Тайфун. Записки из Китая

XV. Неоконченный эпилог

За несколько дней до моего отъезда из Пекина на прощальном коктейле посол Непала, дуайен дипломатического корпуса, вручил мне от имени дипломатического корпуса подарок — серебряный поднос с орнаментом искусных гонконгских мастеров. Но не этим дорог мне данный подарок. На подносе выгравированы автографы всех руководителей дипломатических миссий в Пекине, в том числе братских социалистических стран, тех, с кем мне пришлось работать в тот период, когда вокруг нас свирепствовал «большой тайфун». Сейчас все дипломаты приехали на пекинский вокзал. В наступивших декабрьских сумерках едва видны прощальные взмахи рук. Поезд медленно отходит от перрона, неторопливо рассекая ночную мглу. Пекин тонет в ночи, а я испытываю чувство боли. Это боль разлуки. Я расставался, и возможно навсегда, со страной, в которой жил в сложные и трудные для нее времена. Расставался с народом, который мне не удалось узнать поближе, но его судьба и участь мне не безразличны. Перед своим отъездом в Китай я не знал о нем ничего. Не больше знаю и теперь, когда покидаю его.

В Китай я попал в тот период, когда там бушевал «тайфун». Нас держали на расстоянии от происходивших в стране событий, от народа. Поэтому горько сознавать, что жил в стране месяцы, годы, но так и остался чужим и для нее, и для ее людей. И произошло это не по твоей вине.

Говорят, первые годы после освобождения китайцы часто употребляли слово «фаншэн». Это слово означало конец гнета, бесправия, оскорблений и унижений. Это слово часто произносили и рабочие, и крестьяне, и интеллигенты. Для рабочего слово «фаншэн» означало избавление от рабства и превращение в полноправного человека; для крестьянина — земельную реформу и землю; для интеллигента — освобождение от страха перед безработицей. Говорили также, что только человек, живший в глубоком мраке и вдруг увидевший лучи солнца, может полностью осознать смысл слова «фаншэн». Это было в первые годы. Но постепенно слово «фаншэн» стало употребляться все реже и реже. Потому что люди перестали оглядываться назад. Освобожденный народ пошел по великому пути строительства социализма. Путь к социализму не ровен и не гладок. Но рядом с Китайской Народной Республикой великий Советский Союз, который оказывал ей и помощь, и поддержку. И все ее друзья верили, что, только идя в ногу с великим социалистическим содружеством, Китай поднимется во весь свой могучий рост и обретет подлинное величие на пути к светлому социалистическому будущему.

В Пекине изменили социалистическому содружеству. Взяли другой курс. Пошли по другому пути…

Поезд мчит по маньчжурским степям. Глубокая декабрьская ночь постепенно растворяется в ранней утренней заре. В кошмарных снах этой ночи, последней ночи, проведенной на китайской земле, перед моими глазами промелькнуло, как кинолента, все увиденное, все пережитое. Полыхающее здание иностранного посольства, озлобленные толпы, ощетинившиеся улицы и площади, грохот репродукторов, сливающийся с охрипшими голосами скандирующих людей, разноцветные надписи, лозунги и портреты…

Меня все больше мучают вопросы: кто задумал и начал этот «тайфун»? Куда идет Китай? И куда придёт?

Можно ли оправдать концепцию превращения Китая в изолированное милитаристское государство, где бы все восьмисотмиллионное население одинаково думало и одинаково действовало? Можно ли строить социализм и одновременно выступать против первой страны социализма?

Ответ на один вопрос был бесспорен: Кто? — Он, Мао Цзэдун… «Начало переворота — это моя заслуга!» — заявил он еще ранней осенью 1967 года на «рабочем совещании» в ЦК.

Какова причина? Китай пошел по капиталистическому пути, изменил свой цвет, ответили нам во время одной из бесед в Министерстве иностранных дел.

— Что же получается, — обсуждая этот разговор, воскликнул Стефан — первый секретарь польского посольства. — В течение 17 лет народной власти Китай строил не социализм, а восстанавливал капитализм… Но ведь в течение всех этих лет Мао Цзэ-дун стоял во главе партии и государства? Значит, не только Лю, но и Мао причастен к этому. Или он, как иностранец, равнодушно наблюдал со стороны?..

Вспоминаю беседу с послом одной из Скандинавских стран. Ему уже перевалило за 60, сорок лет он посвятил активной дипломатической службе. Беседа состоялась в нашем посольстве в один из летних июльских вечеров.

«Зачем нужна была эта «революция»? — неторопливо, словно размышляя, говорил старый посол. — Знаете, некоторые китайские императоры еще при жизни стремились любым способом увековечить свое имя. Они уничтожали всех своих противников при жизни и всех, кто мог ими стать после их смерти.

Это не единственная… И не самая главная причина, вызвавшая пожар «культурной революции». Мао не император, но он не может не думать о том, чтобы его идеи сохранились и после него…

И все же эту причину нельзя недооценивать…»

Китай — великое государство, и на его красном национальном знамени ярко сияют золотистые звезды. Так займи же свое место в социалистическом созвездии, раскрепости ум и силы талантливого и трудолюбивого народа, укрепи позиции основной силы — рабочего класса и его авангарда — Коммунистической партии. Подними экономический потенциал, раскрой широко двери школ, университетов, научных институтов, дай крылья и перспективы молодежи, дай простор развитию техники и научно-техническому прогрессу, создай условия для мира и социалистического строительства. На этом пути ты, Китай, добьешься истинного величия.

Родина встретила меня прохладными декабрьскими ветрами, чистыми снегами. Но и здесь интерес к Китаю, к его народу у меня не пропал. После моего возвращения с политической сцены Китая исчез Чэнь Бо-да — один из руководителей «культурной революции» и ее «идеолог». Это было ранней весной 1971 года, а осенью исчез и Линь Бяо. И не только он. Вместе с Линем исчезла и его супруга — член Политбюро, а также начальник Генерального штаба и два его заместителя: командующий ВВС и первый политкомиссар ВМС. И один бог знает, сколько исчезло еще. В закрытых документах, предназначенных для информации руководящего актива партии и армии, говорилось о «разгроме карьериста, заговорщика, предателя и изменника Линь Бяо и его контрреволюционном заговоре…» Тайваньские и гонконгские газеты и журналы опубликовали «Секретные документы ЦК КПК» о тайне «заговора» Линь Бяо против Мао Цзэ-дуна. А Мао Цзэ-дун разъезжал по стране, посещал провинции, города и говорил о «клике Линь — Чэнь». В конце лета 1973 года пекинские корреспонденты сообщили о «таинственном сосредоточении» автомашин и автобусов возле здания Всекитайского собрания народных представителей на площади Тяньаньмэнь и о каких-то «закрытых совещаниях». Еще через несколько дней, в предпоследний день августа, агентство Синьхуа сообщило, что состоялся X съезд КПК. На этом съезде была принята резолюция об исключении из партии Линь Бяо и Чэнь Бо-да «как главного члена антипартийной группы Линя…».

Устранение с политической арены Линя, Чэня и группы высших военачальников явилось свидетельством нового обострения борьбы внутри китайского руководства. Правда, «новое» заключалось лишь в том, что борьба разгорелась в правящем триумвирате: Мао — Чжоу — Линь. И что в основе ее лежала не только борьба за власть, но и различный подход к осуществлению установок и решений IX съезда.

Линь и Чэнь исчезли, и это явилось как бы сигналом, паролем для открытой переориентации Китая на Запад. Ранней осенью 1971 года, чуть ли не в день моего отъезда из Пекина, вдова Сунь Ят-сена в качестве заместителя председателя Китайской Народной Республики возвестила «о начале новой эры» в связи с визитом в Китай президента Соединенных Штатов Америки. Но «началась» эта эра значительно раньше. Я снова раскрываю свой блокнот: в марте 1969 года государственный секретарь Роджерс заявил в американском сенате, что США не прочь установить более «конструктивные отношения» с Китаем. Через три месяца американцам было уже разрешено посещать Китай по серьезным служебным вопросам. Еще через три месяца американские фирмы получают право вывозить в Китай «нестратегические товары». В Варшаве возобновились прерванные уже несколько лет американо-китайские встречи послов, правительство США решает «основательно пересмотреть» свою политику в отношении Китая, отменяются последние ограничения для граждан США в отношении посещения Китайской Народной Республики. Приезд в Пекин американской команды по настольному теннису положил начало «пингпонговой дипломатии». В Пекин с тайным визитом прибывает советник президента США Киссинджер.

Через некоторое время в Пекин прибыл и сам президент. В первый же день в своей приветственной речи президент США процитировал стихотворение Мао Цзэ-дуна:

По проторенному пути в Китай прибыл американский журналист Джозеф Олсоп. Он ездил по стране с репортерским блокнотом в руках, а по возвращении опубликовал в газете «Вашингтон пост» статью, в которой писал, что видел то, чего «не видел ни один иностранец…». А увидел он, что «вследствие абсолютного приоритета национальной обороны нарушается развитие китайской экономики…». «Промышленные ресурсы прежде всего выделяются для таких отраслей, как самолетостроение, производство ракет, боеприпасов и всего того, что связано с оснащением вооруженных сил Китая…»

Проведенный в обстановке глубокой секретности X съезд КПК, вновь подтвердивший антисоветский курс, был назван «съездом единства, съездом побед». Но ведь так назывался и IX съезд, провозгласивший Линь Бяо «ближайшим соратником» и «преемником» Мао? Однако не прошло и трех лет, «как продолжатель дела Мао Цзэ-дуна» вдруг стал «буржуазным карьеристом», «интриганом», «предателем и изменником родины». X съезд был призван узаконить временный компромисс между различными группировками внутри китайского руководства. «Временный», потому что сам Чжоу в своем отчетном докладе признал: будут появляться «новые Лю Шао-ци» и «новые Линь Бяо». В принятом съездом Уставе записано: «культурные революции» будут проводиться «много раз». А на самом съезде Мао Цзэ-дун заявил: «Полный беспорядок в поднебесной ведет к всеобщему порядку», «культурные революции» «будут повторяться каждые семь-восемь лет». Эти установки расчистили путь для еще более злобного антисоветизма.

В октябре этого же года в Москве, в Кремлевском Дворце съездов, собрался Всемирный конгресс миролюбивых сил. С его высокой трибуны Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарищ Леонид Ильич Брежнев заявил, что Советский Союз приветствовал бы «вклад Китая в оздоровление международной атмосферы…». А за несколько месяцев до этого он подтвердил в Алма-Ате, что «наш принципиальный курс, сочетающий решительную борьбу против теории и практики маоизма, как враждебного ленинизму течения, с готовностью к нормализации межгосударственных отношений с КНР, курс XXIV съезда остается неизменным». В Ташкенте Л. И. Брежнев вновь сказал, что Советский Союз и КПСС «неизменно и последовательно выступают за нормализацию отношений с Китаем, более того — за восстановление советско-китайской дружбы». Эти слова не расходились с делами. В 1971 году Советский Союз выступил с предложениями о заключении между СССР и КНР договора об отказе от применения силы, включая ракетно-ядерное оружие; в 1973 году — о заключении договора о ненападении между СССР и КНР.

А Китай, по словам Чжоу Энь-лая, уже возвестил на весь мир, что «готовится в дальний путь», который отмечен подземными лабиринтами и бомбоубежищами. Советский Союз объявляется «врагом номер 1», «еще более опасным», по выражению «Жэньминь жибао», «чем империализм старого типа».

А из Москвы, из Кремля, доносятся другие слова: «Мы хотим видеть Китай процветающей социалистической державой, вместе с ней бороться за мир, против империализма. Но когда это произойдет — зависит от самого Китая».

От самого Китая…