цирк и тот сейчас «революционизирован». Цирковая арена — красного цвета. Красные лампы, красные лозунги и цитаты на стенах и красные лица артистов. Это ли китайский цирк?

Вот появляется акробат на велосипеде с одним колесом, делает приветственный круг, останавливается в центре арены, начинает подбрасывать одной ногой блюдца, а потом чашки. Подбросит блюдце, оно плавно опустится ему на голову, а потом — чашку. Но вот ему нужно подбросить ложечку так, чтобы она попала в чашку. Он делает попытку, вторую, третью, но все безрезультатно. На лбу артиста выступили капли пота, цирковая труппа вышла на арену, все в напряжении, напряжение передается в зрительный зал. Но вот в момент наивысшего волнения один из артистов приближается к акробату, поднимает руку с «красной книжечкой» и сильным голосом выкрикивает: «Председатель Мао Цзэ-дун учит нас быть решительными, не бояться жертв, преодолевать любые трудности для достижения победы!» И происходит чудо: глаза молодого акробата загораются, лицо озаряется каким-то удивительным сиянием (это работа осветителей) и непокорная ложечка вспархивает, словно птица, и плавно опускается в чашку. Опускается как в гнездо. «Победа» одержана! И лишь благодаря «красной книжечке» и прочитанной цитате».

…Описываемые события разыгрались на культурном фронте в первые месяцы после начала «тайфуна». И мне думалось, что большое «разрушение» закончилось. Но к концу 1967 года шанхайская газета «Вэньхуэй бао» снова забила тревогу: «Куда идут литература и искусство? Действительно ли до конца разгромлена черная контрреволюционная, ревизионистская линия в литературе и искусстве? До конца ли развенчан «авторитет» реакционной буржуазной науки? Каково положение с изучением и применением идей председателя Мао? Можем ли мы сказать, что обеспечили господство нашего политического мировоззрения в литературе и искусстве? Посмотрим еще раз, почему все еще так велики препятствия для большого революционного единства в области литературы и искусства? Почему все еще так велика волна анархизма, так велико тяготение к буржуазному образу жизни?»

И «Вэньхуэй бао» не могла дать ответ. Она лишь констатировала: «Разве эти явления не свидетельствуют о том, что еще далеко не вытравлена из нашего сознания черная линия, проводившаяся в литературе и искусстве?»

«Учителя и революционные учащиеся Пекина и всей страны, ваша задача прежде всего проводить великую культурную революцию в ваших школах и довести ее до победного конца: во-первых, вы должны бороться против лиц, стоящих у власти и идущих по капиталистическому пути; во-вторых, критиковать реакционные буржуазные авторитеты, буржуазную идеологию и все эксплуататорские классы; в-третьих, осуществлять реформу в области образования, литературы, искусства!» Этот призыв принадлежит Чжоу Энь-лаю.

Но что он означает? Ограничить «революцию» только рамками учебных заведений и только сферой образования, литературы, искусства? О нет! У Мао Цзэ-дуна другой план, и устами Линь Бяо он изложит его еще раз:

«Мы свергнем тех, кто облечен властью. Свергнем реакционную буржуазию и всех буржуазных «монархистов». Раздавим всех, кто препятствует революции, свергнем всех чудовищ и демонов. Выбросим весь мусор и преодолеем все преграды».

«Всех раздавим… Всех свергнем…»

И под всем этим подразумевалось одно: штабы, партийные комитеты, партия.

Наступление началось и против массовых организаций. В беседе с японскими журналистами хунвэйбины заявят: «В наших школах Союз китайской молодежи и пионерские организации распущены. Руководство этих организаций шло по пути капитализма. Союз китайской молодежи был превращен в буржуазный клуб, лишенный высокой революционности». Что это означало? Орган Пекинского университета газета «Синьбейда» пояснила: «Отменяются все старые порядки, существовавшие в ЦК комсомола, и все должности (секретарь, заведующий отделом и другие); заведующих отделами и их заместителей, идущих по капиталистическому пути, следует проверить, и они должны признать свои ошибки. Все члены бывшего секретариата, все твердолобые элементы, идущие по капиталистическому пути, должны склонить головы и признать свои ошибки. Они должны прекратить какую бы то ни было враждебную деятельность».

Через несколько месяцев в вихрях «тайфуна» родится еще одна «революционная организация», которая получит название «Всекитайской ассоциации красных разрушителей», и первым ее «революционным» актом явится роспуск Всекитайской федерации профсоюзов, а двумя днями позже будет закрыт ее печатный орган газета «Гунжэнь жибао». Почему? Потому что, заявят «красные разрушители», «в течение семнадцати лет небольшая группа во Всекитайской федерации профсоюзов, стоящая у власти в партии и идущая по капиталистическому пути, упорно боролась против ЦК партии во главе с председателем Мао, упорно проводила контрреволюционную ревизионистскую линию Лю Шао-ци, Дэн Сяо-пина и Пэн Чжэня. «Гунжэнь жибао» стала глашатаем Всекитайской федерации профсоюзов и ревизионистского штаба, превратилась в центр по разложению рядов рабочего класса с целью реставрации капитализма».

Штурмовые отряды бросились в атаку!

«Председатель Мао — верховный главнокомандующий хунвэйбинов, а товарищ Линь Бяо — заместитель верховного главнокомандующего», — возвестит Чжоу Энь-лай. А Линь Бяо заявит еще более категорично. «Молодые революционные бойцы, — обратится он к хунвэйбинам в последний день августа, — председатель Мао и Центральный Комитет партии горячо поддерживают вашу революционную смелость в мышлении, в высказываниях, в действиях, в преодолении преград, горячо поддерживают ваш революционный дух. Мы гордимся вами и горячо поддерживаем ваше решительное противодействие всем попыткам помешать вам». Эти призывы подхватит «Жэньминь жибао», они станут предупреждением и угрозой «всякому, кто противодействует революционным акциям революционных студентов, выступает против учения председателя Мао и решений ЦК партии».

Но партийные комитеты, трудящиеся-коммунисты не сдавались без боя, не капитулировали. Китайский народ обладает старыми боевыми традициями, а китайские коммунисты пустили очень глубокие революционные корни в народе, чтобы отступить перед теми, кто выступал с угрозами и предупреждениями. Барометр политических событий в те дни отмечал и индивидуальное сопротивление, и стачки, и попытки создания контрхунвэйбиновских организаций для оказания отпора и для защиты партийных комитетов. Становилось все очевиднее, что оппозиционные действия не были лишь стихийным взрывом, они опирались на поддержку некоторых членов самого штаба в центре. Не помню, по какому поводу и когда, кажется в конце 1967 года, я сделал такую запись в своем блокноте:

«Тао Чжу снова под обстрелом. Это вызывает удивление. Говорили, что он человек из группы Мао, но его «обстрел» ведется из штаба Мао. Своим выдвижением он обязан Дэн Сяо-пину. Он обвиняется в том, что еще накануне XI пленума ЦК дал указание первому секретарю провинциального комитета КПК в Гуандуне о необходимости контролировать все «революционное» движение: «Те, кто на местах не признает партийного руководства, независимо от того, какими красивыми фразами они прикрываются, это не левые, а настоящие правые. Председатель Мао — председатель ЦК партии, и если вы поддерживаете только его, не желая поддерживать других, то он как председатель может оказаться в изоляции, может остаться без общенациональной партии»».

Это уже «опасно»!

Мао Цзэ-дун еще 7 сентября предупреждал своих ближайших помощников об этой опасности. В своей записке-предупреждении он подчеркивал, что «подобные факты имеют место в Циндао, Чанша и в других районах, где рабочих и крестьян организуют на борьбу против учащихся». Он настаивал на «повсеместном запрещении подобных действий». А четыре дня спустя Центральный Комитет принимает «решение», категорически запрещающее «под каким бы то ни было предлогом агитировать и организовывать рабочих, крестьян и гражданское население для борьбы против учащихся». В тот же день «Жэньминь жибао» по указанию Мао в передовой статье выступила с осуждением «ответственных товарищей на местах», которые открыто отвергают решения ЦК и «потворствуют лозунгам в поддержку местных партийных организаций».

Провинция подхватит этот призыв. «Продолжим критику и разоблачение партийного комитета провинции Хейлунцзян», — призовет один из лозунгов, появившихся в первые дни сентября. В полном созвучии с ним лозунг хунвэйбинов Сиани: «Сожжем заживо членов Бюро КПК Северо-Западного Китая, возьмем под обстрел провинциальный комитет, будем, не страшась смерти, защищать ЦК и председателя Мао!»

В помощь провинции были посланы хунвэйбины из Пекина.

В середине сентября на митинге представителей штабов хунвэйбинов высших учебных заведений столицы Чжоу Энь-лай обнародовал «план штаба Мао», предусматривавший отправку хунвэйбинов в различные районы страны со «специальными задачами». О «специальных задачах» сказал сам Мао Цзэ-дун на заседании ЦК в конце августа: «Вопрос о так называемых беспорядках на местах — важный вопрос. Можно допустить беспорядки в течение нескольких месяцев. Если нет провинциальных комитетов, не беспокойтесь, рабочие, крестьяне и солдаты не должны мешать студенческому движению». Немного позднее, в начале октября, Чжоу Энь-лай скажет еще яснее: «Кто является черным бандитом, а кто нет, вы должны определить в ходе борьбы. Мы не против того, чтобы вы сомневались. Напротив, мы хотим этого».

Сигнал дан. Инструкции ясны.

И началось огромное и мутное, как река в половодье, движение, которое некоторые пекинские корреспонденты сравнят с «великим переселением народов» и в котором примут участие двадцать, а возможно, и значительно больше миллионов хунвэйбинов. Это движение будет названо «движением по обмену революционным опытом», в действительности же это будет расправа с «облеченными властью» партийными органами на местах. И хроника этих «битв», запечатленная в хунвэйбиновских газетах и дацзыбао для поколений, станет одной из самых черных страниц в новейшей истории Китая. Видимо, этот «обмен революционным опытом» принял такой широкий и даже «опасный» размах, что сам Чжоу Энь-лай вынужден был уже в начале «движения» заявить, выступая перед студентами Харбинского механического института: «Вы не можете подменять органы диктатуры», «каждого арестованного вы должны передать властям». А 10 сентября было издано распоряжение об ограничении «переселения» из провинций в Пекин. Кроме того, из дацзыбао стали известны отдельные «приказы» хунвэйбиновских отрядов, касающиеся порядка проведения «обысков в домах партийных и революционных деятелей и офицеров действительной службы», «конфискации имущества», введения «чрезвычайного положения».

В конце октября на рабочем совещании в ЦК Мао Цэз-дун заявил: «Вы не ожидали культурной революции. Но революция вспыхнула, и она является фактом. Начало переворота — это моя заслуга. Вопрос о существовании ошибочной линии в конце концов встал на повестку дня. Если эту ошибочную линию исправить, все будет хорошо».

«Ошибочная линия»… Уже ни у кого не было сомнения в том, кто является проводников этой «ошибочной линии». Еще в августе, на XI пленуме ЦК КПК, Лю Шао-ци был подвергнут острой критике, его заставили выступить с самокритикой. Позднее, в июле 1967 года, ему пришлось написать еще два самокритичных объяснения: одно — для «бойцов нового полка борцов «1 августа»» при Пекинском промышленно-строительном институте и второе — «для большой бригады революционных бунтарей из Чжунаньхая».

Самокритика самокритикой, а «приговор» ему уже подписан. Лю Шао-ци устранен с политической арены.

Здесь уместно сказать несколько слов и о Лю. Обвинения в его адрес не сходили со страниц китайской печати в течение всего периода моего пребывания в Китае. Его называли не иначе как «самое высокопоставленное лицо в партии, идущее по капиталистическому пути».

В беседах и дискуссиях на приемах и встречах дипломаты и корреспонденты часто характеризовали Лю Шао-ци как «неколоритную» личность, выросшую в тени Мао Цзэ-дуна. Но и «в тени Мао» Лю был достаточно известен и достаточно авторитетен, поскольку еще с 1932 года являлся членом Политбюро, а позднее — членом Постоянного комитета Политбюро; он был заместителем председателя Военного совета ЦК, секретарем ЦК, заместителем председателя ЦК, а с первого дня образования КНР — заместителем председателя, а затем председателем Китайской Народной Республики. После его отстранения три года подряд день за днем и печать, и радио, и телевидение вели сосредоточенный, беспрерывный огонь по нему… Огонь фронтальный и огонь с флангов.

Газета «Хунвэйбин» еще в самом начале «большого тайфуна» классифицировала его «преступления» в 12 пунктах, однако сосредоточенный артиллерийский огонь по нему был открыт немного позднее Ци Бэнь-юем, который опубликовал в «Хунци» статью «Патриотизм и национальное предательство», написанную в манере уличных дацзыбао. Она заканчивалась восемью «почему?». И эти восемь «почему» содержали не «восемь» и не «двенадцать», а «пятьдесят» обвинений. Именно в этой статье Лю Шао-ци впервые был назван «самым высокопоставленным лицом в партии, идущим по капиталистическому пути», и с тех пор это выражение на языке официальной печати станет нарицательным.

Сейчас, когда я снова перелистываю хунвэйбиновскую и официальную печать, «номенклатурный» список и «восьми», и «двенадцати», и «пятидесяти» «преступлений», массу дацзыбао, воззваний, листовок, карикатур, у меня волосы встают дыбом и я спрашиваю себя: может ли один человек в течение одной жизни совершить столько «преступлений», столько «грехов» — и земных, и небесных? Он — «главарь группы черных заговорщиков — Пэн Чжэня, Ло Жуй-цина, Лу Дин-и и других», «создатель реакционной буржуазной линии в партии», «стремился сломить революционную твердость хунвэйбинов». Он не только не изучал произведений Мао, но и выступал против этого, усиленно противопоставлял себя председателю Мао и его идеям; «отрицал существование классов при социализме и борьбы внутри партии», «ряд лет действует против председателя», «осмеливается недооценивать руководящую роль председателя в Компартии Китая и ставит себя на место председателя», «является представителем советского ревизионизма», «хвалил советских ревизионистов и призывал нас учиться у них», «хвалил XX съезд КПСС». «Лю — это бомба, находящаяся в непосредственной близости от председателя»…

Это лишь некоторые из «обвинений», выдвинутых хунвэйбиновской печатью. В официальной прессе они носят иной характер. Поднимаются отдельные проблемы политической, экономической, идеологической, культурной жизни, пишутся длинные статьи, дается «анализ», выискиваются «ошибки», отклонения от тезисов председателя. Итак, роли распределены: хунвэйбиновская печать бьет в лоб, а официальная — в затылок. Но обе стреляют в одну цель, их действия направляются из одного центра.

«Из одного центра»…

В своем блокноте я отметил:

«30.IV.68 г.

Сегодня получил первый номер гонконгского журнала «Фар истерн экономик ревью». Касаясь обвинений в адрес Лю, журнал, в частности, отмечает: «В пропаганде, ведущейся против Лю, чувствуется наличие центра, дающего направление всем материалам, даже тем, которые публикуются в хунвэйбиновской печати. В соответствии с указаниями этого центра поднимаются определенные вопросы и обсуждаются отдельные события, но лишь в определенной степени»».

Важнее другое: чем Лю вызвал «гнев богов»? Мне кажется, этот вопрос выяснен недостаточно. А для того, чтобы он стал совершенно ясен, остановлюсь на маленькой детали — книге Лю «О самовоспитании коммуниста». Она предана анафеме, и против нее ведется такой же «сосредоточенный огонь», как и против ее автора. Почему?

Упомянутая книга — это маленький сборник лекций, прочитанных Лю Шао-ци в Институте марксизма-ленинизма в Яньани в 1939 году. Она ничем не блещет, эта книга-сборник, к тому же изданная тридцать с лишним лет назад, весьма схематична, чтобы быть «эпической», довольно примитивна и содержит немало неточностей, чтобы быть столь «опасной» и чтобы ее квалифицировать как «ревизионистскую платформу».

Но у нее один «грех»: некоторые из содержащихся в ней мыслей противоречат мыслям «великого кормчего». И не только это.

Лю пишет:

«Таких людей в Коммунистической партии Китая было немало. Ничего не понимая в марксизме-ленинизме, а лишь жонглируя марксистско-ленинской терминологией, они провозглашали себя «китайским Марксом» или «китайским Лениным». Более того, они без всякого угрызения совести хотели, чтобы члены нашей партии уважали их, как уважают Маркса и Энгельса, поддерживали их как «вождей», питали к ним верность и любовь. Они назначали себя «вождями» еще до того, как их выдвинут, добравшись до ответственных постов, распоряжались в партии, как в патриархальной семье, пытались читать нотации нашей партии, осуждали в ней всех и все, допуская произвол, наносили удары по членам партии, наказывали их, как хотели».

Еще цитировать едва ли нужно. Я хотел бы лишь подчеркнуть: провозглашали себя «китайским Марксом», «китайским Лениным». Но и этого мало. Пройдут годы, и Линь Бяо заявит: «Председатель Мао стоит намного выше Маркса, Энгельса, Ленина. Пока нет такого человека, которого можно было бы сравнить с Мао».

Намеки, содержащиеся в книге, довольно прозрачны, чтобы не вызвать гнев богов. В хунвэйбиновской печати в те дни появляются сообщения, что «Лю глубоко разочарован и хотел покончить с собой», что разъяренные хунвэйбины дни и ночи толпятся у красных толстых стен Чжунаньхая, требуя выдать им Лю…

Лю не был выдан хунвэйбинам, но в их руках оказалась супруга Лю — Ван Гуан-мэй. Имя Ван Гуан-мэй в течение нескольких дней не сходило со страниц хунвэйбиновских газет, в хунвэйбиновских листовках и плакатах мы видели карикатуры на нее, дни и ночи ее возили по улицам и митингам. Дочь и сына Лю заставили отречься от родителей и публично «осудить» своего старого отца. Но и это не спасло их. Сын арестован, дочь, так же как и мать, заклеймена как «контрреволюционерка»…

Именно на октябрьском «рабочем совещании» отмечалось — и это было, возможно, самым страшным для людей из «штаба», — что в Китае существует оппозиция, и не в лице одного человека, пусть даже этот человек и председатель Китайской Народной Республики и заместитель председателя Коммунистической партии Китая. В связи с этим Чэнь Бо-да указал: главный вопрос сейчас — это партийные секретари в провинции, которые, «боясь утратить свои позиции и престиж, подстрекают рабочих и крестьян к борьбе против студентов». А Мао Цзэ-дун для «успокоения» недовольных предпримет маневр, заявив, что «культурная революция» не угрожает их положению. Выражением недовольства и гнева разбушевавшимися хунвэйбинами явилось выступление на совещании прославленных маршалов и ветеранов КПК Чжу Дэ и Хэ Луна…

Выход один: укреплять захваченные позиции, расширять базу «культурной революции». Базу массовую, базу социальную. Решение найдено. И, наверное, еще здесь, на «рабочем совещании» в октябре, были намечены контуры новой организации, организации цзаофаней, политически отсталых рабочих, «рабочих-крестьян», рабочих-«бунтарей». С этого момента цзаофани станут делить «славу» с хунвэйбинами. Через месяц было принято другое решение — от имени «группы по делам культурной революции» — о проведении «революции» в области промышленности. В нем призывалось «проводить революцию и стимулировать производство», «строго соблюдать восьмичасовой рабочий день и ежедневно уделять три-четыре часа нерабочего времени для проведения культурной революции», не вмешиваться в руководство производством на промышленных предприятиях. Вместе с тем строго запрещалось мстить и снижать заработную плату тем, кто «критикует руководство», или увольнять «бунтарей». Это — предупреждение тем, кто под предлогом производственной необходимости ограничивает развитие «культурной революции». Это решение является продолжением принятого в сентябре решения ЦК о «порядке» проведения «культурной революции» в селах, которым запрещалось хунвэйбинам ездить в села для «обмена опытом», а крестьянам — в город.

— Революция… Великая… Культурная… Скажите мне, пожалуйста, вы представитель социалистической страны, в Пекине находитесь почти с самого начала «революции». Скажите, почему ее называют «великой»? И почему «культурной»? — Старый дипломат отпивает глоток густого кофе, втягивает в себя дым толстой сигары и добавляет: — Поверьте, я никак не могу понять этого. Ну, пусть будет великая. Ведь все, что происходит здесь в эти дни, — все «великое». Но почему «культурная»?

Янек, советник посольства одной из социалистических стран. Маленький, подвижный, нетерпеливый, вскочил с кресла, как ужаленный, чиркнул спичкой, чтобы зажечь трубку, с которой он не расставался, и как-то с гневом, громко сказал:

— «Культурная»? Что значит «культурная революция»? Раскрепощение мысли. Слова. Человеческого духа. И создание условий для духовного роста масс. Для расцвета талантов. Для нового, большого, подлинно народного творчества. Для взлета духа… — И, выпустив облачко дыма, продолжал:

— Нет, нет! Это не «культурная» и не «революция», а борьба за власть. Понимаете? Борьба за власть…

Мы были на ужине в посольстве одной из скандинавских стран. И хотя улочка, на которой находилось посольство, была расположена совсем близко от центральной гостиницы «Пекин» и пересекала самый большой пекинский проспект — «Проспект долгого спокойствия», она была совсем тихая и скрывалась за большими синими стенами. Прижавшись друг к другу, здесь, вдали от уличного шума, находилось несколько посольств и резиденций послов. Остальные были переведены из центра Пекина в два почти типовых дипломатических квартала: более старый, «Вайцзяо далоу», застроенный в 50-е годы, и новый, построенный в последние годы и до сих пор продолжающий застраиваться.

Есть что-то очень уютное в этих маленьких зданиях на тихой улочке, приютившей несколько посольств и резиденций послов. Снаружи, со стороны улицы, ничего не видно. Лишь высокая, недавно покрашенная серой или голубой краской стена и ярко-красная узкая калитка. Входишь в нее и идешь по узкому, длинному, словно улочка, коридору, он тянется вдоль стен, тоже покрашенных в серый или синий цвет, затем сворачивает влево или вправо, снова ярко-красная дверь, а за дверью другой, уже внутренний, коридор. Открываешь дверь и словно попадаешь в волшебную палату дракона из древних китайских сказаний. Широкий круглый зал со сводами и колоннами, с картинами и резьбой. Проходишь под огромной круглой аркой, спускаешься по нескольким ступенькам, и перед тобой открываются маленькие красивые уголки… Наверх, на второй этаж, вьется узкая лестница, здесь расположены рабочие комнаты и приемные посольства. Сквозь широкую стеклянную стену виден круглый дворик, покрытый зеленой травой и удачно сочетающимися с ней цветными клумбочками, а они, в свою очередь, прекрасно гармонируют с плиточными террасками.

— Вот буржуазия-то… китайская как жила, — громко смеется Алексей Иванович, советник посольства СССР в КНР.

Янек информирует:

— Все эти посольские здания и резиденции послов до освобождения, в период японской оккупации, были публичными домами, самыми известными в Пекине. И самыми роскошными…

Янек учился в Китае, работал в этой стране, знает ее язык, историю и людей…VI