Тайна затворника Камподиоса

ХОАКИН, ШЛИФОВАЛЬЩИК СТЕКОЛ

– Вот как оно выглядит, когда ты храбро сражаешься за родину! – воскликнул странный гость. Он с вызовом резко поднял вверх плохо заживший обрубок правой руки, а потом свободной левой натянул на него кожаный колпак. – Или кто-нибудь считает иначе?

– Конечно, нет, – ответил хозяин «Каса-де-ла-Крус», которому было не до споров.

Ему, как и большинству его гостей, было совершенно безразлично, получил ли этот чудак ранение на поле битвы или лишился руки при каких-либо других обстоятельствах. Важно одно: чтобы в его таверне пили, закусывали и платили за это, а если кто и раскричится, беда не велика. И тем не менее, если он будет продолжать в этом духе, имеет смысл дать ему бесплатно тарелку супа и ломоть хлеба. И не из какого-то там человеколюбия, а чтобы на время утихомирить его. Крикуны никому не в радость, а делу они только помеха.

– Вы совершенно правы, сеньор.

– Ну и ладно, раз так! – рявкнул малый, обматывая манжету кожаным ремешком и затягивая узел зубами. На конце манжеты имелись два захвата, которые с помощью резьбы могли развинчиваться и завинчиваться. Хозяин таверны еще раз удивленно посмотрел, как калека просунул захваты в ручку кружки с вином, завинтил их и таким образом поднял посудину:

– За его высочество герцога Альбу, под чьим командованием я имел честь сражаться до anno 1569!

Никто из гостей не последовал его примеру, что, казалось, калеке нимало не мешало. Он пил долгими глотками.

– Это случилось еще там, в габсбургских Нидерландах, – рассказывал он, хотя никто его ни о чем не спрашивал. – Ну и задали мы там жару проклятым протестантам! – Он осторожно поставил стакан с вином на стол и утер кожаным колпаком рот. – Там я и оставил свою правую руку – в честном бою!

То, что он потерял руку в Нидерландах, было чистой правдой, а вот насчет всего остального... Он лишился руки, когда с приятелями взламывал мельницу, желая добраться до свежей муки. При этом его рука неудачно попала между движущимися валами деревянного механизма, и теперь ему известно, что такое танталовы муки.

С тех пор он с грехом пополам мыкался по жизни. В сущности, он был далеко не из худших людей и ничего против честного труда не имел, однако бедняге пришлось узнать на собственной шкуре, что человек без правой руки – все равно, что полчеловека. И тем не менее ему удалось научиться в Амстердаме полезному ремеслу. И тут дело не только в везении, а скорее в том, что повсюду на земле всегда сыщутся люди, которые держат нос по ветру и всеми правдами и неправдами стараются втереться в доверие к власть имущим. В его случае таким человеком оказался вспыльчивый и вздорный шлифовальщик алмазов, большой любитель выпить, которому хотелось подмазаться к испанским военным властям, поэтому он принял калеку в свою мастерскую. И бывший солдат в возрасте тридцати лет снова пошел в ученики. Ухваты на кожаном колпаке оказались при этом весьма полезными.

Однако никогда в жизни Хоакину де Тодосу – так звали этого человека – не представилась возможность путем шлифовки превратить алмаз в бриллиант. А все потому, что наставник его был не только хитроумным, но и очень жадным человеком. Хоакину позволяли только упражняться в шлифовке дешевого материала, и, когда ему в один прекрасный день все-таки позволили обработать довольно дешевый мутно-желтый берилл, судьба оказалась к Хоакину неблагосклонной. Несмотря на все свои старания и усилия, он испортил камень, вызвав страшную ругань и угрозы со стороны мастера. После чего последовал запрет когда-либо обрабатывать драгоценные камни.

Хоакину оставалось лишь работать с обыкновенным стеклом. Однако по природе своей он был человеком, не поддающимся власти обстоятельств, – он заимел привычку и стекло называть бериллом...

Целых два года он обрабатывал только вазы и бокалы, а потом начал шлифовать линзы. Это были кружочки из стекла, которые некоторые пожилые люди держали перед глазами. Некоторое время спустя Хоакин начал продавать эти линзы тайком, и довольно успешно: впервые за долгие годы учебы у него появились свои деньги.

Через несколько месяцев он уже шлифовал стекло с немалым искусством, из-под его рук выходили линзы с самой разной кривизной. Он мог таким образом помочь разным людям, которые плохо видели. Впрочем, ни его мастер, ни друзья-товарищи по гранильному цеху никакого интереса к такой работе не проявляли.

А потом, когда время его ученичества уже подходило к концу, произошло нечто, изменившее всю его последующую жизнь. Учителя его хватил удар, и Хоакин ни с того ни с сего опять оказался на улице. Будучи испанцем, оказавшимся в одиночестве во враждебной ему стране, без работы и без одной руки, Хоакин решил, что ему не остается ничего иного, как вернуться в родные края. Однако, прежде чем отправиться в путь, он, восстанавливая, как говорится, справедливость, запасся немалым числом самых разных линз.

Эти стеклянные кружочки он носил при себе, как и приспособление для шлифовки. Последнее нужно было ему и для обработки камней, когда это имело смысл из-за их цвета или структуры. То и другое, линзы и камни, Хоакин с переменным успехом продавал по дороге на юг.

– Щик-щик – и руки, в которой ты держал мещ, нет! Нищего, левое щупалыце у тебя еще есть! – просипел кто-то за спиной Хоакина.

Этот голос принадлежал тщедушному горбуну в облачении небесно-голубого цвета. Глазки этого человека блестели, когда он без спроса подсел к его столу и аккуратно поставил на стол небольшой ящик красного цвета, который висел у него на ремне через плечо.

– У тебя найдется, щем глаза залить? – карлик неожиданно протянул руку с чашкой, жадно поглядывая на кувшин с вином.

Шлифовальщик стекол откинулся на спинку стула. Этот занятный тип был не первым чудаком, которого ему довелось встретить во время своих странствий. Он еще раз взглянул на карлика: маленький, чтобы не сказать крохотный, горбатый, уродливый, кривоногий, с рыбьими губками, да еще сыпет воровским жаргоном. «Почему этот недоросток так странно говорит?» – спросил себя Хоакин. По опыту шлифовальщик знал, что тому могло быть лишь два объяснения: либо малыш хочет показать, что он свой, либо собирается его одурачить. «Ну, погоди, дружок! – подумал он. Сейчас мы выведем тебя на чистую воду! Сначала я сделаю вид, будто не догадываюсь, что к чему. А там посмотрим...»

– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.

– Я нащщет того, не плеснул бы ты мне винишка, приятель? – пропел карлик фальцетом и нахально сунул свою чашку под нос Хоакину.

– Ты не то пятый, не то шестой человек, который не прочь выпить за мой счет, – невозмутимо ответил Хоакин. Карлик не мог это проверить, потому что только-только появился в таверне. – Если так пойдет дальше, мне придется угощать всю таверну.

– Та-та-та! Твой ушастый еще полный!

– Ушастый?

– Ну, кувшин с вином, деревенщина!

– И что с того, что я из деревни? – Хоакин демонстративно оттянул подвязку штанов и надул живот. – У меня брюхо болит, вино для меня все равно что лекарство.

– Занудило, да? Тогда тебе пора на горшок, не то наложишь кущу прямо под себя.

– Скажешь тоже! И вообще, что-то у меня там, в брюхе, морозит, и теплое вино в самый раз будет. – Шлифовальщику стекол было любопытно, что на это ответит карлик.

– Ерунда! Когда урщит курсак, надо попробовать утихомирить его теплым шаром. – Карлик начал рыться в деревянном ящичке, достал из него несколько пузырьков с лекарствами и маленький шарообразный предмет.

– Что это такое? – Хоакин недоверчиво поглядывал на шарик. Цвета он был белесого, а поверхность его сильно напоминала пористую кожу.

– Никак в толк не возьмешь? Это «греющий шар», тебе надо проглотить его – и твой котел сразу разогреется.

– Какой еще котел?

– Ну, в брюхе потеплеет, соломенные твои мозги! Когда что внутри скрипит, нет нищего луще моих «греющих шаров». Всего по реалу за штущку, – голос карлика сделался приторно-сладким, – и он твой.

– Дай-ка сюда, – Хоакин взял у него из рук чудодейственное средство. Оно оказалось на удивление тяжелым. Шлифовальщик стекол принюхался к нему и наморщил нос. От этой штуковины исходил омерзительный запах гнилого мяса. И почему-то кожи. Шарик оказался обтянут куриной кожей. А что там внутри, черт его знает!

– Оставь эту дрянь при себе, козел! – нарочито громко сказал Хоакин. Он нарочно назвал карлика оскорбительным жаргонным словом, потому что не сомневался больше, что тот хотел его надуть.

– Ще-ще? Стал бы я метить крапом!

– Не свисти, рыбья душонка! К монетам моим принюхиваешься? Надуть вздумал? Проваливай, кому говорю! – Хоакин был из тех, кто за словом в карман не полезет. По опыту он знал, что язык не последнее из средств, ведущих прямо к цели, даже если он сгодится только на то, чтобы выклянчить у хозяина таверны тарелку супа бесплатно. Именно поэтому он и завел баланду об утерянной в бою руке, и, не появись этот карлик и не помешай он Хоакину, сейчас либо сам хозяин, либо кто-нибудь из гостей угостили бы шлифовальщика.

Карлик вытаращился на него, губки шлепали, как у головастика, пока он подыскивал слова. Но вот его маленькие глазки расширились от страха.

– Вот он, горбатая скотина! – вошедшие в таверну трое парней увидели карлика и сразу бросились к нему.

– Помогите! – завопил горбун что было сил. Он попытался спрятаться за широкой спиной Хоакина, но один из троих непрошенных гостей подскочил к карлику, схватил за грудки и поднял в воздух, как куклу, а потом отшвырнул к стене.

– Эй, парни, чего пристали? Этот малыш вам ничего не сделал! – воскликнул шлифовальщик стекол, оправившись от испуга.

– Ну да, как же! Это рыбье рыло чуть не отравило одного из нас своим «греющим шаром», – ответил ему один из парней. Двое других между тем застыли справа и слева от карлика, прижимая его руки к стене. Человечек висел теперь, как распятый Христос на кресте. – И не вмешивайся, если не хочешь неприятностей!

– Ладно, ладно, приятели, – Хоакин смекнул, что своя рубашка ближе к телу.

Первый парень отступил на шаг, размахнулся и ударил карлика в лицо. Тот взвизгнул.

– Дай ему, Тахо! – закричали оба других.

Первый снова примерился, на секунду замер, наслаждаясь своим превосходством, и, крякнув, ударил. Маленький человечек дернулся, как лягушка, но вырваться из сильных рук не мог.

Третий удар снова пришелся по лицу. На дощатый пол брызнула кровь. Карлик уже почти не трепыхался. Голова его запрокинулась.

– Это тебе доплата за то, что ты наделал своим «греющим шаром».

Стоявший справа схватил карлика за рыжие волосенки и рывком поднял его голову, чтобы бьющий не промахнулся.

Хоакин больше не мог усидеть на месте. Не то чтобы карлик пришелся ему по сердцу, но ведь это было даже не избиением, а казнью! Шлифовальщик проверил, прочно ли сидят его металлические «ухваты», которые уже не раз выручали его в потасовках, но в эту же секунду к парням подскочил кто-то из гостей.

– Довольно! – крикнул он решительно. Он был высоким, стройным и обладал, очевидно, недюжинной силой, потому что, словно шутя, заломил бьющему руку за спину. – Эй, Витус, помоги мне положить конец этому представлению!

Другой гость, стоявший все это время у двери, нерешительно приблизился – светловолосый парень лет около двадцати с выразительным лицом. Он о чем-то сосредоточенно размышлял, не обращая внимания на обоих мужчин, державших карлика за руки.

– Артуро, – негромко проговорил он. – Из-за этого самого карлика я и попал в тюрьму.

Услышав эти слова, коротышка открыл глаза. Их взгляды встретились, и карлик опустил глаза.

– Но тем не менее я помогу тебе, – сказал светловолосый.

Он подскочил к его мучителю и, сложив обе ладони в подобие молота, ударил сверху по голове. Послышался глухой стук, парень покачнулся и выпустил карлика из рук. Тот, что стоял справа, поспешил к Тахо на помощь, и вот они уже оба стали обрабатывать человека по имени Артуро кулаками и пинками. Тот пытался уклониться от ударов, однако ему это не всегда удавалось. Светловолосый пришел на помощь товарищу. Сообща они хорошенько надавали Тахо и парню справа. Правда, им тоже досталось. В конце концов после жестокой потасовки двое драчунов отступили... Но парень слева? Хоакин перестал следить за ним. А малый снова кинулся в драку, и в руке его сверкнул длинный нож. Недолго думая, Хоакин перепрыгнул через стол обрушил свои железные клещи ему на голову. Тот взвыл и отпрянул в сторону, схватившись за затылок – из глубокой раны хлестала кровь. Побелев от страха, он бросился прочь из таверны.

Двух других нападавших тем временем друзья оттеснили в дальний угол зала, где они, прикрывая лица руками, дрожали от страха.

– Сдаемся, – простонал Тахо.

– Трусы! – светловолосый плюнул им под ноги. – Избить карлика – на большее вы не способны! А ну, выметайтесь отсюда!

Втянув головы в плечи, побежденные поплелись к двери.

– Спасибо тебе, приятель! – высокий подошел к Хоакину и пожал его левую руку. – Без твоей помощи нам пришлось бы туго. Я Артуро, учитель фехтования, жонглер и представитель цирковой труппы Artistas unicos.

– Рад познакомиться, – Хоакин действительно был рад, что все позади. А ведь все могло бы кончиться иначе, это он знал по собственному, еще солдатскому, опыту.

– Меня зовут Хоакин.

– А я Витус, – представился светловолосый. – Я тоже хочу поблагодарить тебя.

– Хозяин! – позвал Артуро. – Принеси каждому из гостей по кружке вина за счет Artistas unicos, лучшей цирковой труппы Испании, которая гостит сейчас в Торрелавере и представит вам неслыханную, сенсационную программу!

Хозяин таверны, стоявший все это время за стойкой, словно в оцепенении, просиял. Послышались одобрительные крики, выпивохи повскакивали со своих мест, поздравляя победителей и находя тысячи объяснений, почему они не успели прийти на помощь...

– Надо же о карлике позаботиться, – вспомнил Витус.

Он посмотрел в сторону стены, у которой избивали коротышку.

Но тот словно сквозь землю провалился.

– Никто не видел карлика? – громко спросил Витус. – Его надо бы перевязать...

Но никто не мог сказать ничего вразумительного.

– У него еще был при себе такой ящичек красного цвета с лекарствами в пузырьках, откуда он достал свой «греющий шар», – вспомнил Хоакин. – Может, этот уродец лежит где-то здесь... – И он принялся заглядывать под столы.

Но ни карлика, ни его ящика так и не нашли...

– Ну, что же, – Витус наморщил лоб. – Честно говоря, особой жалости к этому карлику я не испытываю, но его раны осмотреть все же не мешало бы...

– Давай сначала выпьем по глотку, – Артуро повел Витуса и Хоакина к стойке.

– Точно! – Шлифовальщик стекол левой рукой поднял свою кружку и оглянулся по сторонам, желая привлечь к себе всеобщее внимание. После чего встал:

– Я пью за здоровье его светлости герцога Альбы! – воскликнул он звучным голосом – и тут же осекся. Сила привычки сыграла с ним свою шутку. – Э-э... ну, я... то есть... хотел сказать, конечно: выпьем за моих благородных друзей Витуса и Артуро, которые нас угощают!

– За Витуса и за Артуро! – закричали гости, поднимая кружки с вином. Их интерес к спасителям горбуна был на этом исчерпан.

– Хоакин, а чем ты занимаешься, когда не оглаживаешь своими «ухватами» грубиянов? – Артуро сделал большой глоток.

Шлифовальщик стекол подробно рассказал им о себе, о том, что пережил в Нидерландах и как научился шлифовать стекла.

– Кроме линз я продаю еще шлифованные камни, – не без гордости продолжал он. – Вот! – Хоакин покопался в своем узелке и достал из него несколько образцов. Каждый лежал в отдельной коробочке.

– Красивые какие! – удивился Витус. – Можно их потрогать?

– Конечно.

На стол легли камни разного цвета и разной величины. Но большинство – с кровавым оттенком.

– Среди твоих камней много красных. Почему? – спросил Витус.

– Ну-у... – Хоакин просунул свои «ухваты» под ручку кружки, завинтил их, поднял ее и выпил вина. Друзья с удивлением смотрели, как он опустошил почти полную литровую кружку. – Надо время от времени упражняться, чтобы не забыть, как это делается, – улыбнулся он. – А на твой вопрос, Витус, я вот как отвечу: вам, артистам, должно быть известно, что предмет лишь тогда становится интересен людям, когда они узнают, что с ним связана та или иная интересная история или личность. – Он снова поднял свою кружку. – Видите, я держу в руках кружку, с вида обыкновенную. Но это будет так до тех пор, пока я не скажу вам, что некогда из нее пил его величество король Карл V, который был здесь проездом.

– Но ничего такого, понятное дело, не было, – усмехнулся Витус.

– Это ты так считаешь...

– А даже если... Какое отношение это имеет к цвету твоих камней? – Артуро взял один из них в руку, как бы взвешивая на ладони.

– С камнями то же самое. У каждого из них своя история. Сначала я раскладываю их на черном сукне, чтобы их краски заиграли, а потом рассказываю людям что-нибудь о Великом Деянии.

– О Великом Деянии?

– О сотворении философского камня. Сотворить его можно различными способами, но среди алхимиков существует договоренность о порядке появления отдельных красок, которые обнаруживаются в камне по мере свершения Великого Деяния. Это, во-первых, melanosis – черные тона, во-вторых, lencosis – белые тона, в-третьих, xanthosis – желтые тона, и, наконец, cosis – красные тона. Последняя ступень, красный цвет, говорит о зрелости предмета, по аналогии с состоянием зрелости многих фруктов. Вот почему тайное имя философского камня – Красный Лев.

– И об этом ты рассказываешь людям, которые во все глаза пялятся на твои камни? – Артуро отложил в сторону небольшой камень и прикрыл его тряпицей.

– Об этом и кое о чем другом.

– А какому из этих камней ты приписываешь силу философского камня? – спросил Витус, разглядывая лежащие перед ним образцы.

– Из этих? – фыркнул Хоакин. – Ни одному! Заметь, я предоставляю людям право всецело положиться на свое чутье и на свою фантазию. Только и всего.

– Недурно. Хотя и небезопасно, – заметил Артуро.

– Почему же? Если кто в чем засомневается или даже пожелает обвинить меня в том, что я алхимик, я отвечу ему, что он сам алхимик. И когда он возмутится, я объясню ему, что великий Парацельс учил, будто любой человеческий организм по своей природе алхимик: его тело перерабатывает воспринимаемые им вещества, создавая при этом другие, что доказывается хотя бы тем, что человек не употребляет никаких веществ, которые могли бы своей крепостью поспорить с крепостью сплава, из которого сотворены его зубы.

Витус задумчиво проговорил:

– Ты недурно разбираешься в основах алхимии.

– Ну, не очень-то... Но если не наговоришь, не напустишь тумана, ничего не продашь!

– Я знаю кое-кого, кто охотно поговорил бы с тобой обо всем этом.

– Я тоже его знаю, – подтвердил Артуро. – Скажи, не хочешь ли ты присоединиться к нашей труппе?

Больная горела в лихорадке. Она лежала на большой деревянной телеге, кое-как устланной соломой. Ее семья – муж и дети – стояли в нескольких шагах, совершенно беспомощные. Женщине было лет тридцать пять, она жаловалась на боли в спине и в боку.

Витус с Тирзой стояли перед своей повозкой, обдумывая, что предпринять.

– Давно ваша жена больна? – спросил Витус у мужа.

– Не знаю, мы с побережья.

– Ага, – этот ответ мало что объяснил Витусу. Побережье отсюда в двадцати или тридцати милях, смотря по какой дороге ехать. Он попытался подойти с другой стороны.

– Когда вы ехали сюда, у вашей жены уже был жар?

– М-м-м... По-моему, да.

У больной вдруг перекосилось лицо, началось удушье, она надсадно закашляла и сплюнула на землю. Витус видел, что мокрота густая и гнойная.

– Может ли быть, что у вашей жены жар уже с неделю или даже дольше? Подумайте хорошенько!

– Не знаю точно. Все может быть.

Да, многого из него не вытянешь. Дети тоже не производили впечатления быстрых умом.

– Фамилию-то свою вы знаете?

– Да, а что?

Витус глубоко вздохнул:

– А не назовете ли вы мне ее?

– Можем, – муж больной смотрел на него с нескрываемым удивлением: нетерпение, выказываемое Витусом, было для него необъяснимым. – Я Рамос Лопес, а это моя жена.

Витус едва удержался от замечания, что и сам догадался об этом.

– Ну так вот, сеньор Лопес, судя по всему, у вашей жены тяжелое воспаление легких, а может быть, еще и плеврит вдобавок.

Тирза согласно кивнула, вытирая пациентке рот. Витус продолжил:

– Болезнь зашла очень далеко, вот почему я спрашиваю, как давно у вашей жены жар. Для лечения это очень важно.

Он взглянул на туповатого Лопеса и вздохнул. Бесполезно объяснять этому человеку, что, согласно учению Гиппократа, при пневмонии повышается температура и отделяется мокрота, поначалу тягучая и густая, а на восьмой или девятый день гнойная.

– Это мы понимаем, – ответил муж. – А что, это опасно?

– По крайней мере настолько, что ваша жена должна остаться здесь. – Витус огляделся по сторонам. – Весь вопрос в том, где ее поместить.

Тирза смочила кусок марли и вытерла лоб больной.

– Конечно, у нас, – сказала она, как о чем-то само собой разумеющемся. – Сеньору Лопес мы поместим на твою половину, а ты перейдешь ко мне. Шерстяного одеяла как перегородки между нами будет вполне довольно.

– Если ты так считаешь...

– Лучше всего положить ее на твое место прямо сейчас.

– Ты права, времени терять нельзя.

– А вы, сеньор, – обратилась Тирза к мужу больной, – устройтесь на ночь где-нибудь в Торрелавере или возвращайтесь к себе на побережье. Лечение вашей жены продлится никак не меньше недели.

– Ага, вот как. Через неделю, значит, – Лопес повернулся на каблуках, даже не удостоив жену прощального взгляда, и пошел к своей повозке. Когда и дети забрались в нее, он прищелкнул языком. Его гнедой послушно потянул повозку.

– Мы к себе, на побережье, – это были последние слова Лопеса.

Пациентка забылась беспокойным сном. Витус с Тирзой лежали по другую сторону шерстяного одеяла и старались любить друг друга по возможности без шума. Сначала они, входя в положение больной, сдерживались, однако природа взяла свое: они целовали, ласкали и обнимали друг друга, и наконец, когда ноги Тирзы словно сами собой раздвинулись, Витус больше не мог устоять.

Он двигался осторожно, ощущая жар ее лона, чувствовал, как оно подается ему навстречу, обхватывает его член и полностью вбирает в себя. Это было такое сильное, такое переполняющее чувство, что он кусал губы, чтобы не застонать. Почувствовав, что больше не может сдерживаться, он, не выходя из нее, перевернулся вместе с ней на бок.

– Почему? – прошептала она ему на ухо.

– Не знаю, как громко я бы закричал.

Плечи ее задрожали, и Витус понял, что она смеется.

Он целовал изгиб ее шеи, наслаждаясь ощущением полного обладания ею... Прошедший день был напряженным. После отъезда Лопеса они сделали его жене горячий компресс из экстракта круглолистной росянки, после чего кашель немного утих. После этого Тирза втирала в те места, где пациентка испытывала боль, оливковое масло, а потом делала горчичные обертывания. Пациентка реагировала на все это апатично, время от времени спрашивала, где ее семья, когда за ней придут и когда она сможет к ним вернуться, а потом опять впадала в полубессознательное состояние. К вечеру жар усилился но Витус и Тирза сошлись во мнении, что это обычное явление и надо подождать завтрашнего утра.

Витус осторожно высвободился из нежного плена.

– Я постоянно думаю о сеньоре Лопес, – прошептал он. – Ты на меня не обидишься, если мы пока остановимся.

Вместо ответа она поцеловала его и прижалась к нему всем телом.

Хоакин договорился с циркачами, что будет продавать желающим свои линзы и камни во время приема Витуса. Он со своим товаром стоял по другую сторону повозок, чтобы громким зазыванием не помешать хирургу. Он сбил для себя столик, который покрыл черной скатеркой, и вокруг него сразу стали собираться дожидавшиеся приема пациенты, зрители и просто зеваки. Они с нескрываемым любопытством разглядывали отшлифованные камни, разные по цвету и величине.

– Это полезные камни? – спросил добротно одетый детина, у которого одна рука была на перевязи.

– Камни бывают разные – полудрагоценные, драгоценные, а еще философский камень... – Хоакин ушел от прямого ответа на вопрос. – У каждого камня, люди добрые, есть свои преимущества, однако нет ничего превыше Камня Мудрости, того, у которого цвет ярко-красный.

На столе у него лежало много-много красных камней, разных по интенсивности окраски и по размерам.

– Расскажите мне об этом камне, – попросил детина. – Говорят, будто с его помощью можно делать золото.

– Нет ничего, что нельзя было бы сделать с помощью философского камня, – торжественно провозгласил Хоакин. – Однако изготовление его требует искусства: вам следует знать, что в действительности философский камень – это порошок, красный порошок... – в его голосе появились таинственные нотки. – Это видоизмененный порошок. Порошок в новом качестве, иными словами порошок превращения!

– А почему же тогда он называется камнем?

– Мудрецы назвали порошок превращения камнем, потому что он, как камень, обладает свойством противостоять огню. Красный Лев, как его еще называют, сплавляют с неблагородным металлом, чтобы возник новый, самый совершенный металл, то есть золото.

– И что же? Продаете вы такой порошок? – Магистр присоединился к зевакам и не без удовольствия прислушивался к тому, что говорил шлифовальщик стекол.

Хоакин тонко улыбнулся. Он ждал этого вопроса и знал, как на него ответить. Он ответит категорическим «нет!», чтобы никто его впоследствии не мог обвинить во лжи и надувательстве.

– О, нет! – воскликнул он. – Даже если бы у меня и был такой порошок, я ни за что не стал бы производить с его помощью золото.

– Почему же? – подыграл ему Магистр.

– Этому Lapis mineralibus, как мы еще именуем этот камень, присущи три качества: во-первых, он превращает металлы в золото; во-вторых, растворенный в вине, он лекарство от всех болезней; а в-третьих, он источник вечного света. Для этого некоторое количество камня вплавляют в стеклянный сосуд, благодаря чему он беспрерывно светится. – Хоакин простер руки подобно проповеднику. – Я бы выбрал для себя последнее!..

– Хм, – Магистр притворился, будто над чем-то задумался. – А можно растолочь один из ваших красных камней в порошок?

– Ну... – Хоакин не спешил с ответом. – Это, конечно, сделать можно. Только камни у меня все дорогие, особенно красные.

– А сколько вы хотите вот за этот? – детина указал на отполированный под мрамор красноватый камень с прожилками.

Хоакин даже застонал.

– О-о, вы выбрали мой самый любимый!.. Я нашел его под алтарем одной сгоревшей почти дотла церкви. Одному Всевышнему известно, как он туда попал. Боюсь, мне будет очень трудно с ним расстаться...

– Так сколько? – проворчал детина.

– Не знаю даже... Вообще-то этот камень не продается. Ну, только ради вас: скажем так, двадцать четыре реала или три серебряных песо.

Детина даже задохнулся:

– Да это же!.. Это... это...

Хоакин сокрушенно развел руками:

– Я заранее знал, что он вам не по карману...

– Я беру его!

– Мир хочет быть обманут! – украдкой фыркнул Магистр, вместе с Хоакином провожая взглядом последнего зеваку. После того детины еще трое купили камни, сделав, таким образом, солидный вклад в общую кассу Artistas unicos. Но со временем интерес к товару Хоакина угас, и сейчас большинство людей направилось в ту сторону, где, судя по крикам и стонам больных, вел прием Витус.

– Я вообще-то не собирался облегчать кошелек того детины на такую сумму, но в меня словно черт вселился, – оправдывался Хоакин.

– Ну, он, как видно, не из бедняков.

– А то! И вообще он мне сразу не понравился. Теперь пусть расплачивается за свою глупость! – Хоакин принялся аккуратно укладывать свой товар.

– Что сделать, чтобы убить время, дарованное нам Всевышним? – размышлял вслух Магистр. – Все упражнения, нужные мне как антиподисту, я уже сделал. Близнецы уехали в город. Анаконда с Артуро готовят новый номер, Церутти с Майей тоже... Может, пойдем, поглядим, как принимает пациентов Витус?

– О чем это ты? – удивился Хоакин. – Он никакого приема не ведет, я там вижу одну Тирзу.

– Вот как? – Магистр заморгал. – Знаешь, я близорук...

Шлифовальщик стекол с интересом посмотрел на него.

– И насколько ты близорук?

– Довольно сильно. Это у меня с детства, друг мой. Господь, надо сказать, здоровьем меня не обидел, жаловаться не приходится. Но вот острого зрения Он мне пожадничал даровать.

– Этого я не знал. Погоди-ка, – Хоакин принялся перебирать свои линзы и протянул, наконец, Магистру одну, в виду неприметную.

– Посмотри через нее. Тирзу видишь?

Магистр сделал, как сказал Хоакин, и судорожно сглотнул. Часто заморгал. Долгое время ничего не говорил. Хоакин даже дыхание затаил.

– Фантастика! – наконец выдохнул маленький ученый. – Какая вещь! Мыслимое ли дело!

– Различаешь что-нибудь?

– Различаю ли? Дружище Хоакин, я совсем по-другому вижу мир! Все вдруг стало таким четким! А вон видишь, возвращается Витус? Фантастика!

– Я рад, что линза тебе подходит.

– Подходит – не то слово! Какая замечательная вещь! Я знаю, в Древнем Риме подобные вещи называли speculum, но это куда лучше! Совсем другое дело...

– Это же линза, Магистр, только и всего.

– Из какого она материала?

– Из берилла.

– Ага. Никогда прежде не слышал. Сколько ты за него хочешь? Я хочу обязательно заполучить такую штуку!

– Брось, этот берилл ты получишь от меня бесплатно. Но погоди, давай-ка сначала посмотрим, нет ли другого, через который ты будешь видеть еще лучше.

Магистр брал у Хоакина одну линзу за другой, однако шлифовщик попал в точку с первого раза.

– А теперь поищем линзу для другого глаза, – продолжил он, – потому что близорукость свойственна обычно обоим глазам, хотя иногда в разной степени.

Для второго глаза, тоже близорукого, потребовалась линза чуть слабее. Прошло немало времени, пока Хоакин подобрал подходящую.

– Ну и что теперь? – полюбопытствовал Магистр. – Не могу же целыми днями ходить, держа в руках по линзе.

– Конечно нет! Для этого нужна оправа, которая будет сидеть на носу. У нее будут две дужки, которые ты будешь задвигать за уши. Все это настолько практично, что очень скоро ты не будешь ощущать неудобства.

Следующие полчаса Хоакин закреплял стекла в оправе, проверял, гнул, подгонял, пока устройство не село удобно.

– Это воистину новый мир! – благоговейно прошептал Магистр, бросив еще один долгий взгляд сквозь линзы. Потом снял приспособление и положил его в карман. – Интересно, что скажет по этому поводу Витус.

– Хорошо, что вы здесь, – сказал Витус, когда они подошли поближе к нему. – Я только что навестил сеньору Лопес. Боюсь, она скоро отойдет...

– Ей так худо? – испуганно воскликнул маленький ученый. Головы всех ожидающих своей очереди на прием повернулись в его сторону.

– Очень плохо дело, да. Я все время пытаюсь найти где-нибудь банки, чтобы поставить ей, но ни у кого их нет! Даже у аптекаря из Торрелаверы, – Витус беспомощно пожал плечами. – Если температура не спадет завтра-послезавтра, она, скорее всего, умрет.

– А прооперировать ее ты не можешь? – спросила Тирза, которая укладывала хирургические инструменты Витуса. На сегодня прием пациентов был окончен.

– Нет.

– А почему это нет?

– Потому что это просто невозможно, – тон Витуса не допускал возражений. – Как глупо, что даже банок поставить мы ей не можем...

– Ну, что ты! – перебил его Магистр. – Вам что-нибудь да придет в голову, какой-то выход обязательно найдется! – ему больше всего хотелось подбодрить Витуса и Тирзу. – Я вам вообще-то еще не успел рассказать, что моей близорукости как не бывало. У меня теперь глаза, как у орла.

– Как тебя понимать?

– Посмотри на меня! – маленький ученый быстро нацепил очки.

– Да, но ведь это... Магистр, дружище, ты напоминаешь мне сейчас стрекозу! – несмотря на всю серьезность ситуации, Витус не удержался от смеха. Тирза тоже рассмеялась.

– Хорошо, что ваше настроение понемногу улучшается, – поддел их Магистр. – Пусть за счет моего самолюбия...

Витус обнял его:

– Не обижайся! Я считаю, просто замечательно, что ты обзавелся этой штуковиной.

– Спроси меня о чем-нибудь, что далеко отсюда, например у самого леса, – предложил Магистр.

– Сейчас, – Витус посмотрел в сторону рощи. Расстояние до нее – примерно полмили, но взгляду не за что зацепиться. Только какой-то мальчуган, бегущий по тропинке в сторону Торрелаверы. Он быстро перебирал ногами, его рубашка развевалась на ветру, вот-вот скроется за деревьями.

– Быстрее, Магистр, видишь ты вон там, на опушке, ребенка?

Маленький ученый поглядел в ту сторону.

– Конечно! Так же отчетливо, как если бы он стоял в двух-трех метрах отсюда.

– Хорошо. Какого цвета у него одежда?

– Подумаешь, какие пустяки! – Магистр довольно улыбнулся. – Голубого.

Сеньора Лопес таяла на глазах: кожа да кости. Позади была беспокойная ночь, ее лихорадило. К утру никакого улучшения не наступило. Наоборот, она почувствовала себя хуже.

– Я действительно больше не знаю, что делать, – пробормотал Витус, пощупав ее пульс. – И даже отвар ивовой коры, который регулярно давали больной, ни малейшего действия не возымел.

Сеньора Лопес все слабела. Тело буквально исходило огнем, высокая температура пожирала последние силы. Что-то необходимо было предпринять, причем немедленно. Стараясь прогнать недобрые мысли, Витус устало проговорил:

– Тирза, я принесу тебе свежую воду для компрессов.

Он взял миску и на цыпочках направился к двери. В повозке, куда поместили больную со всеми ее вещами, стало совсем тесно. Единственное, что хоть немного утешало: погода стояла прекрасная, солнце светило и воздух был чистым и свежим. Открыв дверь, он глубоко вдохнул воздух и хотел было сойти с повозки. Но... В этот момент он увидел пять медицинских банок.

Пять круглых, как шары, стеклянных сосудов.

Витус с любопытством склонился над ними, потому что в одной из банок заметил сложенный в несколько раз листок бумаги. Достав его, он прочитал:

Для Витуса из Камподиоса

От его благожелателя.

Молодой человек покачал головой и спрятал бумажку в карман.

Как поступить? Для начала убрать банки в надежное место, чтобы кто-нибудь их случайно не разбил. Он осторожно поднял их и отнес на свою половину, где показал Тирзе.

– Кто-то, пожелавший остаться неизвестным, подарил их нам.

– Как это? Кто? – ее голова появилась из-за шерстяного одеяла; там она снимала с сеньоры Лопес горчичные обертывания.

– Представления не имею.

Он прочитал ей записку. Только сейчас он обратил внимание на мелкий, просто бисерный почерк.

– Хорошо ли горит масляная лампа? – спросил Витус через шерстяное одеяло. Он не знал, чем помочь.

– Да, все, как распорядился господин кирургик, – в голосе Тирзы слышалось некоторое раздражение.

Находясь по другую сторону одеяла, она раздела сеньору Лопес по пояс. – Именно по этой причине Витус оставался на своей половине: приличия, равно как и святая матушка-церковь, запрещали осматривать обнаженное тело замужней женщины, если только она не была женой лекаря.

– Подержи фитиль под отверстием банки, чтобы пламя поглотило набравшийся в нее воздух. Как только это произойдет, прижимаешь банку к больному месту. Воздух в банку больше не попадет, потому что она будет плотно прижата к коже. Вместо воздуха она будет втягивать в себя кожу и тем самым освобождать тело от отравляющих веществ.

– Да, господин кирургик, вы объяснили мне все это не меньше десяти раз.

– Извини. Когда хочешь, но не можешь помочь, чувствуешь неловкость. Но я уверен, ты сделаешь все, как надо.

В который раз он обратился к «De morbis», чтобы прочесть, что следует делать при тяжелых воспалениях легких. Если ничего не поможет, понял он, останется только оперативное вмешательство, чтобы убрать скопление гноя в подреберье. Однако при этом возникала проблема этического характера, та же, что и при постановке медицинских банок: будучи мужчиной, он не имел права видеть срамные места женского тела, не говоря уже о том, чтобы их оперировать. Именно поэтому Витус до сих пор отказывался от операции.

Огорченный, он отложил книгу. В последнее время он иногда забывал помолиться на ночь, но сейчас решил непременно вознести молитву: да спасет Всевышний его пациентку!

Или осенит его Своим Божественным наитием...

«Я должен действовать, я обязан что-то предпринять, чтобы изгнать смерть, что уже стоит за моим плечом. Господь наш, помоги мне, даруй мне знания и навыки, которые необходимы, чтобы спасти жизнь этой женщины!»

Тирза крепко спала, лежа рядом с ним. Позади был тяжелый день, ни минуты покоя. Она сделала все, что от нее требовалось, в том числе и для сеньоры Лопес. Банки поставила правильно, в этом он не сомневался, но ощутимого облегчения они не принесли.

Он смотрел на слабый огонек горящей свечи, которую не погасил, чтобы отвлечься от дурных мыслей.

Проклятье какое-то.

Они с Тирзой отчаянно сражались за здоровье пациентки, а окружающему миру, похоже, не было до этого никакого дела. Любая вещь в их повозке излучала равнодушие. Жизнь сеньоры Лопес не представляла для их окружения никакой ценности. Вокруг – одна мертвая материя. Да, мертвая. Она так же мертва, как вскоре может оказаться и их больная. Одежда, предметы обихода, стол... Все вещи, сдвинутые вместе по эту сторону одеяла, вся эта неразбериха была отражением их единственного стремления – спасти человеческую жизнь. Его короб, его полка, мешочки с травами, принадлежащие Тирзе и свисающие с потолка... Странно, как много вещей уместилось в таком крохотном пространстве.

Вдобавок эта странная кукла – деревянная кукла, подробно воссоздающая женское тело, с подвижными конечностями, с вульвой, на которой яркостью своей выделялись срамные губы, с пышной грудью, где нанесены линии разрезов, необходимых при операции рака. С нарисованными снаружи ребрами, грудной клеткой...

Ребра этой куклы...

Всемогущий Отец наш Небесный, благодарю Тебя! В кукле наше спасение!

– Тирза! Тс-с-с... Тирза!

Прошло некоторое время, пока Тирза окончательно проснулась. Протерев глаза, она увидела, что Витус колдует над деревянной куклой, которую положил на стол.

– Посмотри, Тирза! Ведь это та самая кукла, на которой пациентки показывают врачу, где у них болит, так ведь?

– Все верно, – Тирза зевнула. – И поэтому ты меня разбудил?

– Что ты, нет! Послушай, на теле куклы мы пройдем с тобой все этапы операции, необходимой для спасения сеньоры Лопес. Я покажу тебе, где у нее под кожей находятся отравленные ядами и гноем очаги, а ты вскроешь их скальпелем. Будешь делать надрез за надрезом точно в соответствии с указаниями, которые я буду давать тебе, находясь по эту сторону шерстяного одеяла.

Постепенно смысл его слов дошел до Тирзы.

– Хочешь, чтобы я прооперировала ее вместо тебя? У меня не получится.

– Получится, не сомневайся. Как ты поставила банки! Даже рассердилась на меня за мои советы!

– Ну, не знаю...

– Пойдем посмотрим, что тебе предстоит. – Витус открыл книгу и начал читать вслух: «Осушение гнойника начинается с того, что хирург производит отверстие между третьим и четвертым ребром, считая снизу вверх, – Взяв куклу в руки, он указал на это место. – Это отверстие должно находиться на расстоянии шести или семи пальцев – в поперечнике – от позвоночника. – Приподняв куклу повыше, он показал, где именно. – Отверстие следует производить раскаленным острием металлического предмета или бритвой». Витус поднял глаза на Тирзу.

– Мы, разумеется, воспользуемся скальпелем. – А каким, я покажу тебе позже. Важно вот что: хирург должен резать так, чтобы острие скальпеля постоянно было нацелено на нужную часть ребра, и ни в коем случае не повредило сосуды или нервы.

Она кивнула, сглотнув от волнения слюну.

– Это очень легко, сама убедишься.

Он снова взял в руки книгу и повторил с ней поэтапно все шаги предстоящей операции.

Когда они покончили с этим, Витус заставил девушку показать все без подсказок. И еще раз, и еще. До тех пор, пока уверился, что она справится.

– Хорошо, – проговорила она устало. – Попробую завтра, прямо с утра.

– Нет, – ответил он, глядя ей в глаза. – Сейчас!

Витус приоткрыл заднюю дверь повозки и ставни окон, закрепив их снаружи крючками, затем, тяжело дыша, вернулся к ложу больной. Отвратительный запах, источаемый бесчисленными капельками гноя, разбрызганными по стенам и полу, начало вытягивать. Сеньора Лопес хорошо перенесла операцию.

Тирза вытирала тряпкой пол. Движения ее были замедленными. Она работала не только весь вчерашний день, но и всю прошедшую ночь – оперировала. Витус обнял ее. Девушка заплакала от усталости и облегчения.

– Ты замечательно с этим справилась, – прошептал он. – Я, правда, ничего не мог видеть сквозь это чертово одеяло, но не сомневался, что ты справишься.

– Я больше не могу. Я так хочу спать... – она говорила через силу.

– Конечно, – он поднял ее на руки и сделал несколько шагов к их совместному ложу. – Выспись, наберись сил. – Он поцеловал ее и укрыл одеялом.

Последних слов она не услышала – уснула мгновенно.

Он пошел на другую половину, чтобы завершить уборку. Вытирая пол и забрызганные стены, он мысленно вернулся к событиям минувшей ночи. Во время всей операции Тирза вела себя в высшей степени мужественно. Несмотря на плохое освещение и отсутствие опыта, она сохраняла спокойствие и действовала очень собранно. Только однажды, сделав очередной надрез скальпелем, она испуганно вскрикнула. Он вскочил на ноги, опасаясь самого худшего, но это была всего лишь ее реакция на струю гноя, которая неожиданно брызнула вверх. Потом, получив от Витуса указания, она сделала дренаж для оттока гноя, поскольку и после успешного хирургического вмешательства гной некоторое время продолжает скапливаться.

Устранив последние малоприятные следы операции, он пощупал запястье больной, тело которой было плотно укутано. Пульс сеньоры бился несколько сильнее, чем накануне, это его порадовало; спала она довольно спокойно, дыхание в целом было глубоким и ровным. С Божьей помощью она выздоровеет.

Он думал о том, что не позднее чем послезавтра за сеньорой Лопес приедет муж. Если все будет хорошо, он сможет сразу забрать ее домой.

Ему тоже не терпелось поскорее отправиться в путь. Нужно попасть в Сантандер, и хорошо бы поскорее. И опять, как всегда при мысли о предстоящем путешествии, ему пришла в голову мысль о Тирзе. Что будет с ней, когда он отправится в Англию? Он ведь... полюбил ее? Да, но он не мог себе представить, что всю свою жизнь проведет с ней. Как и всегда, подойдя к этой точке в своих размышлениях, Витус постарался прогнать беспокойные мысли прочь. «Будет день – будет и пища», – сказал он себе. Сантандер же – вот он, совсем близко! Сейчас самое начало октября, он рассчитывал, что окажется на побережье не позднее чем через неделю.

Гноем больше не пахло. Дверь он закрыл, а окно оставил приоткрытым. Усталый донельзя, он вытянулся на постели рядом с Тирзой.

А через два дня в лагере появился Лопес со своими детьми.

– Мы к вам прямо с побережья, – пробормотал он вместо приветствия, вертя в руках свою шапку.

– Я помню, вы в прошлый раз говорили, где живете, – Витус с Тирзой в это время готовили рвотное средство из уксуса и горчицы.

Перед ними лежал мальчик, обеими руками державшийся за живот. Мать привезла его накануне вечером и сказала, что он, скорее всего, объелся ягод рябины и отравился. Витус и Тирза для начала велели ему выпить молока, но организм ребенка не воспринимал его. Вместо ягод рябины, ставших причиной отравления, из него обратно выходило только свернувшееся молоко, и все зеваки вместе взятые, которые следили за происходящим, вытянув шеи, ничем не могли помочь.

Зато кто-то принес Витусу зерна горчицы (их с Тирзой запас был израсходован на обертывания для сеньоры Лопес). Зерна находились в мешочке, который лежал на том же месте, где вчера Витус обнаружил медицинские банки. И снова была приложена записка:

Для Витуса из Камподиоса.

От его благожелателя

– Так, готово! – Витус влил его мальчику в рот и с чувством облегчения заметил, что ребенок почти тут же начал содрогаться от рвотных позывов. И вот изо рта полетели бурые ошметки...

– Лечением вашей жены, сеньор Лопес, занималась моя ассистентка, – предусмотрительно сказал Витус.

Человек с побережья повернул голову и остановился взглядом на Тирзе. Она стояла в двух шагах от него со ступкой и пестиком в руках.

– Я забираю жену домой.

– Ваша счастье, что сеньора Лопес жива! – с горечью проговорила Тирза.

Она не стала объяснять этому человеку, какой тяжелой оказалась операция. С таким же успехом она могла бы обратиться к каменной стене.

– Пойдемте, поможете нам перенести ее. Если вы поедете медленно и осторожно, может быть, она эту поездку выдержит.

– Ах, вот как, нуда... – Лопес стоял с открытым ртом.

– Помогите же перенести вашу жену! Слышали, что я вам сказала? Она сама идти не в состоянии.

– Ах, вот как, нуда... – Лопес наконец сдвинулся с места. Дети медленно пошли за ним.

Больная сидела на пеньке недалеко от повозки Тирзы. Температура у нее спала. Глаза опять были ясными, кожа лица, которое она подставила лучам полуденного солнца, в последние дни приобрела естественный цвет. Никаких сомнений: худшее позади.

Когда совместными усилиями ее устроили как можно удобнее на телеге Лопеса и укутали широким отрезком шерстяной ткани, она впервые после операции заговорила:

– Сеньорита, – обратилась она к Тирзе слабым голосом, – не знаю даже, как мне вас благодарить...

Глаза ее обратились к мужу, уже занявшему свое место на облучке.

– Он вам, конечно, ничего не заплатил?

– Нет, ни единого мараведи.

Она наклонилась к Тирзе:

– Скажу вам как на духу: он страшный скряга и всегда делает вид, будто до трех считать не умеет, потому как дошел своим умишком, что таким образом многое в жизни обойдется дешевле.

Женщина умолкла, чтобы отдышаться, – говорила она еще с трудом.

– Чем долго и подробно объяснять недотепе, что почем, лучше сделать это бесплатно, так ведь?

Тирза невольно улыбнулась:

– В общем так, сеньора.

– Ну, Господь мне свидетель: будь у меня деньги, я бы все отдала вам. Но у меня есть кое-что другое. – Она полезла под шаль и достала маленькую золотую Мадонну, висевшую до того у нее на шее на золотой цепочке. – Это вам, и благослови вас Господь.

Тирза почувствовала, как на глаза ее наворачиваются слезы.

– Я не могу это принять, сеньора.

– Почему же? Можете! – сеньора Лопес вложила Мадонну в руку Тирзы и сжала пальцы девушки. – Господь свидетель, вы это заслужили...

– Без моих бериллов я был бы человеком только наполовину, – объявил Магистр на следующее утро. – Не представляю даже, как я последние тридцать лет обходился без них.

Он вместе с остальными сидел перед треногой, на которой Майя разогревала над костром суп, оставшийся со вчерашнего вечера.

– Витус, передай-ка мне кусок лепешки.

– Острота зрения человека изменяется с годами, – объяснял Хоакин, зажавший ложку в «ухвате» своей кожаной манжеты. – Чем он старше, тем слабее у него зрение. А значит, тем сильнее должны быть линзы.

– Не знаю, какие бериллы понадобятся мне через десять лет, – одобрительно кивнул Магистр, – но сегодняшние меня вполне устраивают: вон там, за большим камнем, я разглядел две повозки, которые движутся в нашу сторону.

Он не ошибся. Две пестро расписанных повозки приближались к месту их стоянки. Повозки внешне мало чем отличались от их собственных, разве что были чуть побольше. В каждую была запряжена пара гнедых.

– Лошади в теле, – отметил Артуро, приглядевшись к ним. – Этих хозяева не мучают...

– По-моему, это люди из моего племени, – предположила Тирза.

– Они прямо сюда, си? – Церутти изменил своей привычке не разговаривать во время еды.

– Надеюсь, намерения у них мирные? – Майя невольно взяла в руки тяжелый черпак. Она еще не забыла страшной картины последнего нападения на них.

Артуро встал.

– Думаю, что да. Но осторожность никогда не помешает. То, что на нас так давно не нападали, вообще граничит с чудом. Витус, Анаконда, за оружием! – и пошел первым.

– Дайте оружие и нам, мы больше не дети! – заявили близнецы.

– И я больше не полузрячий! – Магистр тоже поднялся. – Я требую, чтобы мне дали абордажный нож или что-то в этом роде.

Артуро остановился.

– Похоже, Artistas unicos решили стать маленьким воинским отрядом, – усмехнулся он. – В этом нет нужды, хотя оружие я вам, конечно, выдам. А спрятав его, мы опять сядем вокруг костра.

Вскоре после этого все заняли свои прежние места и наблюдали за повозками, которые подъехали совсем близко. На облучке первой сидел загорелый жилистый мужчина, который помахал им рукой. Второй управляла немолодая женщина в пестрой шали.

В нескольких метрах от костра возница придержал лошадей и спрыгнул с повозки.

– Приветствую вас! – воскликнул он, коротко поклонившись. – Я вижу, народ вы кочевой, вроде нас, поэтому я позволил себе прервать вашу трапезу. Можно к вам присоединиться?

– Конечно, – Артуро вежливо приподнялся, сделав остальным знак оставаться на местах. – Мы называем себя Artistas unicos и всегда рады принять у себя добрых людей. Правда, ничем особенным мы угостить не можем, но вот если вы не откажетесь от супа?..

– Artistas unicos? – уважительно переспросил жилистый. – Мы слышали о вас. Слухи о вас дошли до Сантандера.

– Слишком много чести, – Артуро махнул рукой, хотя комплимент его порадовал. – Извините, я забыл представить вам труппу, – он махнул рукой в сторону своей повозки. – Выходите, здесь все спокойно.

Магистр прошептал Витусу на ухо:

– Кто-то сидит там, в повозке, опасаясь худшего, с оружием в руках, как и мы. Какая занятная ситуация!

– Я Роман Дуканьяс, а это моя жена Пресьоза и наши дети. – В этот момент к костру подошла женщина в пестром наряде с двумя подростками, ровесниками близнецов, и девушкой чуть помладше Тирзы.

Старший из сыновей вернулся к задней повозке и появился вновь, ведя на ремне бурого медведя. Стоя на задних лапах, косолапый был примерно одного роста с пареньком. На морде у медведя была пестро раскрашенная маска из кожи, увешанная колокольчиками.

– Пойдем, мой силач, подыши немного свежим воздухом вот здесь, под деревом. Сегодня тебе больше не придется работать.

– Это Царно, – объяснил Роман, – важный член нашего семейства. Благодаря его выступлениям нам удается прокормиться.

Артуро недоверчиво поднял бровь.

– А он не опасен?

– Не опаснее ягненка. Ему тринадцать лет, он вырос с моими ребятами.

– Хорошо, – кивнул Артуро. – Садитесь к нам.

– Последние две ночи мы ночевали в горных пещерах. Местные называют их пещерами Альтамира, – рассказывал Роман. – Вообще-то мы из Севильи, но там у нас, как и у многих наших соплеменников, вышли неприятности с церковью. Не то чтобы мы не признавали Всевышнего, нет, просто мы не были согласны проводить целые дни в молитвах, забыв об обычаях своего народа. Вот уже три года, как мы кочуем. – Он поднял свою тарелку с выжидательным видом.

– Я налью, – Тирза встала, взяла черпак из рук Майи и налила полную тарелку. Роман внимательно присмотрелся к ней.

– Извини, если я прямо скажу тебе, что думаю. Ты нашего племени, тоже цыганка.

– Ты прав, – девушка порозовела от удовольствия. – Я Тирза, дочь Сантора.

– Подожди-ка! – Роман от удивления даже рот открыл. – Уж не того ли Сантора, кузнеца?

– Да, того самого, – подтвердила она. – Сантора-кузнеца.

– Да... И где же твой отец сейчас?

– Он... Он умер... – закрыв лицо руками, она убежала.

– Я сказал что-то не то? – Роман недоуменно смотрел ей вслед.

– Нескладно вышло, друг мой, – вздохнул Артуро. – Сантора убили всего два месяца назад, когда на нас напали...

– Господи, откуда я мог это знать! – цыган резко поставил свою тарелку на землю. Половина супа выплеснулась через край. – И что мне теперь делать?

– Лучше всего оставь все как есть, – вмешалась Пресьоза. – Тирза успокоится и вернется. Я семью Сантора хорошо знала. Все они легко поддаются чувствам, но вообще люди стойкие...

– Ты должен научиться шлифовать бериллы так, чтобы они невидимых людей делали видимыми, – сказал Магистр Хоакину, глядя по сторонам, не возвращается ли Тирза. Куда она запропастилась?

Шлифовальщик стекол улыбнулся и пожал плечами.

– Пресьоза тоже куда-то подевалась, – сказал он. – Но Романа это, по-моему, не очень-то озаботило.

Да, цыган вовсе не казался удрученным и о чем-то оживленно переговаривался с Артуро.

– А знаешь, между прочим, – как раз говорил он, – что мы нашему медведю коренных зубов не выломали? – Он указал в сторону сосны, в тени которой спал Царно. Животному дали много орехов, и в честь такой встречи намазали предназначенные для него пшеничные лепешки медом.

– Нас часто обвиняют в том, что мы мучаем медведя. Хотя мы любим Царно, а он по-своему любит нас. Отпусти мы его сегодня на волю, он бы подох с голоду.

– Скорее всего, ты прав. Я как-то не смотрел на вещи с этой стороны, – согласился Артуро.

– У нас, цыган Испании, много общего с медведями. Медведей тоже недолюбливают и преследуют. У нас нет истории народа, записанной в книге, – вот почему все вокруг считают, будто у нас нет прошлого и будущего тоже нет. Нет земли, которая принадлежала бы нам издревле, нет своего вождя или пророка... Единственная наша твердыня – это семья. В ней мы и черпаем силы.

Витус, шевеливший суковатой палкой тлеющие поленья, посмотрел на Романа и подумал, что ему самому приходится не лучше, а может быть, даже хуже: у него и семьи-то нет. И снова ему пришел на ум Сантандер – исходная точка его будущих поисков. Поедет ли Тирза вместе с ним в Англию? И хочет ли он сам этого?

– Вон идет Тирза! – Магистр поправил дужку на переносице. – Я первым ее увидел! А за ней – Пресьоза.

Обе женщины появились из-за зарослей кустарника и быстрыми шагами приближались к лагерю. Вот Пресьоза положила Тирзе руку на плечо и что-то сказала ей. Потом кивнула и пошла к своей повозке.

По какой-то причине – Витус он сам не знал, по какой – сердце его забилось учащенно. Какое решительное выражение появилось у нее на лице! Что произошло?

– Витус, пожалуйста, подойди ко мне, – сказала Тирза, не обращая внимания на остальных. – Мне нужно с тобой поговорить.

– Иду, – он поднялся и подошел к ней.

Вместе они отошли достаточно далеко, чтобы никто не мог их слышать, и Тирза, остановившись у куста дрока, посмотрела ему прямо в глаза.

– Витус, – прошептала она, – Витус, я...

– Да?.. – его грудь словно металлическим обручем сжало.

– Завтра я уеду вместе с семьей Дуканьяс, – сказав это, Тирза почувствовала облегчение. – Они возвращаются на юг, туда, где всегда тепло, где почти всегда светит солнце, на родину...

– Но к-как же... как... – Он даже не заметил, что начал заикаться. – Я ведь собирался вместе с т-тобой... в Сантадер... ну, то есть... в Англию...

– Ты действительно этого хотел?

– Да, я этого хотел, – ответил он, сгорая от стыда и досады. Никчемный человек, он неспособен сказать правду. – Ну... то есть... я... Мы... должны быть вместе и...

– Нет, Витус, – грустно улыбнулась она. – La patria del gitano es la propria sangre, как говорим мы, цыгане. Родина цыгана – его кровь. Я отправляюсь вместе с семьей Дуканьяс, это теперь и моя семья. Пресьоза берет меня к себе.

– Но ведь ты ее совсем не знаешь!

– Я не знаю ее. Но она меня знает. Она рассказала мне, что часто видела меня на руках у матери, когда я была совсем маленькой. Она сказала, что я могу остаться у них навсегда. Или вернуться к своей семье... тому, что от нее осталось...

– А Роман что говорит об этом?

– Роман будет только рад новой дочери.

– Что ж, если так... Не знаю даже, что и сказать, – он беспомощно пожал плечами.

– Тогда не говори ничего.

Он видел, как на ее глаза навернулись слезы, когда она обняла его на прощанье.

– Будь счастлив, мой чудесный врач!