Тайна двухколесного экипажа

ГЛАВА 27 Матушка Побируха оставляет земное поприще

Верный своему слову, Килсип вернулся в кабинет Калтона ровно в восемь, чтобы провести его по грязному лабиринту городских трущоб. Адвокат ждал его с большим нетерпением. Дело в том, что Калтон вбил себе в голову, что в основе всего этого дела находится Розанна Мур, и каждая вновь обнаруженная улика только укрепляла его в этой уверенности. Умирая, Розанна Мур, вероятно, призналась матушке Побирухе в чем-то, что могло намекнуть на имя убийцы, и у адвоката возникло сильное подозрение, что старая ведьма получила деньги за молчание. Несколько раз Калтон собирался сходить к ней и попытаться выудить эту тайну… если, конечно, она ее знала, но теперь, похоже, сама судьба сыграет ему на руку. Добровольное признание заслуживает куда большего доверия, чем какие-то обрывки, вырванные под нажимом. К приходу Килсипа Калтон уже сидел как на иголках.

— Думаю, нам лучше поспешить, — сказал он, закуривая сигару. — Старуха может испустить дух в любую минуту.

— Может, — с сомнением в голосе согласился Кил- сип. — Но я не удивлюсь, если она поправится. У таких старух бывает по девять жизней, как у кошек.

— Может быть, — ответил Калтон, когда они вышли на ярко освещенную улицу. — У нее исключительно кошачья натура. Но скажите, — продолжил он, — что с ней? Возраст?

— Отчасти. Еще, я думаю, выпивка, — ответил Килсип. — К тому же она живет не в самой здоровой обстановке. Да и скверные привычки наверняка ее подточили.

— Надеюсь, ничего заразного! — содрогнувшись, воскликнул адвокат, когда они смешались с толпой на Берк-стрит.

— Не знаю, сэр, я не доктор, — невозмутимо ответил сыщик.

— О… — разволновался Калтон.

— Все будет хорошо, сэр, — заверил его Килсип. — Я бывал там дюжину раз, и со мной ничего не случилось.

— И слава богу, — сказал адвокат, — но может хватить одного раза, чтобы подцепить что-нибудь.

— Поверьте, сэр, это просто возраст и выпивка.

— Ее врач смотрел?

— Она не подпускает к себе врачей. Сама лечится.

— Джином, надо полагать? Хм, это еще более неприятная штука, чем ее обычные лекарства.

Вскоре они оказались на Литл-Берк-стрит и, пройдя по нескольким узким и темным переулкам, к этому времени уже более-менее знакомым Калтону, очутились у логова матушки Побирухи.

Поднявшись по шатким ступеням, которые скрипели и стонали под их ногами, они нашли хозяйку на лежанке в углу.

За столом при тусклом свете сальной свечи черноволосая девочка играла в карты с какой-то неопрятного вида девицей.

Когда сыщик и адвокат вошли, обе вскочили, и девочка с угрюмым видом подтолкнула к мистеру Калтону кособокий стул, а девица поплелась в дальний угол и свернулась там по-собачьи. Шум вырвал старуху из беспокойного сна, и она села на лежанке, собрав вокруг себя кучу тряпья, заменявшего одеяло. Вид у нее был такой жуткий, что Калтон невольно поежился. Ее длинные седые волосы спутанными снежными комьями падали на плечи, сухое морщинистое лицо с крючковатым носом и черными бусинками мышиных глаз, казалось, было выдвинуто вперед, а тощие руки, голые до плеч, дергались из стороны в сторону, когда она цеплялась похожими на паучьи лапы пальцами за свою постель. Рядом валялись прямоугольная бутылка и треснутая чашка, наполнив которую, матушка Побируха с жадностью выпила.

Это вызвало приступ кашля, и он продолжался до тех пор, пока девочка хорошенько не встряхнула ее и не забрала чашку.

— Жадная скотина, — проворчало милое дитя, заглядывая в чашку. — Все выдула!

— Ага, — пробормотала старуха, и прикрыв дрожащей рукой глаза, посмотрела на Калтона и сыщика. — Лиза, кто это?

— Полицейский и расфуфыренный, — ответила Лиза. — Пришли проверить, окочурилась ты уже или еще нет.

— Я еще не померла, паршивка, — неожиданно энергично прорычала карга, — и если я встану, ты сама у меня окочуришься!

Девчонка презрительно захохотала, и Килсип шагнул вперед.

— Ну-ка прекрати! — скомандовал он, беря Лизу за худенькое плечико, и подтолкнул ее в угол, где скрючившись сидела неопрятная девица. — Оставайся там, пока я не разрешу выйти.

Лиза откинула на спину спутанные черные волосы и хотела дать достойный ответ, но вторая девушка, которая была старше и умнее, схватила ее за руку и рывком усадила рядом с собой.

Калтон тем временем повернулся к старухе.

— Вы хотели меня видеть? — вежливо спросил он, ибо, несмотря на все отвращение, которое вызывала матушка Побируха, она все-таки была женщиной, к тому же умирающей.

— Да, чтоб вам пусто было! — прокаркала та, падая на спину и подтягивая засаленное покрывало под самое горло. — А вы не священник? — вдруг подозрительно спросила она.

— Нет, я адвокат.

— Не нужны мне тут священники! — зло проворчала старая женщина. — Я не собираюсь помирать, чтоб вам пусто было! Я буду здоровой и сильной и еще посмеюсь над этой болячкой.

— Боюсь, сами вы не поправитесь, — мягко промолвил Калтон, — позвольте мне послать за врачом.

— Не позволю! — взвилась старуха так, будто хотела из последних сил ударить его. — Не дамся я, чтобы мне нутро травили солями и порошками. Мне не нужны ни священники, ни доктора, нет! Я бы и адвоката не звала, но только хочу завещание сделать.

— Смотрите, чтобы часы остались! — крикнула Лиза из угла. — Если отдадите их Сал, я ей глаза повыцарапываю.

— Тихо! — прикрикнул на нее Килсип, и Лиза, шепча проклятия, снова прислонилась к стене.

— Змея неблагодарная, — пожаловалась старуха, когда порядок был восстановлен. — Я выкормила этого бесенка, а теперь она так со мной, чтоб ей пусто было!

— Да, конечно, — нетерпеливо произнес Калтон. — Так о чем вы хотели со мной поговорить?

— Вы так не торопитесь, — сердито проворчала карга, — или я вообще ничего не скажу.

Она явно теряла силы, и видя это, Калтон повернулся к Килсипу и шепнул ему, что нужен врач. Сыщик на клочке бумаги написал записку, отдал ее Лизе и велел отнести по адресу. Вторая девушка встала, взяла Лизу за руку, и они ушли вместе.

— Ушли эти чертовки? — спросила матушка Побируха. — Вот и ладно. Не хочу, чтобы они по всему городу разнесли, что я собираюсь рассказать.

— Я слушаю вас.

Калтон нагнулся к ней.

Старуха выпила еще джину, и это, похоже, придало ей сил, потому что она села на лежанке и быстро заговорила, как будто боялась умереть, не успев поделиться тайной.

— Вы сюда приходили уже, — сказала она, ткнув тощим пальцем в Калтона, — расспрашивали про нее, только я молчала. Она бы не хотела, чтобы я рассказывала. Всегда была гордячкой! Скакала тут, как коза, пока ее мать голодала.

— Мать? Вы мать Розанны Мур?! — ошеломленно воскликнул Калтон.

— Чтоб мне сдохнуть, если я не ее мать! — проскрипела старуха. — Ее несчастный папаша выпивкой себя в могилу загнал, чтоб ему пусто было, и я скоро пойду той же дорогой. Вы не жили в этом городе в старые времена, иначе бы знали ее.

— Розанну?

— Ее, — кивнула матушка Побируха. — Она на сцене выступала, да, и, лопни мои глаза, какой красавицей была! Все хлыщи умирали по ней, а она танцевала на их черных сердцах, чтоб им в аду гореть! Но со мной у нее всегда все ладно было, пока не появился он.

— Кто?

— Он! — вскричала старуха, приподнявшись на локте, и глаза ее яростно загорелись. — Он пришел со своими бриллиантами и золотом и погубил мою бедную девочку. И все эти годы, гадина, из себя святого корчит! Будь он проклят! Проклят!

— О ком это она? — шепнул Калтон Килсипу.

— О ком? — завопила матушка Побируха, чей острый слух уловил вопрос. — О Марке Фретлби, о ком же еще!

— Боже правый!

Калтон потрясенно замер, и даже на непроницаемом лице Килсипа было написано удивление.

— Да, он тогда главным франтом местным был, — продолжила матушка Побируха, — Увязался за моей девочкой, чтоб ему пусто было, погубил ее и оставил голодать с ребенком на руках, как распоследний злодей!

— С ребенком? И как его зовут?

— Тьфу! Как будто вы мою внучку Сал не знаете.

— Сал — дочь Марка Фретлби?

— Да! И она не хуже той, второй, хоть у них и разные матери. О, я видела, как она расхаживает в шелках да атласах, как будто мы — грязь у нее под ногами, а Сал, ее сестра… Чтоб ее!

Выбившись из сил, старуха повалилась на постель, а Калтон ошарашенно застыл, обдумывая поразительное открытие. То, что Розанна Мур оказалась бывшей любовницей Марка Фретлби, его не особенно удивило — в конце концов, миллионер был всего лишь человеком, и его юность проходила не лучше и не хуже, чем у его друзей. Розанна Мур считалась красавицей и явно была из тех женщин, которые в глубине души предпочитают ничем не ограниченную свободу любовницы узам брака. А что касается моральности — сейчас столь многие люди живут в стеклянных домах, что мало кто решается бросить камень. Прегрешения юности никак не повлияли на мнение адвоката о Фретлби, но его поразило то, что миллионер оказался настолько бессердечным и оставил своего ребенка на милость старой ведьмы, каковой была матушка Побируха. Это было так не похоже на того человека, которого он знал, что Калтон задумался, не вздумала ли старуха его обмануть.

— Мистер Фретлби знал, что Сал его дочь? — спросил он.

— Нет! — довольным тоном отрезала матушка Побируха. — Он думал, что она умерла, когда Розанна его отвадила.

— А почему вы не рассказали ему?

— Потому что я хотела разбить его черное сердце! — с ненавистью в голосе ответила старая ведьма. — Она привыкала к жизни на улице, пока ее не отобрали у меня. Если бы ее посадили, я бы пошла к нему и сказала: «Посмотри на свою дочь! Я погубила ее так же, как ты погубил мою».

— У вас нет сердца! — ужаснулся столь жестокому замыслу Калтон. — Вы пожертвовали ради мести невинной девочкой.

— Не собираюсь я слушать ваш проповеди, — угрюмо произнесла старуха. — Я не святая и хотела поквитаться с ним… Он щедро мне заплатил, чтобы я не болтала про свою дочку, и денежки эти здесь. — Она положила руку на подушку. — Все золото, звонкое золото… и мое, чтоб мне пусто было!

Калтон встал. Этот пример того, как низко может пасть человек, вызвал у него отвращение, ему захотелось уйти, но, когда он уже надел шляпу, в комнату вошли девушки с доктором, который кивнул Килсипу, бросил острый, оценивающий взгляд на Калтона и подошел к умирающей. Девушки вернулись в свой угол и стали молча ждать конца. Матушка Побируха повалилась на спину, вцепившись похожей на когтистую лапу рукой в подушку, словно защищая дорогое ей золото, и по лицу ее разлилась мертвенная бледность, указывавшая доктору на то, что конец близок. Он присел рядом с кроватью и поднес свечу к лицу умирающей. Та открыла глаза и вяло пробормотала:

— Ты кто? Проваливай!

Но потом, как видно, она осознала происходящее, потому что вдруг дернулась и издала душераздирающий вой, от которого всех, кто был рядом, бросило в дрожь, таким необычным и жутким был этот звук.

— Мои деньги! — завопила она, сжимая подушку сухими руками. — Мое! Ты их не получишь, чтоб тебе пусто было!

Доктор встал и пожал плечами.

— Нет смысла что-то делать, — сказал он. — Скоро она будет мертва.

Старуха, прикрывавшая собой подушку, услышала последние слова и заплакала.

— Мертва, мертва! Бедная моя Розанна, красавица моя, ты всегда любила свою несчастную мать, пока он не увез тебя, а ты вернулась, чтобы умереть… умереть… О!

Ее голос потерялся в долгом печальном вое. Девушки в углу задрожали и закрыли уши руками, чтобы не слышать его.

— Привести священника? — спросил доктор, склоняясь над кроватью.

Старуха посмотрела на него глазами-пуговками, уже подернутыми туманом смерти, и хриплым шепотом произнесла:

— Зачем?

— Вам осталось жить недолго, — мягко промолвил доктор. — Вы умираете.

Матушка Побируха вскинулась и, исторгнув полный ужаса крик, схватила его за руку.

— Умираю! Умираю… Нет! Нет! — завыла она. — Я не готова умирать… Чтоб мне… Спасите меня… Спасите меня! Я не знаю, куда попаду, спасите… Спасите меня!

Доктор попытался разжать ее руки, но она на удивление цепко держалась за него.

— Это невозможно, — коротко ответил он.

Старуха упала на кровать с криком:

— Я заплачу! Я хорошо заплачу! Отдам все! Все, что у меня есть! Смотрите… смотрите… Здесь соверены!

Разорвав подушку, она вытащила холщовый мешочек и выпустила из него сверкающий ручеек золота. Золото… Золото… Оно раскатилось по кровати, по полу, по углам, но никто не прикоснулся к нему — так приковало всех жуткое зрелище умирающей женщины, цепляющейся за жизнь. Старуха набрала две пригоршни золотых монет и протянула их мужчинам, которые молча стояли у ее ложа, но немощные руки дрогнули, и соверены со звоном посыпались на пол.

— Мое! Мое! — завопила она что было сил. — Отдайте мою жизнь… Золото… Деньги… Будьте прокляты… Я продала за них душу… Спасите меня… Отдайте мне мою жизнь!

И дрожащими руками матушка Побируха попыталась сунуть им золото. Никто не произнес ни слова. Мужчины молча взирали на нее, а девушки в углу обнялись и задрожали от страха.

— Не смотрите на меня! Не надо! — крикнула умирающая и упала прямо на сверкающее золото. — Вы хотите, чтобы я умерла… Но я не умру… Нет! Отдайте мое золото! — Она, всхлипывая, шарила руками по разбросанным соверенам. — Я заберу их с собой… не умру… Бо… Бо… Я ничего не сделала… Я хочу жить… Дайте Библию… Спаси меня, Бо… Проклятье… Бо… Бо…

Она замертво упала на постель.

Тусклый свечной свет отблескивал на сияющем золоте и мертвом лице, обрамленном спутанными совершенно белыми волосами. Трое мужчин с тоской в сердце молча отвернулись, в их ушах все еще звенел крик: «Спаси меня, Бо…»