Тайна затворника Камподиоса

ИНКВИЗИТОР ИГНАСИО

Магистр – это прозвище так и закрепилось за Рамиро Гарсия, став вторым именем, – легонько толкнул Витуса в бок:

– Слышишь? Ну, эти шаркающие шаги? Столь уважаемый нами смотритель тюремных камер снова являет нам свой лик.

Он снова прислушался.

– Только на этот раз он не один. Вот сейчас мы и узнаем, добровольно тот его сопровождает или по принуждению.

Ключ заскрежетал в дверном замке. Дверь открыли. Заключенные увидели перед собой человека с перекошенным от ужаса лицом. Он был почти одного роста с Нуну, только, конечно, не такой раскормленный. При хорошем к нему отношении лицо незнакомца можно было назвать даже приятным, не будь у него безжизненно застывшего глаза. Витус предположил, что когда-то ему этот глаз повредили в стычке. Яблоко мертвого глаза поражало своей отталкивающей белизной.

Незнакомец вдруг вздрогнул. Нуну дал ему порядочного тумака.

– Не спи стоя, – проворчал колосс. – Вот здесь, рядом с отхожим местом, для тебя подстелили солому, – он криво ухмыльнулся.

Новичок подозрительно оглядел указанное ему место.

– Не бойся, солома довольно чистая, – доброжелательно проговорил Магистр. – Совсем недавно там лежали два... э-э... приятеля. Когда их увели, потому что... ну, это к делу не относится... Значит, после того как их увели, мы разбросали солому по полу, чтобы она проветрилась. Но эти двое были очень чистоплотными...

– Жопочниками они были, вот что, – объяснил Нуну новому узнику. – Так что для тебя это самое подходящее место, – мерзко расхохотавшись, он собрался уходить.

– Тупая скотина! – проворчал одноглазый.

Все узники в камере и вздохнуть боялись.

Никто и никогда еще не осмеливался оскорбить Нуну. Магистр прошептал на ухо Витусу:

– За что бы этого парня ни посадили, в мужестве ему не откажешь.

– А ну, повтори!

Тот посмотрел Нуну прямо в глаза. Губы его скривились в презрительной улыбке. Подчеркнуто медленно он проговорил:

– Тупая скоти...

Но договорить до конца ему не удалось. С резкостью, которой от него никто не ожидал, Нуну ударил его локтем под дых. Тот отлетел в сторону и так сильно шмякнулся о стену камеры, что воздух со свистом вырвался из его легких. Одноглазый обмяк и шлепнулся на задницу – как раз между Витусом и Магистром.

– Повтори еще раз, – сказал Нуну.

Тот только головой покачал.

– Запомни раз и навсегда: с Нуну лучше не ссориться! – и колосс, хромая, вышел из камеры.

– Добро пожаловать в наш круг, – сказал Магистр, когда новый узник отдышался. Он, видать, калач тертый.

Ничего не ответив, тот застонал, но поднялся на ноги. Магистр, Витус и евреи молча наблюдали за тем, как новичок разглядывает узкие, забранные решетками окна, напоминающие крепостные бойницы, под которыми лежали Витус и Магистр. С тех пор как Аманда и Феликса увели из камеры, все ее узники сдвинулись по часовой стрелке, так что место рядом с нужником освободилось.

Незнакомец встал на цыпочки, чтобы выглянуть, но при всем своем завидном росте так ничего и не увидел. Он ощупал ладонями подоконник и раму с решеткой.

– Узкая, сволочь, в такую и кошка не проскользнет.

Одноглазый сделал шаг назад, наступив при этом на руку Магистру. Маленький ученый так и взвыл.

– Ой-ей-ей!

– Не притворяйся, – новый узник повернулся к Витусу. – Тебя заковали в цепи – выходит, ты особенно опасный преступник?

– Я и сам не знаю, почему меня таким считают, – сдержано проговорил Витус. Он не испытывал ни малейшего желания вступать в продолжительный разговор с новым сокамерником. Впрочем тот, скорее всего, отнюдь не был заинтересован в продолжении беседы, потому что, не дождавшись ответа, сразу направился к отхожему месту.

– Толчок у вас куда ни шло, – оценивающе проговорил он. – Вы, видать, редко ходите мимо.

Когда ответа не последовало, начал тщательно простукивать стену возле своего места.

– Ничего, – пробормотал он некоторое время спустя. – Посмотрим-ка, как насчет двери. – И несколько раз крепко ударил по ней кулаком. – М-да... Крепкие дубовые доски на железной решетке, – подвел он итог. – Такую не выломаешь.

Наконец одноглазый обратился к тому месту в камере, где еще недавно лежали Феликс с Амандом и куда теперь перебрались евреи. Он внимательнейшим образом простучал и эту стену.

– Оп-ля! – воскликнул он вдруг. – Здесь один камень сидит непрочно! – Новичок высоко поднял камень Магистра, который вытащил из стены так ловко, будто только этим каждый день и занимался.

– Это мой камень с датами! – воскликнул Магистр.

– Как это – твой камень?

Маленький ученый объяснил историю с этим камнем. Потом он поднялся и подошел к новому узнику.

– Думаю, нам самое время познакомиться: этих вот людей зовут Хабакук, Давид и Соломон. Они, будучи евреями, собирались заняться на Иберийском полуострове торговлей – вот поэтому и попали сюда.

Братья кивнули новому узнику.

– Вон там, под окном, – продолжал Магистр, – лежит мой друг Витус. Он прежде обучался в монастырской школе. Почему его бросили в это подземелье, нам неизвестно. Мое имя Рамиро Гарсия, но меня чаще зовут просто Магистр. Я ученый-юрист и не в ладах с церковью, – он изобразил нечто вроде поклона. – Могу я спросить, кто ты и что тебя, так сказать, привело сюда?

– Я Мартинес, – ответил тот, – а за что я попал сюда, какая тебе, на хрен, разница!

– Зачем же так грубо, друг мой? – Магистр озадаченно заморгал.

– Я тебе не друг! – огрызнулся Мартинес. – Я ничей не друг. И уж меньше всего – судейского кляузника! Заруби это себе на носу, если собираешься впредь иметь дело со мной.

Он сунул камень с датой в его нишу.

– И монастырских выкормышей у меня в друзьях не водилось. А о евреях я и говорить не желаю. Они нас всех уделывают, где только могут.

– Мы – честные торговцы, – возмутился Хабакук. – Мы никогда никому предпочтения не отдавали, для нас все покупатели были равны – хоть кого спроси! Господь нам свидетель!

– Вы, евреи, Христа убили, вы все! – для Мартинеса этот вопрос был решен раз и навсегда. Люди, с которыми ему предстояло находиться в одной камере, его разочаровали: с такими побега не совершишь. Тряпки и продажные торговые душонки! Рассчитывать он мог только на себя. Если кто и может помочь, то, пожалуй, один только этот жирный боров. Он знал, что все надсмотрщики до одного – взяточники. Одно плохо: у него нет при себе ничего! Мартинес заскрипел зубами, вспомнив, как у него отняли кинжал и кошель с монетами.

– Твое поведение не только неуместно, но и в высшей степени несправедливо, – услышал он слова Магистра. – Как ты можешь обвинять евреев, живущих в одно время с нами, в том, что якобы сделали много веков назад их предки! Вот я приведу тебе пример для сравнения: представь себе, что лет пятьдесят назад твой дед убил кого-то, а сегодня представитель закона запретит тебе заниматься своим делом – предположим, продавать древесину? Чтобы ты на это сказал?

У Мартинеса не было никакого желания спорить с Магистром. Но во взгляде маленького ученого светилась такая убежденность, что не ответить ему он не мог.

– Черт побери, я сказал бы, что у одного с другим нет ничего общего, судейская ты змея!

На губах Магистра появилась улыбка:

– А как насчет евреев? Положим, их предки убили Христа, но разве по этой причине Хабакук, Давид и Соломон должны быть лишены права вести торговлю? И почему им запрещают заниматься другими уважаемыми видами труда? Ты должен признать, что тут уж тем более одно с другим не вяжется.

«Евреи – ростовщики и лихоимцы! Они наживаются на нашей нужде», – скажешь ты. Но они берут вещи в залог и дают в долг под большие проценты, потому что им не позволяют заниматься другим ремеслом! Их просто толкают на этот путь! Ты бы лучше злился на тех, кто такие законы принимает и проводит в жизнь.

– Если еврей берет у меня шпагу в залог, почему он дает мне за нее сущие гроши? – Мартинесу вспомнилась его замечательный толедский клинок. – Именно в этом весь расчет ростовщиков: давать за ценные вещи пустяки! Они надеются, что их вовремя не выкупят и тогда они останутся с большим барышом.

– У кого из евреев ты заложил свою саблю?

– У здешнего ростовщика. В Досвальдесе этом самом, будь он проклят!

– Паршивые овцы встречаются повсюду, – попытался урезонить его Магистр. – В каждой стране, среди людей любой национальности и любой профессии. Нельзя же всех стричь под одну гребенку!

– Плевал я на это! – не успокаивался Мартинес. – Если эти трое такие уж честные и справедливые, как ты говоришь, пусть они позаботятся о том, чтобы мне потом этот клинок вернули.

Он обратился к самим братьям:

– Все вы... желуди гладкие, одним миром мазаны!..

– Ну... Ну... Это уж слишком! – для маленького ученого это прозвучало как совершенно незаслуженное оскорбление вполне порядочных людей. Он даже задрожал от негодования. Его рот открывался и закрывался, но ни звука из него не доносилось. Увидев это, Мартинес, не смог удержаться: когда Магистр снова открыл рот, взял и плюнул в него.

Витус вскочил со звенящей на руках цепью:

– Ты сейчас же попросишь прощения у моего друга!

Мартинес вдруг почувствовал себя героем. На молодого человека он никакого внимания не обратил, зато с удовлетворением смотрел, как маленький Магистр хрипит и отплевывается.

– Черта лысого я извинюсь! – Не монастырскому школяру его пугать. Он тут же вскочил, объятый яростью, заставившей на какое-то время забыть о сильной боли. Он бросился на Витуса, однако маленький ученый преградил ему дорогу. Одним движением правой руки Мартинес отбросил коротышку в сторону. Вот сейчас он задаст этому школяру, тот его еще долго помнить будет! Но тут в его правую руку вцепился Хабакук, Соломон с Давидом тоже подскочили к нему и принялись молотить бывшего наемника кулаками по голове. Мартинес взвыл от боли и обиды. Он широко развел руки, попытался сбросить нападавших, но те повисли на нем, как клещи. Удары сыпались на бывшего наемника один за другим. Он отбивался, как мог, но почувствовал боль в левой, раненой, руке, которой почти не мог больше отбиваться. Да и правую руку он уже отмахал...

Общими усилиями сокамерники так насели на него, что выбили из равновесия – он покачнулся и упал. Остальные навалились на Мартинеса сверху. Под тяжестью их тел он почти не мог двигаться, но все еще не сдавался. Будучи солдатом, он привык сражаться до последнего. И еще один удар цепью, теперь уже по плечам и по голове. Его единственный зрячий глаз словно туманом затянуло. Мартинес почти ничего вокруг не различал.

– Сдаюсь! – пропыхтел он.

– Я себя ненавижу за это! – сказал Магистр. Он сидел на соломе, сжавшись в жалкий комочек, и потирал ушибленные места. – Я, человек закона, выступающий против произвольного применения силы, дрался, как уличный мальчишка!

Все обитатели камеры опять лежали на своих местах, тяжело дыша, словно после долгого бега. У каждого из них были ссадины и кровоподтеки. Но Мартинесу пришлось хуже всех остальных. Он сидел на соломе рядом с отхожим местом и ощупывал рваные раны на ногах.

– Бывают в жизни случаи, когда делаешь такое, что сам себя не узнаешь, – вздохнул Витус. У него был синяк под глазом и царапины на лице. – Не расстраивайся, Магистр.

– Я много бы дал за то, чтобы случившегося не было.

– Из нас всех ты виноват меньше других, – донесся от противоположной стены голос Хабакука. – Тот, кто все это затеял, сидит вон там, – он мотнул головой в сторону Мартинеса.

– У меня после болезни Магистра осталось еще немного лекарственных трав. – Витус вопросительно взглянул на Мартинеса. – Ты, похоже, получил больше всех, Мартинес. Я мог бы немного подлечить твои ноги, а?

– Позаботься о собственном дерьме, – Мартинес действительно испытывал сильную боль и хотел бы, конечно, чтобы ему оказали помощь, но только не этот монастырский щенок. – У тебя у самого под глазом букет фиалок!

Его приободрила мысль о том, что этот синяк посадил парню он. Мартинес видел, что Витус взял из рук Магистра платок, который тот предварительно смочил в бачке с водой. Выжав его, юноша повязал себе голову этим платком.

«Паршивец, облегчение получает, – подумал он, – а у меня все тело горит от боли!» Недолго думая, бывший наемник вскочил на ноги. В два-три прыжка он оказался рядом с этим монастырским барашком и сорвал у него платок с головы.

– А ну-ка дай эту тряпку!

– Рехнулся ты, что ли? – испуганно воскликнул Витус.

– А ну верни платок. Немедленно! – прикрикнул Магистр на Мартинеса.

– И не подумаю! – Мартинес махал платком перед носом маленького ученого. Тот попытался схватить его. Мартинес приподнял его ровно настолько, чтобы Магистр, лежа, не мог до него дотянуться. Ученый попробовал привстать и вырвать платок – ничего не вышло. Так иногда глупые недоросли дразнят малышей конфетой, но не дают ее. Мартинесу эта забава пришлась по душе.

– Стряпчий-обманщик был несправедлив к Мартинесу, – подначивал он. – И другие тоже!

– Ну, хватит! – твердо проговорил Витус. – Ты уже и без того затеял драку. Бери платок, а то еще получишь на орехи!

– Ты так в этом уверен? – в голосе Мартинеса прозвучала издевка. – Тогда смотри, что я с этой тряпкой сделаю, – он разорвал платок на несколько кусков, а потом порвал в клочья и их. – Вот так! Вот так! Итак! – он бросал под ноги Магистру один ошметок за другим.

Маленький ученый был готов расплакаться.

– Ты даже не представляешь, что ты натворил! – прошептал он.

Вечером опять появился Нуну. Со стуком поставил на каменный пол камеры бачок с супом. Часть его перелилась через край. Но никто и слова не проронил, в том числе и Мартинес. Нуну поставил рядом плетеную корзинку с сухарями.

– Наваливайся, парень, – сказал он Мартинесу. – Может, когда-нибудь станешь таким сильным, как я!

– Тупая скотина, – сказал Мартинес.

Но только тогда, когда Нуну захлопнул за собой дверь камеры.

Магистр поднялся и отряхнул прилипшую к штанам солому.

– Ну, чего там, начнем, – он заглянул в бачок. – Скажу вам, что это тот же суп, который они дают нам каждый раз...

Взяв в руки разливную ложку, Магистр повернулся к Мартинесу.

– Суп, конечно, дрянь последняя, но, думаю, ты не из самых привередливых едоков в стране. Как-нибудь проглотишь. Давай поедим вместе и забудем о том, что случилось. Я ссор не люблю.

– А кто разливает суп? – выжидательно спросил Мартинес.

– Я, – ответил Магистр, – так у нас сложилось. Я уже к этому делу приноровился, у меня каждый получит не больше и не меньше, чем другие.

– Ни за что не соглашусь.

– Ты что, мне не доверяешь? Готов поклясться чем угодно, что никто еще ни разу не обижался на мою дележку.

«Это как раз то самое и есть, что мне не по нутру, паршивый ты законник!» – подумал Мартинес. А вслух сказал:

– Когда делят жратву, я никому, кроме себя самого, не доверяю! – Долгие годы, проведенные в армии, убедили его, что это самый верный способ отхватить кусок получше.

На другое утро Нуну появился непривычно рано. Он прошел через всю камеру прямо к Витусу:

– Доктора-еретика на допрос в мэрию!

Он схватил Витуса, еще не вполне проснувшегося, и поставил его на ноги.

– Поторапливайся! Инквизитор терпеть не может, когда его заставляют ждать.

Витус почувствовал, как всем его существом овладевает страх.

– А в чем меня обвиняют? – собственный голос показался ему чужим. – Ты ведь наверняка что-то слышал?

– Я ничего такого не знаю, клянусь невинностью Пресвятой Матери Господа нашего! – колосс толкнул Витуса в сторону пустого бачка.

– Неси его! – велел он. – Уж если выходишь из камеры, то хоть на что-то сгодишься!

Его преосвященство Игнасио преисполнился воли исправлять нравы со всей подобающей строгостью, не делая поблажек никому. Ему надоело пассивно наблюдать, как ересь все глубже проникает в жизнь людей на Иберийском полуострове. Если отвлечься от нескольких десятков процессов о ведьмах в Арагоне и Наварре, то перед судом инквизиции предстало слишком мало людей, повинных в ереси. Совсем не то, что в Италии, Германии, Венгрии, Боснии, Англии или Шотландии, где инквизиторы с врагами святой матери-церкви не церемонились.

Но теперь, когда на место инквизитора поставлен он, Гонселоде Игнасио, первые успехи обозначились и здесь. Свидетельство тому – процесс против еретиков Пабло Категун и Лонсо Арвоса. Этот случай завершился аутодафе несколько неожиданно для него самого. Оба еретика наотрез отказались признать себя виновными, хотя им раз за разом это предлагалось. Упрямцы твердо стояли на том, что они совершенно нормальные люди. Разве может считать себя нормальным мужчина, который любит другого мужчину?

Он презрительно поморщился и аккуратно сложил перед собой в стопку отдельные пергаментные листы. Не отрывая глаз от них, нащупал левой рукой вазочку с орехами. Взял один в рот, пожевал, как заяц, и снова вынул. Посмотрел на надкушенный орех, с удовольствием отрыгнул и макнул орех в горшочек с мелким-мелким сахаром. Потом орех исчез за его тонкими губами. Мысли инквизитора вернулись к обоим еретикам.

Не заупрямься они так, дело до сожжения, может, и не дошло бы. После этих аутодафе всегда столько разговоров... А еще больше всяких неприятных вопросов... К тому же оба они оказались бедными, как церковные мыши, и никакого добра после них не осталось. Прискорбное обстоятельство, если учесть, что понтифик всегда с большим пониманием относится к инквизиторам, которые способны пополнить его казну.

Игнасио взял еще один орех, и повторилась процедура его засахарения. С удовольствием жуя это лакомство, он мысленно вернулся к повседневным делам. Молодой человек по имени Витус обвиняется в том, что вступил в союз с духами и демонами. Игнасио взял в руки протокол с показаниями доносителя и углубился в чтение. После первого листа на его лбу появились морщины, он засопел носом. Пресвятая Матерь Божья! Этот случай обещал быть очень интересным. Он повернулся к сидевшему по левую руку от него отцу Алегрио, которому предстояло вести протокол допроса.

– Есть у вас более подробная информация об этом самом... – он еще раз бросил взгляд на лежавшие перед ним листы пергамента, – об этом Витусе?

Алегрио покачал головой:

– Увы, ваше преосвященство, нет. Разве только то, что сокамерники считают его очень умелым целителем.

– Целителем? Чудеса творит, да?

– Это мне неизвестно, ваше преосвященство, – Алегрио учтиво повел плечами.

– А вам что-либо известно об этом парне, дон Хайме? – спросил Игнасио сидевшего по правую руку от него представителя верховной светской власти.

– К сожалению, нет, ваше преосвященство, – неохотно ответил алькальд. Он был не слишком доволен тем, какая ему была отведена роль. Разумеется, это ниже его графского достоинства – представать перед всем народом в таком вот подчиненном качестве. По его понятиям, нет на свете ничего превыше достоинства истинного испанского дворянина.

– Хм, ладно, там поглядим, – Игнасио поправил стопочку лежавших перед ним свидетельских показаний. Оглядел помещение, в котором вот-вот должен был начаться процесс. Это был зал заседаний мэрии Досвальдеса, площадью примерно пятьсот квадратных футов. На пожелтевших стенах висело много полотнищ с золотым крестом, а кое-где между ними можно было увидеть красные флаги Кастилии и королевские стяги. Старые полотнища придавали залу мрачноватый вид; несколько подслеповатых узких окон, выходивших на Пласа д’Иглесиа, почти не пропускали дневной свет. Стол казался чересчур мал для такого обилия бумаг. Слава Богу, хоть стул, на котором он сидел, был мягкий...

Инквизитор стукнул молотком. Алебардщик, стоявший на часах перед дверью, вопросительно взглянул на него.

– Да, проси! – деловито бросил Игнасио.

Часовой открыл дверь и отрывисто отчеканил:

– Ваше преосвященство, разрешите доложить! Обвиняемый приведен и дожидается!

– Лекарь-еретик, вот он самый и есть! – Нуну втолкнул в зал молодого человека.

– Спасибо, Нуну. Можешь сесть у двери и присутствовать во время допроса, – голос Игнасио звучал твердо и уверенно. – Обвиняемый; подойди поближе.

К столу приблизился русоволосый молодой человек с приятными чертами лица. В глазах – никакого страха. Запястья скованы цепью. Оборванная накидка болтается на исхудавшем теле. «Vix ossibus haeret – он едва висит на своих костях, – подумал Игнасио. – Ну, да ничего. В конце концов в задачи инквизиции не входит раскармливание заключенных». Он сказал только:

– Прежде чем допросить вас, я хочу услышать, с кем имею дело. Как твое полное имя, парень?

– Меня зовут Витус. Мое полное имя мне не известно.

– Так-так. Но ты ведь не хочешь сказать, что семьи у тебя нет, поскольку ты божественного происхождения?

Это была первая попытка сбить подсудимого с толка. Может быть, он сразу признает, что в него вселился дьявол и совратил его к тому, чтобы выдавать себя за Спасителя. Такое признание заметно ускорило бы ход дела.

– Разве не все мы дети Божьи? – вопросом на вопрос ответил юноша. – Меня зовут Витус, и ничего больше я о себе сказать не могу. Я был бы вам очень признателен, если бы вы перестали мне «тыкать». Я не знаю, дворянин ли я по рождению, но я кое-чему обучался. Я воспитывался в мона...

– Все в свое время! Запишем для начала, что ты... э-э... что ваше полное имя вам неизвестно. Или вы не желаете назвать его. Итак, отец Алегрио, прошу вас занести в протокол, что судом инквизиции, состоящим из меня – его преосвященства Игнасио, алькальда Досвальдеса дона Хайме де Варгаса, и вас, отец Алегрио, как секретаря протокола, был допрошен человек, назвавшийся Витусом. Возраст... Сколько тебе лет, парень... Э-э... сколько вам лет?

– Двадцать, ваше преосвященство.

– Хорошо. Итак, подсудимому двадцать лет. Место проведения суда: мэрия Досвальдеса. Дата: 6 июля anno Domini 1576, – он подождал, пока перо секретаря скрипело по пергаменту. – Записали?

– Точно так, ваше преосвященство.

Игнасио оглядел присутствующих.

– Заседание суда открыто.

Посмотрел на стол, на груду бумаг. Сверху лежало руководство по ведению суда. Этот томик «Practica» принадлежал перу Бернгарда Гвидониса.

– Но сначала я хотел бы уточнить для подсудимого некоторые моменты. Вы здесь не потому, что вас хотят за что-то осудить. Если вы скажете нам всю правду и проявите готовность вернуться к истинной вере, вам незачем опасаться за свою жизнь. Однако, если в вас вселился сатана, будет сделано все возможное, чтобы с Божьей помощью изгнать его из вашей души.

– Я не испытываю страха, – твердо ответил Витус. Он глядел прямо на сидящих перед ним судей. – С чего вы взяли, будто в меня вселился сатана?

– Существенным моментом суда является то обстоятельство, что здесь вопросы задаются не вами, а вам. Вам положено лишь отвечать на вопросы. – Игнасио был раздосадован. Этот подсудимый был из тех самых новомодных умников, которые полагают, что, прибегнув к разного рода хитростям и суесловию, им удастся провести суд. Ну вот, тут-то ему и пригодится «Practica». Она и написана как раз для таких случаев, когда сталкиваешься с изворотливым еретиком. Игнасио несколько наклонился вперед, чтобы полакомиться очередным орешком. Сегодня они пришлись ему по вкусу, а с сахаром – особенно. При этом он задел локтем лежавшую на столе пачку документов. Бумаги разлетелись по полу. Игнасио видел, как алькальд криво ухмыльнулся при этом – скорее всего, подумал что-то неодобрительное о скромных слугах Господних.

– Нуну, поди сюда, подбери бумаги!

Нуну заковылял к столу и принялся подбирать бумаги с пола своими корявыми толстыми пальцами.

– Ну, что ты там мешкаешь!

– Ну-ну, ваше преосвященство, быстрее не выходит... Я стараюсь! – Последним Нуну положил на стол томик «Practica», упавший вместе с бумагами.

– Спасибо, – Игнасио открыл книгу на заложенной заранее странице, где опытный инквизитор воспроизводил ход успешного допроса.

Текст был таким:

Так продолжалось довольно долго. Игнасио опустил какую-то часть записи допроса и еще раз пробежал глазами его итоговые мысли.

Его преосвященство Игнасио оторвал глаза от текста и проговорил громким голосом:

– Витус Безымянный, вы обвиняетесь в том, что вы еретик, что вы веруете и проповедуете веру, противную нашей Святой Церкви.

– Я?! Еретик?! Да вы сами в это не верите!

«Выходит, обвиняемый все-таки пускается в риторику, – подумал Игнасио. – Ну, что ж, вольно ему!» Инквизитор снова заглянул в «Practica» и неумолимо продолжал:

– Вы называете вашу веру христианской, потому что считаете нашу веру ложной и еретической, однако я задаю вам вопрос, признавали ли вы когда-нибудь другую веру столь же истинной, как та вера, которую считает истинной Римская церковь?

– Что вы сказали? – Витусу потребовалось некоторое время, чтобы осознать чудовищный смысл этих слов. – Я считаю свою веру христианской, а вашу – ересью? С чего вы это взяли. Как эта мысль могла прийти вам в голову?

– Здесь вопросы задаю я!

Витус с трудом сдерживался. Что это за бред? Неужели его решили вывести из равновесия подобными вздорными обвинениями? Он буквально заставил себя ничем не выказывать своих чувств.

– Я действительно считаю свою веру христианской, – сказал он медленно и весомо, – и я уверен, что и ваша вера, если она совпадает с моей, – это непоколебимая вера христиан.

– Это вы ловко выразились, – слова молодого человека произвели впечатление на Игнасио: парень за словом в карман не лезет. «Но после следующего моего вопроса он обязательно попадет в ловушку».

– Может быть, некоторые члены вашей секты живут в Риме. И вы называете их Римской церковью. Во время своих проповедей я упоминаю немало вещей, которые являются общими для нас обоих: например, о том, что Бог един для всех, и поэтому вы говорите, что согласны с моими проповедями. Тем не менее вы можете оказаться еретиком, ибо верите в другие вещи, нежели в те, в которые верить полагается.

Только тут Витус заметил, что инквизитор читает по книге. Ему вспомнились слова Магистра о том, что допросы здесь ведутся по предписанному канону.

– Пожалуйста, повторите ваш вопрос! – вежливо попросил он.

Игнасио опустил голову и снова начал читать:

– Может быть, некоторые члены вашей секты живут в Риме. И вы называете их...

– Благодарю, – перебил его Витус. – Я с радостью отвечу на ваш вопрос. Некоторые члены этой «секты» действительно живут в Риме. А другие – во Франции, в Англии, Ирландии, Шотландии, в скандинавских странах, в Германии, в славянских странах Восточной Европы и в Швейцарии.

– И каково же название секты, о которой вы говорите? – Игнасио в ожидании ответа потянулся за очередным орешком.

– Это цистерианцы.

– Цистерианцы!.. – У Игнасио даже дыхание перехватило. Цистерианцы, разумеется, никакой сектой не были. Это, вне всякого сомнения, такой же достойный всяческого уважения орден, как и доминиканцы. До него дошло, что молодой человек не только не попался в ловушку, но и заманил в нее его, Игнасио. «Practica» в этом случае никакое не подспорье. Ее страницы для него – сплошное пустое место. Инквизитор заставил себя встряхнуться:

– Вы утверждаете, что вы цистерианец?

– Нет, этого я не утверждаю. Я только назвал вам те места, где живут цистерианцы. Я получил воспитание в присущем им духе как pueri oblati в монастыре Камподиос. Однако обета я не давал. Зато долгие годы выполнял обязанности помощника отца Томаса, приобретя тем самым некоторые познания в области хирургии и научившись разбираться в лечебных травах.

– Тогда вы, выходит, и есть тот самый «лекарь-чародей», о котором столько говорят повсюду? – вкрадчиво полюбопытствовал Игнасио.

– Если вы подразумеваете исцеление человека, называющего себя Магистром, то могу вам сказать, что он был уже на волосок от смерти. Однако с Божьей помощью выздоровел. Я в меру своих слабых сил содействовал этому. – Витус посмотрел инквизитору прямо в глаза. – Речь ведь о том, что он остался жив после нечеловеческих пыток.

– Он твердо придерживается воззрений алхимиков и поэтому в наших глазах – еретик. В его мозгу копошатся дьявольские мысли, и мы просто не могли не прибегнуть к дыбе и огню.

Игнасио не хотелось распространяться по этому поводу. То, что этого человека подвергли пыткам, его несколько смущало. Он в данном случае не проявил столь свойственного ему обычного чутья; к тому же тогда его задержали в другом месте, и отец Алегрио велел пытать подследственного, как это у них обыкновенно было заведено. Они допустили ошибку, ибо этот подследственный оказался близким другом Конрада Магнуса, которого незадолго до этого обвинили в ереси и сожгли на костре. Случай, можно сказать, трагический, но на все Божья воля. Однако позже, к их замешательству, выяснилось, что этот Конрад Магнус принадлежал, как и они сами, к доминиканцам и факт его осуждения означал: в их ордене завелась паршивая овца. Позорное пятно легло на весь орден... В данном случае Игнасио предпочел бы, чтобы этот острый на язык правовед Гарсия как можно скорее оказался на воле. А заодно с ним и любитель плеваться Мартинес.

– Почему вы не дали обета, обвиняемый? – спросил алькальд.

Диалог между инквизитором и молодым человеком начал вызывать у него интерес. Этот допрос во многом отличался от целого ряда прочих.

– Я хотел узнать, откуда я родом и кто мои родители, – ответил Витус.

– А не потому ли, что вы усомнились в христианской вере в том виде, в каком она излагается Римской церковью? – снова вмешался Игнасио. Ему пришлось не по вкусу, что алькальд словно бы желал покрасоваться на его фоне. Довольно и того, что он допущен к суду инквизиции как представитель светской власти. А задавать вопросы – не его дело...

– Я хотел узнать, откуда я родом и кто мои родители, – повторил Витус.

– Выходит, вы были во власти каких-то сомнений! – торжествующе подытожил Игнасио.

– Да. Однако, если я ничего не путаю, вы обвиняете меня в ереси. Не каждый усомнившийся – еретик. Полагаю, что и вы сами на долгом пути к Господу нашему когда-нибудь в чем-нибудь да сомневались. И что, вы поэтому признаете себя еретиком? Вряд ли!

– Вопросы здесь задаю я! – прикрикнул на него Игнасио.

– Это я уже слышал.

– Не дерзить!

– Там, откуда я пришел, в ходу другое обращение. Я не привык, чтобы на меня ни с того ни с сего повышали голос.

– Да что вы говорите, – Игнасио пришла на ум неплохая мысль. – А чем вы можете подтвердить, что вы из Камподиоса? Чем докажете?

– А вы справьтесь в монастыре. Там каждый знает Витуса. И каждый подтвердит, что Витус – это я.

– Если вы считаете, что инквизиция должна сделать что-то, чтобы снять с вас вину, вы ошибаетесь.

– А как я что-то могу доказать, находясь в тюремной камере?

– Вопросы здесь задаю я!

– Господь всемилостивый... – простонал Витус.

– Уверены ли вы в том, что в это мгновенье взываете к тому самому Господу, которого славит Римско-Католическая церковь? – многозначительно переспросил Игнасио. Подсудимый только что проявил возмущение. Этой его неуравновешенностью необходимо воспользоваться!

– Я могу лишь повторить, что в Бога я верую. За это меня осудить нельзя, – Витус снова вполне овладел собой. – Есть ли еще что-то, в чем меня обвиняют?

– Сектантство.

– Вы повторяетесь. Если вы не в состоянии подтвердить ваши обвинения конкретными фактами...

– Еще как в состоянии! – Игнасио торопливо бросил в рот орешек. Но вкуса его почти не почувствовал. М-да, этот парень не только обрел уверенность в себе, он еще рассчитывает на оправдательный приговор! Игнасио вспомнил о тех великих усилиях, которые потребовались церкви в ее борьбе с ересью. Он как бы воочию увидел перед собой Томаса Торквемаду[13], доминиканца, настоятеля собора Святого Креста в Сеговии. Торквемада был настолько ярым ревнителем веры и борцом против всяческой ереси, что anno 1484, велев выкопать из земли трупы сорока еретиков, произнес незабываемую речь: «...И так как нам известно, что вышеозначенные покоились в благословенной земле, и поскольку мы считаем, что ни один еретик, ни один вероотступник и ни один отлученный от церкви... не должны быть похоронены в ней, а также знаем и то, как убрать их оттуда, дабы не оскверняли они мощи правоверных католиков, мы приказываем: после того как они будут выкопаны, предать их огню».

После чего его святейшество папа Сикст IV написал Торквемаде в письме: «...дела твои принесли мне великую радость... и, если ты будешь и впредь продолжать действовать так же, ты стяжаешь себе высшее папское благоволение!»

Игнасио исполнился решимости стать новым Торквемадой и даже превзойти его. Мысли инквизитора снова сконцентрировались на этом парне, который, стоя перед ним в цепях, никакого страха не выказывал.

– Вы обвиняетесь в том, что средь бела дня взывали к духам и демонам, а потом беседовали с ними.

– Кто может это подтвердить?

– А вот этого я вам не скажу. Однако требую от вас, чтобы вы высказались по сути данного обвинения.

– Ну, если ничего другого вы мне предъявить не можете... – Витус поднял руки, и сковывавшие их цепи зазвенели. – То и я скажу лишь, что я в самом деле не знаю, о чем вы меня спрашиваете.

– Тогда я попытаюсь несколько освежить вашу память. Вы обвиняетесь в том, что хотели предстать перед другими в роли Иисуса Христа. Это – я думаю, вам объяснять не надо – не что иное, как дьявольщина и самое страшное святотатство.

– Я по-прежнему не знаю, о чем вы говорите.

Игнасио в который раз испытал горькую досаду. Притворяется этот парень, что ли, или он в самом деле дурак набитый? Нет, о его глупости говорить не приходится. Чутье подсказывало инквизитору, что парень в ереси неповинен. Тогда что он скрывает? Инквизитор решил не торопить события. Если на то будет воля Божья, истина рано или поздно обнаружится.

– Вас видели неподалеку от селения Порто-Мария, где вы, воздев голову к небу, беседовали с кем-то незримым. Это мог быть дух, демон или даже сам сатана, – строго проговорил Игнасио.

– Боюсь, я и сейчас не понял, о чем вы говорите, – ответил Витус, пожимая плечами. Но кое-какие подозрения в нем все-таки зародились.

– Вы громким голосом взывали к некоему учителю Эклунду. И хотели обсудить с ним некие мистические фигуры.

Игнасио заглянул в протокол, который велся перед тем, как Витуса бросили в камеру. В него были внесены показания некоего карлика по имени Аскунезиус. К сожалению, этот карлик сам не присутствовал при том, как Витус обращался к демонам, а ссылался на слова подростка по имени Озо Перпиньяс из Порто-Мария, но все-таки...

Витус рассмеялся. Он долго и громко хохотал, потому что наконец сообразил, куда клонит инквизитор.

– Скоро вам будет не до смеха, – пригрозил ему Игнасио.

Откуда у парня это бесстрашие? Может, он из очень знатной семьи? Свихнувшийся отпрыск богачей? Из документов этого не следует. Тем не менее установлено, что подкладка его рясы надрезана – верный знак того, за нее были зашиты монеты. Так что же: он сам из богачей либо разбойник, кого-то ограбивший, чтобы в конце концов быть ограбленным самому?

Ввиду этих двух возможностей Игнасио представлялось маловероятным, чтобы Витус действительно был из Камподиоса.

– Прошу прощения, – проговорил Витус, – мой смех неуместен. Но и ваши предположения абсурдны до предела. Можете вы еще раз повторить имя того, к кому я взывал?

– Имя его Эклунд. Вы обращались к нему, идя по дороге с распростертыми руками. И мы считаем вполне вероятным предположение, что в этот момент вы выдавали себя за Иисуса Христа.

– Теперь я понял, о чем вы говорите. На это есть очень простое объяснение: я кричал не «учитель Эклунд», а «учитель Эвклид» и говорил не с языческими божествами, а цитировал слова самого Эвклида, которые должны быть известны и вам, поскольку вы непременно изучали artes liberales.

– Звучит разумно, – подал голос дон Хайме.

– Но это не объясняет все же, почему обвиняемый шел по дороге с распростертыми руками, словно распятый на кресте, – проворчал Игнасио, повернувшись в сторону алькальда. Он разозлился на алькальда за то, что тот нанес ему удар в спину. Дознание здесь ведет он, Игнасио, и больше никто.

– И этому есть очень простое объяснение, – сказал Витус. – Я к длительной ходьбе не привык, у меня начали болеть ноги. Я заметил, что можно шагать быстрее, если положить посох на плечи и придерживать его руками. Только и всего.

– Вы хотите, чтобы я поверил в это? – объяснение Витуса показалось инквизитору слишком гладким и надуманным. Пресвятая Дева! Кто он такой, этот парень?

– Это чистая правда, Всевышний мне свидетель. Я в этот день вышел из Камподиоса и отправился на поиски своих родителей или родственников. Я шел в Сантандер. Там хотел сесть на корабль, отплывающий в Англию. Да, моей целью была Англия, об этом мы условились с аббатом Гардинусом – да примет его Господь в обитель Свою! – когда тот лежал на смертном одре. По его мнению, именно там мне, скорее всего, удастся отыскать семью, герб которой совпадает с тем, что был вышит на моей пеленке. Этой пеленкой служил женский платок, который я ношу на себе, на теле.

Витус распахнул накидку, так что стала видна красная ткань платка.

– Я благодарен за то, что у меня не отняли этот платок, когда бросили в камеру. На дорогу аббат Гардинус дал мне золотые эскудо. Сначала я не хотел их брать, но он убедил меня, что в пути они мне пригодятся.

– И вы хотите, чтобы я в это поверил? – повторил Игнасио. Зажмурив глаза, с отсутствующим видом потянулся за орешком, а потом и к сахарнице. История, которую рассказывал тут этот парень, доверия ему не внушала. Конечно, кое-что из того, что тут наплел обвиняемый, истине не противоречило. Ему, Игнасио, было, разумеется, известно, что настоятеля монастыря в Камподиосе звали Гардинус и что он сравнительно недавно умер. Но это многим известно. Сомнительно только, чтобы у Гардинуса водились деньги и чтобы он вдобавок отдал последние сбережения какому-то парню...

И тем не менее не исключено, что в этой истории с гербом что-то есть. А вдруг окажется, что этот парень и впрямь потерянный отпрыск из очень богатой и знатной семьи? Это следует проверить и, если слова Витуса подтвердятся, потребовать за его освобождение значительную сумму. Его предчувствие, что с этим парнем не так все просто, только подтвердилось.

– Каждый, кого вы спросите обо мне в Камподиосе, подтвердит вам, что никакой я не еретик. Наведите обо мне справки у настоятеля монастыря Гаудека, или у отца Томаса, или у отца Куллуса. Я правду говорю!

– Полагаю, ваше преосвященство, его слова следует проверить, – снова подал голос алькальд. – Сделать это несложно: верховой нарочный доберется до монастыря и вернется обратно за какие-то несколько часов. – Дону Хайме этот допрос начал наскучивать, и, помимо всего остального, он сомневался в виновности подсудимого. К тому же приближалось время обеда, и желудок его урчал.

– Ладно, я подумаю, как нам поступить, – сказал Игнасио. Его взгляд скользнул по Витусу. – На сегодня заседание закрыто. Завтра оно будет продолжено с утра.

– Ну, как было дело? – взволнованно спросил у него Магистр. – Смог их убедить в том, что ты не виноват?

– Боюсь, нет, – вздохнул Витус. Он сел рядом с приятелем на солому и налил себе кружку воды. – Этот Игнасио – само недоверие. Он ничему из сказанного мной не поверил. Все, что ни скажешь, он оборачивает против тебя. У меня такое впечатление, будто он поклялся никому не верить! «Добиться успеха любой ценой!» – вот его девиз.

– Вера, вырождающаяся в фанатизм, – ничего хуже и представить себе невозможно, – поддержал его Магистр. – Угрожал он тебе пытками?

– Пока нет.

Маленький ученый заморгал глазами:

– Никогда не знаешь, чего от него ожидать. Когда он допрашивал меня, сложилось впечатление, что правда его ничуть не интересует, ему хотелось просто-напросто добиться моего осуждения. Он приветствует только те показания, которые подтверждают, что перед ним неисправимый еретик. Сколько он приложил сил, чтобы вырвать у меня «признание»! Он то и дело кричал: «Отрекитесь от ваших взглядов алхимика!» и тому подобное. Смею утверждать, я защищался довольно умело, но, по-видимому... – он раздавил клопа у себя на колене, – излишне ловко, потому что инквизитор со временем становился все более раздражительным. Под конец он до того рассвирепел, что заорал: «В пыточную камеру этого еретика! И прижгите ему там железом лоб, чтобы одумался!» Результат тебе известен, – Магистр указал на шрам над глазами.

– Завтра мне надо вести себя как можно осмотрительнее, – рассуждал вслух Витус. – Не исключено, что мне повезет. В конце допроса я сослался на аббата Гаудека и остальных братьев из Камподиоса и сказал, что они за меня заступятся. Инквизитор не отверг мысль о том, чтобы навести справки у монастырской братии. Может быть, в Камподиос уже послан нарочный.

– Только время зря теряют, – вмешался в их разговор Мартинес. – Нечего огород городить из-за какого-то сопляка. Петля или дыба – вот что придется тебе как раз впору!

Солдат-наемник насторожился при слове «Камподиос», потому что некоторое время назад его там славно попотчевали. Огромные порции еды, которую поставил перед ним добродушный повар-толстяк, не выходили у него из головы. Воспоминание приятное, а сразу блекнет, когда представишь себе, что этот недоносок мог так обжираться чуть ли не каждый день.

– Сколько в тебе подлой зависти и злобы! – разозлился не на шутку Магистр. Он подбежал к Мартинесу и замахал у него под носом указательным пальцем. – А ну возьми свои слова обратно!

– Черта с два! – Мартинес с такой силой ударил Магистра в грудь, что тот отлетел к противоположной стене камеры. Наемник хотел, было, добавить ему еще, но на его пути встал Витус, который плеснул ему в лицо кружку воды. От неожиданности Мартинес замер на месте. Его здоровый глаз совсем сузился.

– Помогите нам! – закричал Магистр.

Хабакук, Давид и Соломон поспешили на помощь и завернули Мартинесу руки за спину. Насев на него, они совместными усилиями повалили дебошира на пол. Мартинес свалился совсем близко от отхожего места.

– Заседание открыто, – объявил его преосвященство Игнасио. Он оглядел присутствующих. Все участники вчерашнего процесса были налицо. Как и накануне, обвиняемый стоял перед ним собранный и сосредоточенный. Безо всякого страха в глазах. «Ничего, вскоре все изменится», – ухмыльнулся про себя инквизитор.

Чтобы с большим успехом, нежели вчера, провести дознание, он принес с собой книгу каталонского инквизитора Николаса Эймерика под названием «Direktorium inquisitorum» и справочник, составленный двумя известными инквизиторами Якобом Шпренгером и Генрихом Крамером (Инститорисом), который под названием «Malleus muleficarum» («Молот ведьм») появился в Кёльне в 1489 году.

Это была воистину выдающаяся работа, свидетельство чего – высокая оценка самого папы Иннокентия VIH. Игнасио положил обе книги прямо перед собой, чтобы иметь возможность в любую минуту заглянуть в одну из них. С помощью этих книг правда очень скоро выплывет на свет Божий.

– Отец Алегрио, будьте добры, повторите последнее высказывание обвиняемого! – начал Игнасио.

– К вашим услугам, ваше преосвященство, – Алегрио перелистал протокол. – Вот эти слова: «Каждый, кого вы спросите обо мне в Камподиосе, подтвердит вам, что я никакой не еретик. Наведите обо мне справки у настоятеля монастыря Гаудека, или у отца Томаса, или у отца Куллуса. Я правду говорю!»

– Спасибо, – с отсутствующим видом проговорил Игнасио. Он начал перелистывать «Молот ведьм», чтобы найти путеводную нить для продолжения допроса.

– Позвольте мне узнать, послали ли вы кого-нибудь в Камподиос, чтобы разузнать обо мне у одного из братьев? – спросил Витус.

– Что вы сказали? – Игнасио не обратил внимания на его слова.

– Я со своей стороны никаких распоряжений не отдавал, – ответил на вопрос Витуса дон Хайме, – так как считал, что предпринимать шаги в этом направлении – прерогатива его преосвященства.

– Разумеется, я предпринял все необходимые шаги! – Игнасио бросил многозначительный взгляд на отца Алегрио. – Это можете не вносить в протокол.

– Слушаюсь, ваше преосвященство, – царапающим пером тот зачеркнул в протоколе последние слова.

– И какие именно шаги, да позволено будет спросить? – Витус на шаг приблизился к судейскому столу.

– Меня это тоже интересует, – сказал дон Хайме.

– Нуну, введите свидетелей из соседнего помещения.

– Слушаюсь, ваше преосвященство, – охранник-великан исчез, чтобы очень скоро вернуться, ведя впереди себя двух «свидетелей», которых Витус никогда в жизни не видел.

Женщина с широкими бедрами, грубыми чертами лица и хитрыми глазами и паренек лет четырнадцати-пятнадцати. У него были волосы цвета воронова крыла и такие густющие брови, что они казались наклеенными. Угреватое лицо подростка выражало полное понимание важности момента.

Витус, надеявшийся на появление перед судом братьев из Камподиоса, не мог скрыть своего разочарования. Что бы это значило?..

– Спасибо, Нуну, – Игнасио повернулся к свидетелям и назвал имена и род занятий членов судейского присутствия. – А теперь, – мягко проговорил он, – назови себя и имя своего достойного сына, дочь моя. Кто вы и откуда вы?

– Слушаюсь, ваше преосвященство! – толстуха низко присела перед инквизитором, взяла его руку и приникла к ней губами в почтительном поцелуе. – Зовут меня Мария Перпиньяс, а это мой сын Озо.

Она толкнула своего отпрыска в бок, после чего тот изобразил нечто вроде поклона и пробормотал:

– Доброе утро, ваше преосвященство.

– Мы живем поблизости от Порто-Марии, где вместе с моим добрым мужем арендуем небольшое крестьянское подворье, – поспешила добавить мать. – Люди мы бедные, богобоязненные, ваше преосвященство! Те дни в году, когда я не посещаю церковь, можно пересчитать по пальцам одной руки. Не проходит воскресного дня, чтобы я не затеплила в церкви свечу и не вознесла молитву Творцу, да благословит Он мою семью!.. Я позволю себе сказать...

– Довольно, довольно, дочь моя! – перебил Игнасио поток ее слов. – Сначала я должен взять с вас клятву, что ни ты, ни твой сын нигде и никогда и словом не обмолвитесь о том, чему были свидетелями в этом зале...

– Это уж как водится, ваше преосвященство! – Мария снова присела в реверансе. – Лучше мне замертво упасть, чем...

– Ладно, ладно. Я сейчас произнесу слова клятвы, – Игнасио поднялся со своего места, чтобы подчеркнуть важность момента.

– Теперь поднимите правую руку и скажите: «Клянусь, и да поможет мне Бог».

– Клянусь, и да поможет мне Бог! – мать с сыном торопливо пробормотали эти слова, и в глазах их появился торжествующий блеск, как во время проповеди.

– Так, с этим, значит, покончено, – Игнасио был очень доволен. Сохранение хода процесса в тайне – одно из непременных правил, введенных инквизицией в свое судопроизводство. Начать опрос свидетелей Игнасио решил с сына толстухи.

– Озо, сын мой, – с добродушным видом приступил к делу он. – Опиши еще раз то страшное событие, свидетелем которого ты стал в вышеозначенный день, – он заглянул в лежавшие перед ним бумаги. – Ты рассказал нашему информатору, что в это время пас овец.

– Так оно и было, ваше преосвященство, – затараторила Мария. – Он прибежал домой сам не свой и сказал мне, будто видел нашего Спасителя Иисуса Христа. Я спросила, уверен ли он в этом, и он сказал, что да, и я поверила ему, потому что нам в нашей семье не впервые являлись видения. Моя тетушка Аранья не раз рассказывала, как ей во сне явилась Пресвятая Дева Мария, которая ей...

– Пусть ваш сын обо всем расскажет сам, – перебил ее алькальд, уже второй раз за этот день вмешавшись в ход процесса. – Ему лучше знать, что он увидел...

– Конечно, как вам будет угодно, дон Хайме, – Мария подтолкнула Озо вперед. – Давай, расскажи, что ты видел!

– Да, матушка. Значит... я, значит, как раз пас овец на приречном лугу и вдруг увидел человека, который мне показался странным. У него походка была какая-то смешная: как будто он совсем не хотел ступать на землю, – Озо сдвинул свою густющие брови, – ну, как будто он хотел летать над землей!

– Это очень интересно, Озо! – кивнул Игнасио. – Отец Алегрио, вы не упустили ни слова из сказанного свидетелем?

– Разумеется, ваше преосвященство.

– Хорошо. Продолжайте, сын мой.

– Ну, да... и вообще, он был похож на Иисуса Христа! – вырвалось у Озо. – И он все время взывал к какому-то учителю и рассуждал о кругах и фигурах... ну, то есть, конечно, это был никакой не человек, он только выглядел, как человек, а на самом деле это был дух или что-то в этом роде!

– Вот именно, ваше преосвященство, – вмешалась Мария. – При этом он шел, подняв руки, как будто распятый на кресте, и шел он, как по воздуху, как некогда наш Спаситель шествовал по Генисаретскому озеру.

– Ну, с меня довольно! – не выдержав, вскричал Витус. Он не мог дальше выслушивать этот вздор. – Я еще вчера объяснял вам, что у меня страшно болели ноги и что я положил посох на плечи, чтобы держаться за него обеими руками. Только и всего. Я совершенно нормальный человек, я на своих двоих шел в Сантандер. Покажите мне хоть одно место в Библии, где сказано, что это запрещено или что это считается ересью!

– На помощь! Помогите, ваше преосвященство! – при вспышке Витуса Мария картинно схватилась за сердце и начала открытым ртом жадно хватать воздух и часто-часто крестилась, глядя на Витуса. – Изыди от меня, сатана! Изыди, сатана!

– Нуну, предложи женщине свой стул! – приказал Игнасио. Толстуха села, все еще тяжело дыша. – Вот видите, что вы натворили! – с укоризной сказал Игнасио обвиняемому.

Витус никак не мог взять себя в руки:

– Эта женщина не в своем уме!

– Кто здесь в своем уме, а кто нет, мы выясним в ходе следствия, обвиняемый! – сейчас в высоком голосе Игнасио прозвучали металлические нотки. – Здесь присутствуют два благонадежных свидетеля, известных своей богобоязненностью. Их показания опровергают ваши, и я не вижу никакой причины, по которой я обязан верить вам больше, нежели им!

– Тогда я хочу несколько поспособствовать тому, чтобы вы поточнее оценили сложившееся положение, – голос Витуса тоже зазвучал пронзительно. – Во-первых, вызывает удивление, почему вы взяли со свидетелей клятву только о неразглашении содержания и хода процесса, но отнюдь не взяли клятвы говорить правду и только правду.

Витус заметил, что после этих слов алькальд кивнул.

– А во-вторых, у меня сложилось впечатление, что матери вообще не было при том, как я взывал к так называемым «духам». Если это действительно так, то я настоятельно прошу вас задавать вопросы только сыну крестьянки, чтобы убедиться, насколько его ответы соответствуют истине.

И снова Витус заметил, что алькальд согласно кивнул. Поэтому он добавил кое-что, чего, собственно, говорить не собирался:

– Ваш способ вести процесс дознания полностью соответствует тому, что о вас, доминиканцах, говорят: Domini canes!

Игнасио подскочил, как ужаленный. Его лицо побагровело. Вне себя от ярости, он подыскивал нужные слова. Domini canes – «ищейки Господни» – в течение веков выслеживали и осуждали ведьм, демонов и еретиков. Их изначальное стремление обращать усомнившихся или неверующих в истинную веру уступило место исключительному желанию наказывать вероотступников. «Ищейки Господни» – не было более точных слов для описания сути доминиканцев. Вдобавок ко всему сами они признавали, что зерно истины в этом прозвище есть.

– А ну, повторите это еще раз! – прошипел Игнасио.

– Зачем? Вы меня и без того отлично поняли.

– Итак, подсудимый... – Игнасио постепенно обретал контроль над собой: нельзя давать волю нервам. Голос его опять звучал ровно: – Вы употребили выражение, которое случайно услышали где-то. Откуда оно взялось, какая у него предыстория, вы, конечно, не знаете. Domini canes мы именуем себя с гордостью, потому что изображение пса присутствует на нашем знамени, а пошло это от сна, который видела мать святого Доминика: ей приснилось, что она родила ребенка, похожего на пса, а из лап этой собаки забил огонь, который распространился на весь мир. Так оно в конце концов и случилось: никому не превзойти нас, доминиканцев, в распространении и охране истинной веры, никому! – он сделал знак рукой патеру Алегрио. – Вычеркните из протокола последние слова обвиняемого.

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

– А вы оба, – обратился инквизитор к свидетелям, – можете быть свободны. Благодарю вас. И не забывайте данную вами клятву!

Мария испуганно присела в реверансе и перекрестилась:

– Ваше преосвященство, я...

– Довольно! – инквизитор взглянул на Нуну и сделал повелительный жест. Колосс выдворил обоих из зала заседаний.

– А теперь вернемся к вам, – Игнасио смерил Витуса строгим взглядом. – Я запрещаю вам возводить хулу на святой орден доминиканцев! Подобное очернительство всех наших братьев и особенно нашего основателя святого Доминика до сих пор всегда обращалось против тех, кто себе это позволял.

– Это меня вовсе не тревожит, потому что прозвище дано по заслугам. Сам ваш патрон Доминик настолько преисполнился религиозного фанатизма, что вскоре после основания ордена он приказал сжечь на костре в Бургосе около трехсот так называемых «еретиков».

– Это ложь! – Игнасио даже закашлялся.

– Это правда, и вы это знаете. Может быть, было бы лучше, если бы в 1215 году папа Иннокентий не одобрил, как собирался, устав вашего ордена.

– Желаете прочесть мне лекцию об истории моего собственного ордена? Если вы так много знаете, вам наверняка известно, что вскоре после этого Иннокентию приснился сон, в котором покачнулась базилика в Латеране. И великолепное здание собора рухнуло бы, не появись человек, который подпер его своими крепкими плечами – и человеком этим был Доминик! Так Господь дал понять, что церковь может быть спасена только человеком с таким, как у Доминика, религиозным рвением, после чего папа и одобрил устав ордена, благословив его основание. – Игнасио снова повысил голос: – Какие цели вы вообще преследуете своими оскорблениями?

– Я хочу только убедить вас, что я обучался в монастыре Камподиос. С одной стороны, вы настоятельно требуете, чтобы я доказал вам, что вины на мне нет, а с другой – не даете мне этого сделать! Так что я иным способом доказываю вам, чем занимался в прошлом: я изучал историю святой нашей церкви. Эти знания, согласитесь, трудно приобрести где-то вне монастырских стен.

– Я настоятельно запрещаю вам оскорблять святого Доминика и выдающихся умов нашего ордена. В противном случае вы впадете в непростительную ересь! Еще одно подобное слово, и я передам вас в руки Нуну и палача, чтобы они выбили из вас эти сатанинские мысли. Кто рассуждает подобным образом, в того сатана вселился – не иначе!

– А я прямо отвечу вам, что вы ослеплены! – лишь на кратчайший миг Витусу стало ясно, на какой опасный путь он ступает. Ему невольно пришли на ум предостерегающие слова Магистра. Но сдавать позиции не хотелось. – Почему вы не верите, что я совершенно обычный человек и что я шел по своему делу в Сантандер? – проникновенно говорил он. – Не встреться мне случайно на пути этот невесть что возомнивший о себе подросток Озо с его неуемной фантазией, я бы сегодня не стоял здесь перед вами. Вы об этом подумали?

– Тот факт, что вас увидели, – это Божий промысел, что вы признавать отказываетесь. Господь пожелал таким путем дать знать инквизиции о чем-то важном и существенном, ибо... – тут он снова повысил голос, – вам, как знатоку истории церкви, наверняка интересно будет узнать. Отец наш небесный Сам был первым инквизитором! Он судил Адама и Еву после того, как дьявол в образе змия искусил их. А теперь я ваш инквизитор, и я требую, чтобы вы говорили мне только правду!

– Вы сравниваете себя с Господом нашим?

– Всемогущий Господь наш, покарай это жалкое создание за его еретические слова! – Игнасио в неподдельном отчаянии сплел руки. – Отец наш небесный, даруй мне силы положить конец деяниям этого сатаны в облике человеческом, даруй мне терпение и настойчивость, даруй мне проницательность и прозорливость, дабы узнал я всю правду об этом еретике и произнес приговор ему перед лицом твоим и всего мира!

Он сел, изо всех сил стараясь изобразить на своем лице собранность и невозмутимость. Вопрос о том, не сравнивает ли он себя с Всевышним, еще раз напомнил ему о том, сколь слабым человеком он иногда бывает. Частые визиты к Эльвире, этой сладкой шлюхе-искусительнице, были этому несомненным свидетельством. Его сильно смущало это постоянное влечение к противоположному полу, и он взывал к Господу, чтобы тот освободил его от этой пагубной страсти, однако Всевышний всегда оставлял его один на один с его слабостью, и он так и не нашел в себе сил ее преодолеть. Эта шлюха, словно какими-то чарами притягивала его к себе, и он, вопреки всем опасностям, которыми могли завершиться его тайные визиты, от них не отказывался. Оставалось надеяться только на то, что сама она об этом не проговорится и слухи не дойдут до Рима.

Он постарался вернуться к действительности:

– Вашим языком глаголет сатана. Вы безбожник! Признайтесь, наконец, в своей ереси! Да, скажите это, сделайте такое признание, и вы облегчите вашу душу, даже если и согрешили!

– Если бы я согрешил, я бы с радостью покаялся в этом на исповеди у вас. Но только в исповедальне, чтобы никого между нами не было, кроме Всевышнего. Точно так, как предусмотрено канонами Римской церкви. И вот еще что: все мы грешники, и вы тоже, ваше преосвященство, потому что вы – человек!

– Выходит, вы признаете, что согрешили?

– Не больше и не меньше, чем любой другой. А ваши обвинения меня не касаются, ни в чем подобном я не повинен. Я вам прямо и открыто говорю: я высоко ставлю таинство исповеди и время от времени исповедуюсь, но того греха, который вы мне вменяете в вину, на мне нет.

Игнасио откинулся на спинку кресла. Этот парень косвенно признался в том, что грешен. Для начала уже неплохо.

– Вы – грешник, и сами признаете это! – громко воскликнул он. – И если вы будете возражать мне, инквизитору Божьей милостью, вы впадете в еще более страшный грех. Сознайтесь, наконец, что вы вступили в союз с дьяволом, и вы сразу почувствуете облегчение.

– Я воспитан как католик по законам ордена цистерианцев. И каяться и сознаваться мне не в чем! Нет на мне вины!

– Речь идет о вашей бессмертной душе! Отрекитесь и покайтесь, слышите вы! Я ничего не имею против цистерианцев, однако ради всего святого – покайтесь и отрекитесь!

– Может быть, вы не имеете ничего против цистерианцев, но уж обязательно имеете что-то против францисканцев[14].

– Что я могу иметь против францисканцев? Я лично ничего против них не имею, хотя в изложении отдельных вопросов веры они и заблуждаются.

– Ваш орден вот уже около двух веков ведет с орденом францисканцев нескончаемые споры. Причем спор идет о вещах и понятиях, где различия между вами и францисканцами в глазах любого непредвзятого человека разнятся разве что на волосок.

– Не отвлекайтесь, подсудимый, сейчас суд выясняет лично вашу вину.

– А я говорю о духе и направлении, в котором здесь ведется дознание. Я утверждаю, что вы – типичное воплощение того малодушия и мелочных обид, духом которого пропитано все соперничество между вашим орденом и орденом францисканцев.

– Это вас ни в коей мере не касается. Вы только что сами признались, что вы – грешник.

– И добавил: «Не меньше и не больше, чем любой другой». Я упомянул мелочность и малодушие, говорил о трудноразличимом на глаз человеческом волосе. Я стою здесь перед вами не только потому, что вы склонны все трактовать и осуждать, как человек малодушный и мелочный. Приведу вам наглядный пример из истории вашего ордена, пример, которым вы, конечно, руководствуетесь во всей вашей деятельности: это запрет, которого в 1351 году добился доминиканский инквизитор Николаус Росселли от Папы Римского. В нем был отменен вердикт францисканского суда в Барселоне, содержавший весьма важное суждение. В вердикте было сказано, что кровь, пролитая Христом во время пыток, утеряла свою Божественную природу, поскольку она оказалась на земле.

– Какое отношение это имеет к тому, что вы, обвиняемый, – еретик? Однако, как бы там ни было, эта мера была не только уместной, но и в высшей степени необходимой. Все в Иисусе Христе – Божественной природы вне зависимости от того, где и когда человек может увидеть это воочию.

– Вот видите, вы рассуждаете точно так же, как двести лет назад ваш брат по ордену. Францисканцы возразили бы вам, что кровь, пролитая страдающим Христом, выставлена во многих местах для обозрения и поклонения верующих. Ее столько, сколько в одном теле содержаться не могло. Кто с уверенностью скажет, что эта кровь подлинная? Или нет?

– Повторяю, в Иисусе Христе все Божественного происхождения, это так же верно, как и «аминь» в церкви, – вернее быть не может.

– А где в Библии сказано, что это так? Назовите мне источник, на который вы ссылаетесь!

– У меня другие задачи!

– Вы просто не в состоянии сделать это, потому что в Библии этого не сказано! И где в Священном Писании есть упоминание о том, что крайняя плоть Иисуса Христа – Божественного происхождения? А тем не менее она почитается священной как в Латеране, так и в Королевской часовне во Франции! Она почитается как реликвия наряду со всем прочим: с кровью Христовой, с волосами из его бороды и с головы, вплоть до срезанных ногтей!

Дон Хайме звучно прокашлялся. На лбу у него образовалась глубокая складка – он явно был недоволен. Игнасио побледнел.

– Сатана, – пробормотал он. – Я узнал тебя, сатана! Изыди из этого слабого тела, изыди, изыди!

Витус отмахнулся от этих слов.

– То, что я говорю, не имеет к сатане ни малейшего отношения. Я только хотел показать вам, насколько бессмысленно двести лет кряду спорить о том, Божественного происхождения крайняя плоть или нет. Расщеплять тончайшие волоски – вот как я это называю! И именно этим вы постоянно занимаетесь во время допроса!

Игнасио совершенно овладел собой.

– Нуну, – сказал он, – уведи этого несчастного путаника. Отведи его в камеру пыток и займись им как следует. Пытай его до тех пор, пока он не признается, что предался дьяволу. Я вознесу молитву Всемогущему, чтобы это случилось как можно скорее, потому что тогда у него будет еще время покаяться и отречься.

– Не бывать этому! – воскликнул Витус. – До чего вы ограничены! Что я должен сделать, чтобы вы, наконец, поверили мне?!

– Отрекитесь, сын мой, – Игнасио слабо улыбнулся. – Скажите просто: «Да, я клянусь, что нечистый вселился в меня и овладел мною, и да поможет мне Бог!»

– В сотый раз повторяю: мне не в чем каяться и не от чего отрекаться. Я всего лишь...

– Ну, пошли, лекарь-еретик!

– Не от чего мне отрекаться и не в чем каяться! Господи, если Ты есть на небе, даруй этим ослепленным способность здраво мыслить и рассуждать!

Игнасио обратился к отцу Алегрио:

– Вы сопроводите Нуну и обвиняемого до пыточной камеры. Я хочу, чтобы вы отправились туда прямо сейчас, – он ненадолго задумался. – Сейчас время обеда. Если вы голодны, распорядитесь принести вам еду из тюремной кухни. Пытку начнете после обеда и продолжайте до самой полуночи. Мы с алькальдом появимся в условленное время, чтобы присутствовать при телесном наказании в качестве представителей светской и духовной власти.

Он поднялся с места.

– Могу ли я считать, дон Хайме, что вы согласны со сделанными мной распоряжениями?

– Можете быть в этом уверены, – ответил алькальд.