Тайное письмо

Ли Вон У БЕДЫ

Однажды мои товарищи позвали меня:

— Пойдем с нами, Ли Дон Дюн. Сегодня день рождения Христа, в церкви всем детям будут раздавать ёси[8] и печенье.

Я переспросил:

— Всем? А таким, как мы?

— Говорят, дадут и денег брать не будут — даром!

— Вот здорово! — Я даже запрыгал от радости, как мячик. — Тогда бежим, а то, чего доброго, опоздаем!

Наша семья очень бедная. Мы чаще едим жидкую кашицу, чем настоящую кашу. Отец болен и уже давно не выходит из дому. Мать работает на прядильной фабрике. Я и братишка не учимся в школе. Мы целыми днями собираем на улицах старую бумагу и другой хлам — в утиль на продажу. Нередко бываем мы на берегу реки Амноккан. Здесь можно найти обломки досок, щепу, которыми мы топим дома печку.

Одежду постирать нет никакой возможности — нечего переменить. Раньше она была белой, но уже давно стала черной. Зато теперь новая грязь не видна на ней.

О ёси или печенье мы и мечтать не могли. И мы не знали, какой он — этот бог. Поэтому решили: «Наверное, у него родился очень добрый сын. Подумать только: созывать всех, даже таких, как мы, и раздавать совершенно бесплатно ёси и печенье! Ведь это не шуточное дело! А вдруг нам дадут и новую одежду? Конечно, так и будет! Стоит ему только взглянуть на наши лохмотья».

Схватив за руку братишку, я вместе с товарищами, с которыми собираю на улицах старую бумагу, помчался к церкви.

Когда мы вошли во двор, там уже собралось много ребят. Все они были в ярких шелковых одеждах и весело жевали ёси и печенье, полученные в подарок. Тут я увидел священника-американца. Он строго смотрел на меня. В другой стороне двора стояли кружком празднично одетые ребята и, поднимая руки, весело выкрикивали: «Я! Я!» А какой-то человек выдавал каждому кулечек из цветной бумаги с печеньем и конфетами. Братишка потащил меня туда: «Давай тоже поднимать руки!»

Я не знаю, что произошло. Меня вдруг охватила какая-то робость. Я оттолкнул руку брата и, не двигаясь, смотрел на ребят с конфетами. У меня не хватало смелости пройти мимо американца, который, мне казалось, очень сердито смотрел на нас. Мы в своей грязной одежде резко выделялись среди разодетых детей.

Все мальчики, с которыми я прибежал сюда, уже подошли к кругу. Наконец я тоже набрался храбрости и вместе с братом присоединился к ним. Стоя сзади, мы поднимали руки и выкрикивали: «Я! Я!»

Но нам почему-то не давали подарков. Я оглянулся: получили ли мои товарищи ёси? Все они стояли с раскрытыми ртами и смотрели на тех, кому вручали подарки. Тут я опустил руку и тихонько толкнул брата.

— Пойдем отсюда, — сказал я ему на ухо — Зря мы лезли. Видишь, их по списку вызывают. И только тот, кого вызызвали, поднимает руку. Понял? А мы-то думали — всем дадут подарки! Обманули нас! Уйдем лучше.

Мы уже собирались было идти, как вдруг кто-то громко выкрикнул мое имя.

Я повернулся и услышал, что меня вызывает тот человек, который выдает подарки. Сначала я решил, что ошибся, но, прислушавшись, убедился, что действительно вызывают меня.

«Значит, правда! — подумал я. — В этом списке имена всех детей».

Человек с подарками оглядел всех детей, сгрудившихся вокруг него, и еще дважды повторил мое имя и фамилию:

— Ли Дон Дюн! Получай подарок от бога! Ли Дон Дюн! Бог тебе посылает подарок!

Я высоко поднял руку и громко ответил:

— Я! Здесь Ли Дон Дюн!

Человек с подарками как-то странно взглянул на меня и протянул конфеты и печенье в ярком цветном кульке.

Мои товарищи обступили меня, молча рассматривая подарок. А я быстро говорил им:

— Теперь вы все получите подарки. В этом списке все дети.

Мы с братом отошли в сторону и развернули кулечек. В нем оказалось три широкие плитки ёси и три пригоршни японского печенья всех цветов радуги.

Я аккуратно сложил все обратно и сказал:

— Не будем сейчас есть, понесем домой, угостим отца и маму!

Спрятав подарок в карман, я стал смотреть, не раздают ли где-нибудь одежду. Ничего такого не увидев, мы с братом собрались уже уходить, но в этот момент ко мне подошел красиво одетый мальчик. На нем была желтая чогори[9], а сверх нее зеленый шелковый чоки[10]. Бади[11] у него были фиолетовые.

— Эй, стой! Ты, что ли, украл ёси у Ли Дон Дюна? — вытаращив глаза, спросил он.

— Кого это он называет вором?! Ли Дон Дюн получил свой подарок от самого бога. Кто здесь вор?! — закричал я рассердившись.

Мои товарищи начали насмехаться над мальчиком. Это еще больше разозлило его.

— Что? Твое имя Ли Дон Дюн? Э! Да ты не только воруешь ёси, но и присваиваешь чужое имя. Я Ли Дон Дюн, я! — Он выкрикивал эти слова изо всех сил и размахивал кулаками перед самым моим носом.

Я не выдержал и замахнулся на него:

— Откуда ты это взял? На кого кричишь? Я Ли Дон Дюн, я, я!

В это время подошел священник и спросил меня:

— Веруешь ли ты или нет?

Но ведь я неверующий, поэтому я ответил:

— Нет.

Пристально оглядев меня с ног до головы, священник зло усмехнулся и сказал, что я должен извиниться перед этим мальчиком. Ведь я, неверующий, взял ёси, которые должен был получить от бога верующий Ли Дон Дюн.

Я не мог извиниться. Хотя на мне и грязная одежда, но меня ведь зовут Ли Дон Дюн. Когда назвали мое имя, я даже не поверил. И, только после того как мое имя повторили несколько раз, я поднял руку.

Конечно, я уже жалел, что сразу же не ушел, как только узнал, что подарки выдают по каким-то спискам. Но почему же я должен извиняться перед богатым мальчишкой? Нет, я ни в чем не виноват!

Я вытащил из кармана цветной кулечек и, протянув Ли Дон Дюну, этому мальчишке в шелковой одежде, сказал:

— На́, бери! Я не воровал твоего ёси и не присваивал твоего имени. Нет!

А этот Ли Дон Дюн фыркнул носом и говорит:

— У, какое грязное! Кто теперь возьмет его? Успел уже вымазать в кармане!

Он брезгливо отстранил кулек и отвернулся.

— Ах, так! На, ешь, подавись им! Не нужен мне этот подарок! — крикнул я, бросив ему в ноги кулек, и побежал домой.

Дома я рассказал отцу о приключении в церковном дворе.

— Если бы я съел эти ёси, они, наверное, застряли бы у меня в горле. Так ведь, папа?

Отец внимательно выслушал меня и ответил:

— Эх, ты еще не знаешь, что такое бог! Американские миссионеры и наши богачи почитают только деньги. Вот их бог! Лучше не ходи туда, где для тебя нет места. Там не бывает таких списков, в которых можно было бы найти имена бедняков.

После этого случая я не ходил больше в церковь. Но все же беды не оставляли меня. Если хочешь избавиться от бед, лучше сиди дома. А как я могу сидеть дома? Кто тогда будет собирать старую бумагу в утиль или приносить дрова?

Да, беды, беды! И сколько таких бед на этом свете: плоские, как плитки ёси, длинные и продолговатые, как те чурки, которые мы собираем на топку, или совершенно круглые беды, как солнце на японском флаге... Если бы собрать все их в кучу, то они оказались бы выше, чем стог риса у помещика Син Ан Сана.

А однажды со мной случилась такая беда, что я запомнил ее на всю жизнь. В тот день моя мать сильно расхворалась, даже не могла пойти на фабрику. Она подозвала меня и братишку к себе и начала говорить, что отец наш давно прикован болезнью к постели, а сегодня и она слегла. Беда, в наш дом пришла большая беда! В нашем возрасте надо учиться, но бедность не позволяет отдать нас в школу. Ее материнское сердце не может вынести всего этого.

Тут мать окончательно расстроилась. Она сказала, что мы совсем обеднели. Вот и сейчас есть немного крупы на кашу, а дрова кончились и не на чем ее сварить. Мать горько заплакала. По щекам отца тоже текли слезы. Я старался успокоить родителей, но и сам расплакался. Братишка тоже вытирал кулаком глаза.

Успокоившись немного, я сказал:

— Дров мы достанем. Наберем где-нибудь!

Мы обмотали вокруг пояса соломенные веревки, взяли в руки по железному пруту и отправились на берег реки Амноккан.

День был очень холодный. Дул резкий ветер. Он сметал недавно выпавший снег и с силой кидал его нам в лицо. Честное слово, в такое время волей-неволей вспоминаешь о ватной одежде, меховой шапке и теплых рукавицах. Но что делать, если у нас их нет?

Пробиваясь сквозь пургу, мы с трудом добрались до берега. Здесь, между штабелями леса государственного склада, всегда валялось много щепок, чурбаков, всяких обрубков. Летом они гнили в грязи, а зимой крепко вмерзали в землю. Собирать их приходилось так, чтобы не видели сторожа, которые не только отбирали дрова, но и избивали тех, кто попадался.

Шныряя между штабелями, мы с братом начали подбирать обрубки. Большинство из них так крепко примерзло к земле, что их нельзя было оторвать руками. Железным прутом мы выковыривали их. Изредка попадались и непримерзшие щепки.

Собрав с большим трудом небольшие охапки, мы стали складывать дрова в две вязанки. Длинные палки, которые идут для крепления плотов, мы укладывали снаружи, а мелкие чурбачки закладывали в середину. Взвалив вязанки на спину, мы двинулись в путь. Озираясь по сторонам, чтобы не попасться на глаза сторожу, мы осторожно пробирались к дороге.

— Сегодня у нас в комнате будет жарко, — сказал я братишке.

Он весело улыбнулся в ответ. И в это время кто-то крикнул:

— Воришки! Дрова та́щите?!

От испуга мы замерли на месте. Перед нами стоял одетый в толстую меховую шубу сторож и смотрел на нас злыми глазами.

Мы видели только пуговицы на его шубе. Но тут же страх мой исчез. Я подумал, что́ будет, если он отберет дрова. Ведь мы замерзнем в нетопленном доме.

Мы стали просить:

— Простите! Только один раз! Мы больше не придем.

Но тут сторож ударил меня ногой и приказал идти к караульному помещению. Я продолжал просить его. Тогда он ударил меня рукой по щеке. Делать было нечего.

На крыше караульного помещения развевался японский флаг, а во дворе, около большого костра, высилась огромная куча таких же, как наши, вязанок. С них даже не были сняты веревки.

Вокруг костра стояли какие-то люди и говорили по-японски. Один из них, коверкая слова, сказал по-корейски:

— Давай, давай! Тащи сюда!

Сторож, который шел сзади, крикнул:

— Бросай! — и ударил ногой по моей вязанке.

Сдернув с плеча веревку, я бросил дрова. Братишка последовал моему примеру. Наши железные прутья, прикрепленные к вязанкам, громко зазвенели. Я хотел поднять их, но сторож опередил меня. Забрав прутья, он подошел к костру.

— Чертовы дети! — выругался он. — Кто вас научил воровать дрова? Еще и железки приспособили! У этих дров есть хозяин. Знаешь? Они принадлежат государственной лесной промышленности. Понял? В тюрьму хочешь попасть? Как твое имя, где ты живешь?

Я молчал. Раз дрова отняли, к чему теперь отвечать. Братишка заплакал, а я молча со злостью смотрел на сторожа.

— Чего глаза вылупил? — Он, грязно выругавшись, ударил меня.

Я отскочил в сторону и сказал:

— Отдайте железки, и я уйду!

— Что?! А ты опять придешь за дровами?

Он открыл двери караульного помещения и бросил туда наши прутья, а потом начал подкладывать в затухающий костер наши дрова. Пламя поднялось высоко, и нас обдало жаром. Но теплее от этого нам не стало.

В ту ночь мы спали в холодной как лед комнате. Я долго не мог уснуть — жалко было отобранных дров. Ах, если бы этими дровами протопить нашу печку, тогда до самого утра у нас в комнате было бы тепло.

Беда, постигшая меня в этот день, была жгучей, как мороз, и длинной, как отобранные у нас палки.

Вот я и говорю, что беды бывают разные: плоские, длинные, круглые...

Плоскую плитку ёси, которую мне по ошибке подарили от имени бога, можно было выбросить, и беда не застряла в моем горле. А вот от длинной и жгучей беды мне не удалось отделаться: в нашем доме по-прежнему было холодно.

Как-то в летний день я с братишкой играл на берегу реки. И вдруг я вспомнил зимнюю беду — эту длинную и жгучую беду.

Я катил железный обруч, и внезапно мне в голову пришла мысль, что обруч похож на изображение на японском флаге, который все еще развевается над караульным помещением у склада. От этой мысли я так рассердился, что поднял проволоку, которой катал обруч, и с силой ударил по нему. Круглый, как солнце на японском флаге, обруч зазвенел, подпрыгнул и, бултыхнувшись в глубокие воды Амноккана, навсегда исчез.