Тайфун. Записки из Китая

VI. Культ

Это было 13 августа 1968 года. В то душное августовское утро почти все руководители дипломатических миссий в КНР были на пекинском аэродроме. На родину уезжал временный поверенный Великобритании в КНР Гобсон, и по неписаным протокольным обычаям его следовало проводить до самолета. Но нас заставляли это сделать не только «протокол» и не только желание использовать любой случай, любой повод, чтобы вырваться хотя бы на миг за черту города, подышать свежим воздухом, окинуть взором широкие, все еще зеленые поля. Сейчас нами двигало нечто более важное. Из Пекина уезжал «мистер Гобсон» — так называли его все дипломаты в Пекине. Он покидал Пекин ровно через два года после того, как разъяренные хунвэйбины подожгли здание английской миссии, а Гобсону и его сотрудникам пришлось спасаться, прорываясь сквозь пламя и дым. И хотя Гобсон должен был уехать из Китая еще тогда, вместе с семьей его не выпустили, оставив в Пекине в качестве заложника. На целых два года, без права выезда из города, без права — лишь по специальному письменному разрешению — посещать различные дипломатические мероприятия в китайской столице. И дипломаты, увидев его на дипломатическом приеме или коктейле, всегда спрашивали:

— А, мистер! Пожалуйте разрешение.

Высокий, стройный, слегка загоревший, с подстриженными острыми усиками, мистер Гобсон опускал руку в правый наружный карман пиджака и подавал без сопротивления, хитровато улыбаясь, уже измятый, заполненный иероглифами документ-разрешение, с которым никогда не расставался.

Но сейчас речь не о «мистере Гобсоне». Он уже в самолете. Самолет делает круг, набирает скорость и летит на юг, по направлению к Гонконгу, а оттуда — через моря и океаны — к Британским островам.

Я уже намеревался покинуть аэропорт и отправиться в обратный путь, в город, как вдруг кто-то похлопал меня по плечу. Оборачиваюсь — Йожек, венгерский посланник.

— Ну-ка, Крум, давай посмотрим, что там за толпа.

В глубине просторного зала ожидания собрались почти все провожающие, все дипломаты. Чувствовалось оживление, слышался какой-то шум.

— Что случилось? Может быть, произошел какой-нибудь инцидент? Какая-нибудь стычка? Или нападение?

Мы подошли и увидели нечто такое, что даже у нас, привыкших к необычным зрелищам, вызвало и любопытство, и удивление. Возле стены стояла стеклянная витрина, в которой лежало несколько плодов манго — желтых, крупных, как дыни, а по обеим сторонам витрины в «почетном карауле» стояли неподвижно, затаив дыхание, вытянувшись по стойке смирно, два солдата. И все стало ясно.

Оказывается, какая-то пакистанская делегация подарила Мао Цзэ-дуну плоды манго, а он в свою очередь распорядился передать их как подарок за особые заслуги одной «рабоче-крестьянской» агитбригаде «идей Мао Цзэ-дуна». И поднялся большой шум. Началась фетишизация плодов. Их поместили в раствор формалина, чтобы сохранить «для поколений», выставили для всеобщего обозрения, из далеких провинций в Пекин приехали специальные делегации, затем плоды разделили и отправили на места для показа, но этого оказалось недостаточно. Изготовили копии и послали в наиболее отдаленные районы, где их ожидали «ликующие» толпы. Среди «ликующих» находились и поэты, которые, разумеется, не остались безучастными к такому событию и воспели его в стихах:

Я рассказывал, что уже на пекинском аэродроме тебя оглушают нестройные, отрывистые звуки песни «Алеет Восток», льющиеся из всех громкоговорителей. В зале ожидания повсюду мраморные бюсты и портреты. Словно принимая эстафету у замолкающих репродукторов, начинает «обстрел» цитатами из произведений Мао и песнями о Мао агитбригада. У выхода из аэропорта возвышается огромная статуя Мао… Вдоль дороги, ведущей в город, расставлены специальные стенды с огромными красными иероглифами — цитатами из произведений Мао. На всех перекрестках дети громко читают цитатник; ограды и стены домов исписаны цитатами; у входа в посольство стоит китаец-милиционер, прижав к груди «красную книжечку» — цитатник «председателя Мао». Культ «председателя Мао» везде и во всем. Сейчас, в начальный период «культурной революции», «большого тайфуна», он принял небывалые масштабы.

А начал зарождаться он еще в яньаньский период.

Но до Яньаня Коммунистической партии Китая пришлось пройти через все «круги ада», преодолевать непреодолимые препятствия, вести бои, отступать и наступать.

Апрель 1949 года. Опубликован Указ Революционного военного совета об учреждении нового, красного знамени для Народно-освободительной армии Китая с золотой звездой и двумя иероглифами в верхнем левом углу: «1 августа». Эта дата считается днем рождения китайской Красной Армии. В ночь на 1 августа 1927 года под руководством коммунистов Чжу Дэ, Хэ Луна и Е Тина восстали два корпуса гоминьдановской армии. Восставшие захватили один из крупных городов Восточного Китая, а затем двинулись на юг, в провинцию Гуандун, известную своими революционными традициями, чтобы соединиться с вооруженными отрядами крестьян и революционными рабочими Кантона. Повстанческая армия пробивается на юг, ведя тяжелые бои с многократно превосходящими силами противника. И хотя Наньчанское восстание потерпело поражение, оно имело весьма важное значение: было положено начало арьергардным боям революции, новому периоду в истории китайской революции — периоду гражданской войны между КПК и гоминьданом. Новый период связан с новой партийной линией. А новая партийная линия была провозглашена на августовском совещании в 1927 году. Отстранив правооппортунистические элементы во главе с генеральным секретарем Чэнь Ду-сю, партия взяла решительный курс на развитие аграрной революции и создание в ходе развертывания вооруженной борьбы собственных вооруженных сил. Новый курс утверждался в обстановке временного спада революционной волны, а также репрессий и террора против партии. Многие партийные работники были убиты, партийные организации, коммунисты вынуждены были уйти в глубокое подполье. Потерпел поражение ряд крестьянских восстаний, вспыхнувших на юге и юго-востоке страны, самым массовым из которых было восстание «Осеннего урожая». Разгромлена Кантонская коммуна.

Остатки участвовавшей в восстании «Осеннего урожая» 1-й революционной крестьянской дивизии, возглавляемой Мао Цзэ-дуном, отступая с непрерывными боями, достигли Цзинганшаня в провинции Цзянси. Горы и скалы превратили Цзинганшань в созданную самой природой неприступную крепость. Через несколько месяцев сюда прибыл со своим отрядом Чжу Дэ, приведя с собой восставших шахтеров из Шуйкаусяна, тысячи вооруженных крестьян — ветеранов Кантонской коммуны и Наньчанского восстания. Все эти отряды объединяются, закладывается фундамент Народно-освободительной армии Китая. В Цзинганшане создана народная власть, бои продолжаются. Воинские отряды испытывают страшные лишения, им не хватает оружия, боеприпасов, продовольствия, лекарств. Цзинганшань оказалась в железном кольце блокады.

В этих сложных условиях в Москве созывается VI съезд КПК, проходивший при непосредственном участии делегации Исполкома Коминтерна. Накануне его открытия IX пленум Коминтерна принял резолюцию по китайскому вопросу, в которой вменил в обязанность всем своим секциям всемерно поддерживать китайскую революцию. Стратегическая линия, утвержденная съездом, выражена в формуле: «Основной враг — помещик; опора пролетариата на селе — беднота, середняк — прочный союзник». VI съезд занимает важное место в истории КПК и китайской революции: он вооружил партию ясной программой борьбы, разработал тактику и пути выхода из кризиса, меры по мобилизации революционных сил, основы организации, стратегии и тактики Красной армии.

В начале 30-х годов в руководстве Коммунистической партии Китая сформировалась левосектантская, путчистская линия. Игнорируя мнение Коминтерна, руководство КПК заявило, что в Китае сложилась революционная ситуация, и призвало к организации «политической борьбы», к восстаниям и бунтам, «которые должны перерасти в восстание в общегосударственном масштабе».

Еще в 1924 году Мао Цзэ-дун предложил ЦК КПК свой план «штурма» провинции Цзянси с целью овладения ею в течение года. В 1930 году руководство КПК вернулось к этому плану. Политбюро приняло резолюцию «О новом революционном подъеме и завоевании власти первоначально в одной или нескольких провинциях». Эта линия противоречила рекомендациям Коминтерна и, по существу, означала признание возможности немедленного революционного взрыва в стране. И лишь при энергичном вмешательстве Исполкома Коминтерна ошибочные левосектантские установки были отвергнуты, а узурпировавший руководство КПК Ли Ли-сань отстранен.

Через год, 7 ноября 1931 года, в день годовщины Великого Октября, в столице Центрального советского района открылся I Всекитайский съезд рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Съезд принял проект Конституции Китайской Советской Республики, первый параграф которой провозгласил: в китайских советских районах устанавливается «политическая власть» демократической диктатуры пролетариата и крестьянства. Ее цель — ликвидация феодальных пережитков и господства империалистов в Китае, объединение всей страны, систематическое ограничение процесса развития капитализма, расширение хозяйственного строительства, развитие классового самосознания и организация пролетариата и объединение широких масс крестьян-бедняков и пролетариата с целью установления диктатуры пролетариата.

Но контрреволюция не дремала. Вскоре она предприняла первый поход против Центрального советского района. Против стотысячной гоминьдановской армии командующие тремя корпусами Красной армии — Чжу Дэ, Пэн Дэ-хуай и Хуан Гун-люэ широко применяли партизанскую тактику. Нападая на отдельные части противника, отсекали их друг от друга и били поодиночке. Через четыре месяца начался второй поход против Красной армии, в котором участвовало вдвое больше войск. Спустя еще два года Чан Кай-ши предпримет четвертый, а затем пятый поход против Красной армии. Но еще до этого, в сентябре 1931 года, начнется японская агрессия против Китая. Правящие круги Японии рассчитывали путем захвата Китая создать плацдарм для нападения на Советский Союз и для установления господства над всей Азией.

Вскоре в руках противника окажутся важные города и районы Северо-Восточного Китая. А Северо-Восточный Китай — это богатейший край, составляющий десятую часть территории страны и дающий пятую часть ее промышленной продукции. Расширяя агрессию, японцы атакуют Шанхай. Китайская армия успешно сражается на Шанхайском фронте, но Чан Кай-ши отдает приказ об отступлении, сдаче оружия, подписании перемирия. Его действия понятны: он стремился подавить революционное движение. В те дни Чан Кай-ши заявлял: «Наш враг — не японские захватчики, а бандиты», «Пока бандиты не будут ликвидированы, ни в коем случае нельзя объявлять войну Японии. Те, кто нарушит этот приказ, будут сурово наказаны». Становилось все яснее: в Китае нарастал глубокий национальный кризис. В те решающие дни Коммунистическая партия Китая выступила с призывом к организации вооруженного отпора. По рекомендации Коминтерна КПК выдвинула лозунг развертывания национально-освободительной борьбы, объявления войны Японии, активного участия коммунистов в партизанском движении. А позднее коммунисты становятся инициаторами создания единого национального антияпонского фронта. Коммунистическая партия Китая была единственной силой, которая могла сплотить народные массы, увлечь их своим собственным примером и поднять на борьбу, вселить в них веру в победу. II Всекитайский съезд рабочих, крестьянских и солдатских депутатов был проведен именно под лозунгом мобилизации всех сил, решительного отпора очередным походам гоминьдана и подготовки к новым решительным сражениям.

А «решительные сражения» уже шли.

Опорные базы Красной армии в Центральном и Южном Китае оказались в руках гоминьдана, в кольцо военной и экономической блокады попадает весь Центральный советский район. Чанкайшистские армии, сконцентрировав силы, медленно продвигаются на всех фронтах, кольцо блокады сжимается, положение становится критическим. В этой обстановке Постоянный комитет Политбюро ЦК принимает решение о перегруппировке революционных сил, выходе из окружения, перемещении центра борьбы с юго-востока на северо-запад.

Начинается большая подготовка и большое отступление. Отступление войдет в историю Китая как Великий поход, как «поход 25 тысяч ли». Нужно преодолеть свыше десяти тысяч километров, пересечь территорию одиннадцати провинций, преодолеть горы, полноводные реки и пустыни, прорывать укрепленные линии, вести тяжелые бои. 16 октября 1934 г. 300 тысяч бойцов Красной армии выступили из Центрального советского района. В новый Центральный советский район на севере прибыло менее 30 тысяч. Во время этого похода примерно в середине пути произошли события, ставшие роковыми для Китая, Коммунистической партии Китая и китайской революции.

Январь 1935 года. Преодолено уже четыре тысячи километров. На календаре отсчитано четыре месяца. Красная армия достигла городка Цзуньи в провинции Гуйчжоу. Возле него развернулось ожесточенное сражение. Враг был разбит. Армии предоставлен отдых. Здесь, в Цзуньи, по настоянию Мао Цзэ-дуна было проведено расширенное совещание Политбюро ЦК КПК, большинство участников которого не являлись ни членами, ни кандидатами в члены ЦК и не имели права голоса. В официальной истории Коммунистической партии Китая о совещании в Цзуньи сказано: «Совещание в Цзуньи покончило с господством в ЦК «левого уклона» и особенно с ошибками «левых» оппортунистов по военным вопросам, оно избрало руководителем партии и Центрального Комитета товарища Мао Цзэ-дуна».

Это официальная история. А неофициальная? Неофициальная квалифицирует десятилетие после совещания в Цзуньи как один из тяжелейших периодов в жизни Коммунистической партии Китая. Борьба внутри партии будет продолжена, но острие борьбы теперь будет направлено против Коминтерна и коммунистов-интернационалистов.

А события развивались с головокружительной быстротой. Призыв Коммунистической партии Китая к созданию единого национального антияпонского фронта уже брошен и нашел широкий отклик в стране. По всей стране проходят антияпонские демонстрации и стачки. Не откликается лишь Чан Кай-ши, и не только не откликается, а ведет активную подготовку к походу против нового Пограничного советского района с центром Яньань. Обстановка в стране накаляется. Все яснее вырисовываются два фронта: патриотический во главе с компартией и антинародный, возглавляемый гоминьданом и Чан Кай-ши. А на дворе уже осень, напряженная, тревожная осень 1936 года. Чан Кай-ши отдал приказ командующему северо-восточными силами маршалу Чжан Сюэ-ляну направить свои армии против революционных баз в Яньани. Начинаются новые ожесточенные бои, в которых часть дивизий маршала Чжан Сюэ-ляна разбита, две дивизии перешли на сторону Красной армии, а Чан Кай-ши, приехавший в Сиань для переговоров, был арестован.

Страна все больше втягивалась в гражданскую войну.

Чтобы не допустить этого, компартия посылает в Сиань своего представителя — Чжоу Энь-лая. «Сианьский инцидент» урегулирован мирным путем. Чан Кай-ши освобожден. Он торжественно обещает не развязывать гражданскую войну и содействовать созданию единого национального антияпонского фронта.

Торжественно обещает… Но уже на второй день после своего освобождения Чан Кай-ши нарушает это обещание. А японские войска захватили уже весь Восточный Китай. По стране прокатывается волна недовольства. Над ней нависла смертельная опасность. В этих условиях Чан Кай-ши наконец вынужден был принять предложение компартии о сотрудничестве. Коммунистическая партия Китая легализована, ее представители вошли в состав Политического совета на контролируемых гоминьданом территориях, при чан-кайшистском правительстве открывается постоянное представительство Центрального советского района, который переименовывается в Пограничный район, а Красная армия, уже реорганизованная в 8-ю армию, и вновь созданная 4-я армия включаются в общую борьбу против японских агрессоров.

На политическом горизонте уже второй раз появляются контуры единого национального фронта.

Новый пограничный район Шэньси — Ганьсу — Нинся занимает небольшую территорию, примерно равную территории Болгарии, а численность его населения в четыре-пять раз меньше, чем в Болгарии. В подавляющем большинстве это крайне бедные, отсталые крестьяне. Но этот район становится главной базой революционного движения в Китае, а Яньань — главной резиденцией Коммунистической партии Китая и местом пребывания Главного штаба Народно-освободительной армии Китая. С перпых же дней предпринимаются шаги с целью демократизации жизни в этом районе, укрепления его экономики, подъема революционного духа трудящихся. Английский корреспондент, неизвестно как и какими путями попавший сюда, в своей корреспонденции на родину писал: «По обеим сторонам дорог, на скалах пестреют лозунги, здесь и горы полны жизни…»

Проводимые преобразования действительно активизируют жизнь, приводят в движение народные массы; введено всеобщее равное право на участие в выборах; избираются Ассамблея народных представителей и законное правительство; при решительной поддержке Коминтерна отменены ошибочные, несвоевременные указания Мао Цзэ-дуна о развертывании «движения» против помещиков и конфискации их земель, об установлении диктатуры рабочих, крестьян и мелкой буржуазии, ибо их выполнение означало бы обострение классовой борьбы, открытие еще одного, внутреннего фронта в момент, когда главной задачей было создание единого национального антияпонского фронта. И единый фронт начал создаваться. Яньань стал центром, кузницей политических и военных кадров; военные кадры обучаются во вновь открытой Военно-политической академии, а Народно-освободительная 8-я армия становится примером, образцом для других вооруженных отрядов. Первый приказ командования 8-й армии возвестил: «Выгоним японцев с нашей земли. Защитим свою страну. Возвратим захваченные территории. Лозунг создания «единого фронта» — это лозунг спасения нации. В нашей армии — строжайшая дисциплина, мы не позволим притеснять население, все будем покупать по установленным ценам. 8-я армия охраняет китайский народ. Шпионов и предателей ждет беспощадная расправа. Мы призываем весь народ бороться за спасение нации.

Мы победим в освободительной войне!

Мы будем вместе праздновать наступление мира!»

И следуют подписи: командующий 8-й армией Чжу Дэ; заместитель командующего Пэн Дэ-хуай.

Народная власть подняла дух населения освобожденного района с центром Яньань, мобилизовала его на борьбу.

Наступил конец 1941 года. Гитлеровские орды уже поглотили Европу и вторглись на советскую землю. Советский народ поднялся на священную борьбу, борьбу не на жизнь, а на смерть во имя жизни. В те напряженные дни ВКП(б) направила все свои силы на борьбу против гитлеровских орд.

Но именно в те дни, в дни поздней осени 1941 года, Мао Цзэдун начал «борьбу на другом фронте». Мао Цзэ-дун назвал ее «кампанией по упорядочению стиля». Но суть ее — ожесточенная борьба против «внутренних врагов». Пройдут годы, в Китае разразится «большой тайфун». И в этот период прозвучит мощный голос старого коммуниста-интернационалиста Ван Мина. Многие годы Ван Мин входил в состав руководства Коммунистической партии Китая, был представителем КПК в Коминтерне. Ван Мин возвращается в Китай в яньаньский период, чтобы помочь руководству партии в проведении новой тактики единого антияпонского фронта. По словам Ван Мина, сам Мао Цзэ-дун в те годы признавал, что «этой кампанией» («кампанией по упорядочению стиля». — Прим. авт.) он хотел добиться трех целей: заменить ленинизм маоцзэдунизмом, написать историю КПК как историю одного Мао Цзэ-дуна и возвысить свою личность над ЦК и всей партией.

А численность народных вооруженных сил росла с каждым днем. В 1936 году в Яньань прибыло около 30 тысяч человек, в 1940 году их уже 500 тысяч, еще через пять лет — почти миллион. Растут вооруженные силы. Растут и ряды компартии — с 40 тысяч человек в 1937 году до 800 тысяч человек в 1940 году и 1,2 миллиона — в 1942 году.

1200 тысяч членов партии? Менее чем за 10 лет? Ясно: взят курс на быстрое увеличение рядов партии, но при этом не соблюдаются социальные критерии при приеме новых членов партии, кандидатский стаж не установлен, существуют лишь «контрольные цифры», которые спускаются «сверху». «Сверху» объявляются и «ударные недели», «ударные месяцы», «соревнование» за массовый прием в партию. И в результате 80–90 процентов членов партии составляют крестьяне, в большинстве своем неграмотные, незначительный процент — сельская интеллигенция, еще меньше — рабочие. Да и это рабочие мелких ремесленных мастерских. В документе партии, изданном в мае 1949 года, открыто признается, что «в КПК состоят главным образом крестьяне и интеллигенция» и что они «не только не могут найти общий язык с пролетариатом, но и не хотят вовлекать в партию его лучших представителей». Через восемь лет это признает и газета «Чжэзян бао»: «Часть членов партии имеет низкий уровень сознательности, плохо представляет, что такое партия и легко поддается буржуазной идеологии».

Растет не только численность вооруженных сил и рядов партии, но и население освобожденных районов. И все эти силы — армия, партия и народ — приведены в действие. На территории освобожденных районов сложился единый национальный фронт, выдвинут лозунг развертывания непримиримой борьбы против японской агрессии. И от широких степей Маньчжурии на севере до острова Хайнань на юге народные вооруженные силы и народ сливаются в могучий поток, поднимаются на борьбу против японской агрессии. В эти дни американский представитель в Китае телеграфировал своему правительству: «Коммунистические власти и армия — это первая власть и армия в современной истории Китая, которые пользуются широкой поддержкой, потому что и власть, и армия действительно являются народными».

Единый национальный фронт действует только в освобожденных районах. В остальных районах Чан Кай-ши, изменив — уже в который раз — своим собственным обещаниям, организовал очередное наступление на Коммунистическую партию Китая и революционную базу. Советский район, на этот раз северный, пограничный, снова оказался в кольце блокады чанкайшистов. На борьбу поднято все население, оно роет окопы, сооружает укрепления. В то время, как отборные чанкайшистские армии держат в кольце блокады революционную базу в Яньани, японские захватчики готовятся к новому наступлению. Оно начнется весной 1944 года.

Но в эти тревожные дни Яньань не останется в одиночестве. Не останется в одиночестве и Народно-освободительная армия. Потому что вместе с ними Советский Союз, в его лице они имеют мощный тыл и базу снабжения. Оттуда будут перебрасываться оружие и боеприпасы, автомашины, продукты и медикаменты, оборудование для школ и больниц. Оттуда будет поступать помощь для восстановления и развития промышленности, дорог и транспорта. Кроме того, Советское правительство не разрешит перебросить чанкайшистские армии в Маньчжурию через советский порт Дальний. Но Мао Цзэ-дун словно ничего этого не замечает. В секретной директиве он утверждал: «Чан Кай-ши получает помощь от США. А мы не получаем помощи извне. Мы во всем опираемся на собственные силы».

Именно в эти годы зарождается культ Мао Цзэ-дуна. Книжные лавки уже забиты его портретами, его мнение становится законом, каноном, догмой. В эти же годы рождается песня: «Алеет Восток, солнце восходит, в Китае родился Мао Цзэ-дун…»

Песня «Алеет Восток» возвестила миру не только о «рождении» Мао Цзэ-дуна, но и о «зарождении» культа его личности. В дни «большого тайфуна» культ Мао уже приобретает фантастические размеры, какую-то неземную, космическую окраску. И сейчас уже не Мао Цзэ-дуна будут сравнивать с солнцем, а солнце — с Мао Цзэдуном.

Причину этого нужно искать и в том, что среди населения Китая, большей частью сельского, неграмотного, сильны древние традиции, в частности преклонение перед сильной личностью, перед властями и императорами. И не только это. Появление культа Мао Цзэ-дуна связано с ростом популярности освобожденных районов, престижа коммунистической партии, с освободительной миссией Народно-освободительной армии.

Резолюция пленума ЦК от апреля 1945 года возвестила, что «в ходе борьбы партия выдвинула своего собственного вождя товарища Мао Цзэ-дуна». А ровно через месяц в Уставе, принятом VII съездом КПК, будет записано: «Коммунистическая партия Китая руководствуется идеями Мао Цзэ-дуна».

Культ Мао Цзэ-дуна расцветает и постепенно начинает выходить за границы освобожденных, «красных», районов и распространяется на районы, находившиеся под контролем чанкайшистов.

Очевидец рассказывает:

«Когда в сентябре 1945 года Мао находился в Чунцине, главной квартире Чан Кай-ши, на каком-то приеме к нему подошла молодая женщина.

— Председатель Мао, — обратилась она к нему, — я хотела бы вас попросить.

— О чем?

Женщина покраснела и сказала:

— В знак моего глубочайшего уважения разрешите поцеловать вашу руку.

И прежде чем председатель ответил, она слегка наклонилась и прижалась губами к тяжелой ладони гиганта — председателя Мао…»

Внешние условия расцвета культа налицо. Но чтобы ростки поднялись и расцвели, нужно еще одно — почва, то есть характер, склонности. Оказывается, есть и это. Источники свидетельствуют, что Мао с детских лет увлекался чтением древних книг о могущественных феодалах и правителях, что он восхищался подвигами мифологических героев и императоров.

Источники свидетельствуют… Но только ли источники? Ведь сам Мао Цзэ-дун еще в 1936 году в беседе с американским журналистом Эдгаром Сноу с восторгом отзывался о правителях древнего Китая: Яо, Шунь, Хань У-ди и Цин Ши-хуанди.

Яо и Шунь — это мифологические герои, которые, согласно легендам и сказаниям, правили в глубокой древности. О Цин Ши-хуанди, первом императоре первой Цинской династии, я уже рассказывал. Хань У-ди был императором Ханьской династии, он царствовал до нашей эры, его религией было конфуцианство. Он был жестоким и вероломным, вел опустошительные войны, захватывал чужие земли, облагал данью и повинностями. Особое восхищение вызывал у Мао китайский император Лю Бан — основатель династии Хань. Об этом рассказывает не кто иной, как друг детства и земляк Мао — Сяо Юй. Сяо Юй написал книгу о Мао Цзэ-дуне, изданную несколько лет назад в США, в которой рассказывает о юношеских мечтах Мао. Мао Цзэ-дун мечтал стать вторым Лю Баном, который, будучи человеком из народа, сумел свергнуть последнего императора из первой династии Цин и провозгласил себя императором.

Во время дискуссии и споров Сяо Юй доказывал, что «Лю Бан был плохим человеком, он отстранил от власти деспота, чтобы занять его место и стать еще большим деспотом, он был вероломен и абсолютно лишен каких бы то ни было человеческих чувств; после победоносных походов и нашествий он безжалостно убивал своих доверенных генералов и вельмож, боясь, как бы они не узурпировали его трон». Но Мао не соглашался: «Если бы он не убил их, его трону угрожала бы опасность и Лю Бан не был бы так долго императором». Сяо Юй делает вывод: «Мы оба знали, что он отождествляет себя с Лю Баном»…

Сейчас, когда я перечитываю эти места, в моей памяти всплывают другие высказывания.

«Если человек хорошо знает Китай, у него возникает вопрос: чего не хватает этому народу?.. Ему недостает, возможно, гениального, действительно великого человека, способного вобрать в себя все, что есть сильного и жизненного в этой нации, более многочисленной, чем все население Европы, нации, имеющей более чем 30-вековую цивилизацию. Если появится император с большими идеями, наделенный железной волей, я считаю, это обновление пойдет большими шагами».

Кто это сказал? Отец Юк. И сказал еще в XVIII веке. Отец Юк, французский миссионер-путешественник, трижды приезжал в Китай, трижды пересек его вдоль и поперек и, кажется, написал три книги об этой «таинственной» стране.

«Ему недостает, возможно, гениального человека» — перечитываю я высказывание старого миссионера-путешественника, и в моей памяти оживают слова другого «миссионера» — Линь Бяо: «Китай — это великая страна пролетарской диктатуры. Китай нуждается в идее, идее революционной и правильной. Именно такой идеей обладает Мао…»

В 20-е годы Бородин[7] сообщал, что Мао Цзэ-дуну «присущ непомерный апломб», что он «считает себя теоретиком, сделавшим самостоятельно ценный вклад в общественные науки». В 1928 году VI съезд КПК квалифицировал действия Мао Цзэ-дуна как «проявление милитаристской психологии», а в экстренном циркулярном сообщении исполкома КПК провинции Цзянъинь от 15 декабря 1930 года указывалось, что «он стремится осуществить свои мечты о том, чтобы стать императором в партии». Советские специалисты, находившиеся в Китае в 40-х годах, обратили внимание на «патриархальные склонности Мао Цзэ-дуна, его болезненную мнительность, чрезмерное честолюбие и манию величия».

Пришло освобождение, и уже в первые годы начинается издание его произведений. В октябре 1951 года они выходят тиражом в 2,5 миллиона экземпляров. Тогда же начинается издание его «Избранных произведений». В том же месяце премьер Чжоу Энь-лай в докладе на Третьей сессии Всекитайского комитета Народного политического консультативного совета заявил: «Мы должны глубоко и систематически изучать произведения Мао Цзэ-дуна. Мы должны вооружиться идеями Мао Цзэ-дуна». И вот уже студенты и школьники должны ежемесячно выделять на изучение произведений Мао от 12 до 15 часов, кадровые работники государственных учреждений — не менее шести часов в неделю, а в годовых планах профсоюзов этому отводилось до шести и более недель.

Зародившись в 40-х годах, в 50-е годы культ буйно расцвел и в литературе. И первой ласточкой стал поэтический сборник «В Китае родился Мао Цзэ-дун». Он превозносился уже как символ «непогрешимости», «мудрости», «гениальности», его «идеи» становятся «оружием», «компасом», «маяком». Поэты не скупятся на поэтические краски, добавляя все новые радужные цвета к его «лучезарному» образу. Мао сравнивают с солнцем и солнечными созвездиями, награждают силой земных и небесных стихий. «Идеи Мао Цзэдуна — это солнце, которое никогда не заходит», «Великий председатель Мао — это сияющее солнце», «О председатель Мао, председатель Мао! Любовь к тебе выше неба, любовь к тебе глубже моря». В одном из стихотворений Мао превозносится как «великое воплощение правды», как «сияющая большая мечта», «солнце в наших сердцах», «спасительная звезда», «надежда всего мира», а в другом каждая строчка — лозунг:

Да здравствует председатель Мао!

Пусть он здравствует десять тысяч лет!

Пусть он здравствует миллион лет!..

«Большой скачок» явился и «большим провалом», но по законам необъяснимой диалектики он вызвал новый «большой скачок» в возвеличивании Мао. «Провал» — это вина низших кадров, «неправильно понявших» и «не претворивших правильно в жизнь» «гениальные указания председателя»; это может произойти и по причине стихийных бедствий. А председатель — он «непогрешим», его установки и его курс «правильны».

Трудно описать все это.

Это нужно видеть, пережить, а описать невозможно.

…Дано распоряжение «революционным» массам и всему населению безоговорочно выполнять «пять больших вещей» и иметь «три вещи». Среди «пяти больших» «самая большая» — «в широком масштабе» изучать произведения Мао. Кроме того, учиться у Народно-освободительной армии и быть всегда верными Мао Цзэдуну. Учиться у героев и так же, как они, применять «идеи Мао». Иметь «три вещи» — портрет Мао Цзэ-дуна, цитаты из произведений Мао Цзэ-дуна — на стене, книги с сочинениями председателя — на полке.

Дан сигнал превратить Китай в «красный океан». И все вокруг окрашивается в красный цвет — цвет пиона. Красными становятся дома и заборы, улицы и фасады общественных зданий. Расцветают красные плакаты с лозунгами и цитатами. Цитаты собраны в «красную книжечку», которая издана миллионными тиражами; каждый обязан ее читать — в трамвае, автобусе, поезде, в одиночку или хором. С хорового чтения цитат начинается работа во всех учреждениях, во всех школах, на всех предприятиях. Начинается и заканчивается. На большую часть цитат написана музыка, их поют, поют в одиночку и хором, иногда под эту музыку исполняют танцы.

Имя Мао Цзэ-дуна повторяется непрерывно, повторяется и через громкоговорители, и по всей радиосети. Пекинский ревком принимает решение о том, чтобы при встрече люди приветствовали друг друга словами: «Пусть вечно живет председатель Мао!» Если зазвонит телефон, снимая трубку, вместо традиционных приветствий следует говорить: «Пусть здравствует 10 тысяч лет наш великий учитель, великий вождь, великий кормчий — председатель Мао!» Студенты, учащиеся и вся молодежь обязаны читать цитаты четыре раза в день. Телевидение непрерывно показывает кадры с Мао, его портреты и бюсты выставлены в каждой витрине, портреты и цитаты наштампованы или вышиты на носовых платках, чайниках, чайных чашках, на термосах — на всем, на чем только можно. Раскрываешь блокнот, обычный блокнот, который можно купить за несколько фынов в любом киоске Пекина, и уже на первой странице видишь портрет Мао Цзэ-дуна, затем большую, аккуратно написанную иероглифами цитату, а через несколько страничек — снова портрет и снова цитата, и так до конца. И не только в витринах и на предметах широкого потребления. Портреты красуются и на значках. Миллионы, миллиарды значков разных размеров и цветов, изготовленных из разных материалов и продающихся по разной цене. Мой коллега — дипломат и страстный коллекционер — приобрел уже несколько сот значков с изображением Мао. А специализированные заводы и мелкие мастерские продолжают непрерывно выпускать все новые и новые значки.

Число выпущенных портретов, бюстов, значков достигает астрономической цифры. Увеличиваются и тиражи произведений Мао. Я записал в своем блокноте переданное агентством Синьхуа «Заявление» «революционных коллективов» армейских типографий, в котором произведения председателя Мао Цзэ-дуна сравниваются с атомной бомбой, которая в тысячи раз мощнее обычной, и дается обещание «всю свою жизнь изучать революционные книги — бесценные сокровища, всю жизнь печатать их, чтобы вооружать всех командиров и бойцов армии идеями Мао Цзэ-дуна…»

По сообщению посетившей Пекин австралийской журналистки, опубликованному во французской газете «Франс суар», тираж избранных произведений Мао Цзэ-дуна лишь в 1967 году составил на китайском и иностранных языках 86 400 тысяч экземпляров, «красной книжечки» — цитатника — 350 миллионов экземпляров, избранных текстов — 47 миллионов экземпляров, его стихотворений — 57 миллионов экземпляров. По другим данным, только в провинции Ганьсу за 1968 год тираж изданных произведений Мао Цзэдуна был в семь раз больше, чем во всем Китае за 16 лет народной власти накануне «тайфуна». Провинциальная газета «Фуцзянь жибао» привела еще более подробные данные: только в уезде Чжоунин провинции Фуцзянь на 20 тысяч семей приходится 160 тысяч томов избранных произведений Мао… Когда появилось это сообщение, мой знакомый, пекинский корреспондент одного из западных информационных агентств, сказал: «На каждый дом приходится по два комплекта четырехтомника…»

Но тиражи тиражами. Важнее другое: как их читать и изучать?

И я снова возвращаюсь к тому прохладному солнечному утру 1967 года, когда состоялся национальный праздник Китайской Народной Республики и мы, заняв места на дипломатической трибуне на площади Тяньаньмэнь, услышали призыв Линь Бяо: «Вся страна должна стать великой школой изучения идей Мао Цзэдуна…»

«Вся страна — великая школа». Что все это значило? Ведь и до этого изучение «идей» было главным и, кто знает, быть может, единственным содержанием идеологической работы.

Но вскоре нам стало ясно. От каждого китайца требовали «ежедневно, всегда и везде, во время работы и отдыха, во время кормления грудного ребенка и приготовления обеда, в поезде и трамвае, днем и ночью, если нет света, под уличным фонарем или при свете домашнего очага» изучать произведения вождя!

И развернулась еще одна кампания.

Газета «Хэйлунцзян жибао» (г. Харбин) поместила большую статью под заглавием «Пусть великие идеи Мао Цзэ-дуна проникнут во все области», подписанную Хэйлунцзянским ревкомом. В статье рассказывалось о «передовом опыте» по превращению производственных бригад в школы изучения «идей Мао Цзэ-дуна»: «Широкие народные массы в знак своего уважения к председателю перед трапезой произносят здравицу с пожеланием председателю «счастья», декламируют выученные наизусть его указания». «Если люди какое-то время не читают книг председателя, у них такое ощущение, будто они чего-то не сделали, а если изучали идеи и не применили их, чувствуют вину перед председателем».

Через несколько месяцев ревком провинции Чжэцзян примет решение о том, чтобы не только выражать председателю «пожелания бесконечных лет жизни», петь песни «Алеет Восток» и «В море нельзя обойтись без кормчего, а в революции — без идей Мао Цзэдуна», изучать его мысли и «последние» указания, до работы «перечитывать его указания, а после работы рапортовать ему», но… и «выделять по два раза в неделю по полдня в учреждениях, школах и в армии, а рабочим и крестьянам — два вечера в неделю для изучения его идей».

В те дни я записал:

«20. Х.67 г.

…Я прочитал где-то, кажется в «Хэнань жибао», что «для революционного народа произведения председателя Мао — это пища, воздух, компас. Когда он изучает их, он словно наедается досыта, у него появляется самое высокое сознание, самая высокая активность, самая твердая решительность». А это слова из выступления Линь Бяо: «Есть ли у европейцев и был ли у древних людей такой великий человек, как председатель Мао? У кого еще есть такие зрелые идеи? Такие гении, как председатель Мао, появляются на свете один раз в несколько сот лет, а в Китае — один раз в несколько тысяч лет. Председатель Мао — величайший гений в мире… Председатель Мао тысячи раз мудр, десять тысяч раз мудр. Идеи Мао Цзэ-дуна тысячу раз правильны, десять тысяч раз правильны»».

Еще раз перечитываю эти высказывания и думаю, что это не просто культ. Это какое-то идолопоклонство, сотворение нового бога и новой религии.

Новая религия…

И возникает встречный вопрос: А старая религия? Что она собой представляет? Да и кто сейчас объяснит это… Ученых нет. Их как цыплят разметал «тайфун». Библиотеки для нас уже давно закрыты… И лишь кое-где сохранившиеся полупустые конфуцианские и буддийские храмы, фигура смеющегося Будды, сидящего на чашечке лотоса и погрузившегося в блаженство, да «мудрые» изречения Конфуция напоминают о религии. Нет, о религиях… Потому что в Китае три основных религии, но какая из них самая главная — даосизм, буддизм или конфуцианство, — известно лишь самому богу. Но мы знаем, что они зародились в древности, примерно в VI веке до нашей эры. И что каждая по-своему использовалась для увековечения существующего порядка. Древние художники рисовали Лао-цзы — «мудреца Лао», основателя даосизма, — лежащим на зеленой траве, под ласковыми лучами солнца, на вершинах зеленых гор, чтобы показать, что он выше земных забот и сует. Потому что «только настоящие мудрецы наделены высокой моралью и только горы являются сокровищницами природы». Его изображали с обнаженной грудью, шепчущим в блаженстве: «Мне не хочется работать на хозяина», «Все это сон, суета», «и этот порядок не существует». «Великое Дао — начало и конец света», «истину истин», можно постичь лишь через самопознание, самоуглубление. Со временем «мудрец Лао» превратится в святого, а его учение — в философию, которая окажет влияние на литературу, поможет недовольным обрести смелость, поощрит крестьянские восстания. Но постепенно философия Лао-цзы превращается в религию, а религия даосизма — в утопию, в абстракцию, в несбыточную мечту, основным ее принципом станет проповедь: «Не ропщи, плыви по течению».

Примерно в это же время в древнем царстве Лу, в городе Цюй-фу провинции Шаньдун, появился другой мудрец — «мудрец Кун», Кун Фу-цзы, Конфуций. Содержащиеся в древних книгах сведения о «мудреце Куне» довольно скудны. Он происходил из разорившейся аристократической семьи, скитался по селам и городам, проповедовал свои идеи, писал книги. Сколько книг он написал, едва ли кто знает. Но почти точно известно, что лучшие из них — «Книга песен», «Книга исторических преданий», «Книга обрядов» — написаны лично им. Многие книги, автором которых считается Конфуций, написаны его учениками. А самая мудрая из них — «Беседы и суждения» — написана мудрейшим из его учеников Цзы Лу. О характере учения Конфуция идет спор по сей день. Когда спросили Го Мо-жо, как относятся к Конфуцию и конфуцианству современные китайские ученые, последний ответил: конфуцианское учение, безусловно, было прогрессивным для своего времени. И в подтверждение привел высказывания Конфуция и его учеников. «Все явления природы, — учил Конфуций, — происходят независимо от неба, от божества, сами по себе, естественным путем. А это означает, что развитие жизни, развитие природы — это процесс самостоятельный». Отсюда вывод: «мудрец Кун» отрицает божество, атеистически относится к явлениям природы и жизни. Далее. Ученик Конфуция, известный древний философ Цзы Лу спросил своего учителя: как следует относиться к богам и демонам? Учитель ответил: «Мы никак не можем относиться к ним, потому что сами не умеем относиться друг к другу», а на его вопрос о загробной жизни ответил: «Если мы сами не знаем, что ожидает человека, пока он жив, то почему мы должны думать о том, что ожидает нас в загробной жизни?» Эти ответы также служили доказательством его атеизма. Далее: «По своей природе люди равны. Но когда они приобщаются к знаниям, учатся, их ум становится другим и они сами становятся другими». И Конфуций восклицает: «Учись и снова повторяй то, что ты уже изучал». А Го Мо-жо объясняет: «Именно это — главное в учении Конфуция, воспитание, обучение человека». Но так считал Го Мо-жо, у других мнение иное: Конфуций говорил «тянь» — «небо» — и имел в виду божество. Конфуций говорил «ли» — «этикет» — и в своем учении исходил из необходимости соблюдать в отношениях между людьми установленный ритуал, возводя его в культ, что означало примирение, покорность и подчинение. Подчинение младших старшим, нижестоящих — вышестоящим, народа — власти. Конфуций говорил «жэнь» — «человечность» и понимал… В данном случае неважно, что он понимал. Ученые спорят, а бесспорно одно: в Китае нет города, деревни или селения, где бы не было храма или хотя бы алтаря Конфуция. Феодалы и императоры превратили Кун-цзы в божество, а его учение — в религию, в свою официальную религию. Религия конфуцианства проповедует: «Знай свое место. Будь послушным и умеренным».

«Будь послушным и умеренным». В несколько иных словах, но то же самое проповедует третья религия. Она учит: «Страдания нет… Страдание — это иллюзия. Немного терпения. Еще немного. Еще немного. И ты спасешься». В отличие от двух первых третья религия — буддизм — родилась в других странах, на чужой почве, где-то за Гималаями, в Непале и Индии. «Основатель» нового учения Сиддхартхи Гаутама Шакья Муни — Шакья Муни — Будда — не китаец, но это неважно. Китай велик, в нем есть две религии, пусть будет и третья, лишь бы она укрепляла устои феодалов, императоров и династий. Будда не опасен. Вот он, полный, округлый, погрузившийся в блаженство, сидит, скрестив ноги, на чашечке лотоса, и словно слышно, как он призывает: очищай свою душу, перерождайся и перевоплощайся, перевоплощайся и созерцай себя, и ты переступишь порог этого света — сна, шагнешь на тот свет — иллюзию и окажешься в мире вечного блаженства, в мире будд. А сейчас — презирай земные страдания. Терпение… Еще немного терпения…

И люди терпели, терпели и стискивали зубы, чтобы превозмочь земные страдания, терпели и строили в честь своего бога храмы. А бог — Будда — погрузился в блаженный вечный сон у подножия «Благоуханной горы». Но я не смог его увидеть. Как не смог увидеть и другую скульптурную композицию, «500 будд», на склонах этой же горы. Ничего. Ведь «учитель» учит: «Еще немного терпения…»

Но я возвращаюсь к «новой религии». Кому это нужно? Мудрые Лао-цзы, и Кун-цзы — Конфуций, и Шакья Муни — Будда создали свои религии за несколько веков до нашей эры. Мы, дипломаты и корреспонденты в Пекине, задаем себе вопрос: к чему в социалистическом Китае, в Китайской Народной Республике, которая уже два десятилетия строит социализм, приписывать все достигнутое за эти напряженные годы, все успехи и все победы лишь одной личности — некой обожествленной личности и духовной эманации каких-то идей?

На обветшалой стене маленького дома, там, где недавно были прикреплены — в соответствии с религиозными догмами Конфуция — доски с именами предков, ныне висит портрет Мао Цзэ-дуна. Там, где находились изображения «трех божеств» — счастья, богатства и долголетия, ныне помещено изображение «одного». Повсюду повторяют цитаты из «красной книжечки», один, два, сто раз, повторяют утром и вечером, днем и ночью, повторяют и в радости, и в скорби, во время отдыха и труда. И цитаты теряют реальные очертания и реальный смысл, превращаются в проповедь, в заклинание, в догму. И тебе приходит в голову: а не буддийская ли это догма — повторяй священное слово, повторяй имя Будды? Потому что повторение приносит счастье, добро. По улице идет строй солдат, улица содрогается от топота солдатских сапог, гремит песня, во главе колонны шагает солдат, высоко неся зеленый портрет. Крестьяне из расположенных в окрестностях Пекина сел и коммун выходят на коллективную работу, чтобы обуздать бурную реку, выходят сотнями, тысячами, широкая степь между Пекином и пекинским аэродромом буквально забита народом, сотни, а может быть, тысячи красных знамен, сотни и тысячи зеленых портретов, портретов «кормчего». Портреты несут, ставят на землю, им поклоняются, поклоняются так, как поклоняются богам.

Я перелистываю свой блокнот.

«Кантон, 12.XII.67 г.

Мы уже около десяти минут находимся в комнате для ожидания на заводе, выпускающем изделия из слоновой кости. Ждем представителя ревкома завода, а его все нет и нет. Хозяева молчат. Молчим и мы. Почему такая затяжка? Рассматриваю помещение. Большой стол, покрытый красным сукном. Возле стола — с левой стороны — бюст, огромный мраморный бюст, он словно не на месте, ему душно в этом старом и тесном помещении. На стенах — портреты. Одного человека. На столе брошюры одного и того же автора. Наконец входит тот, кого мы ждали. Молодой, краснощекий. Холодное, напряженное молчание. Садимся и открываем блокноты. В Китае я более трех месяцев, это моя первая поездка в провинцию. Мне хотелось все записать. Меня все интересовало. Я подготовил вопросы. Но слышу голос:

— Нужно встать.

Все встают. Не встаем только мы, иностранцы.

Снова голос:

— Нужно встать всем. Мы услышим слова председателя.

И не дождавшись, пока мы встанем, молодая китаянка раскрыла «красную книжечку». Раскрыли и другие. И начали скандировать заранее подобранные цитаты. Китаянка читает громко, почти кричит. Она стоит вытянувшись, ее глаза блестят, она в каком-то экстазе. Повторяют одну, вторую, третью цитату. Уже не смотрят в книжечку. Скандируют наизусть заученные цитаты. Потом наступает молчание. И молча, как по сигналу, все поворачиваются лицом к бюсту, огромному мраморному бюсту, молча делают несколько шагов вперед и, словно перед иконой, отвешивают глубокий поклон. Один… Два… Три…

Я смотрел и не верил своим глазам».

И на следующий день.

«Кантон, 13.XI 1.67 г.

Современная громадная гостиница, предназначенная для иностранцев. Сейчас открылась Кантонская ярмарка, и гостиница заполнена иностранными коммерсантами, главным образом японскими и гонконгскими. Еще очень рано. Я спускаюсь в вестибюль, где расположены киоски. Однако продавщицы нет на месте. Я удивлен: рабочий день уже начался. Но, услышав шум, доносившийся из бокового сводчатого зала, я все понял. Там, еще до работы, все собрались перед огромным портретом, и повторилась вчерашняя картина. Вначале хоровое скандирование, затем поклоны. А с улицы, в открытую дверь главного входа, доносятся напористые, резкие звуки песни «Алеет Восток»».

Потом я привык и перестал удивляться. Агентство Синьхуа сообщило, что делегаты-активисты Народно-освободительной армии, принятые «нашим самым любимым», «самым уважаемым великим вождем, самым-самым красным солнцем в наших сердцах», председателем Мао Цзэ-дуном и другими руководителями, «держа в руках ярко-красные книжечки — бесценные сокровища», собрались в приемном зале и с «глубоким чувством» пели:

Одна из провинциальных газет рассказала о том, как крестьяне в дни отдыха и в праздники устраивают коллективные поклоны перед портретами. Тибетское радио передало, что в тибетских селах рядом с большим бюстом «сияющего Будды» ставят бюсты Мао для «одновременного поклона». По сообщению хунвэйбиновской газеты, каждый ученик, входя в класс, должен три раза поклониться, сделать три поклона перед большим бюстом.

Большой бюст… Кто знает, может быть, это тот самый или копия того самого бюста, о котором рассказала кантонская газета «Нанфань жибао» в своем репортаже «Блестящая победа революционной линии председателя Мао», репортаже из павильона прикладного искусства Кантонской ярмарки. В своем блокноте я нашел лишь краткий отрывок из этого «репортажа».

«11 мая 1968 г.

…В зале прикладного искусства самым впечатляющим и самым замечательным экспонатом является бюст нашего великого вождя председателя Мао. Он был создан на Фучжоуской фабрике тонкого фарфора, которая имеет столетнюю историю, и явился проявлением нового отношения к труду, возникшего в процессе беспрецедентной в истории великой пролетарской культурной революции. Трудящиеся, работающие в сфере прикладного искусства, преисполненные революционного духа, впервые сделали этот изумительный бюст председателя Мао».

Идолопоклонство принимало комические формы.

«Те, кто имел возможность поздороваться за руку с председателем Мао, так выразили свои чувства в связи с этим великим событием: «О председатель Мао! Этими руками вы написали так много революционных статей и указали китайскому народу путь вперед. И сегодня этими руками вы указали нам путь к великой пролетарской революции». Многие из тех, кто здоровался за руку с председателем Мао, говорили каждому, кто им встречался: «Иди и поздоровайся со мной за руку. Мои руки только что прикасались к рукам председателя Мао»».

Или:

«Ликуют тысячи гор, тысячи рек поют песни, лица наших бедняков и середняков обращены к красному солнцу. Почему мы так звонко смеемся? Потому что председатель Мао встретился с нашими представителями. Почему у нас непрестанно льются слезы? Председатель Мао пожал нам руки, мы собственными глазами видели красное солнце. О время, остановись! О слезы, лейтесь беспрестанно, красное солнце не заходит».

Человеческий разум едва ли в состоянии понять все это. Изречение, цитата, мысль, идея превозносятся, обожествляются, словно какой-то сказочный универсальный «золотой ключик», пригодный для решения всех вопросов. И для исцеления болезней.

Вспомним случай, весть о котором агентство Синьхуа разнесло по всему миру: электрическим током парализовало сердце моряка Цун Цин-хуна. Его массировали по очереди три врача. Напрягая все силы, они стремились вдохнуть в сердце жизнь, заставить его биться. Но тщетно. Прошел час, два, два с половиной часа. Целых сто пятьдесят девять минут. Но оживить сердце, вызвать биение пульса так и не удается. Тогда… прибегли к последнему средству. Один из врачей открыл «красную книжечку» и начал вслух ее читать. И произошло чудо. Сердце снова забилось…

У меня в руках газета «Гуанмин жибао», на первой странице которой мои коллеги китаисты подчеркнули дату — 23 ноября 1967 года — и заголовок: «Бесконечно светлые идеи Мао Цзэ-дуна озарили операционный стол». Очерк написан, а может быть, только подписан «санитарной бригадой н-ской дивизии, расквартированной в Пекине».

Мне хотелось бы привести его целиком. Но может быть, хватит и этого:

«Сейчас, когда мы изучаем новейшее указание великого вождя, председателя Мао о борьбе против эгоизма и критике ревизионизма, мы вспоминаем, как в первом полугодии успешно извлекли из живота девушки Ню Сянь-жун шестнадцатикилограммовую опухоль. Это была борьба, в ходе которой мы внимательно изучали произведения председателя Мао, побеждали эгоизм и критиковали ревизионизм, развенчивали «авторитет» буржуазной науки и утверждали абсолютный авторитет идей Мао Цзэ-дуна…»

У восемнадцатилетней Ню Сянь-жун появились боли в животе, поднялась температура, начал увеличиваться живот. Не помогало никакое лечение. «Буржуазный» специалист определил, что в животе девушки развивается «злокачественная опухоль» и что болезнь «неизлечима».

Армейская санитарная бригада решила: «Буржуазный специалист приговорил к смерти Ню Сянь-жун, но бойцы в белых халатах, вооруженные идеями Мао Цзэ-дуна, непременно должны найти способ излечения».

Руководствуясь указаниями председателя Мао о необходимости сочетания «беспредельного революционного духа и строгого научного подхода», они проводят повторный осмотр, диагноз подтверждается — «огромная опухоль яичника». Но возникают новые трудности: в санитарной бригаде никогда не делали таких сложных операций, да и возможности для этого крайне ограниченны. Однако «если мы спасуем перед трудностями, значит, нам не хватает революционного духа. Если же мы будем руководствоваться в своих действиях бесконечно светлыми идеями Мао Цзэ-дуна, мы обретем смелость и сможем удалить еще большую опухоль».

И операция началась.

Перед ее началом все врачи и сестры еще раз прочли указания председателя Мао: «по-настоящему» и «до конца» служить народу, «презирать врагов» и «правильно их оценивать».

Но трудности только начинаются. Живот вскрыт, в нем — огромная опухоль. Достать ее не удается. У всех одна мысль: что делать? И тогда появляется спасительная идея. Кто-то вспомнил указание председателя Мао: «Во время любой войны концентрируются лучшие боевые силы (в три, четыре, пять, а иногда даже в шесть или семь раз большие, чем силы противника), которые окружают врага со всех сторон и уничтожают его». Четырем участвовавшим в операции товарищам было предложено общими усилиями извлечь опухоль. В результате операции, продолжавшейся 2 часа 5 минут, была вынута огромная, шестнадцатикилограммовая опухоль. Мать Ню Сянь-жун и солдат — брат Ню Мин-ин — плакали и восклицали: «Да здравствует председатель Мао! Да здравствует!»

«25. III.68 г.

«Пусть глухонемые слушают голос председателя Мао, пусть громко скандируют: «Да здравствует председатель Мао Цзэдун!»» — под таким заголовком несколько дней назад газета «Гуанмин жибао» поместила на целую полосу большую статью. Статья сопровождалась «редакционным комментарием»: «Это не просто скачок в медицинской науке, это — чудо, совершенное благодаря развенчанию буржуазных авторитетов в науке с помощью великих идей Мао Цзэ-дуна, которые, овладев массами, превращаются в атомную бомбу несравнимой мощи»».

Здесь комментарии излишни.

Но может быть, не излишни в связи с другими фактами. О них мне рассказала Лидия Михайловна, молодой врач советского посольства. Лидия только что окончила Пекинский медицинский институт, отлично знала китайский язык, китайскую медицину — и современную, и традиционную, специализировалась по иглотерапии. От нее я и узнал, что иглотерапия известна в Китае еще с древних времен. Впервые о ней упоминается еще в 221 году до нашей эры в древней книге по народной медицине «Хуанди нейцзин». И суть иглотерапии в том, чтобы найти нужную «точку», нужный «узел», непосредственно связанный с больным органом, и правильно определить «глубину воздействия». Но именно в этом и заключается большое искусство. Традиционная медицина категорична: врач-иглотерапевт должен знать все эти «точки», все эти «узлы» на теле человека (она определила и их число — шестьсот девяносто три), точно знать, где они находятся, их связь с отдельными органами и частями организма, их глубину.

Лидия задумалась:

— Какие медицинские знания и какой опыт может быть у врачей, которых обучают всего несколько недель? Да и обучение проводится в сельских коммунах.

А «чудеса» в медицине продолжались. Продолжалось «чудотворное» воздействие «идей». И кто знает, быть может, когда-нибудь и сами китайцы разгадают тайны новых «лечебных методов» и нынешней политики здравоохранения.

Нынешней. Потому что прежняя политика здравоохранения не нуждалась в разгадывании, ее характеризовали цифры. За первые десять лет народной власти кривая успехов резко поднимается вверх: около сорока медицинских и фармацевтических вузов, почти сорок тысяч врачей и фармацевтов, тридцать крупных научно-исследовательских медицинских институтов, Академия медицинских наук, национальные научные школы, возрождается китайская народная медицина с ее тысячелетними традициями. Но вот начинается «культурная революция», свирепствует «большой тайфун», и появляется «указание» Мао Цзэ-дуна — «осуществить революцию в системе медицинских институтов». «Совсем не нужно, — заявил Мао Цзэ-дун, — изучать так много книг. Ну, сколько времени учился Хуа Туо (врач древности. — Прим. авт.), сколько времени учился Ли Ши-чжэн (врач эпохи династии Мин. — Прим. авт.)? Для обучения достаточно трех лет, а главному научит практика».

И уже в разгар «большого тайфуна» шанхайская газета «Вэнь-хуэй бао» подхватит эти указания и призовет: «Доведем до конца борьбу между двумя линиями на фронте здравоохранения», «Быстро и всесторонне осуществить важные указания председателя Мао о работе в области здравоохранения, шире развернуть большую критику» и «борьбу — критику — преобразование». И призывы выливаются в движение!

Движение «босоногих врачей» не ново и не является детищем «большого тайфуна». Оно зарождалось еще в годы «большого скачка», но «тайфун» вдохнул в него новые силы. «Босоногих врачей» готовят в течение нескольких недель в «санитарных частях» сельских коммун в ходе «ожесточенной борьбы между двумя линиями в области здравоохранения». Метод обучения сравнительно прост: три «популярные статьи» председателя Мао, «классовое воспитание» со стороны самих крестьян. Это — метод обучения, а лечение еще проще: иглотерапия в ушную раковину — «ырчжинляофа». Тут не нужно запоминать все шестьсот девяносто три нервные точки-узлы, к чему обязывала традиционная китайская медицина. Достаточно знать несколько десятков нужных точек в ушной раковине, и ты усвоишь метод иглоукалывания, который, по словам агентства Синьхуа, «придает новый блеск традиционной китайской медицине» и открывает «новые пути лечения многих болезней».

«…Это хороший метод лечения», — заявит агентство Синьхуа. И если все же кто-нибудь осмелится и спросит почему, агентство откровенно ответит: потому, что он соответствует «нуждам» подготовки «на случай войны».

Культу Мао уже стало «тесно» в Китае. Он должен распространиться на весь земной шар, на весь мир. «Гениальные идеи Мао сияют над всем миром» — так озаглавлен сборник статей, высказываний, стихотворений, посвященных Мао Цзэ-дуну. Сборник был издан в Пекине еще в начале «большого тайфуна». В предисловии к нему провозглашалось: «Революционеры и прогрессивные люди всего мира… питают огромную любовь к председателю Мао», преклоняются перед «его великими идеями». Потому что «Мао — это великий кормчий мировой революции», «величайший гений нашей эпохи». И потому, что «в истории человечества трудно найти такого революционного вождя, как Мао, такого закаленного в самых тяжелых битвах, такого эрудированного, с таким широким кругозором и неисчерпаемой энергией». «Он умеет глубоко анализировать, первым поднимает новые проблемы, разрабатывает важнейшие решения». «Мао — величайшее сокровище китайского народа», «всего революционного человечества». Сборник составлен из отрывков статей, высказываний, стихов за один только год, первый год «большого тайфуна». Но если когда-нибудь будут собраны все материалы, связанные с культом Мао Цзэ-дуна и изданные в период «тайфуна», они, наверное, превзойдут по объему девятисоттомный сборник поэзии эпохи династии Тан.

На последних страницах бюллетеня Синьхуа обычно помещались отзывы и письма одного из «заграничных друзей». Этот безымянный «друг» мог быть вьетнамцем, который заявил, что произведения Мао — это «магическое оружие», благодаря которому были одержаны «блестящие победы». Он мог быть и африканцем, восклицающим: «Африка пробуждается. Африка борется. Повсюду бьют барабаны революции. Революционная Африка с тобой, наш любимый вождь, председатель Мао». Он мог быть и малайцем, которого вдохновил значок с «изображением Мао» и который посвятил ему свою «оду».

Некоторые могут удивиться: да ведь все эти высказывания похожи одно на другое! Похожи и по языку, и по стилю. Похожи как две капли воды! Они как будто написаны одной рукой, одним почерком.

Я бы добавил: и не только эти, но и «одного болгарского друга», «польского», «французского», «новозеландского»… «Друзья» самые различные, но акцент один и тот же — китайский.

Это было в начале 1969 года. Как-то на одном из коктейлей я разговаривал с временным поверенным одной азиатской, соседней с Китаем, страны. Последний с удивлением заметил:

— Как? Разве вы не знаете? Неужели вы не слышали о состоявшемся совещании по вопросам пропаганды?

— Нет, не слышал.

— Удивительно! Вы, дипломаты социалистических стран, считаетесь здесь самыми осведомленными людьми.

Я знаю лишь то, о чем говорят в дипломатическом корпусе. А сейчас ходят слухи, что на совещании рекомендовано при упоминании имени Мао Цзэ-дуна не употреблять больше одного эпитета. Не изготовлять его бюсты из цветных металлов. Не помещать портреты во всю газетную полосу.

Но это лишь слух. А сколько их доходило до нас каждый день? Например, среди работников дипломатического корпуса ходил слух о том, что во время своих последних визитов в Пекин некоторые зарубежные прокитайские «лидеры» (перечислялись их имена) в беседах с китайским руководством высказались против чрезмерного раздувания культа, потому что это «отрицательно сказывалось на работе пекинских групп за рубежом». И об этом совещании, повторяю, мы знали лишь по слухам, поскольку ни в официальной, ни в неофициальной прессе не было никаких сообщений или материалов о нем, а жизнь в Пекине научила меня не верить слухам. Но на этот раз он нам показался правдоподобным. Потому что все мы, непосредственно наблюдавшие жизнь Китая, еще в конце 1968 года обратили внимание, а быть может, почувствовали определенное ослабление культа и связанных с ним обрядов. А немного позднее, летом 1969 года, — это было четвертое «горячее лето» — мне стала известна специальная директива, в которой отмечалось, что «Мао — не Будда», что не обязательно носить значки с изображением Мао и прикреплять дощечки с цитатами к велосипедам. Кстати, дощечки с цитатами перестали прикреплять к велосипедам еще задолго до этой директивы и еще задолго до нее сократилось число людей, носящих такие значки.

…Мои воспоминания о периоде пребывания в Китае начали бледнеть, когда ранней весной 1973 года информационные агентства принесли «новость» о том, что Мао Цзэ-дун возражал против восхваления его как «величайшего марксиста-ленинца нашей эпохи». Затем стало известно о каком-то письме Мао своей супруге Цзян, написанном в самом начале «тайфуна». Затем на белый свет появился «таинственный» документ, потом — статья под заголовком «Мое скромное мнение». В письме Цзян Мао Цзэ-дун писал: «Я никогда не верил, что эта книжка («красная книжка» — цитатник. — Прим. авт.) обладает такой магической силой». «Я не гений», — воскликнул он при встрече с функционерами партии, утверждается в «таинственном» документе. «Какая глупость — говорить о «вершине» («вершине» марксизма-ленинизма. — Прим. авт.). Я выступаю против «теории о гении» и в статье «Мое скромное мнение»». «Я выразил несогласие, — продолжал Мао Цзэ-дун, — но что можно было сделать? Газеты и журналы преувеличивали все это и популяризировали ее («красной книжки». — Прим. авт.) силу. При таких обстоятельствах я не имел возможности вмешаться…» Я перечитываю эти «откровения», ставшие достоянием общественности с семилетним опозданием, и начинаю припоминать. Подождите, подождите… Кто говорил это? Мао Цзэ-дун? Да, именно он в беседе со Сноу заявил: «Что же плохого в том, что говорили о культе личности в Китае? Он существовал и раньше, почему вы не напишете об этом?» Содержание этой беседы было опубликовано в итальянском журнале «Эпока», а в американском «Лайф» Сноу приводит еще более определенное высказывание Мао: «В первые годы культурной революции культ был необходимым оружием в борьбе против подрывных элементов, проникших в партию и в административные органы».

Эти слова воскрешают в моей памяти письмо Цзянсийского комитета действия КПК, направленное еще в конце 30-го года Комитету действия Юго-Восточной Хунани: «Мао Цзэ-дун — хитрый политикан… Он и внутри партии не расстался со своим старым искусством»…