Тайное письмо

Ли Ги Ен ВОН БО

Сек Бон вернулся в гостиницу вечером. В его отсутствие в номере поселили старика и старуху, приехавших, видимо, из глухой провинции. Старик, распластавшись, лежал на кане и тяжко стонал. Вид у него был изможденный и страдальческий. Увидев молодого человека, он попытался подняться, опершись о постель жилистыми костлявыми руками. От натуги на лбу у него вздулась вена. Старуха, замешкавшись было в момент появления Сек Бона, бросилась к нему и помогла сесть.

— Подвинься-ка, освободи место. — Она неправильно произносила слова, с акцентом, каким обычно отличаются провинциалы.

Сек Бон, пропустив мимо ушей предупредительные слова старухи, сердито поглядывал на дверь, ведущую в хозяйские покои.

«Эти поклонники злата ничего, кроме денег, не признают. Только потому, что я несколько дней не платил за их отвратительную стряпню, они вселили в мой номер каких-то стариков», — ругал он про себя хозяев гостиницы. Но выхода не было, приходилось мириться. И, стараясь не показать своего неудовольствия, он со спокойным видом присел на теплый кан, устланный циновкой.

Однако это вовсе не значило, что Сек Бон окончательно примирился. Если б такая черта была в его характере, он не принимал бы участия в забастовке шахтеров и не лишился бы работы. Он знал твердо: в этом просторном мире, где он не мог заработать себе на кусок хлеба, на зло надо отвечать злом, за кровь платить кровью! Молчаливый протест против несправедливости, упорное неповиновение судьбе — вот что он выработал в себе за долгие годы непосильной, изнурительной работы. Это как бы стало второй его натурой.

И на этот раз Сек Бон позвал бы в номер хозяина гостиницы и обрушил бы на него целый поток гневных обличительных слов, но ему почему-то до боли в сердце было жаль этих беспомощных стариков. Он молча проглотил обиду.

Нетрудно было догадаться, что старики — крестьяне. У обоих были жилистые натруженные руки. Если он выгонит их сейчас из номера — куда они денутся? Кажется, еще вчера они ночевали в другом номере, но, видимо, они тоже не уплатили за стол и хозяева переселили их сюда.

— У-ух, жулики!.. — Сек Бон, сам того не замечая, выругался вслух.

— Да вы пересядьте сюда, здесь удобнее, — забеспокоилась старуха.

— Благодарю, мне и здесь неплохо. — Сек Бон сочувственно посмотрел на негнущиеся ноги больного старика.

— Вы тоже поездом приехали в Сеул? — Старик говорил с трудом, тяжело переводя дыхание.

Хотя болезнь иссушила его, превратив в скелет, обтянутый кожей, но по всему было видно, что когда-то это был человек огромной физической силы.

— Поездом?.. Да, да, я приехал в поезде.

— Э-хе, в поезде, значит... Тогда и у вас, наверное, какое-нибудь важное дело здесь?

— Нет... Я так... — Сек Бон был озадачен словами старика.

Некоторое время он молча смотрел на него, как бы спрашивая: «В чем дело, объясните?»

А старик, услышав ответ, очень удивился легкомыслию молодого человека: «Надо же, без дела прокатиться до Сеула, и не на чем-нибудь, а на поезде».

Он долго шевелил сухими губами, устремив удивленные глаза на этого чудака.

— Я тоже поездом приехал... поездом... в больницу, к врачам... А вы-то по какому делу сюда приехали?

— Что?! — Сек Бон, погруженный в свои мысли, не расслышал вопроса. — Вы первый раз в Сеуле?

— И в Сеуле первый раз, и на поезде первый раз...

— Первый раз ехали поездом?! В какой же провинции вы живете?

Старику, по всей видимости, было далеко за пятьдесят. И за всю свою долгую жизнь он ни разу не ездил поездом! Было чему удивляться. «Видимо, они живут в глухом горном захолустье, где нет железной дороги, или они просто-напросто жители далекого островка», — подумал Сек Бон.

— Мы из провинции Кенсан.

— Кенсан?! Там же есть железная дорога.

— Э-хе, кто говорит, что нет. Всего в двадцати ли от нашей деревеньки находится полустанок. Там ежедневно останавливаются поезда. И родные моей старухи, — он кивнул в сторону жены, молча слушавшей их, — живут недалеко от нас, всего две остановки поездом. Он останавливается прямо перед их домом. Но откуда нам, бедным крестьянам, взять деньги. Мы всегда ходим к ним пешком.

Когда он рассказал, что не в состоянии купить билет на поезд и ходит к своей дочери, которая живет за восемьдесят ли от них, пешком, Сек Бон с трудом поверил своим ушам.

Между тем старик неторопливо продолжал:

— В нашем местечке много людей еще ни разу в жизни не ездили в поезде. Когда в нашей местности прокладывали железную дорогу — это было давно, — мы, местные крестьяне, работали на строительстве. Тогда со мной работали Ким Чом Ди, Чун Хваги, Пак Со Бан и много других... и все же в нашей деревне, — он посмотрел на старуху, как бы призывая ее в свидетели, — мало кто ездил в поезде. Разве только хозяин дома «Марым-чиби» из соседнего хутора, да Хван Ен и теперь вот мы...

— Почему только? А семьи Кван Чури и Гетони? Они весной прошлого года переехали в Западный Гандо. И еще Тыги с двумя сыновьями, уехавший в Японию на заработки, — вмешалась старуха.

Ее смуглое, заостренное от худобы лицо было густо изборождено глубокими морщинами. Из-под платка, которым была повязана голова, выбивались седые пряди.

— Э-хе, чуть не забыл! Помнишь, старуха, Тен Чом Ди, дровосека? Прошлой зимой его преследовал лесничий, и он сорвался с обрыва и проломил себе череп. Его повезли тогда на поезде в Тэгу, в больницу милосердия, там он и скончался.

— Твоя правда, и он тоже, — подтвердила старуха.

Слушая их, Сек Бон понял вопрос старика: «Вы тоже поездом приехали?»

Для этих бедных корейских крестьян поездка по железной дороге и посещение Сеула были из ряда вон вы ходящими событиями. И не было ничего удивительного, что старик, по-видимому, считал Сек Бона праздным бездельником, который, не жалея денег, «так себе» катается на поезде и посещает Сеул.

Сек Бон уже не сердился на то, что к нему вселили новых постояльцев. Старик глубоко заинтересовал его, и ему захотелось узнать, как и почему приехали они со старухой в Сеул.

— Скажите, отец, что за болезнь у вас?

— Нас пригнали на строительство шоссейной дороги. Там меня сшибло машиной. Перебита кость на ноге. Так было угодно богу!

— О, какое несчастье!.. И вы приехали в больницу?

— Э-хе, — старик сморщил лицо от нестерпимой боли, — каких только лекарств я ни принимал в деревне, сколько раз ни ходил к лекарю — все было напрасно. И в Сеуле то же самое.

— Не могут вылечить?

— Завтра думаю обратиться еще к одному в больницу. В той, где были, предлагают отрезать ногу. Как можно без ноги?! Только подумаешь об этом, мороз пробирает по коже. Да к тому же еще для этого нужно много денег. А откуда я их возьму?

Старуха тихо всхлипывала, слезы неутешного горя капали на ее застиранную полотняную юбку.

Но старик не думал унывать.

— Если бы не нога, то нам всю жизнь не пришлось бы покататься на поезде и побывать в Сеуле. Значит, кстати ногу сломал. Нет, говорят, худа без добра. А сколько людей в Сеуле и дома́ какие большие! Вы, наверное, молодой человек, знаете, кто живет в тех огромных домах? — В его словах чувствовался неподдельный восторг, а в широко открытых глазах было какое-то детское, чистое желание довериться кому-то и вместе радоваться благам жизни.

— Совсем с ума спятил, старый! — бранила старуха мужа. — Как это — кстати ногу сломал? Никакого тебе поезда не надо, никакого Сеула, лишь бы нога была цела.

— Как? — не сдавался старик. — Если бы не моя нога, разве ты увидела бы когда-нибудь Сеул, каталась бы на поезде?

— Кто тебе говорил, что я хочу посмотреть Сеул?!

— А ты не хотела посмотреть?

— Разве я говорила, что хочу?

Между мужем и женой завязался спор, угрожающий принять более острый оборот.

— Хотя ты и не говорила, но я-то достаточно хорошо знаю тебя!

— Откуда тебе знать, о чем я думаю и чего хочу?

— Э-хе, не помнишь, что говорила?.. Так тебе не хочется быть богатой? Ты что, хочешь жить в бедности и нищете?

У старухи тряслась голова от возмущения, но старик все более распалялся:

— Подумай!.. Мы всю жизнь нищие. У нас с тобой от бедности поседели головы. Пусть я скоро умру, но и то утешение — увидел Сеул.

Горько усмехнувшись, старик махнул рукой, словно говоря: «Ну что с вами, бабами, толковать!» Этот жест совсем вывел старуху из себя:

— Ты что, помирать приехал в Сеул? Когда ты собрался сюда ехать, я вспомнила Тем Чом Ди, который умер в Тэгу, в больнице милосердия, и возражала, а ты все же настоял на своем. Вот видишь теперь, что из этого вышло? — Она вытерла подолом слезы и снова стала всхлипывать.

— Э-хе, ты, глупая, чего реветь-то? Ни мне, ни тебе ничуть не жалко покидать этот свет. Ты-то хорошо знаешь, что я с семи лет ходил в батраках, в три погибели гнул спину. Разве что-нибудь изменилось в нашей жизни с тех пор? Не ты ли говорила: «Скорей бы закрыть глаза, чтобы не видеть этой проклятущей жизни? Куда же подевались черти, почему они не забирают к себе в ад меня, грешную?» Кто так говорил? Сколько я понастроил этих железных дорог, но ни разу нам с тобой не довелось прокатиться в поезде. Для чего же жить, если не можешь позволить себе такой пустяковой вещи? Правду я говорю, черт возьми? — Старик неумело, трясущейся от нервного возбуждения рукой зажег сигарету и, стараясь посильнее затянуться терпким, горьковатым табачным дымом, от непривычки сильно зачмокал губами.

— Хватит, не хочу тебя слушать! Раз у человека такая судьба, что поделаешь? Верно, кому она — мать, кому — мачеха! Кто трудится до третьего пота — все родились под несчастливой звездой. Так, видно, богу угодно. А тем же, кто каждый день ест белый рис да ездит на поездах, нечего работать на рисовом поле или строить дороги. У них судьба счастливая. Ответь, старый, сколько ты каждый год собираешь рису и сколько раз в году ешь его?.. Молчишь? То-то, и тебе нечего совать нос в этот поезд, если нет счастья!

— Чего пустое молоть! Разве я этого не знаю? Но все ж интересно, почему мы работаем в поле, строим шоссе и железные дороги и все же так плохо живем? Подумай, у всякой божьей твари, даже у зверей, есть богом уготованная пища. А у нас ничего. Мы проложили шоссейную дорогу, а теперь сами не знаем, как избавиться от этих назойливых машин. За что такая напасть на нашу голову?

— Нашел на что жаловаться! Где ты себе ногу сломал, разве не на строительстве шоссе? Вот о чем надо говорить!

Сек Бон сидел на кане, подогнув под себя ноги, и молча слушал спор стариков. Наконец, не выдержав, он громко рассмеялся.

— Ну, хватит! А то, чего доброго, еще всерьез поссоритесь. Хотя, признаться, такие споры полезны.

Тут старик вспомнил, что в комнате находится еще один человек, и повернулся к нему:

— Послушайте... скажите вы, я неправду говорю? Вот увидите, вылечу ногу и больше не буду так надрываться на работе. Скажу всем соседям, чтобы они побросали работу и катались на поезде, да-да, на поезде! Чем мы хуже других!

— Вы правы, отец... — согласился Сек Бон.

— Чуть не забыл, молодой человек. Ответьте мне. — Старик вдруг понизил голос: — Ответьте, чем питаются все эти сеульцы? Нигде здесь я не видел ни одного рисового поля. Они что, не сеют риса?

Сек Бон печально улыбнулся:

— Они едят рис, который вы выращиваете. А вы, отец, думали, что и сеульцы занимаются земледелием?

— А как же?! Если не сеять и не выращивать рис, откуда его взять? Я видел: в Сеуле все едят вареный рис, и риса куда больше, чем в наших деревнях. Если так, думал я, то здесь, значит, очень много рисовых полей.

— Сеульцам привозят рис, который собираете вы; уголь, который добываем мы. Такие же, как мы с вами, крестьяне и рабочие, одевают и кормят их, обеспечивают топливом.

— Что?! Такие, как мы с вами?!

Старик не понял смысла последних слов и недоуменно посмотрел на Сек Бона.

— Да, такие, как мы с вами! Богатые сеульцы ничего не приобретают своим трудом. Зато у них есть деньги. Вот они и нагуливают жир на выращенном вами и политым вашим по́том рисе, отапливают дома добытым нами углем. За эти услуги они подкидывают нам медные гроши, чумизовую кашу да негодное тряпье вместо одежды. Возьмем вас, отец. Вы сломали себе ногу на строительстве шоссе, но вас отказываются лечить в больнице. Так и я... Мы, шахтеры, добываем уголь глубоко под землей, но за это нам платят так мало, что никак невозможно жить. И мы объявили забастовку, потребовали повышения заработной платы. А нас за это выгнали всех с работы, лишили последнего куска хлеба. Все это делают богачи-сеульцы. Когда я потерял работу, то решил поехать в Сеул.

— Э-хе, вон оно как! И приехали поездом? Вот видите, когда мы, бедные люди, садимся в поезд, то это уж не к добру. — Голос старика срывался от волнения. Казалось, он был доволен, что его слова подтвердились. Большие темные глаза его сверкали.

— Вы правы, отец! Если мы садимся в поезд, то действительно... — Тут они весело рассмеялись.

— Зачем вы это сделали, надо было спокойно сидеть на месте, — сказал старик.

— Как же! Ведь денег не хватало даже на самую скромную пищу. С голоду умирать, что ли? Вы же, отец, сами говорили, что за такую маленькую плату больше не станете надрываться. Разве в вашей деревне крестьяне не требовали сократить арендную плату? Вот и рабочие требуют того же. Разницы нет.

— Гм, я как будто начинаю понимать, — закивал головой старик.

— Вы же сами говорили, что у всякой божьей твари, даже у зверей, есть уготованная богом пища. Тогда почему ее нет у человека? Ведь ему с его разумом подобает занять в природе царский трон. Мы же днем и ночью работаем. Почему же мы должны подыхать с голоду, я вас спрашиваю?

— Я-то откуда могу знать!..

— Вот вы, мать, говорите, что мы-де родились под несчастливой звездой, что судьба, мол, повернулась к нам спиной. Не в том дело!

— Но если не звезда, не судьба, то кто же виноват? — Старуха подняла глаза на Сек Бона.

— Я думаю, во всем виноваты деньги. Все деньги надо сжечь, до последней копейки! — сказал старик.

— Нет, совсем не то! Как можно считать справедливым общество, в котором праздным богачам предоставлены все блага жизни, а бедным — ничего!

— Выходит, мир неправильно устроен? — спросил старик.

В словах этого молодого человека было что-то новое, простое и ясное, над чем он раньше никогда не задумывался.

— Вы только посмотрите на разодетых сеульских богачей. Они палец о палец не ударяют, а живут как?! Их благополучие основано на нашем поту и крови. Нам легче сорвать с неба звезду, чем заработать немного денег, а к ним золото, как вода, течет.

Слова Сек Бона взволновали старика, и он, подняв костлявую руку над лысеющей головой, повторял:

— Так, так... так. — И у него был вид человека, которому с трудом удалось разобраться в чем-то очень сложном, необычном, но никак не удается это выразить словами.

— Все это правильно! Святая правда! — подтвердила его жена.

А Сек Бон, кашлянув, продолжал, все более воодушевляясь:

— Человек должен быть для нас самым дорогим, но в жизни получается совсем по-другому: человек человека унижает, ненавидит, с бедными людьми у нас обращаются хуже, чем с животными. Такое общество не может долго существовать, оно обязательно погибнет. И бедняки тогда смогут построить новую жизнь. В первую очередь надо уничтожить капиталистов и помещиков! — Голос Сек Бона дрожал от волнения, и сильные руки невольно сжались в кулаки, будто собираясь обрушиться на чью-то голову.

Старики молчали, погруженные в свои невеселые думы.

...Прошло два дня.

У Сек Бона было много дел, и он не ночевал в своем номере. Только на третьи сутки вечером он вернулся в гостиницу. Но в комнате никого не было. Видимо, старики задержались в больнице. Поужинав, Сек Бон провел остаток вечера в ожидании. Окна домов уже озарились электрическим светом, а соседи все не приходили.

Угнетаемый тягостным одиночеством, он вызвал прислуживающего здесь мальчика:

— Ты не знаешь, где эти старики?

— Старики? Они уехали еще днем.

— Уехали? Куда же?

— Откуда я знаю... Наверное, к себе, в деревню.

Мальчик лукаво посмотрел на Сек Бона и, чему-то улыбнувшись, вышел.

Сек Бон вызвал в номер хозяйку и стал у нес допытываться, куда уехали старики.

Женщина затараторила:

— К ним приехал какой-то знакомый. Он заплатил за еду, номер и увел их. Он сказал, что отвезет их в деревню.

— Знакомый?.. Не слыхал! — усомнился Сек Бон.

Но потом он решил, что хотя у стариков и нет близких родственников, но они могли встретить односельчанина, который вызвался помочь им. Ведь могло же так случиться.

Минуло еще несколько дней. Сек Бон, занятый своими делами, постепенно стал забывать о соседях по номеру.

Однажды он вышел из гостиницы очень рано. Погруженный в нерадостные думы, он не сразу заметил, как маленькая худенькая старушка с глубокими морщинками на лице остановилась возле него, держа в руках пустую алюминиевую кружку. На ней были грязные лохмотья, насквозь промокшие от обильной ночной росы. Видимо, она ночевала где-то под открытым небом.

— О, это вы, мать! — Сек Бон был потрясен этой неожиданной встречей. — Что с вами случилось? Как здоровье старика? Где вы сейчас остановились? — осыпал он старуху вопросами, уже догадываясь, в каком ужасном положении они очутились.

— Мы... Мы живем там... под мостом... Ходили в другую больницу, но нам опять предложили резать ногу. Тогда мы решили поехать обратно в деревню. Но старику сильно нездоровилось. Когда на следующий день мы расплатились в гостинице, у нас уже не осталось денег на дорогу. Мы хотели заложить хозяевам гостиницы свою котомку, чтобы те разрешили нам денек-другой еще пожить у них, но они выгнали нас на улицу. Я пережила много горестей на своем веку, а такого еще не видывала. Так мы и живем под открытым небом, под мостом... — Рассказывая все это, старуха то плакала, то смеялась от радости, что встретила хорошего знакомого человека. Ее сиплый старческий голос то и дело срывался.

— Какая хитрая бестия эта хозяйка! — с негодованием воскликнул Сек Бон. — Она уверяла меня, что к вам приехал знакомый, расплатился за вас и увез в деревню...

— Куда же мы могли уехать? Мы последние гроши проели. И он, больной, лежит под открытым небом, на сырой земле. В последние дни стал совсем плох... Не выживет! С каждым днем все хуже и хуже... Не знаю, что делать!

— Ему хуже?! Чего же мы стоим! Да, подождите минуточку! — С этими словами Сек Бон, оставив озадаченную старуху, вбежал в ближайшую харчевню. Вскоре он вынес миску мясного бульона с рисом. — Скорей к старику!

— Зачем вы тратились? Нам ведь нечем отблагодарить вас.

...Под мостом, прямо на земле, была постлана старая циновка, и на ней лежал старик.

— Что, отец, плохо? Скорей поешьте горячего, бодрей почувствуете себя. — Сек Бон бросился к нему.

— О, кто это? Как вы нашли нас?.. Ой-ой-ой. — Старик тяжело застонал.

Минуту спустя он, будто желая выразить свою радость, протянул Сек Бону костлявую руку. Тот схватил ее обеими руками и присел рядом. Тяжело вздохнув, старик медленно начал:

— Слушайте, молодой человек, я уже не жилец на этом свете. Чем скорей, тем лучше! .. Прошу только вас: после моей смерти поезжайте к нам в деревню, скажите там обо всем, что вы нам говорили... Особенно прошу вас, расскажите моему внуку. Это мое последнее желание! — На его глаза навернулись слезы, слезы неутешного горя и бессилия.

— Зачем ты говоришь о смерти? Если ты умрешь, что будет со мной? — запричитала старуха.

— Нет, отец, вы не умрете! Разве все больные обязательно должны умереть? Бросьте думать об этом, лучше покушайте. Я найду, обязательно найду место, где вас можно поселить.

Говоря это, Сек Бон, переполненный чувством жалости к этим беспомощным существам, не вполне отдавал себе отчет в своих словах. Впрочем, это было неважно, лишь бы утешить их, как-то помочь. Ничего не случится, если он в крайнем случае возьмет их обратно в гостиницу.

— Выпей скорей, пока горячий... Этот господин специально для тебя купил... Какой же ты неблагодарный! — Старуха и Сек Бон наперебой уговаривали старика, но тот мотал головой, отказываясь от угощения.

Он чувствовал близкую смерть. А раз так, то зачем портить добро — пусть старуха поест.

С каждой минутой состояние его становилось хуже. Он тяжело дышал, впал в забытье... Пригласить врача? Уже, видимо, поздно. Но разве можно допустить, чтобы человек умер под мостом! Сек Бон окликнул первого попавшегося рикшу и повез больного в гостиницу. Но на половине пути Сек Бон услышал какие-то странные звуки, доносившиеся изнутри фаэтона. Он остановил рикшу. Старик умирал.

— Отец, отец, что с вами?

— Ты что, старый, никак помираешь?.. Как же мне быть, на кого же ты меня покидаешь? — громко плакала старуха.

Только глаза у старика были еще живые и ясные. Обращенные к Сек Бону, они будто просили выполнить последнее желание умирающего.

В тот же день старика похоронили. Среди густо налепленных могил сеульского кладбища для бедняков появился еще один неприметный маленький холмик. Над пробивающимися ростками травы дул холодный, пронизывающий ветер ранней весны. Его тихое завывание перекликалось с монотонным, заунывным плачем одиноком старухи.

Так Вон Бо занял место на сеульском кладбище. Да и что может дать Сеул бедным людям!

#