Тень креста

Глава 16

16. Маски сброшены — тайн больше нет.

Вечер ещё не набрал полную силу: странным образом осенние сумерки задержались, а ночная тьма не спешила с приходом. Но промозглый холод настойчиво гулял по улицам и пробирался во все доступные места. В трапезной зале постоялого двора Орма Ульфссона было многолюднее обычного — посетители заходили толпой, а выходили лишь единицы. Компании садились по шесть человек за один стол, чтобы к ним уже не могли подсесть. А хозяин замечал всех вошедших и одарял тех кружками хорошенько подогретого пива. Но рослые мужчины, кажущиеся праздными гуляками, не спешили опорожнять посуду. Медленно цедя игристый напиток, они предавались негромким разговорам.

Троица посетителей: простоватый мореход с медным крестом на груди, монах-миссионер в дорожном плаще с чётками в руках и человек в чёрном воинском плаще с серебряным крестом на груди, устроилась ближе к входу в пиршественный покой постоялого двора. Здесь постоянно сновали люди, а пространство пиршественной залы с этого места просматривалось хорошо — все люди на виду. Кухня с Ормом Ульфссоном находилась далеко в стороне — оттуда нельзя было видеть трёх мужчин, делающих вид, что едят и пьют.

Первым, соблюдая закон старшинства — младшие говорят первыми, заговорил мореход, чьё лицо оказалось спрятано под объёмистым куколем:

— За последние дни в Нидаросе хладирцев прибыло значительно. За столом сбоку от нас сидит полудюжина людей хладирского ярла Эйрика Хаконссона — язычника, мятежника и предателя Норвегии. Я хорошо знаком с их говором, его-то ни с чем не спутаешь. Вчера с пристани сюда — на постоялый двор, пришлые доставили десяток крепких лошадей и пять тяжёлых повозок, сопровождаемых вооружёнными возничими. Все эти люди собрались здесь — они передвигаются по Нидаросу единицами или парами, чтобы не бросаться в глаза жителям, страже и властям столицы. Нужно разом окружить постоялый двор и повязать всех приспешников ярла Эйрика из Хладира. Прямо сейчас, пока не поздно!

Продолжая невозмутимо перебирать чётки, монах ответил:

— Ну и что? Они ответят, что прибыли на венчание короля Олава, которому Эйрик Хаконссон теперь благоволит и ничего преступного не умышляет. Их нужно брать только с оружием в руках, тогда они уже не от вертятся. А, поднявшего меч, обязательно найдёт другой меч, готовый предотвратить нападение на короля.

— Постоялый двор и его хозяин давно под наблюдением моих соглядатаев и послухов, которые и сейчас здесь, — так в разговор вступил человек в воинском плаще, край его куколя был тоже опущен на самые глаза, но не смог скрыть след шрама, идущего с лица на подбородок. — Тайный схрон с оружием, заложенный кузнецом Хаки Оспаксоном, раскрыт и сегодня ночью будет опустошён.

Беседу продолжил монах-миссионер, обратившись к человеку со шрамом с вопросом:

— Сколько воинов сейчас в городе и какими силами вы располагаете для подавления возможного мятежа?

— Две сотни городских стражников хоть сейчас могут выступать на защиту города и короля. Все они — опытные воины, хорошо снаряжены и вооружены отменно. Каждый второй имеет лук и полный тул стрел. Люди мои верны королю и ждут приказа встать на его защиту или достойно сопроводить Олава в любое место, куда он укажет.

— Ещё полсотни хускарлов-телохранителей короля вам в помощь, — добавил монах, не переставая перебирать чётки. — Датчан вдвое меньше, но они всё ещё продолжают пребывать. А постоялый двор не может разместить и снарядить больше пяти десятков хладирцев. Такое количество копий и щитов не так легко спрятать, а без них будущее сражение для людей Эйрика превратится в свалку. Сдаётся мне, что в большинстве своём хладирцы — стрелки, вооружённые мечами…

Мореход молчал, ему не пристало вмешиваться в разговор старших по рангу и положению, но монах заметил в его глазах вопросительный блеск и желание высказаться, потому кивнул в знак согласия.

— Когда? Когда и где они могут напасть? — озвучил свои опасения мореход, в волнении потирая медный крест правой рукой. — Завтра очень важный день. Венчание короля и королевы… Завтра Олав Трюггвасон станет королем под рукой Господа, а не просто хозяином-владетелем Норвегии, и его потомство по закону будет наследовать власть и страну. Во время венчания враги и мятежники не дерзнут напасть на короля Олава… Многие из них — христиане! И обряд венчания для них свят… Значит это может произойти до или сразу после венчания. Так?

— И так и не так, — ответил мореходу воин. — У короля Олава нет наследников! Погибни он в любое время и в любом месте, трон займёт Тира Датчанка или её брат — датский король Свен Вилобородый. Я бы на месте предателей напал, когда от меня этого никто не ждёт… На венчании! Только так врагами может быть достигнут успех. Там удара и смерти уж точно никто не ожидает. Церковь не может уместить всех наших сторонников и защитников. В ней ещё будут именитые горожане и богатеи.

— Но ведь ты — христианин, сын мой. Откуда такие мысли и желания? — возразил воину монах. — Почему ты не ждёшь нападения на пиру после венчания или по дороге во дворец ещё до пира? А может враги нападут по дороге в церковь?

— Да, святой отец, я-то христианин, чего не могу утверждать в отношении врагов-датчан и приспешников Хаконссона. Да и говорил я не о себе, а о противниках, — с горячностью в голосе ответил воин. — Всем известны их подлость и коварство. Сражаться по дороге ко дворцу или обратно врагам не с руки. В это время королевскую свиту будут окружать ряды моих людей со щитами и копьями, здесь же встанут и наши стрелки — противнику просто не добраться до венценосных особ. Пиршественный покой дворца вдвое больше церковного помещения — есть, где разгуляться сражающимся. Но там поставят длинные и широкие столы — люди короля и королевы сядут по разные стороны. Пусть враги нападают! Получится бой, подобный лесному, когда противников разделяет засека — через столы ни ножом, ни мечом врага не достанешь, да и стрелки там не смогут развернуться: станет так тесно, что луки уже не понадобятся.

— Твои слова да Господу в уши, сын мой во Христе, — набожно произнёс мнимый монах. — Однако, вот, что ещё нужно учитывать… Одно могу сказать определённо: когда враги точно не нападут. Пока супружеская чета вместе, смысла нападения на короля Олава не вижу. Ненароком можно и Тире Датской навредить, а датчанам этого бы очень не хотелось, не для того они все вьются вокруг королевы. Враг нападёт, тогда, когда будет уверен, что Датчанка в полной безопасности и недосягаемости для ответного удара. А нападение может произойти в любом месте и в любое время. Сейчас королева стала уж очень покладистой, что совсем не вяжется с её буйным и капризным нравом, этим она как будто усыпляет нашу бдительность. Значит развязка наступит совсем скоро. Скоро — может быть и завтра. С сегодняшнего вечера надевайте под одежду любую защиту — короткую кольчугу или лёгкий пластинчатый доспех, а оружие держите под рукой, не показывая посторонним. Это же накажите всем своим ближним, помощникам и слугам. Воинам всегда быть наготове и сопровождать короля Олава во всех его перемещениях.

И в этот момент мореход подал голос, его вопрос прозвучал своевременно, но по сути своей должен был быть задан раньше, а обращён он оказался к монаху-миссионеру:

— А что же сам король Олав? Разве ему ничего не ведомо о заговоре и измене? Ведь вы, господин, видите его каждый день и свободно говорите с самодержцем, обсуждая всё, что сейчас вершится под крышей дворца и в самом Нидаросе…

Опущенный куколь скрыл недовольное лицо святого отца — вопрос оказался ему крайне неприятен, а ответ мог быть непозволительно волнительным. Однако, монах выдохнул недовольство и спокойным голосом ответил:

— Король Олав и слышать не хочет ни о каком заговоре, а об измене тем более. Он верит королеве, не смотря ни на что, отвергая все мои доводы… Кто вздумает напасть на короля со всем его войском, да ещё и в его столице? Так он мне отвечает… Олав Трюггвасон просто пьянеет от мысли о венчании, которое упрочит и его власть, и власть Господа в Норвегии. Король слишком этого хочет, потому и закрывает глаза на многое. Вся надежда на нас — будущее короны лишь в наших руках.

— Того, что должно свершиться, никак не миновать, — добавил к словам монаха воин. — Но предупреждённый и готовый к неожиданностям, загодя вооружён. А вооружённого взять не так просто.

— Предупреждён значит вооружён, — повторил слова воина монах. — И Господь нам в помощь.

Произнеся эту фразу, мнимый монах отодвинул от себя пустую глиняную кружку и положил обе руки на стол, что означало конец разговора и окончание встречи. Троица вышла за двери трапезной, не оборачиваясь и следуя друг за другом. А под покровом ночи, когда рядом уже никого не было, мужчины обернулись лицом к лицу и попрощались.

— До завтра, Огге сын гауларского ярла Свана, и ты, градоначальник нидаросский Гамли Лейвссон, — обратился к простому мореходу и воину в чёрном плаще монах-миссионер, в отблеске лунного света сверкнув серебряным браслетом.

А те ответили в один голос:

— До завтра, Атли сын Сигурда, королевский хольд! Да хранит тебя Господь!

Снова за этим окном густо чернели сумерки. А в самом помещении угадывалась скрытая жизнь. В этот раз шесть восковых свечей освещали его убранство: резной стол и резные двери, гобелены и богатые занавеси, отделанные блестящим железом, сундуки с утварью, массивное хозяйское ложе, усланное меховыми одеялами. Но к уже имеющимся удобствам добавилась длинная жаровня с дышащими жаром углями. Во всём дворце теперь стало холодно и промозгло, а по залам гуляли сквозняки.

Больше не было людских теней, черными кошками сновавших в одной тёмной комнате. Все четверо пребывали на виду, не пряча лиц и чувств. Каждый присутствующий привнёс свой запах, который теперь имел и конкретного хозяина. От королевы Тиры также пахло лавандой, от мастера-кузнеца Хаки Оспаксона — дымом кузни, гарью и горячим железом, от хозяина постоялого двора Орма Ульфссона — кухней, конюшней и пивом, от Тореборга Стейнссона — неизменной селёдкой. Только терпкого запаха полыни и кожи доспехов больше не было.

А руки собеседников теперь обрели свободу: Тореборг Стейнссон, спрятал увечную левую кисть под правую мышку, королева Тира наоборот — унизанные кольцами пальцы держала на самом виду. Только кузнец и хозяин постоялого двора не знали куда пристроить свои натруженные руки. Кисти рук со следами железной окалины, множественными мелкими ожогами и рубцами Хаки Оспаксон постоянно пытался спрятать под столешницей, а Орм Ульфссон, стыдящийся вида пальцев, разбухших от постоянной работы с горячей водой и паром, на ногтях которых виднелся постоянный налёт копоти очага — то и дело пристраивал их за спину.

Лица простолюдинов пребывали в волнении, Стейнссон с головой окунулся в задумчивость, лишь королева Тира неистовствовала, больше не в силах скрывать раздражительности и крайнего неудовольствия.

— Нет моего Квига, и вы уже в растерянности, не зная, что дальше делать и как поступить сейчас! — голос Тиры прозвучал осуждающе, не предполагая никаких оправданий или сомнений со стороны. — Мне надоело влачить жалкое существование в этой нищей стране, каждый день видеть нищего мужа и его оборванцев вокруг себя. Я — королева, а не сельская молочница. Мой удел повелевать и жить достойно сестре главного государя всей Скандии и Англии в придачу. Но лишь холод, нищету и безвластие я нашла в вашей Норвегии… Жена моего брата Свена — шведка Сигрид почитается по-королевски, потому и зовётся Гордой. И она одна принесла Свену целое королевство, которое не чета вашему, похожему на захудалый постоялый двор… Женщины Норвегии должны быть терпеливыми и покорными? Ну, уж нет! У меня, урождённой датчанки, его, этого терпения, совсем не осталось, а покорности никогда и не было — я ей не обучена. Львам негоже прясть. Негоже! Нигде и никогда. Потому как рождены они не для прялки.

Выговорившись, королева Тира замолчала, но глаза её продолжали метать молнии злобы и ненависти. Губы затряслись от возбуждения, и она отвернулась от присутствующих, чтобы скрыть обезображенное яростью лицо.

Только один человек мог и имел право сейчас говорить, и Тореборг — посланец короля Дании и его главный помощник в тайных делах взял слово:

— Моя королева… Но Квиг не был ни датчанином, ни норвежцем, он — преступник и убица, нидаросский волк-оборотень… Своей близостью он унизил тебя и сделал врагом в глазах короля Олава. Квиг был всего лишь неуправляемым злом…

— За-мол-чи-и! — не оборачиваясь, бросила Тира, цедя слова сквозь зубы. — Он… Он один оказался проворнее, решительнее, безжалостнее и хитрее вас всех, вместе взятых. Мне всё равно, кого он убивал для себя — для меня он бы сделал больше: умертвил десятки и сотни, даже не поморщившись… А потом я бы решила, как с ним поступить и, как отправить ненужного на тот свет.

Набравшись смелости, в разговор вступил Орм Ульфссон:

— Ваше величество, хладирцы — люди ярла Эйрика уже собрались на моём постоялом дворе. Оружие и лошади доставлены последним кораблём, луков и стрел в достатке. Мы готовы умереть за тебя, королева Тира.

— А короля Олава вы готовы убить? — перебила речь простолюдина королева. — Вы все богаты обещаниями, но никто ещё не доказал свою верность на деле.

Оба норвежца потупили взоры и онемели — им нечего было возразить: слишком неожиданно прозвучал главный вопрос, на которыЙ требовался немедленный ответ.

— Когда? — Тореборг оборвал затянувшуюся паузу и вернул собеседников к действительности.

Королева Тира резко обернулась к своим единомышленникам, наконец, справившись с приступом раздражительности, но волны внутренней бури ещё не покинули её.

— И это я тоже должна определить сама? — теперь в словах женщины звучала усталость от беседы, от необходимости личного выбора и ответственности за него. Но такие решения венценосная персона должна принимать единолично и без тени сомнения, тщательно скрывая нерешительность или пряча её в самый дальний уголок души.

— Я дам знак, когда наступит подходящий момент… — произнесла Тира, тщательно подбирая слова. — Дания никогда не станет ни лоном, ни ложем для Норвегии — вот каким будет мой словесный знак. Запомните эти слова! У меня нет другого выхода — или я стану настоящей королевой, или меня вовсе не станет. Никем я жить не смогу. Моим хускарлам-телохранителям и воинам-датчанам всегда находиться подле моей особы. Оружие держать тайно, но быть готовыми пустить его в ход немедленно! Нашим союзникам норвежцам всегда оставаться наготове поддержать действия датских сил. Стеречь ворота Нидароса, чтобы ни один мой враг не ушёл. И Олава Трюггвасона не теряйте из вида, чтобы он там не задумал. Встретимся завтра утром. Теперь каждый знает своё место. Всё! Вы свободны, слуги мои.

Помощники королевы, почтительно поклонившись, тихо удалились. Так же тихо закрылись и двери. И тут внутреннее напряжение покинуло Тиру — она во весь рост упала на меховую постель. Эту женскую слабость никому не суждено было увидеть. Решение оказалось принято слишком дорогой для Тиры ценой… Слёзы душили королеву, давая выход отчаянию. С королевской кровью Тира унаследовала и королевскую гордость, родовую жёсткость и непокорность. Ей никогда не говорили, что она — женщина, что она — слабая и зависимая, но Тира, пройдя немалый жизненный путь, всё же ей оставалась. Мужество — мужчинам, женщинам — решительность и терпение в достижении собственных целей, умение ждать подходящего момента для их воплощения в жизнь. Завтра она предстанет перед Господом, чтобы отдать свою независимую гордость другому человеку — мужчине. А что останется ей самой? И будет ли она тогда прежней Тирой? Слёзы скоро высохли, сердце забилось ровнее и дышать стало легче, а сомнения ушли навсегда. И в тишине королевского покоя раздались слова облегчения:

— Завтра… Или никогда!