Тайны Пантеона

Глава 19. Ложные истины

Целый день мы бродили по Шанси. Ели лепешки с сыром, запивая мятным лимонадом, смотрели на стрекоз и рыбаков в лодках, сидели у реки, бросая камушки. Камни Августа тонули, мои бодро скакали по глади. Меня это веселило, пока я не заподозрила, что мой святоша муж безбожно врет и притворяется, что не умеет кидать гальку.

Еще мы говорили. Удивительно, но я рассказывала Августу о детстве в Нью-Касле, об отце и седых вояках. Об их историях сражений и битв, которые я слушала вместо сказок сбежавших нянюшек. Я рассказала даже о Крапиве и Снежинке и секретах, которые собирала в Аннонквирхе. А в ответ слушала Августа. О его друзьях из Семинарии Духа и мальчишках, которых он назвал братьями, о детстве в горном городке и наставнике, ставшем вторым отцом.

Мы не говорили о «Клевере и розе», Песках и инквизиторах, словно этим словам не было места на желтом берегу реки Мун. Под вечер, уставшие, но жутко довольные этим днем и друг другом, объевшиеся сладкими рисовыми пирожными и покрытые пылью Шанси, мы забрались в лодку и Август завел мотор. Гостеприимный городок с загнутыми крышами скрылся за деревьями – уже темно-синими в подступающих сумерках. Солнце покачалось на вершине холмов, а потом, не удержавшись, скатилось вниз. Зато звезды загорелись ярче, словно только и ждали своего выхода на небесную сцену. Бархатный небосвод переливался и мигал, а река вторила, отражая звездное сияние. Желая продлить этот день – слишком хороший для нас обоих, – мы заглушили мотор, постелили на дно лодки одеяло и вытянулись на нем. Нашу деревянную посудину качало на воде, словно колыбель. Я лежала, слушая, как стучит сердце Августа, и думала о звездах. Тех, что в небе, тех, что в реке. И тех, что я видела однажды, заглянув в душу главаря деструктов. Мне хотелось продлить этот миг и молча смотреть, как небесные светила катятся в вечность, не замечая двух человек, лежащих бок о бок в утлом суденышке. Хотелось ощущать тепло мужского тела и наши сплетающиеся пальцы. Хотелось предвкушать новый поцелуй. Хотелось верить, что у него будет продолжение. Тьма срывает устои и одежды, заменяет смущение смелостью… Тьма подчиняет желаниям и заставляет верить ей, что желания – единственное, что имеет значение.

И мне хотелось в это верить. В то, что утром отражённые звезды не исчезнут, а по-прежнему будут качать нашу лодку. Что подчинившись желаниям, мы не пожалеем. И что этот день станет началом нашей новой жизни.

В которой не будет инквизиторов, опасности и скверны, поселившейся среди звезд.

– Хороший день, – словно вторя моим мыслям, сказал Август. – Пожалуй… Пожалуй, лучший в моей жизни.

Он повернулся на бок, с улыбкой рассматривая меня.

– Я счастлив, что встретил тебя, Кассандра. – Август осторожно убрал с моей щеки прядь волос. Теплые пальцы задержались чуть дольше, чем нужно. Я замерла, изо всех сил желая продлить мгновение. – Ты молчишь слишком долго. О чем думаешь?

Я со вздохом отвела его руку, в ожидании замершую на моей щеке.

– О том, что мы могли бы остаться здесь навсегда. Я чинила бы сломанные механизмы, ты добывал рыбу и готовил обеды. Потому что я точно не приспособлена для готовки. Иногда мы бы ездили в Шанси, а порой даже дальше, за следующий холм… У нас могло бы получиться, правда?

– Не думаю.

– Мог бы и соврать, – вздохнула я. – Ладно. Я думала о том, что ты отлично смотришься на этом одеяле. – Маски больше не скрывали наши истинные лица. – О том, что я не хочу возвращаться в реальность. И о том, как вредно общаться со святошами.

Его темные брови взлетели.

– Вредно?

– Хуже не придумаешь, – пожаловалась я. – Раньше я без зазрения совести делала то, что хочу. Вот сейчас я хочу, чтобы ты снова поцеловал меня. И раньше лишь мои желания имели значение. А теперь…

– Теперь? – в его глазах звезды не отражались.

– Теперь… – Я посмотрела на небо. Все-таки быть эгоисткой гораздо удобнее. – Я должна кое-что тебе рассказать. Разговор архиепископа с одним инквизитором. Я подслушала их, случайно. Но они говорили о тебе.

Август тоже сел. В его глазах было сожаление. Он тоже понимал, что этот день слишком хорош, чтобы продолжаться долго. Все сказки однажды заканчиваются. А звезды – гаснут.

– И о чем же они говорили?

Я быстро рассказала все, что услышала, опустив, кем именно мне приходится архиепископ.

– Тебе нельзя приближаться к ямам скверны, это повлияет на антиматерию внутри тебя и может привести к новому выбросу. Нельзя испытывать темные эмоции. Гнев, злость, боль, обида – все это тоже ведет к усилению низких частот. И еще… – Я все-таки отвела взгляд. – Девственная чистота тела определенным образом тоже защищает твой Дух. Тебе нельзя…

– Я понял.

– …иметь отношения. Нельзя заниматься сексом. Никакого секса, – упрямо договорила я.

– Я понял с первого раза.

Так может, я повторяю это для самой себя!

– Похоже, ты не удивлен.

– Я это подозревал. Обет безбрачия принимают еще и для того, чтобы погасить низкие вибрации, связанные с… этой стороной жизни. Мой наставник часто повторял, что мое тело и мой Дух – для служения и отречения. Для Истинодуха. Не для земной… любви. В семинарии были и другие ученики, но лишь для меня он настаивал на подобном обете. Раньше я об этом не задумывался и принимал как данность. Но в последнее время я многое пересмотрел… И понял. Думаю, после моего воскрешения под завалом наставник подозревал, что со мной не все в порядке. Понимал, что я отличаюсь от других послушников и могу стать опасным. Поэтому и хотел меня уберечь. Он говорил, что Истинодух спас меня и я обязан отдать этот долг безупречным служением. Долгие годы я в это верил. И этот путь казался лучшим из возможных. Чем-то… настоящим.

– Вот как, – опустила я пальцы в воду, желая остыть. Не помогло. – Похоже, твоя мечта остаться нетронутым сбылась.

– Мои мечты изменились, Кассандра.

Он не двигался и даже не моргал, словно статуя, облитая звездным светом. И я не знала, что он чувствует. Сожалеет? А может, и вовсе рад?

День закончился, как и наши откровения.

– Становится холодно. – Голос Августа звучал спокойно и ровно. Как раньше. Он снова закрылся от меня, спрятал эмоции за стеной спокойствия. – Пора возвращаться.

Я кивнула. Да. Пора возвращаться. Сказка закончилась, и реальность ждет нас, жадно раскрывая колючие объятия.

До монастыря шли тихим ходом, во тьме велика опасность напороться на плавающее бревно или камень. Я закуталась в одеяло и не заметила, как задремала. Проснулась, когда лодка ткнулась носом в берег, а Август, накинув веревку на колышек, спрыгнул в воду и поднял меня на руки.

– Не просыпайся, – сказал он, держа меня.

Я прижалась щекой к его груди и снова закрыла глаза. Даже когда меня положили на кровать, сняли обувь и укрыли одеялом.

– Август, – тихо окликнула, когда его шаги прошелестели у двери и замерли. – Если бы твой жестокий бог, в которого ты веришь, хоть раз открыл рот и спросил, кого бы я хотела выбрать, чтобы разделить жизнь и постель… Это был бы ты.

Ответа не последовало. Да я его и не ждала. Я повернулась к стене и накрылась с головой одеялом, надеясь, что утром вернется злая Кассандра, которой будет наплевать на чужие чувства.

***

… у алтаря горела лишь одна свеча. Ее света хватало, чтобы очертить силуэт Истинодуха. Вполне достаточно для молитвы. Хотя молиться можно и во тьме, главное, чтобы слова были наполнены верой. Вот только я не знал, по-прежнему ли сильна моя вера. Молитва, которая раньше слетала с губ легко и естественно, теперь застревала в горле.

Я смотрел на силуэт Истинодуха, а слышал лишь шепот во тьме. «Если бы твой жестокий бог хоть раз открыл рот… Кого бы я выбрала… Это был бы ты».

Тьма – злая и манящая, – затянула глаза. Нерушимые бастионы веры сейчас казались замками на песке. Ненадежные. Хрупкие.

– Я не понимаю, чего ты хочешь. – Образ Истинного Духа мерцал и переливался в неровном желтом свете. – Раньше мне казалось, что я слышу твои намерения, распознаю их сердцем. Но сейчас… Сейчас я не знаю, какой путь мне уготован. Не понимаю, зачем ты ведешь меня этой дорогой. И куда хочешь привести. Я больше не слышу тебя в своем сердце. Я хотел спасти Ирму и Зою, но не сумел сделать это. Может, и это твой выбор? Может, их судьба – сойти с ума и сгнить в тюрьме инквизиции? До последней минуты проклиная меня? Но кого ты наказываешь? А главное – за что? Я не понимаю.

Потер лоб, ощущая смятение. Тьма разрасталась. Лепесток огня дрожал, не в силах одолеть ее.

Снова поднял взгляд на фреску. Когда-то маленький послушник духовной семинарии ощущал благоговение перед простым образом. А выросший изгнанник чувствовал лишь пустоту.

– Истинодух, единый и вечный, частицей тебя во мне – молю: услышь. Я не понимаю твой замысел, но прошу помощи. Прошу снисхождения для тех, кто пострадал из-за меня. Мой наставник, которого я люблю как отца. Моя сестра, слишком хрупкая для ее ужасной участи. Моя верная подруга Ирма, блуждающая в хаосе. Помоги им. Спаси их. Позволь их найти. И особенно… – Я запнулся. – Особенно я прошу сберечь Кассандру. Прошу сохранить ее жизнь и свет.

Некстати и невовремя вернулось ощущение губ, прикасающихся к моей коже. Там, где она целовала, остались незримые следы. И мне хотелось сохранить их навечно, чтобы продолжать ее чувствовать.

Десять лет назад, приехав в Восточный Морфир и познакомившись с Бернаром и Мартой, юный послушник не понимал, почему настоятель монастыря не принял обет безбрачия. И почему его это нисколько не беспокоит. Разум юного Августа делил мир на белое и черное, и все плотское, безусловно, относилось ко второму. Однажды я даже не выдержал и сказал об этом Бернару. Но тот лишь рассмеялся и ласково потрепал по моей темной макушке.

– Если бы Истинодух считал желания плоти грехом, он отправлял бы нас в бесполые тела. Разве это не проще? Избавить от соблазнов, дабы каждый из нас мог наслаждаться лишь верой. Мы были бы мотыльками, порхающими с цветка на цветок без малейшей мысли о грехе. А может, нас стоило создать и вовсе цветами? Ромашковым полем. Что может быть чище и благолепнее? Но мы созданы иначе, мой юный друг. И еще нам даны чувства. И поверь, в них нет ничего греховного. – Бернар весело подмигнул. – Совсем скоро ты повзрослеешь и поймешь, что любовь – это и есть истинное проявление Духа. Может быть, лишь она и приближает нас к Истинному свету.

– Но вы говорите о любви к женщине! – возмутился я тогда. – Это не может быть… истинным!

Бернар тогда лишь рассмеялся и ушел к своей Марте – веселой и румяной жене, пекущей слишком сладкие пироги и угощающей ими всех без разбора.

Юный Август покидал Морфир расстроенный. Ему казалось, что настоятель монастыря слишком увлекается земным, чтобы быть настоящим служителем божественного Духа. Вот его наставник подходил под образ служителя. Строгий, но справедливый, отринувший земные удовольствия и наставляющий учеников идти по тому же пути.

Повзрослев, я понял, что мир нельзя делить на черное и белое. Что он гораздо… сложнее.

И то, что раньше казалось правильным, больше не являлось таковым. Или моя вера пошатнулась? Или скверна внутри пожирала и ее?

Мысли о пороке больше не казались мне кощунственными. Напротив. Они стали слишком привлекательными. Но что, если Бернар прав, и человеческая близость – вовсе не порок? Что – если это самое лучшее, что может случиться с человеком?

Или дело не в желаниях, а лишь в том, кто их вызывает.

Я все еще помню женщин горного городка, которые стремились заполучить в свою постель юного послушника. Их жадность, их настойчивость, их бесчисленные уловки. Помню вдову, которая бесстыдно разделась и начала призывно танцевать, рассчитывая, что неопытный семнадцатилетний парень не сумеет справиться с искушением. Не сможет устоять перед чувственным соблазном женского тела.

Я смотрел на нее и ощущал стыд вперемешку с каким-то холодным, отстраненным любопытством. С таким чувством исследователь наблюдает брачный танец животного или самки насекомого, приманивающей самца. У меня не было ни малейшего желания приближаться к ней.

Потом были и другие женщины… Красивые и не очень, молодые или опытные… Были даже мужчины, но об этом я и вовсе не хотел думать. И все они вызывали лишь желание сбежать подальше. Например, на границу с Равилоном. Я думал, так будет всегда и даже радовался своей бесчувственности.

Та эмоция, которую я испытал, когда открылась дверь чайной «Клевер и роза» и в светлом проеме застыл силуэт девушки, оказалась сродни удару под дых. Я ощутил физическую боль, острую и сильную, но при этом удивительно притягательную. Незнакомка прошла мимо, даже не посмотрев на меня. А я сидел оглушенный. Разорванный на части. Сгорающий в чувствах, которых не понимал и не знал раньше…

Наставник что-то говорил, Ирма зевала, Зоя наливала чай, а я не знал, как удержать привычно-бесстрастное выражение лица.

Кассандра Вэйлинг одним своим появлением разрушила все мои иллюзии о собственной бесчувственности и возвышенной чистоте.

Сегодня, держа ее за руку, я ощущал себя счастливым. По-настоящему. Я не соврал, сказав, что это лучший день в моей жизни.

Я прикрыл глаза, вспоминая. Кассандра смеялась над моими рассказами из жизни в семинарии, и мне это нравилось. Потому и рассказывал я лишь веселое. Хотя жизнь в Дорхаре была разной. Мои названные братья – это бывшие беспризорники и мелкие хулиганы, которых подобрал и обогрел настоятель семинарии. Послушников не баловали и держали в строгости, объясняя, что лишь такой путь спасет наши заблудшие души. Я беспризорником не был, но отношение ко мне порой отличалось еще большей суровостью. Я помнил посты, граничащие с голодовкой, и холодную келью без отопления. Наш Дух закалялся в лишениях и испытаниях, креп в отречении. И признаться, тогда я не сомневался в словах наставника, я видел смысл в его методах. Как иначе закалить душу?

А сейчас… Сейчас я смотрю на образ Истинодуха и чувствую лишь горечь. А еще сомнение. Я больше не верю в свои истины, они оказались пустыми. А слова молитвы застревают в горле.

Может, все было напрасно и мой Дух так и не обрел нужную чистоту?

Слабый лепесток огня раздражал, и я прикрыл глаза. После того, что случилось в чайной «Клевер и роза», даже родные люди считают меня чудовищем. За годы в заточении я не видел никого, кроме своего стража. Мне говорили, что это слишком опасно. Что я могу причинить вред, убить невиновных. И наказывали за желания и просьбы… А за хорошее поведение иногда приносили письма от Зои и Ирмы. Я ждал их так, как ребенок ждет новогоднего чуда. Они были моей единственной надеждой, единственной связью с реальностью. Ведь порой я сомневался, что мир, в котором я живу, – это реальность, а не посмертная бездна, полная боли и мучения.

За годы писем скопилось совсем немного. Тонкие листы, которые я хранил как сокровище и знал наизусть. Письма не были утешением. Лишь нитью, за которую я держался…

Ирма в своих посланиях никогда не называла меня по имени, ее письма были цитатами из жизни святых. Бумага пахла увядшими розами, а буквы расплывались, словно девушка плакала.

Письма Зои отличались сухим и злым текстом, в котором она обещала убить каждого, кто причинил нам зло. Я боялся того, что каждый раз с ней соглашался.

Наставник, освободив нас, совершил почти невозможное, и я навсегда у него в неоплатном долгу. Но содеянное подкосило старика, все-таки годы его молодости давно в прошлом. Все, что он может теперь, – это доживать остаток отпущенных дней в старом монастыре на севере империи.

А когда я все-таки воссоединился с девушками, понял, что все стало лишь хуже. И что прежней жизни уже не будет. Мы все изменились необратимо. Когда я привез Ирму в дом на скале, она назвала меня чудовищем и начала хохотать, глядя безумными глазами. Опиумный дурман, к которому она пристрастилась, стал тюрьмой гораздо более надежной, чем мой каменный мешок. Ирма больше не видела меня. Она летала в образах и видениях прошлого и будущего, более не замечая настоящего. А Зоя… Зоя злилась. Ее злость стала ее единственной молитвой. И я видел согласие в черных глазах сестры, когда Ирма называла меня монстром. Монстром, который заслужил свое наказание. Ни разу я не заметил в лицах тех, кого любил, сочувствия или жалости. Или хотя бы понимания. Я виноват и должен отвечать за случившиеся вечно.

Я думал так же. И порой даже сожалел, что сумел выбраться из заточения. Возможно, мне стоило остаться там навечно.

Хотя от одной лишь мысли о каменном мешке в голове стало темно и тяжело, глаза затянуло пленкой, а во рту появился вкус железа…

Вот только новая встреча с Кассандрой снова все изменила. Устои пошатнулись, а истины… истины теперь казались ложными.

– Я запутался, – встав с колен, я поднял крышку престола. Внутри блеснул медный ящичек. Под крышкой хранились пузырьки с епитимьей – светлой и темной. Такие были во всех монастырях – и Морфир не стал исключением. Я точно знал, сколько склянок хранит эта коробка. Два десятка светлых справа, четыре десятка темных слева. И всего пять пустых углублений. Похоже, и в этом настоятель Морфира был не идеален. Он слишком редко наказывал своих послушников.

Пузырьки с темной епитимьей призывно поблескивали.

И я, Август Рэй Эттвуд, пробудившийся разрушитель и воплощенная скверна для всего мира, провел пальцем по пыльным пробкам. Я и сам верил в то, что стал скверной. Мой наставник в это верил. Моя сестра и подруга Ирма в это верили.

А Кассандра – нет.

«Я верю тебе и верю в тебя».

Как твердо она это говорит. Как уверено. Кассандра Вэйлинг не их тех, кто прикрывает правду красивой ложью. Она и правда в меня верит.

Девушка с серебряными волосами. Слишком красивая, чтобы остаться равнодушным…

Девушка, которая утром сказала мне «да», а потом целовала под деревом с желтыми мотыльками.

Моя жена перед Истинодухом и людьми.

Я вытащил черный пузырек, повертел в пальцах.

Все, кого я любил, считали, что Август Рэй Эттвуд заслужил наказание. Что боль епитимьи – меньшее, что я обязан чувствовать. Что я должен глотать черную гадость ведрами, жечь свое тело агонией снова и снова. И лишь это приблизит меня к прощению. Не к искуплению, конечно. Искупить содеянное я никогда не смогу. И неважно, что я не выбирал разрушительные вибрации, которые зародились внутри моего тела. Неважно, что пытался сдержать их изо всех сил. Неважно…

Я виноват.

Или?..

Очень медленно я положил пузырек обратно в углубление ящика. Задушил пламя свечи. Огонек погас с возмущенным шипением, а тьма сожрала силуэт Истинодуха.

Святой образ погас. Но зато стали видны звезды, сияющие в окне часовни.

Под этими звездами я держал за руку среброволосую девушку и слушал ее дыхание.

«Если бы твой жестокий бог… Это был бы ты…»

Я сделал шаг назад, отступая от фрески. И еще один.

Истинодух не вспыхнул обвиняющим пламенем, алтарь не засветился от божественного гнева.

Ничего не случилось. Часовня утонула во мраке.

Отвернувшись от невидимого во тьме лика, я покинул святое место. Я шел по темному коридору Морфира, трогая пальцами остывающие в ночи камни древнего здания. Шел, пока не остановился у двери в келью. Этой ночью мне не стоит засыпать. Ведь стоит закрыть глаза – и то грешное и безудержное, что я чувствую, ворвется в наши с Кассандрой сны. Сегодня я точно не смогу удержать желания, которых стало слишком много.

Я сел на пол, привалившись спиной к чужой двери. Я хотел бы войти, чтобы быть ближе, чтобы слышать ее дыхание, но не решился. Ведь теперь я точно знаю, как выглядит и ощущается соблазн, которому невозможно противостоять…