Тайное письмо

Пак Ун Гор НА ПЕРЕПРАВЕ

По мере приближения отряда к переправе лицо командира становилось все мрачнее. «Кто может поручиться, — с тревогой думал он, — что тот один-единственный лодочник, который работает на переправе, не ушел вместе с эвакуирующимися? Если так, то как же тогда переправить солдат на другой берег?» Командир хорошо знал эти места. Здесь нет дороги в обход, а река, преградившая им путь, бурная, как все горные реки, слишком широка и глубока, чтобы рискнуть переправляться вплавь. Да, задача была не из легких!

В те дни все шли на север. Казалось, сама земля повернулась к северу, не желая встречать полчища оголтелых бандитов.

Отряд уходил последним. Мало было надежды встретить хоть одного человека, который мог бы сказать, что там впереди, на переправе. Крестьянские дома, изредка попадавшиеся на пути солдат, пустовали: хозяева давно покинули их.

Отряд вошел в маленькую деревеньку, расположенную всего в тридцати ли[4] от переправы. К счастью, бойцы застали в селении двух стариков. Один из них, лет шестидесяти, крупный, сильно хромал. Другой, гораздо старше первого, седой как лунь, тщедушный, с трудом передвигался, опираясь на сучковатую палку. Кроме них, в деревне никого не было: люди ушли в горы или эвакуировались на север.

Но ничего определенного о положении на переправе старики сказать не могли: они давно уже никуда не выезжали из деревни. Они только знали, что три дня назад на переправу ушли председатель сельского Народного комитета и другие деревенские активисты. А раз они не вернулись, то можно предположить, что лодочник тогда еще был на месте...

— Ладно, может, три дня назад он там и был, по сейчас-то его наверняка там нет. Он ведь тоже не дурак, чтобы по своей воле лезть в пекло! — пробасил хромой.

Но тщедушный не согласился с ним:

— Чего зря мелешь? Почему ты думаешь, что он ушел? Он остался. Не тот он человек, чтобы в такое время бросить переправу. Упрямству лодочника Гом Со Бана впору и самому медведю позавидовать![5] — Он повернулся к командиру: — Сынок, нечего зря беспокоиться, идите смело. Кто-кто, а я-то его хорошо знаю. Он не ушел и не уйдет со своей переправы.

Хромой не унимался:

— Оставь ты, старик, свои бредни. Здесь не то что с медвежьим упрямством, но и с удалью тигра ничего не сделаешь. Ты не слыхал разве, что враги уже в волостном центре?.. Только мы, немощные старики, остались дома. А ему-то чего терять? Ноги у него здоровые. Так он тебе и останется там, чтобы положить голову на плаху. Жди этого! Да, сколько же он переправил народоармейцев... Знай это враги, ему несдобровать!

— Будь ты на его месте, конечно, твой след давно бы простыл. Ленивый ты человек, вот что я тебе скажу. — Тщедушный затряс седой головой. — Тут как-то в нашу деревню вошли усталые солдаты и попросили воды напиться, так что выдумаете: он даже не сходил к колодцу. Лень его одолевает. Вот он какой! Но, имей хоть капельку совести, как можно в такое трудное время оставить переправу? Гом Со Бан хорошо знает, что без него люди не смогут перебраться через реку, а сколько их уходит в эти дни на север, поди посчитай!

Хромой открыл было рот, чтобы возразить своему односельчанину, но, взглянув на серьезное лицо командира, махнул рукой и, сильно припадая на одну ногу, заковылял прочь.

— Так тот, на переправе, надежный человек? — Командир внимательно посмотрел на худого.

— О, не сомневайтесь, на него можно положиться! — В голосе старика слышалась гордость за своего земляка-лодочника.

Вот что узнал отряд о Гом Со Бане во время короткого привала.

Люди недаром дали Со Бану прозвище «Медведь». Характером он был мягок и добр, но если что-нибудь приходилось ему не по нраву, то уж держись — становился упрямым и твердым.

Гом Со Бан унаследовал от отца лодку и вот уже долгих сорок лет работал на переправе. Ею пользовались преимущественно местные крестьяне, от которых нельзя было ждать богатой мзды. Поэтому лодочник, чтобы кое-как прокормиться, кроме работы на переправе, возделывал небольшой участок земли. В солнечную ли погоду, в дождь ли — всегда в неизменном латаном-перелатанном грязном ватнике он медленно ворочал своими крепкими мускулистыми руками пудовые весла.

— Брось ты, дружище, эту работу! Подался бы лучше куда-нибудь в другое место, ну, хотя бы на лесной промысел, — советовали, бывало, ему знакомые.

Но он всегда отшучивался, говоря своим грубоватым голосом:

— Если я оставлю переправу, кто же тогда будет перевозить крестьян?

И в словах его была доля правды. В таком захолустье лодочник незаменим. Не будь здесь переправы, многие из крестьян лишились бы единственной возможности общаться друг с другом.

Но этот добрый человек имел и настоящие медвежьи повадки. Трудно было вывести его из равновесия, но, если такое случалось, горе тому, на чью голову обрушивался его гнев.

До сих пор еще помнят в этих местах случай, который произошел в молодые годы Гом Со Бана. Один японский полицейский хотел переправиться через реку. Он везде чувствовал себя полным хозяином. Решил он проявить свою власть и здесь. Хотя у реки собралось много крестьян, полицейский потребовал, чтобы его перевезли одного. Не переставая осыпать крестьян и лодочника отборной бранью, он развалился в лодке и приказал гнать ее пустую на другой берег.

Может, ничего бы и не случилось, попридержи полицейский язык. Но он не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над лодочником.

Когда лодка уже была на середине реки, он криво усмехнулся:

— Ну-ка, медведь-циркач, покажи свой фокус-покус!

Терпение Гом Со Бана лопнуло. Глаза его сверкнули недобрым огнем.

— Ну что ж, можно показать тебе и фокус! — С этими словами он сгреб японского полицейского в охапку и несколько раз окунул с головой в студеную воду.

Говорят, что после этого купания полицейский несколько поубавил свой пыл и старался пореже показываться на переправе.

Все окрестные жители любили и уважали Гом Со Бана за его доброту и честность. И каждый, кто шел ни переправу, знал, что лодочник его обязательно перевезет, что ему не придется возвращаться, не побывав на другом берегу.

Пятнадцатого августа 1945 года Корея была освобождена от японского владычества, и в Северной Корее установилась народная власть. Очень скоро пришел конец долголетним мытарствам лодочника. По решению местного Народного комитета, была построена новая большая лодка, а лодочник стал получать зарплату и продовольственный паек.

С тех пор Гом Со Бан расстался со своим старым ватником. В погожие дни он ходил в чистой рубашке из добротного холста, а в дождливую погоду — в плаще, который прислал ему Народный комитет. Младший сын его начал посещать школу.

Он и сам стал обучаться грамоте и спустя некоторое время уже разбирался, что такое народная власть и какую жизнь она несет народу Кореи.

— Теперь-то нам, простым людям, и надо жить, а как же иначе: мир-то стал нашим! — говаривал Гом Со Бан.

В первые дни войны[6] его старший сын добровольно ушел на фронт. В день отъезда сына Гом Со Бан, переправив сына через речку, долго смотрел ему вслед. Затем, словно заканчивая с ним разговор, промолвил:

— Добро, сынок. Не срами, не позорь отца. Ты — винтовкой, я — веслом, мы оба постоим за наше общее дело!

Отдохнувшие бойцы вместе со своим командиром снова тронулись в путь. Дорога проходила через сопки и горные ущелья, одетые в пурпур и золото щедрой осени. Но вершины гор уже были тронуты первым инеем, и по ущельям гулял пронизывающий холодный ветер, предвещая близкую зиму. Трудно было шагать по извилистой горной дороге. За ночь затянувшаяся было ледком осенняя грязь таяла под лучами солнца и хлюпала под ногами. Перевалив последнюю сопку, солдаты как по команде устремили свой взор туда, где синей змеей извивалась горная река, то прячась под кручами отвесных скал, то вырываясь на далекую луговину.

Отсюда до переправы, казалось, рукой подать. Зоркие глаза бойцов уловили маленькую, как муравей, лодку, скользящую по свинцовой глади.

— Ура! Лодка! — взволнованно закричали солдаты.

Когда они подошли к переправе, лодка пристала к берегу.

— Скорей садитесь, — пригласил лодочник.

Продубленное речным ветром, почерневшее лицо с густыми черными усами и спокойные движения лодочника внушали доверие. Лодка была вместительной, но все же нужно было сделать два рейса, чтобы перевезти всех солдат. Командир переправлялся со второй группой.

Он вошел в лодку последним, и Гом Со Бан тут же направил ее к середине реки. Стремительный поток яростно набрасывался на тупой нос лодки, стараясь увлечь за собой хрупкое суденышко и сидящих в нем людей. Стальной трос, перекинутый через реку, от тяжести лодки натягивался как струна.

— Большое вам спасибо. В такой холод... — Командир не знал, как отблагодарить лодочника.

— За что спасибо? Это моя обязанность. Надо бы вам спасибо сказать! — Из-под густых черных усов он будто ронял тяжелые, как камни, слова. На его прежде неподвижном лице появилась чуть заметная улыбка.

— Ваш сын уже переправился? — спросил командир.

Лодочник удивленно вскинул брови, как бы спрашивая: откуда вы знаете о моем сыне?

— Третьего дня я его переправлял... Когда-то он теперь вернется... Да и вернутся ли... — он испытующе посмотрел своими серьезными глазами на собеседника. — Товарищ командир, как вы думаете, когда наши вернутся?

— Скоро вернемся, обязательно вернемся! — Командир с особым ударением произнес слово «обязательно». — А вы почему не уходите? Враги уже в волости...

— Да, все говорят, что они уже там. Но как же я могу уйти, когда каждый час сюда столько людей приходит? Что они тут будут делать без меня? Вот этими руками я уже перевез более десяти тысяч человек. Здесь мое место, отсюда я не уйду. Я об этом уже говорил председателю Народного комитета, когда он тут был. — В его голосе слышалась твердая решимость, чем-то напоминающая упрямую силу реки, на которой он прожил всю свою жизнь.

Тяжело вздохнув, он посмотрел на бурлящий речной порог.

Командиру вдруг почему-то стало неловко перед этим человеком: вот они, молодые, уходят на север, оставляя его, старика, одного...

Лодка причалила к берегу. Командир вынул из сумки заранее приготовленные деньги и хотел расплатиться за переправу. Но лодочник, вдруг окаменев, сердито бросил:

— Плохо вы думаете обо мне, если считаете, что я здесь из-за денег. Оставьте их у себя, они вам пригодятся в дороге.

Командир не решился настаивать и на прощание протянул ему руку. Лодочник схватил ее своей большой натруженной рукой и крепко пожал:

— Счастливого пути!

— Счастливо оставаться! — взволнованно произнес командир. — До свидания. Мы обязательно вернемся. Ждите нас! — Он обнял старика за плечи, затем, круто повернувшись, поспешил догонять уходящих солдат.

А Гом Со Бан еще долго стоял один на опустевшем берегу, молча глядя на быстро удаляющийся в горы отряд.

Лодка уже пересекала середину реки, когда Гом Со Бан увидел новую группу солдат, направлявшихся к переправе.

«Сегодня что-то особенно много народу переходит реку», — подумал он и с еще большим усердием налег на тяжелые весла. С берега доносился беспорядочный гвалт, но ему трудно было разобрать на таком расстоянии, что там кричат. Да и нужно ли... Однако ему показалось, что эти солдаты чем-то отличаются от тех, которых он только что переправлял.

Причалив к берегу, Гом Со Бан от неожиданности оторопел. Не успел он еще прийти в себя, как к нему подскочил человек в незнакомой военной форме, с выпученными, словно у барана, глазами и, схватив его за шиворот, завопил истошным голосом:

— Ты что, собака, красных перевозишь?

Незнакомый военный занес было руку, чтобы ударить его по лицу, но лодочник, ловко увернувшись, сильной, словно стальной, рукой сам рванул того за воротник. Однако в следующую минуту он понял всю безнадежность своего положения: у него не было ни оружия, ни каких-либо других средств защиты.

— Что ты с ним миндальничаешь, сержант? Полосни его из карабина — и делу конец, — посоветовал кто-то пучеглазому.

Тот отступил немного назад и, сняв предохранитель, приставил к груди лодочника холодное дуло.

— Кру-гом! — раздалась команда.

Сопротивление было бесполезным. Бежать? Но куда? Перед ним — более десятка вооруженных бандитов. Сзади — река. Может, броситься в нее? Но вряд ли это путь к спасению.

Оценив обстановку в одно мгновение, Гом Со Бан понял, что настал тот неотвратимый час трудного испытания, который он, не отдавая себе в том отчета, ждал все последние дни. И, как только это дошло до его сознания, он почувствовал, как удивительное спокойствие разливается по всему его телу, наполняя мускулы стальной несокрушимой силой.

Он стал думать о том великом, благородном, во имя чего до сих пор жил и работал. Тяжелым взглядом окинул Гом Со Бан стоявших перед ним солдат. Эх, в другое время он свободно расправился бы с пятью такими. Все еще не двигаясь с места, крепко расставив ноги, он стоял, словно каменное изваяние, не обращая никакого внимания на приставленный к груди карабин.

А пучеглазый сержант, тыча дулом карабина в его могучую грудь, продолжал орать:

— Кругом!.. Ты что, оглох, красный комиссар?

В этот момент из толпы вышел другой, с пистолетом в руке. По его одежде и походке не трудно было догадаться, что это офицер. Медленно, вразвалку подойдя к ним, он отстранил распетушившегося сержанта:

— Эй вы, безмозглые дурни, вы хоть что-нибудь соображаете? Если вы его здесь укокошите, как мы переберемся на тот берег? А ну, живо садитесь в лодку!

Услышав команду своего начальника, они бросились в лодку, отталкивая друг друга.

«Если вы его здесь...» Лодочник хорошо запомнил эти слова офицера. Их скрытый смысл легко разгадывался. Да, настала та решающая минута, когда как бы подытоживалась вся его жизнь. Казалось, все свои годы он трудными путями борьбы и невзгод шел навстречу этой минуте, чтобы показать всего себя, показать свою неподкупную совесть, чувство высокого гражданского долга. Он еще раз оценил положение. «Может, все же броситься в воду? — снова подумал он, но тут же отверг эту мысль. — Нет, они будут стрелять. Надо...»

Офицер прервал его размышления:

— Ты сейчас переправлял красных солдат. Мы это хорошо знаем, не вздумай отпираться! — Он грозно помахал перед носом Гом Со Бана пистолетом. — Скажи нам, в какую сторону они ушли? Если скажешь правду, сохраним тебе жизнь.

«...Сохраним тебе жизнь...» — эти слова были для него такие же невесомые, пустые, как беспрерывно лопающиеся водяные пузыри. Ему даже стало жаль этого ничтожного офицера, этих плюгавых вояк, которые наивно думают, что он им поверит.

— Вы немного опоздали. Они уже отмахали добрых тридцать ли. — Он говорил это, прекрасно зная, что еще через минуту его ложь будет разоблачена.

— Ты кого собираешься обмануть? Мы ведь шли за ними по пятам. Тридцать ли за такое короткое время! Видали, какой жук? Да ты, брат, до корней волос красный!

Офицер размахнулся и левой рукой ударил его по щеке. Лодочник почувствовал, как кровь приливает к лицу. Кулаки налились свинцом. Но нужно было терпеть, и он терпел.

— Если ты сам так хорошо знаешь, то и спрашивать нечего! — отрезал он.

В это время один из солдат, который стоял на берегу и смотрел в бинокль, закричал:

— Вон они, вон, поднимаются по тропинке!

Гом Со Бан не сомневался, что дело примет именно такой оборот, и невольно повернулся в ту сторону, куда показывал солдат. Он знал, что для отступающих народоармейцев не было другого пути, кроме этой тропы, пролегавшей по почти отвесному склону горы. Только по этой тропе можно было попасть в лесные дебри, ведущие прямиком на север. Лодочник привык каждый раз, переправив очередную партию отступающих солдат, смотреть на горный склон и успокаивался только после того, как они скрывались за горой. И сейчас он с тревогой глядел на спасительный склон, по которому в эту минуту взбирались переправленные им родные люди.

— Огонь! — завопил сержант. — Чего стоите, скорей вы, черти!

— Карабинами не достать, лучше пальнуть из пушки!

— Отставить! Не надо зря пугать, скоты, — выругал офицер солдат, — нужно преследовать их! Что вы там замешкались? Скорей! Грузите пушку!

Наспех погрузив орудие, они кое-как расселись в лодке.

— Ну, греби! — приказал офицер.

Гом Со Бан привычным движением опустил весла в воду и оттолкнулся от берега. Лодка медленно заскользила по бурлящей воде.

«Как быть? Нельзя же, чтобы они перебрались на тот берег, — напряженно думал он. — Но что же делать? Несколько человек, скажем, я сброшу в воду, а остальные-то все равно достигнут берега... Не перевернуть ли лодку? Наверное, не успею, ведь они следят за каждым моим движением...»

Вдруг ему в глаза бросился крутой порог, откуда с ревом низвергалась вода, образуя глубокий водоворот. Исстари люди называли его «Драконьим омутом», и ребята, купаясь в реке, держались подальше от этого страшного места. Как было бы хорошо, если бы удалось увлечь врагов туда. В следующее мгновение Гом Со Бан уже твердо решил похоронить их в этом омуте. Приняв такое решение, он даже улыбнулся. Он посмотрел на офицера, который с пистолетом в руке почти неотрывно следил за ним. Сейчас офицер давал солдатам указания, как организовать преследование народоармейцев, и внимание его было отвлечено, даже дуло пистолета, что торчало у самого уха лодочника, чуть сдвинулось в сторону. Гом Со Бан взглянул на стальной трос, к которому была прикреплена лодка. На конце крепления находился крючок; его можно было надевать и снимать с троса. Лодка уже приближалась к середине реки. Здесь было особенно сильное течение, и трос, удерживавший лодку, натягивался до предела.

Гом Со Бан неожиданно круто повернул лодку и рывком направил ее против течения — трос значительно ослаб, освободившись от нагрузки. В ту же секунду Гом Со Бан с быстротой молнии выхватил весло и точным движением скинул с троса крючок. От сильного толчка лодка, потеряв равновесие, закачалась и, неуклюже поворачиваясь, устремилась вниз по течению. Поднялась суматоха. Истошно крича, с безумными от страха глазами, солдаты падали друг на друга. А Гом Со Бан, сидя на корме, спокойно наблюдал за ними с торжествующей улыбкой человека, который, наконец, решил нелегкую задачу и теперь любуется результатами своей работы.

— Что ты сидишь так, свинья? Греби к берегу! — закричал офицер, размахивая пистолетом, но это уже был не окрик уверенного в своей силе человека, а скорее униженная мольба обреченного на смерть труса.

— Не могу, поздно уже, — коротко ответил Гом Со Бан.

— О-о, негодяй, он нарочно отцепил лодку от троса! — С этими словами офицер выстрелил.

Гом Со Бан вздрогнул. Грудь обожгло что-то острое, руки сразу ослабели, стали какими-то деревянными. Но он все так же неподвижно сидел на своем месте.

Пучеглазый сержант попытался выхватить у Гом Со Бана весла, но лодочник, собрав последние силы, страшным ударом уложил его и выбросил весла в воду.

Лодка уже бешено кружилась в яростном водово роте, выплясывая дьявольский танец.

— Мы погибли, куда это нас несет, черт! — раздался чей-то истерический вопль.

— Не беспокойся! Я поведу вас туда, куда нужно! Сорок лет работал я на этой переправе и всегда переправлял всех туда, куда нужно. И вы тоже пойдете туда, куда нужно.

В этот момент лодка сильно качнулась и, высоко задрав корму, стремительно ринулась вниз, в черную пасть омута.