Тайна затворника Камподиоса

НАЕМНИК МАРТИНЕС

15 июня того же года некий человек, тяжело ступая, шел по улице Сан-Антонио, которая с южной стороны прямиком вела в центр Досвальдеса. Было далеко за полдень, солнце вот уже больше часа немилосердно пекло, и на небе – ни облачка. Мужчина остановился, чтобы немного передохнуть. Последние сто пятьдесят миль он проделал пешком, устал и чувствовал себя вконец разбитым. Неподалеку от Гвадалахары его лошадь сломала переднюю ногу, и ее пришлось пристрелить. В последний раз путник принимал горячую пищу три дня назад в монастыре, где братья-цистерианцы накормили его досыта. Желудок давно урчал, что отнюдь не улучшало его настроения. На дороге пыль стояла столбом. Путник кашлял и отплевывался. В нескольких сотнях метров от дороги он увидел скромные домики – то была окраина Досвальдеса.

– Хотел бы я знать, что ожидает меня в этом захолустье! – громко проговорил он и, сняв берет, утер им пот со лба. Это был красивый берет из красного и зеленого шелка, который знавал и лучшие времена. Длинное перо цапли, весело покачивающееся на правой стороне берета, не могло скрыть, до чего он поношен.

– Самое время, чтобы Хуан Мартинес в очередной раз заглянул в таверну, съел бы что-нибудь подходящее и выпил бы, – снова заговорил он вслух сам с собой. Лихо нацепил берет и зашагал дальше.

Походка целеустремленная, внешний вид – молодцеватый, рот – узкогубый, мужественный, черты лица – резкие, соответствующие твердости его характера. Мартинесу уже стукнуло сорок, но выглядел он моложе. Многие женщины сочли бы его даже красивым, если бы не правый глаз. Хуан ничего им не видел, и это замечал каждый, потому что глаз напоминал очищенное вареное яйцо.

Зрение Мартинес потерял не в результате несчастного случая, а в силу своей профессии: он был наемным солдатом, и ему часто приходилось бывать в бою. Только сейчас весь его опыт оказался никому не нужен, потому что в эти дни не было спроса на твердую руку и верный клинок. Он невольно погладил свою старую шпагу. Ее выковали в Толедо, и сталь клинка была такой прочной и острой, что этой шпагой Мартинес мог бы разрубить кольчугу.

Он приближался к городку. Его подстегивала мысль о куске хорошо прожаренного мяса и стаканчике-другом выпивки. Дойдя до первых домов, он забросил узелок, который до того нес в руке, за плечи, и стал пытливо вглядываться в открытые окна домов, но нигде не видел ни души. «Что стряслось в этом захолустье? – подумал он. – Чума здесь прошла, что ли?» Медленно продолжая свой путь, он надумал воспользоваться моментом и оглядеть заброшенные дома...

Еще через полчаса Мартинес оказался в конце улицы Сан-Антонио и понял, почему дома пусты, а горожан словно ветром сдуло: на Пласа д'Иглесиа должны были сжечь преступника. Это зрелище притягивает людей так же, как мух сырое мясо. Были предприняты и обычные меры предосторожности: алебардщики перегородили выходы на площадь со всех сторон. Они приглядывались к Мартинесу, а тот принял самый невинный вид. Он сразу заметил, что на городских харчах все они раздобрели и словно обмякли. Его левый глаз внимательно ощупывал собравшихся на площади, которая была до того запружена народом, что казалась сплошной черной массой. Может, это и лучше: в толпе сделать так, чтобы чей-то кошелек поменял хозяина, большого труда не составит. Кроме жалких медяков и нескольких серебряных монеток – самых мелких, конечно, – у него в карманах было пусто.

«Голытьба все они!» – недобро подумал Мартинес. Нет у них ничего такого, ради чего стоило бы рисковать. Он решил, что просто посмотрит аутодафе, как все, а предпринимать ничего не будет. На площади в пятьдесят квадратных футов шла подготовка к казни Слева возвышалось здание церкви с отдельно стоявшей колокольней, а перед ним – небольшое здание о трех окнах. Скорее всего, дом священника. Справа, на самом краю площади, возвышалось покрашенное белой краской здание, на котором висела табличка с надписью: «АЛЬКАЛЬД». Прочесть этого слова Мартинес не мог, но причудливая готическая вязь букв и вид здания свидетельствовали, что в нем проживает кто-то из городского начальства, скорее всего, градоначальник.

А немного позади резиденции градоначальника стоял самый красивый дом на всей площади: внушительного вида особняк с тянувшимся вдоль него изумительным садом. Хозяин дома построил его в чисто мавританском стиле. Перед домом люди, как на естественном возвышении, стояли на мосту, переброшенном через речку Пахо. Остальных зевак алебардщики постоянно оттесняли, потому что поближе к помосту положено было находиться членам комиссии инквизиции. Здесь же был сооружен помост и установлен флагшток.

На небе появились первые тучки, которые принес с собой юго-западный ветер. Лениво заколыхался государственный флаг Кастилии. В двадцати шагах от флагштока в землю воткнули два деревянных столба, и перед каждым из них навалили целую кучу поленьев и хвороста – для костров.

Над площадью повис выжидательный гул толпы. Сквозь цепь часовых проскользнул шут, который тут же принялся кувыркаться перед вбитыми в землю столбами. Зеваки смеялись над ним, кое-кто из алебардщиков тоже. Воспользовавшись возможностью, разгорячившийся шут начал вышагивать парадным солдатским шагом перед самим помостом. Мартинеса это тоже позабавило. Наконец-то есть на что посмотреть! Алебардщики и не думали прогонять шута...

На Локалито был камзол с красной левой и желтой правой полами, а обтягивающее ноги трико повторяло это сочетание зеркально наоборот. Рукой он указывал на то место, где у людей – у некоторых! – бывает сердце: «Вот здесь я колдун... Втайне от всех!» А потом указал на правую часть груди: «А вот здесь я педераст... Как я влюблен!»

Зеваки хохотали и хлопали в ладоши. Шут начал быстро бить ладонями то по правой, то по левой ноге, подпрыгивать и в такт этим прыжкам выкрикивать:

Он перестал кричать и театрально раскланялся, громко говоря:

– И я, конечно, заслужил бы смертной казни... – он нарочито умолк перед эффектной концовкой, – ...не будь я шутом и дураком!

На какую-то долю секунды толпа затаила дыхание. А потом раздался громовой хохот.

Шут быстро снял свой колпак и начал обходить с ним толпу. Люди подавали щедро.

– Спасибо! Благодарю вас, люди добрые!

– Уберите шута! – прервал всеобщее веселье привыкший приказывать голос.

Незамеченный Мартинесом и толпой из церкви вышел инквизитор. За ним следовали священник и писцы.

– Аутодафе – это не шутка и не представление, – инквизитор поискал глазами кого-то. – Кто отвечает за охрану?

– Ваше преосвященство?.. – командир алебардщиков приблизился к нему, чеканя шаг.

– Вы лично будете отвечать за то, чтобы таких несуразиц больше не случалось до оглашения приговора. Церковь не любит, когда ее вышучивают.

– Слушаюсь, ваше преосвященство! – начальник охраны прищелкнул каблуками и ретировался, очень довольный тем, что выходка шута не возымела более неприятных для него последствий.

Инквизитор и его свита неспешно направились к деревянному помосту в центре площади. Там их ждали разодетые в пух и прах господа из ближайшего окружения мэра. Мартинес сразу решил про себя, что это светские хозяева города. Один из них, одетый чуть попроще, наверняка алькальд, – толстяк с лицом саламандры; другой, изнеженный и женственный в своих движениях, был, скорее всего, из дворян. Обе группы обменялись приветствиями. Его преосвященство осенил всех крестом и проговорил что-то, чего Мартинес не разобрал. Сам инквизитор был высокого роста, но на удивление костлявым, как старая кляча. Подобно большинству высокорослых людей, он слегка сутулился. На нем было пурпурно-красное одеяние из самого дорогого атласа. На груди покачивался сравнительно небольшой, с человеческую ладонь, золотой крест, осыпанный рубинами. Время от времени инквизитор запускал руку в карман, доставал что-то оттуда и отправлял в рот. Мартинес не видел, что это было, но ему тоже очень хотелось пожевать. В домах, куда он все же заглянул по дороге на площадь, Мартинес не нашел ничего, кроме нескольких пряников да пресной булки. Маловато для голодного дюжего молодца...

Пятеро мужчин поднялись на помост. Писец-секретарь поднял руку, призывая к тишине.

– Аутодафе разрешено начинать! – звучным голосом провозгласил он.

От здания тюрьмы, массивного строения, сложенного из горного камня, которое возвышалось на противоположной стороне площади, к ним приближалась небольшая группа людей. В середине шли двое мужчин, на которых натянули серые санбенито – балахоны без рукавов, с капюшонами, разрисованными языками пламени и черепом со скрещенными костями. Оба они тащили на спинах длинные лестницы. Каждые несколько шагов эти двое останавливались, чтобы передохнуть, приходили в себя и продолжали путь. Мартинес сразу понял, что они-то и есть осужденные. Оба наверняка прошли через пытки на дыбе – на этот счет у Мартинеса глаз был наметан.

Осужденных сопровождали палач и четверо его подручных. Они держали в руках толстые веревки и фитильные запалы. Мартинес обратил внимание, что по некоторым признакам меньший из двух заключенных, видимо, женщина. Сложения она была скорее хрупкого, и тащить на себе лестницу было для нее мукой мученической. Конвоировали эту группу шесть алебардщиков. Они, очевидно, отвечали за то, чтобы осужденные не сбежали. Мартинес презрительно кашлянул. Оба несчастных совсем выбились из сил, куда им бежать – догонят через несколько шагов!

Тем временем группа приблизилась к обоим кострам. Толпа затаила дыхание. Осужденным дали знать, чтобы они положили лестницы на землю, друг параллельно другу. Те подчинились.

– Палач, приступай к делу! – воскликнул священник. Голос у него был высокий, чистый, что никак не вязалось с его тучной фигурой.

– Ложитесь на лестницы, вдоль них! – хрипло прорычал палач. – Только не у самого конца. На пять футов пониже! – он прошелся между лежавшими лестницами и указал точное место, где лечь. – Ноги чтобы были вот тут!

Несчастные не сопротивлялись, но вдруг тот, что поменьше, с рыданием бросился на грудь того, что повыше. Высокий успокаивающе гладил его по спине и что-то шептал ему на ухо, но было заметно, что и он в отчаянии.

Палач оторвал одного от другого.

– Все, будет! Ложитесь, да поживее!

Те подчинились – а что им было делать?

– Привяжите их!

Четверо подручных палача выступили вперед и, привязав бедолаг к лестнице, стянули узлы у них на груди.

– Большого свяжите покрепче! Видите, какой он тяжелый? Сорвется еще, чего доброго! Вы головой отвечаете за то, чтобы такого не случилось! – Палач пожелал лично убедиться, достаточно ли крепко привязан осужденный.

– Так, а теперь поставьте их!

Подручные потащили лестницы и поставили их, прислонив к столбам. Оба осужденных висели теперь на одинаковой высоте над разложенными кострами.

Палач доложил священнику:

– Все готово, святой отец.

Священник кивнул и повернулся к писцу:

– Запишите, пожалуйста, что процедура была соблюдена.

– Слушаюсь, – секретарь сидел за маленьким столом и что-то писал в документе о производстве казни.

Священник посмотрел направо, потом налево.

– По-моему, все готово. Позвольте зачитать приговор? – обратился он к инквизитору.

– Прошу, – коротко ответил тот.

– Начинайте, – махнул рукой представитель дворянства.

– Приступаю к объявлению приговора! – провозгласил священник. Развернул пергаментный свиток и начал громко зачитывать:

– Не-е-е-ет! – возопил Аманд. – Я невиновен! Да поверьте же вы мне, во имя Матери Господа нашего!

Он отчаянно дергался, крепко связанный веревкой:

– Я могу доказать! Это всего-навсего ловкость рук! Эй, люди добрые, позвольте мне показать вам!..

Удар фитильным запалом успокоил его. Бормоча непонятные слова, он, дергаясь, повис на лестнице.

– Продолжаю зачитывать приговор, – невозмутимо произнес отец Диего.

Собравшиеся на площади начали проявлять некоторое нетерпение. Они собрались здесь не для того, чтобы выслушивать долгие речи и нравоучения. Они желали видеть смерть и слезы. Им хотелось поглазеть на что-то особенное, они хотели испытать щекочущий нервы страх, возникающий всякий раз при виде людей, в муках испускающих дух.

– Ну, давайте, чего медлить-то! – выкрикнул кто-то.

– Поджигайте, наконец, колдуна! – заорал другой.

– Да пустите же красного петуха под дровишки! – заулюлюкал третий.

И еще чей-то особенно пронзительный голос:

– Да сгинут все содомиты и колдуны в аду! – это кричал не кто иной, как шут.

– Тихо, люди, тише! – урезонивал толпу палач. – Всему свое время. Вот дочитают приговор до конца...

Отец Диего передал свиток дону Хайме, как представителю светской власти, чтобы тот огласил меру наказания. Алькальд принял у него из рук пергамент и зычно начал:

Дон Хайме поднял глаза от документа:

– Вы имеете право на последнее слово, – обратился он к осужденным.

Феликс не пошевелился. Он стоял, закрыв глаза.

– Если есть Бог на свете, да простит он вас, – тихо проговорил он. Потом повернулся к Аманду: – Будь храбрым, малыш, скоро мы встретимся вновь.

– Я люблю тебя, – всхлипнул Аманд. У него тоже были закрыты глаза. – Я люблю тебя, я тебя люблю!..

Отец Диего невозмутимо проговорил, обращаясь к отцу Алегрио:

– Пожалуйста, отметьте, что даже перед лицом смерти оба осужденных не раскаялись. Проставьте дату, место и время. И оставьте достаточно места, чтобы после свершения наказания его преосвященство, я, а также граф Альваро де Лунетас и дон Хайме скрепили факт свершения казни своими подписями.

Алькальд вернул свиток отцу Диего. Словно по сигналу, толпа опять взорвалась криками. «Так, наверное, все происходило и в Древнем Риме на арене большого цирка, – с отвращением подумал отец Диего. – Только эти два грешника не были святыми мучениками». Не суть важно, признают они за собой вину или нет. Заботу церкви о чистоте душевных помыслов толпа не разделяла ни в малейшей степени. «Быдло!» – подытожил он, сходя с помоста и направляясь к осужденным.

– Господь бесконечно милостив к вашим грешным душам! – громко воскликнул он и перекрестился. – Pater noster qui es in caelis, sanctificetur...

Гул толпы нарастал. Завершив молитву, отец Диего вопросительно взглянул на его преосвященство Игнасио. Тот кивнул алькальду.

– Делай, что положено! – велел тот палачу.

– Поджигай! – приказал палач, и подручные поднесли горящие фитили к хворосту.

Языки пламени быстро взметнулись вверх, они становились все больше и начали лизать ноги осужденных. Аманд и Феликс пытались поджимать ноги, но пламя неумолимо поднималось все выше. Глаза у обоих были плотно закрыты. От костра пошел дым, временами он окутывал тела несчастных. Мартинес заметил, что ветер усиливается. Это можно было заметить и по полотнищу флага, начавшего заметно трепетать. Оба костра разгорелись вовсю – сейчас они напоминали два огненных шара.

Только время от времени можно было различить в клубах дыма тела Аманда и Феликса. Зато их крики были хорошо слышны. Они напоминали крик крыс, замкнутых в охваченном пожаром пространстве, – тонкие, пронзительные, отчаянные.

А ветер все крепчал. Он дул со стороны церкви, со свистом вылетая из-за ее углов, завихрялся и раздувал огонь костров. Языки пламени, поначалу еще желтые, стали почти белыми. Одежда на Аманде и Феликсе уже давно тлела, и скоро от нее ничего не осталось – сгорела вконец. Оба вопили, но этого почти никто не слышал из-за треска разгоревшихся костров. Тяжелые облака дыма несло на противоположную сторону площади.

Многие в толпе кашляли. У других слезились глаза. Матери с детьми отходили в сторону. Старики начали понемножку расходиться с площади.

Аманд с Феликсом умолкли. Они висели на лестницах с открытыми ртами. Кожа на их лицах полопалась. Мартинес подумал, что они, наверное, потеряли сознание. А может быть, смерть уже сжалилась над ними. Тела их обгорели до черноты. Лестницы, веревки и столбы тоже пожирались огнем. Все больше людей переходило на другую сторону площади. Пятеро высокопоставленных лиц прикрывали платками рты и носы. И вот прозвучал резкий голос алькальда:

– Алебардщикам оставаться на своих местах до моего приказа!

Мартинес видел, как полопались обуглившиеся от огня веревки, и оба тела почти одновременно рухнули в догоравшие уже костры. Отец Диего осторожно приблизился к казненным. Они совершенно обуглились.

Изящного вида мужчина, до сих пор державшийся в стороне, присоединился к нему, держа в руках сундучок с медицинскими инструментами. «Наверное, лекарь», – подумал Мартинес. Тот внимательно осмотрел обуглившихся еретиков, потом обратился к отцу Диего. Тот кивнул. Вернулся к помосту и доложил об увиденном.

Алькальд громким голосом провозгласил:

– Аутодафе закончено! Еретики мертвы! Расходитесь по домам, люди!

Командир алебардщиков что-то отрывисто скомандовал и вместе со своими подчиненными покинул площадь.

Священнослужители удалились в церковь, а представители светских властей – в сторону дома алькальда.

Мартинес вдруг поймал себя на том, что стоит посреди площади один. Медленно направился он к догоравшим кострам. Трупы лежали животами вниз, от жара костра тела их выгнуло, словно арку моста. Мартинес, сам того не желая, положил ладонь на спину человека, которого когда-то звали Амандом.

Тело переломилось, как обугленная ветка дерева.

Прошла неделя, а Мартинес по-прежнему находился в Досвальдесе. Что-то не давало ему покинуть этот захолустный городок. Он сидел перед старым домом, в плане представлявшим собой треугольник. Хозяин дома содержал в его нижних комнатах таверну. Она – что вполне естественно – называлась «Три угла». Здесь Мартинес провел последние дни и ночи. До тех пор пока у него водились денежки, все были к нему внимательны, особенно шлюхи. Они строили ему глазки и притворялись, будто влюблены в него. Половой акт всегда был для него сделкой, но не более того: шлюхи отдавали ему свое тело, а он им – деньги. О любви тут не могло быть и речи. Мартинес не любил женщин, как и мужчин, впрочем. Чувство любви он испытывал только по отношению к себе и готов был сказать об этом всем и каждому. Это было для него проявлением инстинкта самосохранения, что пришлось очень кстати, особенно в последние дни, когда деньги иссякли.

Для начала он был вынужден заложить у ростовщика-еврея свою толедскую шпагу. То, что клинок старый и весь в зазубринах, старый стервятник заметил сразу. Не переставая кланяться, он в конце концов предложил Мартинесу за саблю смехотворно малую цену. И Мартинес, скрипнув зубами, согласился. Как-никак на пару выпивок хватит. Потом продал кому-то из собутыльников свой берет с пером цапли. Вырученных денег едва хватило, чтобы пообедать. А теперь он снова на мели.

С тяжелым чувством Мартинес огляделся. Таверна «Три угла» находилась на заднем дворе этого выдержанного в мавританском стиле строения и выходила окнами прямо на берег Пахо. В этом месте течение реки раздваивалось. Левый рукав тек дальше, в сторону Пласа д'Иглесиа, а правый – параллельно заднему двору, после чего оба рукава сливались вновь. Вот и выходило, что мавританского стиля здание с его прекрасным садом стояло как бы на островке.

Пахо весело плескалась, птицы радостно щебетали в саду, гости «Трех углов» распевали задорные песенки... и только у него, Мартинеса, было невесело и даже тягостно на душе. Каким угодно образом, но как можно скорее ему необходимо обзавестись деньжатами. А для начала нужно основательно подкрепиться. Вот возьмет и прямо сейчас спросит жирного хозяина таверны, не даст ли он ему обед в долг! Мартинес порывисто встал – и нос к носу столкнулся с крепко сбитым мужчиной, только-только переступившим порог таверны.

– Да ты, дружище, спишь с открытыми глазами, – сказал он, холодно смерив взглядом Мартинеса с головы до ног. Он был намного ниже бывшего наемника и весил, наверное, вдвое меньше, но преисполнен уверенности в себе, что вообще свойственно людям, привыкшим побеждать. Глаза у него были очень светлыми, взгляд – проницательным, приятной формы узкое лицо – почти без морщин. Зато на лбу и на щеках хватало шрамов.

«Этот парень не крестьянин и не торговец, – подумал Мартинес. – И вообще он не из здешних мест – уж больно стоптаны его сапоги. Может быть, он, как и я, наемный солдат. И наемный убийца вдобавок. Один из тех, для которых стычка – милое дело».

Незнакомец обратил внимание на слепой глаз Мартинеса.

– На войне ранили? – небрежно спросил он.

– Не твое собачье дело! – Мартинес был как раз в подходящем настроении для драки.

«Что он в самом деле о себе воображает? Лезет сразу с вопросами...» – Мартинес хотел броситься вслед за нашедшим себе место за пустым столом незнакомцем, но тут ему в голову пришла неплохая мысль. На его губах появилась улыбка. Для начала Мартинес сел на свое место и перевел дыхание. Этот тип, у которого, видать, язык без костей, сам того не подозревая, может оказать ему неоценимую помощь. И он, Мартинес, прихлопнет, как говорится, одним ударом несколько мух...

Некоторое время погодя Мартинес снова решительно поднялся – и сразу опять сел. Внутренний голос предостерег его: «Этот парень – крепкий орешек». Сколько стрел хитрости у него в колчане? И насколько он, вообще-то, силен? И сразу пускает в ход кулаки? Недооценивать противника – самое последнее дело. Но решения своего Мартинес менять не стал.

Он встал из-за стола, сделал несколько шагов до порога таверны, остановился и повернулся лицом к стойке, стараясь привыкнуть к тусклому свету в помещении. Оно, как и само здание, по форме напоминало треугольник. По обеим сторонам от входной двери, слева и справа, стояли длинные дубовые столы, за которыми сидело много гостей. У задней стены, составлявшей как бы гипотенузу треугольника, была открыта дверь, которая вела на кухню. Мартинес видел, как хозяин деловито возится у очага. Вровень с дверью висели оленьи рога. А справа, прямо перед ней, сидел тот самый человек, которому Мартинес собирался дать взбучку. По его лицу скользнула довольная улыбка. Все было так, как он и ожидал: незнакомец заказал себе обильный обед: толстые ломти прожаренной свинины плавали в чесночной подливке, рядом лежали большой кусок ароматного хлеба, сыр, зеленые оливки и стояла кружка с вином.

Мартинес подошел к его столу и сел. Незнакомец жевал, набив полный рот. Он не сразу поднял глаза на Мартинеса. А тот, как ни в чем не бывало, выбрал самый большой кусок свинины и с видимым удовольствием откусил от него порядочную толику.

– Ты, дружище, спишь с открытыми глазами, не то бы заметил, что это моя еда. Закажи себе чего-нибудь.

А Мартинес уже потянулся за следующим куском мяса. Незнакомцу было достаточно доли секунды, чтобы разгадать замысел Мартинеса.

– По-твоему не будет, – спокойно сказал он.

Все разговоры в таверне разом прекратились. Незнакомец оглянулся:

– Эй, хозяин, подтверди, что эту жратву заказал я!

Хозяин поспешил к столу, нервно вытирая руки о фартук.

– Да... Э-э... Нет, то есть... Вообще-то... Послушайте-ка меня, ребята, мне здесь ссоры ни к чему, я принесу сейчас еще одну порцию того же самого – и мир, да?

– Ничего не мир, – проворчал Мартинес с набитым ртом. Он только что отломил еще кусок сыра. – Этот проходимец хотел сожрать мой обед.

– Тебе, хозяин, лучше вернуться на кухню, – холодно заметил незнакомец. – А вы, ребята, не вмешивайтесь. Много времени это не займет.

– Это уж точно! – поддержал его Мартинес.

Незнакомец молниеносно выхватил кинжал и воткнул его в хлеб, за которым потянулся было Мартинес.

– Вызываю тебя на поединок!

– Так я и думал, – кивнул Мартинес. До сих пор все шло именно так, как он предполагал. Может быть, он сможет сказать это про себя и после схватки. Он встал:

– Тогда поднимай кулаки, и мы подеремся за твою еду, твои деньги и твой кинжал.

– Нет! – с холодной улыбкой ответил незнакомец. Он вытащил кинжал из хлеба и приставил его острием к горлу Мартинеса. – Это тебе придется посражаться за свою жизнь!

Оба отпрыгнули в стороны на свободном пространстве между столами. До того мирно выпивавшие посетители таверны образовали полукруг. Мартинес сорвал с себя рубашку и обмотал ею левую руку, чтобы защищаться от колющих ударов.

Незнакомец оказался бойцом очень быстрым и опытным. Он кружил вокруг Мартинеса и, словно играя, касался его кинжалом, но каждый раз ровно настолько, чтобы оставить на его теле царапину, не больше. У Мартинеса было такое чувство, что, стоит незнакомцу пожелать, и он нанесет ему серьезную, если не смертельную, рану.

– Ты сражаешься за свою жизнь! – повторил незнакомец.

– Как и ты! – ответил Мартинес, пуская в дело правый кулак. Но удар ушел в пустоту. Незнакомец начал снова пританцовывать вокруг него, заставляя кружить и Мартинеса, который напоминал самому себе ученого медведя из цирка. «Клянусь кровью Христовой, мне за этим ублюдком не угнаться!» Незнакомец сделал выпад и нанес удар. Мартинес едва успел подставить левую руку. «Ф-фу, обошлось в этот раз! Но не теряй головы! – приказал себе Мартинес. – Не впервые ты попал в переделку. Попытайся перехватить инициативу. Когда он опять начнет кружить вокруг тебя, прегради ему путь. Перехвати руку с кинжалом, тогда он проиграл: держи руку крепко, не отпускай, дерни его на себя и выбей у него кинжал из руки, как ты делал уже десятки раз. Ну же!»

И снова незнакомец пошел в атаку. С кошачьей ловкостью скользнул в сторону и выбросил руку с кинжалом вперед. Мартинес поднял левую руку для защиты, но и на этот раз не поспел за противником. Рука еще только поднималась, а тот уже полоснул его кинжалом по бедру. Мартинес ощутил обжигающую боль. Что-то теплое потекло под штанами. В глазах его противника был триумф.

Он снова пошел в атаку, только на этот раз Мартинес его опередил. Кинжал только скользнул по обвязанной рубашкой левой руке, зато Мартинес, изловчившись, изо всех сил ударил незнакомца кулаком в висок. Это произвело впечатление. Незнакомец замотал головой, чтобы ослабить эффект от удара.

«Погоди, ублюдок! – ругнул про себя Мартинес. – Пока что ты меня не слопал!» Он быстро отступил на шаг, схватил со стола кусок мяса и отправил его в рот.

– Твой обед мне все больше по вкусу, дурачина! – крикнул он.

Впервые за все время Мартинес увидел, что глаза незнакомца вспыхнули злостью. Он плюнул ему в лицо, чтобы разозлить еще больше. Но противник, похоже, опять овладел собой. И опять закружил вокруг Мартинеса. Хуан хотел этому воспрепятствовать и шагнул как бы навстречу ему. Он ударил незнакомца левой рукой в грудь, оттолкнув его к стене. Теперь тот стоял против света. Мартинес хотел воспользоваться этим преимуществом. «Что ты умеешь, я умею давно!» – с гордостью подумал он. Хуан сделал вид, будто собирается ударить незнакомца ногой в пах, и, когда тот на этот прием поймался, и отклонился в сторону, Мартинес опять пустил в дело правый кулак, только на этот раз недостаточно быстро. Незнакомец, как бы сжалившись над ним, улыбнулся:

– Где тебе за мной угнаться!

Сам он дышал почти ровно.

– А вот поглядим! – Мартинес бросился вперед, чтобы перехватить руку с кинжалом, но тот отклонил корпус назад, а руку с кинжалом выбросил вперед и полоснул Мартинеса чуть повыше ключицы. Удар оказался таким сильным, что лезвие пронзило мышцы.

Удар Мартинес ощутил, а боль – нет. Воспользовавшись порывом противника, ухватил его за туловище у подмышек, оторвал от пола, а затем изо всех сил швырнул в стену. Незнакомец налетел спиной на оленьи рога. Острие рога пробило его тело и вышло со стороны груди, словно жало гигантского насекомого. Одну-две секунды незнакомец провисел на рогах, потом каким-то образом высвободился и рухнул на пол.

Только теперь Мартинес почувствовал боль в плече. Он прижал к ране левую руку, чтобы хоть немного остановить кровотечение. Подошедший хозяин таверны протянул ему стакан вина. Мартинес с жадностью выпил. Потом подошел к противнику, который лежал на спине и стонал от боли. Кинжал выпал у него из рук. Мартинес вернул стакан хозяину:

– Сейчас же вели сбегать за врачом.

Вскоре появился тот самый изящного вида человек с кожаным сундучком в руках, которого Мартинес утром видел на площади во время аутодафе.

– Вы тот самый фельдшер, которого мы видели при сожжении еретиков? – пожелал все-таки удостовериться он.

– Да, – лекарь терпеть не мог долгих объяснений.

Он быстро опустился на колени рядом с раненым и его осмотрел. Потом встал, отряхнул колени.

– Лучше всего было бы отнести его ко мне домой. Там у меня есть все, что требуется для операции, – он повернулся к хозяину. – Обеспечите это?

– Думаю, да, – хозяин таверны почесал свой жирный живот. – Снимем дверь с петель и на ней отнесем его к вам домой.

– Благодарю. А я пока осмотрю... победителя, так сказать.

Врач бросил вопросительный взгляд на Мартинеса, который по-прежнему прижимал обвязанную рубашкой левую руку к кровоточащей ране.

– Видать, физической силой небо вас не обделило!

– Можно сказать и так, – кивнул Мартинес польщенно.

– Однако ваши умственные способности физическим явно уступают. Не то бы вы, безоружный, не вступили бы в поединок с человеком, у которого в руке кинжал. У вас-то у самого кинжал был?

– У меня никакого оружия не было. Это его кинжал.

– Вот как! Вы, видимо, были наемным солдатом, раз назвали меня фельдшером?

– Э-э... да. Моя фамилия Мартинес.

– А меня зовут Манутус Кортес. Я получил степень доктора медицины в Италии, в университете города Солерно. Ваше счастье, что я не фельдшер. Будь оно так, у вашего противника не было бы шансов выжить.

– Что, так худо?

– Может быть. А, может, и обойдется. Острие рога пробило ему левую лопатку, scapula. Отрадно, что пробита она достаточно высоко, между третьим и четвертым ребрами, так что легкое, возможно, не сильно пострадало. По крайней мере, у раненого не течет кровь изо рта. Выходное отверстие находится на три пальца выше соска. Многое будет зависеть от того, насколько серьезны повреждения в грудной клетке. Однако перейдем к вам: опустите руку, чтоб я мог осмотреть вашу рану.

Мартинес так и сделал. Маленький доктор осмотрел рану, которая еще сильно кровоточила, со всей возможной тщательностью.

– Боль от раны сильнее, чем ее опасность, – сказал он наконец. – Вам невероятно повезло, что не задета arteria subclavia – подключичная артерия. Кинжал едва не перерезал musculus trapecius – трапециевидную мышцу, если вам так понятнее. Как любое повреждение мускулатуры, это вызвало сильное кровотечение. Вы правильно сделали, что зажали рану. Я наложу на нее тампон. Это, с одной стороны, уменьшит кровотечение, а с другой – будет иметь эффект дренажа, если рана загноится. Несколько дней вам придется носить руку на повязке. Такие раны заживают долго.

– А почему вы не применяете корпию? – спросил Мартинес.

Маленький врач поморщился:

– Я и забыл, что вам довольно часто приходилось иметь дело с фельдшерами. Так вот, знайте: я не очень-то верю в силу корпии. Она состоит из волокон, которые часто бывают не вполне чистыми и вызывают тем самым – по крайней мере, согласно моим предположениям – это самое нагноение. Я не придерживаюсь мнения, что выделения гноя вообще нельзя допускать. Отток его приводит к тому, что он не смешивается с телесными соками, и рана быстро заживает. Я перевязываю раны только недавно прокипяченными льняными повязками.

Дело у него шло споро, движения были быстрыми и ловкими. Мартинес сцепил зубы, чтобы не показать, как ему больно. Когда доктор закончил перевязку, его взгляд упал на левую ногу наемника, у которой натекла лужица крови.

– Что это? Еще одна рана?

– Да, здесь, на бедре, – Мартинес показал где.

Врач снова внимательнейшим образом осмотрел рану:

– Царапина, причем не очень-то глубокая. Приложу к ней компресс.

Когда вскоре и с этим было покончено, маленький доктор выпрямился.

– Пожалуй, мне пора. Операция вашему противнику должна быть проведена без промедления. Молитесь Богу, чтобы моего искусства хватило для спасения его жизни. В противном случае и вам не поздоровится. Судейские в этом городе с людьми вроде вас не церемонятся. Кстати, как насчет оплаты моих трудов? Я не привык работать за доброе слово.

– У меня денег нет, – запальчиво проговорил Мартинес. – Зато у него наверняка найдутся. Посмотрите в его карманах.

Прошла еще одна неделя, а Мартинесу так и не удалось вырваться из Досвальдеса. Рана на плече заживала, боль его не терзала. Вот уже два дня, как он ходил без повязки. Но и полностью выздоровевшим он себя считать не мог. Однако Мартинесу все-таки очень повезло, причем вдвойне: его противник тоже выздоравливал. Маленький доктор провел операцию успешно, и за больным хорошо ухаживали. Наверное, у незнакомца был туго набитый кошелек. Мартинес криво усмехнулся. Знает он одного человека, которому ох как пригодились бы денежки...

Утро выдалось чудесное, в такую погоду просто срам предаваться тягостным мыслям. Прислонившись поудобнее к выступу городской стены неподалеку от здания в мавританском стиле, он без всякой задней мысли достал кинжал. С тех пор как он завладел этим оружием, он ни разу так и не рассмотрел его хорошенько. А сейчас понял, что в руки ему попала ценная вещь. На лезвии – гравировка, рукоятка – серебряная. Мартинес гадал, сколько ему удастся выторговать у скупердяя-ростовщика, как вдруг по лезвию звучно клюнул камешек. Мартинес испуганно огляделся.

Перед ним посреди улицы стояли трое мальчишек-оборванцев, самый высокий из которых прямиком направлялся к нему.

– Извините, сеньор, можно, мы заберем нашу вишневую косточку? – и протянул свою давно не знавшую ни воды, ни тем более мыла руку.

Только сейчас Мартинес заметил, что в лезвие попал вовсе не камешек. Не веря глазам своим, он поднял с земли круглую косточку и стал ее разглядывать. И действительно – безобидная вишневая косточка. Побелевшая уже и словно отшлифованная, немножко влажная. Мартинес вернул ее оборванцу.

– Спасибо, сеньор! – словно не ожидавший от Мартинеса ничего другого, он сунул косточку в рот и поспешил вернуться к своим приятелям. Занял позицию за проведенной через пыльную улицу чертой и взял на прицел старый, с множеством вмятин котел, стоявший метрах в пятнадцати дальше по улице.

– Сейчас опять моя очередь! – крикнул он и изо всех сил выплюнул косточку в сторону котла. Косточка ударилась о стенку дома метрах в двух от котла и откатилась в сторону. И опять оказалась совсем близко от Мартинеса. Оборванцы не знали, как им быть. Никто из них не отважился снова беспокоить одноглазого, стоявшего с мрачным видом в двух шагах от косточки. Один из тех двух, что были пониже ростом, достал из кармана кусок белого хлеба и хотел было уже запустить в него зубы.

Тут Мартинесу пришла в голову забавная мысль.

– Погодите! – крикнул он. – Во что играете?

Трое оборванцев не знали, что ответить. Тот, у кого был кусок белого хлеба, оказался посмелее.

– Играем в плевки вишневой косточкой, сеньор. Кто первым попадет в котел, тот и выиграл.

Мартинес, который так и подумал, продолжал допытываться:

– А победителю что полагается?

– Победителю? Э-э, ничего...

– Ничего?

– А у нас ничего и нет, сеньор!

– Тут вы правы, – Мартинес всем своим видом показывал, что ни в чем таком не заинтересован. – Однако, я вижу, у вас есть хлеб. Ничего особенного, но лучше, чем ничего. – Он прищелкнул пальцами, будто только что придумал: – Я вам предлагаю: хлеб мой, если мне удастся попасть косточкой в котел с места, где я стою.

Эти трое принялись толкать друг друга в бок, сочтя его слова пустым бахвальством.

– А нам что достанется, если у вас не получится? – хитро спросил старший из них.

Мартинес достал свой кинжал, лезвие которого так и заблестело на солнце.

– Этот кинжал мне вручил его величество король Филипп II собственной персоной. За особую храбрость!

– Сам король Филипп II?!

– Ох, и красивый же кинжал! Нет, правда, вы получили его из рук его величества? – спросил тот, что поменьше.

– Не сойти мне с этого места! – Мартинесу захотелось выколотить из этого случая побольше. – Конечно, этот кинжал в сотни раз дороже вашего куска хлеба, не знаю даже, почему я хочу поставить его на кон...

– У меня есть еще серебряная монета, – вырвалось у того, что был повыше остальных. Он с решительным видом достал из кармана маленькую, сильно истертую серебряную монету. Одному небу известно, как она к нему попала.

– Покажи-ка, – Мартинес взял монету и сильно чиркнул ею по стене. Серебро в месте зазубринки заблестело.

– Идет! – кивнул он. – Мой кинжал против этой монеты и куска хлеба.

– Договорились, сеньор! – быстро крикнул в ответ старший. Он не скрывал своей радости при мысли о том, что вот-вот кинжал окажется в их собственности.

Мартинес подождал, пока ему принесут косточку, бросил на нее быстрый взгляд, сунул в рот, в последний раз смерил взглядом расстояние и со смачным звуком послал вишневую косточку в путь.

Косточка попала в самую середину котла.

– Вы выиграли хлеб и монету, сеньор! – проговорил тот, что повыше, явно разочарованный. – Вы должны были предупредить нас, что вы самый главный в плевках на расстояние!

– Да? Должен был? – поддел его Мартинес.

– Мне никогда не приходилось видеть человека, который плевал бы так метко, – сказал один из тех, кто поменьше ростом.

– И мне тоже! – неожиданно поддержал его женский голос. Он донесся с другой стороны речки. Мартинес быстро оглянулся и увидел в окне дома в мавританском стиле резко очерченное женское лицо. Какого она возраста, сразу сказать было трудно. В волосах цвета воронова крыла кое-где заметны были седые прядки. Ей, конечно, далеко не двадцать, но и тридцати пяти ей тоже нет – слишком нежная и гладкая у нее кожа, без единой морщинки. В узких губах она держала заколку, которой скрепляла пышный узел волос на затылке.

– Я Эльвира, хозяйка здешнего борделя. Может, ты мне пригодишься, – она оглядела свою прическу в дорогом овальном зеркале, которое держала в руках. – Но для этого ты должен зайти ко мне.

Мартинес не заставил ее повторять эти слова дважды.

– Иду, иду! – воскликнул он, взял из рук оборванца то, что ему принадлежало, и со всех ног бросился к дому в мавританском стиле. Пробежав через внутренний дворик, взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Оказавшись наверху, бросился, было, к хозяйке борделя, но та остановила его жестом руки. Мартинес уставился на ее длинные ногти, подкрашенные зеленоватой краской.

– К чему такой пыл? Я не на службе, а ты не из моих постоянных гостей. Да и будь ты одним из них, я бы тебя в таком виде к себе не подпустила бы. – Она погладила ладонью обтягивающее черное шелковое платье.

Мартинес стоял, словно вкопанный. Он не привык к тому, чтобы шлюхи так с ним обращались.

– К вашим услугам, милостивая госпожа, – выдавил он, недоумевая, что же ей все-таки от него потребовалось.

– Ты всегда так ловко плюешься, друг мой? – Эльвира отошла в угол, где лежали сложенные одна на другую подушки, некоторые вышитые бисером, и грациозно опустилась на них.

– Садись и ты рядом.

– Покорно благодарю, – Мартинес все еще был под впечатлением ее холодного приема.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Ах, вот что, – Мартинес сел на достаточно почтительном от нее расстоянии. – Вишневой косточкой или чем другим – пулей или стрелой, копьем или ножом, – я мимо цели никогда не промахнусь!

Она вдруг рассмеялась, обнажив два ряда крупных белых зубов.

– Да и тела на оленьи рога ты, по слухам, умело подвешиваешь, не так ли? – и, помолчав немного, добавила: – Ведь это было твоих рук дело?

– Точно. Я – Хуан Мартинес, – бывший наемник почувствовал, что гордость опять просыпается в нем.

– Вариант с плевком мог бы меня при случае заинтересовать, – хозяйка борделя указала ему на кувшин с вином. – Угощайся!

– Благодарю вас, – Мартинес налил себе и поднес бокал к губам. – О-о, прошу прощения, я совсем забыл наполнить ваш бокал...

Хозяйка только рукой махнула:

– Я никогда не пью вина днем. Но ты не смущайся...

– Здравы будем! – Мартинес сделал большой глоток. Вино оказалось крепким и сладким на вкус. Он чувствовал, как внутри у него потеплело. – Чем могу служить вам?

– Ты должен помочь мне одержать победу в невидимом для остальных бою.

– Разумеется. Буду рад! – Мартинес не понял ни полслова из сказанного.

Эльвира, словно догадавшись об этом, решила все расставить на свои места:

– Еще несколько недель назад это заведение было одним из самых процветающих в Кастилии. Доходы мои были чрезвычайно высоки. А потом случилось так, что целая группа наших завсегдатаев, причем тех, которых обслуживала я лично, отказалась оплачивать любовные услуги, уже оказанные. Эти господа просто поднимали меня на смех и удалялись восвояси. Не один или двое из них, а все!

Она взяла засахаренную вишню и вонзила в нее свои крепкие белые зубы.

– Я уверена, что они предварительно сговорились.

– Но почему?

– Зависть и недоброжелательность – вот в чем причина! А что же еще? Все, что ты здесь видишь, принадлежит мне. И куплено на деньги наших гостей. Но какой ценой они нам достаются? Продажные женщины все время балансируют между властью и бессилием. Влечение одного пола к другому, самая большая сила в мире, бросает мужчин в мои объятия. Они готовы выполнить любое желание, которое прочтут в моих глазах. Обещают мне златые горы. Если пожелаю, достанут с неба любую звезду. Но все это до определенного момента. И, когда наступает этот момент и похоть их удовлетворена, все выглядит совершенно иначе, потому что приходит время расплачиваться. Вот тут-то шлюха теряет всю свою власть. Что она может сделать в том случае, если кто-то отказывается ей платить? Ничего!

– Да, невыгодное дельце, – в задумчивости протянул Мартинес. И поймал себя на мысли о том, что и сам иногда отказывался платить. Но это были дешевые девки, которые вместе с обозом тащились вслед за солдатами по дорогам войны. Он отпил еще вина.

– А почему бы вам вовсе не отказаться э-э... от услуг этим господам?

– Я не могу себе этого позволить. Мои гости из числа хозяев этого города или уважаемых людей. Откажи я им, меня ожидали бы неприятности куда посерьезнее, чем неоплаченные любовные утехи. Представь себе, как быстро может сгореть такой дом, как мой. И сколько времени протянется расследование дела о поджоге, если судейские вообще примут его к рассмотрению. В конце концов все равно все уйдет в песок...

Она взяла искусно расписанный пергаментный веер и принялась им обмахиваться.

– В одной вещи я ничуть не сомневаюсь: ни одна замужняя женщина в этом городке и слезинки не прольет, если меня постигнет такое несчастье.

– Однако у вас есть план? – Мартинес вспомнил, что Эльвира упомянула о каком-то применении его сил.

– Да, план у меня есть. Уж если мне не платят за мои услуги, я должна по крайней мере иметь право отомстить за это. А состоять эта месть должна в унижении моих несостоятельных по собственной забывчивости клиентов. Я чего хочу? Хорошо продуманного и тщательно взвешенного унижения этих голубчиков. Только унижение это ни в коем случае не должно быть гласным, а то они возьмут и лишат меня всего, что я нажила, – всего моего имущества. Но, с другой стороны, оно должно быть достаточно весомым, чтобы моя ярость поутихла.

– Вы желаете, чтобы унижение это произошло в вашем доме? – спросил Мартинес, успевший к тому времени осушить кувшин с вином. Он рад был бы выпить еще стакан-другой, но не осмеливался попросить об этом.

– Ты угадал, – хозяйка борделя взяла пустой кувшин и демонстративно отставила его в сторону. – В этом доме и в совершенно определенном месте. Следуй за мной!..

Мартинес шел за ней следом, сам себе напоминая послушную комнатную собачонку.

Он испытал восхищение при виде множества изящных предметов и вещиц, которыми были увешаны стены и обставлены комнаты этого дома. Эльвира была из тех шлюх, что обладали художественным вкусом. В конце концов они оказались в не слишком большой по размерам комнате. Хозяйка борделя остановилась перед разделявшим комнату на две части черным пологом.

– Это здесь, – сказала Эльвира. – Смотри внимательно! – она потянула за одну из толстых грушевидных кистей, и полог разошелся.

– Клянусь грудями Афродиты! – вырвалось у Мартинеса.

Такого ложа ему не приходилось видеть никогда прежде. Оно было огромным, и на нем валялось множество пестрых подушек и подушечек. Черные пологи обрамляли ложе, скрывая его от непрошеных взглядов. «До чего же это заманчиво!» – подумал Мартинес и сразу представил себя самого, возлежащего на этом ложе с Эльвирой. Его глаз сразу заприметил слева от ложа золотой поднос, на котором стояли два хрустальных бокала, а рядом графин, который, как он сразу заметил, был доверху полон. А еще на тарелке лежал жареный кролик, а в плетеной коробке – хлеб, ветчина, буженина и овечий сыр. Тут же стояла ваза с засахаренными фруктами.

– Не пялься ты так!

– Слушаюсь, хозяйка! – послушно откликнулся Мартинес.

– Есть у меня один поклонник, который по определенным причинам всегда навещает меня в послеобеденное время. Он появится здесь примерно через час. Я подарю ему небесные радости. А ты, одетый во все черное, позаботишься о еще одном незабываемом для него событии.

– Что мне придется делать? – нетерпеливо спросил Мартинес.

– Не то, о чем ты, наверное, подумал. Слушай меня внимательно.

И она посвятила его в свой план.

Мартинес стоял за пологом и подглядывал в маленькую дырочку, проделанную в одной из складок. Он, если смотреть от двери, стоял справа от ложа, а дырка была примерно на уровне глаз.

Конечно, Эльвира велела ему просто находиться в комнате за пологом, а вовсе не подглядывать в то время, как она со своим гостем будет предаваться любовным утехам.

– Ты спрячешься там еще до его приезда! – объяснила она.

Ложе с пестрыми подушками слабо освещалось тремя свечками в канделябре. Эльвира сидела к нему лицом, распуская волосы. Она успела раздеться донага. Мартинес с трудом удержался, чтобы не присвистнуть в знак полного восторга. У хозяйки борделя было гибкое тело восемнадцатилетней девушки. Груди не обвисли и не были разной величины, как отметил Хуан, считавший себя знатоком женской красоты. Безукоризненная стать! Что за женщина! Его сексуальный аппетит разгорелся, и от волнения он чуть не сорвал полог. Пришлось даже отступить на полшага.

Волосы хозяйки борделя водопадом упали с плеч и до половины скрыли ее грудь. Она откинулась удобства ради на спину, открыв взору Мартинеса свои бедра. Он увидел блестящий черный треугольник коротких вьющихся волос, разделенный розовой складкой. «Мерзкое ты насекомое! – молча ругнулся он. – Ты запретила мне подглядывать, ничуть не сомневаясь, что я не подчинюсь! А теперь возбуждаешь меня, как олениха оленя во время течки, точно зная, что я и с места не сдвинусь!»

Эльвира легла на подушки. Мартинес скрипел зубами от вожделения.

Тут постучали.

К удивлению Мартинеса, Эльвира не ответила. Вместо этого подложила под ягодицы подушку, отчего ее лоно стало выглядеть еще соблазнительнее. Мартинесу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не бросится к ней, позабыв обо всем на свете...

Снова постучали. Ритмично, с паузами. Наверное, это был их условный знак.

– Тук-тук... тук... тук-тук... тук.

Но Эльвира молчала.

«Хочет помариновать этого красавца! – подумал Мартинес. – Как и меня, только по-другому!»

– Тук-тук... тук... тук-тук... тук, – послышалось вновь, на этот раз настойчиво, требовательно. И Эльвира снизошла до ответа.

– Входи же?!

Шаги все ближе, и вот порог переступил... Его преосвященство Игнасио?!

Мартинесу потребовалось некоторое время, чтобы переварить то, что он увидел своим единственным глазом.

– Что-то ты поздно, – промурлыкала Эльвира и потянулась.

– Было много дел. И вообще, не обязательно всем и каждому видеть, что я захожу в твой дом, – голос его преосвященства звучал уверенно, по-хозяйски. Он скользнул взглядом по телу Эльвиры, и в его глазах зажглось вожделение. Сняв свой золотой крест, он с невозмутимым видом швырнул его на пол.

– Ты самая красивая шлюха в христианском мире!

– Я знаю, – в ее голосе звучали сонливые нотки. – Ты это каждый раз говоришь. Разоблачайся.

Его преосвященство Игнасио нагнулся, взялся обеими руками за подол своей неприметной сутаны и одним рывком снял ее через голову. Мартинес увидел, что под сутаной на нем ничего не было. Игнасио сделал шаг вперед и собирался, было, уже опуститься на ложе, но Эльвира удержала его.

– Подожди, мой милый! Сегодня мне хочется рассмотреть тебя всего-всего. Сверху донизу. А то я только твое потное лицо и вижу, да еще подрагивающие ягодицы. Побудь так!

– Зачем это? – проворчал Игнасио. – Мы здесь не на рынке, где торгуют рабами...

– Какой ты статный, – медленно проговорила она, – какая у тебя широкая кость, какие мускулы, ты не такой изнеженный, как большинство моих ухажеров, – она неожиданно перегнулась к нему и одобрительно похлопала его ладонью по левому бедру.

«Она разговаривает с ним, как с верховой лошадью, – подумал Мартинес. – Впрочем, это сравнение уместно. Крупом и статью природа его не обделила!» Мартинес, не без оснований гордившийся своими мужскими достоинствами, все же почувствовал что-то похожее на зависть.

– Возьми меня! – голосом повелительницы проговорила Эльвира.

– О, Господи, ты видел, как я противился этому! – воскликнул Игнасио и бросился пылко целовать ее тело. – Но плотская страсть опять оказалась сильнее меня! – Он тискал ее грудь. – Как часто взывал я к Всевышнему, чтобы он придал мне силы, дабы я мог противостоять искушению!

– Возьми меня! – снова проговорила она.

– Я слаб, я слаб, я слаб – несмотря на все мои молитвы!

– Возьми же меня, наконец! – она потянула его на себя.

– Всевышний... – прошептал он.

Но вот тела их сплелись, и он овладел ею.

– О Боже, прости меня! – воскликнул он, а потом каждое движение у него сопровождалось глубоким придыханием: – О, Бо-же-про-сти-ме-ня! О Бо-же-про-сти-ме-ня, о Бо-же-про-сти-ме-ня! О Бо-же...

Его преосвященство Игнасио испустил душераздирающий вопль и задрожал всем телом в момент семяизвержения. А потом сполз с Эльвиры и стал жадно хватать ртом воздух, будто выброшенная на сушу рыба. Мартинес, стоявший за пологом, тоже часто-часто дышал. Он видел, как Эльвира освободилась из объятий Игнасио и отодвинулась от него.

– На сегодня довольно, – сказала она.

Игнасио понемногу приходил в себя. Глаза его посоловели:

– Поиграй со мной, – потребовал он – Тогда я прочту тебе еще одну проповедь!

– Нет, – заупрямилась она. – Я что-то устала.

Она сначала приподнялась на ложе, а потом отползла на самый его конец, где надела на себя шелковую рубашку, – такого дорогого белья Мартинес прежде и не видел.

– Лучше подкрепись, – она указала на лакомые угощения на подносе. – Поедим, выпьем вина. И не забудь, как в прошлый раз, со мной расплатиться.

– Мне платить тебе? – Игнасио сделал вид, будто задумался над ее словами. А потом пренебрежительно улыбнулся. До сих пор он был как бы во власти шлюхи, ее чар. Но теперь, когда он получил, что хотел, – она в его власти!

– Считай за счастье, что ты даром оказала церкви важную услугу.

– Заплати мне. Прямо сейчас!

– Скорее верблюд проскользнет через игольное ушко...

Эльвира, только что стоявшая перед подносом с угощением, сделала несколько шагов в сторону того места, где за пологом стоял Мартинес. Игнасио, наблюдавший за ней, повернул голову, так что теперь Мартинес видел только его профиль.

– Выходит, ты оказываешься оплатить мои услуги? – холодно спросила она.

– Ты мне тоже кое в чем отказала. Я не получил и половины того, за что стоило заплатить, – его преосвященство продолжал улыбаться с видом победителя.

Эльвира смерила его долгим холодным взглядом и подчеркнуто медленно произнесла:

– Тогда прочь отсюда, и чтобы я никогда тебя здесь не видела, церковный ты ДЬЯВОЛ!

ДЬЯВОЛ! Этого условного слова Мартинес только и ждал. Он едва не пропустил его мимо ушей, до того его увлекла сама перепалка. Он набрал полную грудь воздуха, вытянул губы и изо всех сил плюнул в дырку в пологе. Пролетев по крутой траектории через всю комнату, плевок шмякнул Игнасио прямо в левый глаз. Лицо церковного сановника окаменело. Эльвира истерично расхохоталась.

– Вот тебе святая вода, дьявол! Вижу, не нравится тебе? А теперь исчезни, пока я не велела вышвырнуть тебя вон!

– Это богохульство! Ты об этом еще пожалеешь! – прошипел Игнасио и посмотрел в ту сторону, откуда в него плюнули. – Кто это сделал? – он сделал вид, будто сейчас вот возьмет и заглянет за полог.

– Не смей, если дорожишь своей жизнью! – холодно предостерегла его Эльвира. – У меня с недавних пор появились друзья не менее влиятельные, чем твои. А может быть, они и поважнее твоих будут. И один из них стоит за пологом!

Игнасио испуганно остановился. На лице его сейчас ярость сменилась растерянностью и недоумением. Натянув на себя поскорее сутану, он привел себя в порядок. Уходя, инквизитор бросил Эльвире через плечо:

– Трижды проклинаю тебя и умоляю Господа нашего, чтобы он отправил тебя в ад!

– Крест не забудь, святой ты наш! – напомнила Эльвира.

Следующим отказавшимся платить поклонником оказался богатый суконщик. Он появился на другой вечер «в очередной раз выразить свое уважение моей приятельнице Эльвире», как он выразился. И на этот раз Мартинес не выполнил от точки до точки полученный от Эльвиры приказ. Сквозь дырку в пологе он увидел низкорослого, толстого, в пух и прах разодетого господина, который первым делом положил на ложе розгу.

– Вижу, ты опять пришел со своей игрушкой, – сказала Эльвира, которая, как и накануне, потягивалась в свете свечей, раздевшись на своем ложе.

– О, Эльвира, великолепная моя! Я только пощекочу и пощиплю тебя слегка! Тебе лучше всех известно, до чего пресен обычный акт любви. Нет, мы его приперчим, мы друг друга чуть-чуть разогреем, подстегнем, воспламеним, пока удержу нам не будет, и мы подарим себя друг другу!

Он умолк и начал суетливо расстегивать пуговицы на своем камзоле.

– Прошу, помоги мне раздеться!

Эльвира, уже совершенно обнаженная, поднялась с ложа, чтобы прийти на помощь тучному поклоннику. С помощью ее ловких рук суконщик разоблачился очень быстро. На пол полетели пышное жабо, золотая цепочка, на которой был аметист величиной с куриное яйцо, атласный камзол, рубашка из брюссельских кружев, широкий пояс с кожаным кошельком, отороченные кружевами стеганые панталоны из тяжелой парчи с разрезами, узкие шелковые чулки и, наконец, пара красивых кожаных сапог от лучшего мастера. «Так чистят луковицу!» – ухмыльнулся Мартинес.

– Наконец-то, любимая! – восторженно воскликнул суконщик. – Наконец-то я стою перед тобой таким, каким меня создал Господь! – он стал одной ногой на ложе и взял розгу. Мартинес обратил внимание на то, что не только его грудь и плечи, но и вся спина и похожий на барабан живот густо поросли волосами.

– Я сильно сомневаюсь, мой дорогой Фадрике, – сухо возразила ему Эльвира, – чтобы Бог сотворил тебя таким, каков ты сейчас. Ладно, давай начнем...

«Выходит, эту жирную жабу зовут Фадрике», – запомнил Мартинес.

– Ода, красавица моя! – воскликнул суконщик. – Я жду не дождусь твоих ласк! – он вскарабкался на ложе, разлегся на нем во весь свой рост и одновременно протянул Эльвире розги. Это были крепкие стебли камыша, собранные на одном конце красивым серебряным кольцом.

– Начинай же! – взмолился он.

Эльвира размахнулась, но не очень сильно ударила его розгами между лопаток.

– Вот так, хорошо. Но посильнее!

Эльвира постаралась выполнить его желание, розга так и свистела в воздухе, удары хлестали по телу так, что после каждого удара плоть суконщика словно глухо постанывала.

– Не переставай! – проквакал Фадрике. – Ради Пресвятой Матери Господней, не переставай, продолжай сколько есть сил!

«У тебя, похоже, времени куда больше, чем у его преосвященства!» – подумал Мартинес, ухмыляясь за пологом. Эльвира объяснила ему, что Игнасио всегда наносит свои визиты сразу после обеда, чтобы вовремя поспеть к вечерней мессе.

Эльвира продолжала настегивать Фадрике. Мартинес видел, что кожа, поросшая волосами, сделалась темно-багрового цвета.

– Теперь довольно, – сказала она, откладывая розги в сторону.

– Пожалуйста, еще! Я уже почти расслабился! Ну, еще хоть немного!

– Будь по-твоему, – и она опять стала похлестывать его по спине. Но вот наконец, маленький толстяк испустил радостный вопль:

– Во-от тта-а-а-кк! – завопил он и заелозил на ложе, опрокинувшись навзничь. И все кругами, как юла.

– У меня времени в обрез, мой маленький бычок! После тебя придет еще один мой ухажер. Я живу на широкую ногу, как тебе известно, а это стоит больших денег. Ты в последнее время что-то мою кассу пополнять перестал, хотя к услугам моим прибегал неоднократно. Ты задолжал мне три золотых дублона.

– Три золотых дублона?! За что?! – Фадрике мгновенно вышел из роли готового на все ради получения удовольствий поклонника, став тем, кем он всегда и был, – прижимистым торгашом. – Много ли я видел от тебя радостей? Если хорошенько подумать, ты только и делала, что мучила меня, заставляя каждую мелочь вымаливать. Ты даже упомянула что-то о том, что собираешься выдоить меня, как корову! Я-то понял это совсем иначе, а ты вот о чем!.. И за это три золотых дублона? Не может быть и речи!

– Я настаиваю на этом.

– Тьфу, – Фадрике презрительно махнул рукой. – Я деловой человек, а времена сейчас трудные. Не думаешь же ты в самом деле, что я ношу при себе такие деньги.

Эльвира стояла у ложа перед кучей пестрых вещей, которые сбросил с себя этот скупердяй.

– Если ты отказываешься расплатиться со мной, я возьму себе то, что посчитаю нужным, – и потянула на себя золотую цепочку с крупным аметистом.

– Ее я оставляю у себя. А ты давай одевайся и не заявляйся сюда, прежде чем вернешь, что должен.

– Не-ет! Этот камень – мой талисман! – толстяк с неожиданной для человека его сложения прытью пополз к краю ложа.

– А теперь он будет у меня, – Эльвира нагнулась и задула свечи. Сразу стало так темно, что собственной ладони не увидишь, если руку вытянешь. Фадрике не на шутку испугался и не произносил ни звука.

Мартинес, для которого погасший свет был сигналом к действию, стоял на том же месте, что и вчера. Он точно представлял себе, где находится толстяк. Хуан рывком раздвинул полог и в один прыжок оказался у ложа – как раз там, где стоял, словно окаменев, суконщик. Мартинес схватил обеими руками его маленькую круглую голову, опустился на колени и потянул торговца за волосы на себя, пока не, зажал его голову между своими ногами. Руками тот беспомощно сучил в воздухе. Мартинес изо всех сил сжал колени. Суконщик глухо взвыл. Он тщетно пытался освободиться из тисков. А Мартинес все никак не мог нащупать в темноте брошенные на ложе розги. Но вот они у него в руке, он размахнулся и стеганул что было мочи. Послышался пренеприятнейший чавкающий звук, как будто они погрузились в рыхлое тело. Суконщик глухо завыл. Он снова попытался оттолкнуть своего невидимого мучителя, но опять у него ничего не вышло. Фадрике завизжал теперь, словно его сажали на кол.

– Надеюсь, ты получаешь теперь большое удовольствие, – с издевкой проговорила Эльвира.

– Кто это тут? – визжал Фадрике. – Кто это лупит меня? – Он дергался изо всех сил, но Мартинес крепко сжимал его голову своими бедрами, как стальными тисками. – Прошу вас, пощадите!

– Но почему же? – холодно спросила хозяйка борделя. – Ты у меня двадцать раз испытаешь свое высшее наслаждение!

Мартинес опять хлестнул его изо всех сил.

– Раз! – отсчитывала Эльвира.

– Пожалуйста, отпустите меня! – глухо стонал Фадрике. А Мартинес снова стеганул его.

– Два! – считала Эльвира.

После двадцатого удара Мартинес слышал только слабые всхлипывания. Он отшвырнул розгу и пнул суконщика коленом. Между пальцами он почувствовал что-то клейкое. Кровь! Он отступил на несколько шагов в сторону и исчез за пологом. Эльвира тем временем снова зажгла свечи. Своим единственным глазом Мартинес увидел через дырку, что Фадрике лежит на спине, оставляя кровавые следы на простыне.

– Я думаю, что теперь ты получил полное удовольствие, мой маленький бычок. – У хозяйки борделя был очень довольный вид. – А теперь тебе пора идти.

Суконщик медленно отодвигался на край ложа. Эльвира успела тем временем набросить на себя халат. На груди у нее блестел аметист.

– Одеться тебе как-нибудь придется самому. А если тебе когда-то вздумается поприсутствовать еще на одной лекции о любви, не забывай, что за вход надо платить дублонами или золотыми эскудо.

Она повернулась к нему спиной и исчезла за пологом. Мартинес ретировался из спальни.

В последующие вечера нечто подобное происходило и с другими именитыми гражданами Досвальдеса: аптекарем, ювелиром, архитектором и еще кое с кем.

В конце недели к Эльвире наведался сам алькальд. Его, как и остальных перед ним, Эльвира ублажала без всякого внешнего пыла. Однако перед уходом он расплатился.

– Кто это был? – спросил Мартинес несколько погодя. – Что-то я его толком не разглядел.

– Алькальд, – ответила она.

– А он что, раньше тоже не платил?

– Да, – и она рассмеялась, обнажив свои крупные белые зубы. – По-моему, этой крепостью мы с тобой овладели!

Утром Эльвира передала через слугу, что будет ждать Мартинеса в гостиной.

Когда он вскоре появился, она сидела за столом с картами таро в руках. Что еще ей от него нужно? И почему она сидит за таким столом? Он знал, что в игорных столах, как правило, есть потайной ящик. В нем обычно хранят большие деньги. Он не сомневался, что и в данном случае это так. В прошедшие дни Мартинеса не раз и не два так подмывало проверить, как этот, к примеру, стол устроен. Может быть, сейчас представится возможность увидеть это воочию.

– Чем могу служить, госпожа? – спросил он.

– Больше ты ничего для меня сделать не можешь, Мартинес, – открыто и прямо, как привыкла разговаривать со всеми, кто стоял ниже ее, ответила Эльвира. – То, чего я добивалась, я добилась благодаря твоей помощи. Мои гости опять исправно платят, и дело мое процветает.

Она посмотрела на него с нескрываемой благодарностью, что его сильно удивило.

– Я из тех людей, кто хорошо платит за хорошую работу, а те услуги, что ты мне оказал, и впрямь на вес золота. Поэтому ты получишь от меня десять эскудо. – Она отложила игральные карты в сторону и вручила Мартинесу маленький кожаный мешочек. – Благодарю тебя.

– Э-т-то я б-благодарю вас, госпожа, – выдавил из себя Мартинес. Он совсем иначе представлял себе расставание с этим домом и его хозяйкой. – Вы считаете, что ни в каких других моих услугах не нуждаетесь?

– Да, Мартинес, я так считаю. С этого дня наши пути расходятся. Я терпеть не могу, когда мужчины подолгу задерживаются под крышей моего дома.

– Я рад, что пригодился вам, госпожа, – Мартинес взвешивал мешочек в руке, мучительно пытаясь найти повод, чтобы задержаться в этом доме подольше. Его взгляд упал на аметист, который и сегодня был на груди Эльвиры. У него появилась одна мысль:

– Прежде чем откланяться, позвольте мне задать вам вопрос, госпожа? – проговорил он с как можно более невинным видом.

– Конечно.

– Этот камень, что на вас, он, если я не ошибаюсь, принадлежал прежде Фадрике. Когда он отказался заплатить вам и вы поэтому отняли у него этот камень, он прогнусавил что-то вроде: «Нет, это мой счастливый камень». Вы, госпожа, поняли, что он этим хотел сказать?

– Да, – откинулась на спинку кресла Эльвира. – Я немного в драгоценностях разбираюсь, такая уж у меня профессия. И в том, что с ними связано...

– А что люди подразумевают, когда говорят о «счастливых камнях»? – продолжал допытываться Мартинес. Он смотрел сейчас не на поверхность стола, а на маленькие выдвинутые ящички, в которых лежали колоды игральных и гадальных карт и игральные кости. Он понимал, что потайной ящик просто так не выдвигается и с виду он на другие не похож.

– Есть драгоценные камни, которые соответствуют разным знакам зодиака, – объяснила Эльвира.

– Знаки зодиака? – удивился Мартинес. С той стороны, где сидел он, в столе находился целый ряд плоских ящиков, на каждом из которых была прибита бронзовая планочка с отверстием для ключа и кольцом, чтобы можно было потянуть ящик на себя. То, что с его стороны никакого потайного ящика нет, это ясно.

– Каждый человек рождается под каким-то знаком зодиака. Тот месяц, когда ты появился на свет, этот знак и определяет. Или, наоборот, ему соответствует. Кто, например, явился на белый свет в марте, родился под знаком Рыб. Драгоценный камень для Рыб – аметист. Все Рыбы имеют право считать аметист своим счастливым камнем. Точно так же, как горный хрусталь – камень Львов, а кроваво-красный карнеол – Скорпионов. Счастливым камням приписывают свойство оберегать жизнь тех, кто их носит.

– Выходит, Фадрике родился в марте? – спросил Мартинес. В двух боковых сторонах столика он не увидел ничего примечательного. Оставалось предположить, что перед потайным ящиком сидит сама Эльвира. Ну, конечно! Ведь это оттуда она достала мешочек с деньгами!

– Да, мне случайно известно, что Фадрике родился в марте. Но и я сама родилась под знаком Рыб, и мне этот камень тоже подходит. Может, он сослужит мне лучшую службу, чем Фадрике.

«Да, – подумал Мартинес, – вполне возможно. А может, и нет. Все зависит от того, будет ли у меня возможность добраться до потайного ящика».

– Донья Эльвира, донья Эльвира! – раздался в этот момент крик снаружи. – Вы меня слышите? Это я, зеленщик Альберто. Я доставил заказанный вами товар и сложил все на кухне. Но вашей поварихи нет, и со мной некому расплатиться. Донья Эльвира, вы меня слышите?

– Да, конечно! – проворчала Эльвира, поднимаясь. – У поварихи сегодня выходной, все служанки собрались к кому-то на свадьбу. А мои девицы спят, конечно. Единственный человек, который всегда на месте, – это я! – Она подошла к окну и выглянула. – Не беспокойся, Альберто, я сейчас спущусь, и ты получишь свои деньги.

– Благодарю, донья Эльвира!

– Подожди меня, Мартинес, я сейчас вернусь. Есть еще одна вещь, которую я хотела бы тебе сказать.

– С удовольствием подожду, хозяйка, – Мартинес был сам не свой от счастья. Только Эльвира вышла, он обошел вокруг стола и внимательнейшим образом осмотрел столик с противоположной стороны. «Потайной ящик – размышлял он, – сразу не заметишь, он должен находиться именно там, где на дереве нет никаких надрезов, щелей и зазоров». Он внимательнейшим образом разглядывал каждое пятнышко на дереве.

– Вот! – вдруг вырвалось у него.

Он обнаружил два тончайших древесных шва толщиной с паутинку. Вот там, наверное, прячется потайной ящик. Он нажимал пальцами вдоль и поперек этих паутинок, пытался, прижав пальцы к дереву, тихонько потянуть планку на себя. Вдруг послышался очень тихий, царапающий слух звук, и часть деревянной окантовки отползла в сторону. В небольшом ящике Мартинес увидел вышитый матерчатый кошель, туго-туго набитый. Он достал его и взвесил на ладони. Глаз его засверкал: в кошеле монеты – их там несколько десятков. Какое будущее открывается перед ним! Он быстро задвинул ящик на место и прикрыл его планкой, вернув ее на место тем же движением, что и сдвинул.

А теперь пора убираться отсюда, да поскорее!

Мартинес, крепко прижимая кошелек к груди, быстрыми шагами пересек внутренний дворик перед зданием в мавританском стиле. Вот и ворота. Он оглянулся, но никто его не преследовал. Он осторожно толкнул от себя ворота – и нос к носу столкнулся с Эльвирой.

Хозяйка борделя недовольно наморщила лоб.

– Я ведь сказала, что хочу обсудить с тобой одну важную вещь. Почему это ты взял и ушел?

– Важную вещь? – Мартинес притворился, будто совсем забыл об этом. – Я думал, мы уже попрощались? – он сделал шаг навстречу Эльвире и выжал из себя улыбку. – Тут какое-то недоразумение, госпожа! Если у вас что-то наболело, скажите мне прямо здесь!

– А почему бы и нет. Значит, слушай: я хочу, чтобы никто-никто не узнал, чем ты занимался и что ты видел в моем доме. Ни сегодня, ни когда-нибудь еще, да продлит Господь дни наши! Никогда!

– Можете положиться на меня, госпожа, – Мартинес опустил глаза. – Клянусь Пресвятой Матерью Божьей!

– Хорошо, – на лице Эльвиры появилась хитрая улыбка. – На тот случай, если память тебе изменит: наш город все равно, что большая деревня. Здесь новости распространяются со скоростью огня в степи. И если некоторым господам станет известно, кто был тот незнакомец, что издевался над ними в моей спальне, я за жизнь этого незнакомца и гроша ломаного не дам. Это понятно?

– Еще бы, госпожа! – Мартинес и в самом деле испугался не на шутку. С этой стороны он свои поступки пока не рассматривал. Но, если он будет держать язык за зубами, ничего особенного и не произойдет. Тем более, что слуги и служанки Эльвиры и понятия не имели о том, что он прятался за пологом в спальне хозяйки борделя, когда та принимала своих «гостей». Оставалась еще сама Эльвира. Проговорится ли она, чтобы насолить ему? Вряд ли. Если только в ближайшие часы не хватится пропавшего из потайного ящика кошеля... Надо бы смыться, да поскорее...

– Лучше всего будет, если ты исчезнешь из Досвальдеса еще сегодня! – сказала Эльвира.

– В этом можете на меня положиться, хозяйка, – ухмыльнулся Мартинес.

На узком мостике, переброшенном через Пахо со стороны заднего двора здания борделя, во второй половине дня было много пешеходов. Жители восточного предместья проходили по нему, огибали живописный сад перед домом Эльвиры, наслаждаясь при этом видом редких растений и пышных цветов, и направлялись к шестичасовой вечерней проповеди.

Мартинес, у которого не шел из головы разговор с Эльвирой, тоже прошел по этому мосту, но в противоположном направлении. Ему хотелось побыстрее покинуть город, не появляясь при этом на его главной площади. На другой стороне реки, по правую сторону от моста, находилась таверна «Три угла», но сейчас у него не было желания напиться. Почва в Досвальдесе начинала гореть у него под ногами, это он ощущал всем своим естеством. Поэтому он свернул налево и ускорил шаги. Двое мальчишек бежали за ним следом и хихикали, а иногда что-то шептали друг другу на ухо, однако Мартинес был слишком занят своими мыслями, чтобы обратить на них внимание.

– Привет, сеньор, вот мы опять встретились с вами! – Услышал он вдруг.

Мартинес поднял глаза. Перед ним стоял долговязый паренек, у которого он в споре на точность плевка выиграл серебряную монету. Он стоял на том самом месте, где потерпел поражение. Это был угол каменной стены, справа за которым начинался небольшой переулок. Тому, кто поворачивал за угол, приходилось быть внимательным, чтобы не налететь на выходящего оттуда. Только сейчас Мартинес сообразил, что он знает обоих мальчишек, следовавших за ним по пятам. Они были тогда вместе с этим долговязым.

– Что тебе нужно? – грубо спросил Мартинес.

– Мы хотим предложить вам новое пари, сеньор. Правда, задача на этот раз такая трудная, что никто с ней не справится. Мои дружки вот считают, что у вас это получиться может, а я говорю, что и у вас это не получится никогда! – он смотрел на Мартинеса с вызовом.

– Чего вы хотите, о чем спор? – спросил Мартинес для ясности. Этот долговязый начал его раздражать.

Подросток показал ему ладонь, на которой лежало много серебряных монет. Черт его знает, как они ему достались. Мартинес поймал себя на том, что ему страсть как хочется заполучить эти монеты.

– И что я должен сделать?

– Попасть в старый котел с закрытыми глазами! – ответ последовал незамедлительно. – Но и это еще не все. Я подниму котел, так что плевок должен попасть в него сверху. Только тогда вы выиграете пари. Если вы считаете, что вы этого не сможете, так и скажите.

– Это я сделаю трижды подряд, если нужно будет! Ты только не хитри и во время плевка не относи котел в сторону.

– Нет, я этого не сделаю, клянусь! – уверил долговязый.

«Хм, а почему это мальчишки ничего не требуют от него на тот случай, если он проиграет?» – Внутренний голос подсказывал Мартинесу, что эти деньги ему ни к чему и что не стоит впутываться в эту историю. Но он не хотел терять лицо перед сорванцами. И, кроме того, был уверен, что в котел попадет.

– Давайте сюда вашу паршивую вишневую косточку.

– А вот в этом и вся сложность, – сказал долговязый. – В этот раз никакой косточки не будет, в котел должен попасть сам плевок. И каждая капелька слюны вообще!

Мартинес снова хмыкнул. Вот это действительно потруднее будет... Но терять ему нечего, так что можно и за дело приниматься. Он положил на землю свой узелок.

– Начнем.

– Хорошо, сеньор. Видите, я держу котел на уровне своих глаз. И стою здесь, прямо на углу улицы. Я с места не тронусь и котел не опущу, и в сторону не отставлю, обещаю.

– Ладно уж. Чем мне прикрыть глаза?

– Вот этим, сеньор, – меньший из двоих малышей полез за пазуху, достал что-то и протянул ему.

Это была маска черта. Она и впрямь внушала страх. Все «лицо» в шрамах и набухших шишках, над головой возвышались острые, как у козла, рога. Глазницы были заклеены, так что черт был еще и безглазым. Открыта была только дырка для дыхания – через нее Мартинес и должен был плюнуть.

– Я не удивлюсь, если вы передумаете, сеньор, – с невинным видом проговорил долговязый.

– И не подумаю! – Мартинес обрел былую уверенность в себе.

– Тем лучше, сеньор. Как только я крикну «сейчас!», вы сразу и плюйте. Все понятно?

– Я не дурак, мне дважды повторять не надо! – Мартинес глубоко вдохнул воздух и послал плевок в путь... Шлеп! Он попал. Послышался оглушительный смех. Это хохотал долговязый. А потом раздались такие звуки... как будто кто-то быстро убегал. Мартинес сорвал с себя маску.

Мальчишек и след простыл.

А там, где только что был долговязый подросток с котлом в руках, как громом пораженный, стоял мужчина. Он, скорее всего, только-только появился из-за угла. Мартинес догадался, что его «подловили». И заметил, что плевок попал-таки в цель: прямо в лоб мужчине, и теперь свисал на левый глаз и щеку. У Мартинеса даже дыхание перехватило: он узнал этого человека. Это был не кто иной, как сам инквизитор, которого он видел на Пласа д'Иглесиа во время сожжения еретиков.

Его преосвященство Игнасио вытер большим платком плевок с лица, не сводя взгляда с Мартинеса и что-то при этом обдумывая.

Наконец он понял! Лицо его исказилось от ярости и ненависти.

– За это ты сгниешь у меня в подземелье! – прошипел он.