Тень креста

Глава 5

5. Аудиенция в сумерках. Два мира — светский и церковный. Сумерки тёмной мутью заполнили улицы, переулки, а так же всё пространство вокруг немногочисленных домов жителей новой столицы страны фьордов, площадь рядом с церковью и сам воздух, окружающий громаду королевской усадьбы. Солнце скрылось, оставляя обитателей Нидароса один на один с приближающейся ночной мглой, таинством тишины и кратковременным царством природной тьмы. Уже отзвучал колокольный звон, зовущий прихожан на вечернюю молитву, не так давно, и она закончилась, а присутствовавшие разошлись, освобождая служителей церкви от прямых обязанностей. В окнах домов, окружающих Нидаросский храм Христа, в очередной раз замерцал скудный огонь светочей, а тени хозяев широкими полосами вновь, то быстро, то медленно пересекали светлые полотна оконных проёмов, преображаясь в причудливые картины. Еще до вечерней молитвы крещёного Рольфа отдали молчаливому и, по — прежнему, враждебно настроенному отцу.

Теперь священнослужители стали свободными от службы и споро собрались к посещению королевской усадьбы-дворца. И вот через короткое время троица, быстро преодолев площадь перед церковью, и окунувшись в уличный мрак, бесстрашно двинулась в сторону жилища короля Олава Трюггвасона. Шедший впереди епископ Николас подсвечивал дорогу факелом, поэтому до цели они добрались без задержек. Движению Альбана помогал неизменный поводырь — Огге Сванссон: он уже давно стал его глазами, руками и ногами.

Утопающая в надвигающейся тьме усадьба короля Олава впечатляла своими размерами, массивными деревянными стенами, высокой крышей. На широком крыльце стояли четыре королевских стража, терпеливо ожидая ночной смены.

— Доложите королю Олаву о приходе епископа Нидаросского и его помощников! Нас трое и у нас важное дело, которое не терпит отлагательств, — властно произнёс Николас Ронский. Один из стражников мигом исчез за дверью, но скоро явился с ответом и, низко кланяясь, пригласил троицу внутрь.

— Король Олав примет вас, святые отцы. Но… он в плохом настроении… И вам это следует учитывать при высказывании просьб и разговоре с венценосцем, — наставительным тоном в след удаляющимися гостями прозвучала предостерегающая фраза королевского стража.

И вот перед священнослужителями открылись широкие и просторные залы с многочисленными арками и рельефно вырезанными стропилами. Света явно не хватало, но можно было разобрать, что стены драпировались красочным материалом: шелками ярких цветов, алым бархатом с золотым шитьём, гобеленами франкской работы. По краям узких и длинных окон висели тяжелые декоративные ткани, богато расшитые золотыми нитями, они мерцали красными и пурпурными шелками, прячась в отблеске немногочисленных свечей. Приглушенная теперь, но всё ещё яркая мешанина цветов радовала глаз, придавала помещениям тепло и уют и создавала празднично-торжественное настроение.

Посреди центрального зала припозднившихся посетителей уже ожидал Олав Трюггвасон — хозяин усадьбы — дворца. Священники остановились за десять шагов до массивного королевского кресла и с достоинством поклонились, тем самым отдавая дань уважения светской власти и её держателю.

— Приветствую тебя, Николас Ронский, и тебя, Альбан Ирландец, мой духовник. Здоровья вам и благополучия церкви нашей, находящейся под вашим неусыпным оком, — следуя скорее требованиям этикета, чем собственному желанию углубляться в длительные приветствия, произнёс король Олав.

— Тебе и твоему семейству желаем мы процветания, успехов и всяческих благ. Да упрочит Господь власть твою и вразумит народ твой, государь! — ответствовал за всех епископ Николас. — Позволь нам высказать боль свою и прибегнуть к помощи твоей… Теперь, как никогда ранее, нуждаемся мы во властной поддержке и просим не обделить церковь нашу королевским радением, в поисках истины и пресечении богомерзких деяний, творящихся в стольном граде твоём, король норвежский, христианин Олав Трюггвасон.

А Олав, как будто ждал этих слов, и только они прозвучали, король вскочил и резвой походкой направился к ожидающим ответа священникам. Сбоку его озарил свет очага, выхватив напряжённое узкое лицо и фигуру высокого роста, склонную к крайней худобе. Олав Трюггвасон обожал одежду тёмных тонов, вот и теперь на нём был плащ тёмно-синего цвета с чёрным куколем, свободно лежащим на плечах, больше всего он напоминал сейчас костлявого ворона, за что и получил своё прозвище — Кракабен, что означало Воронья Кость. Тридцать четыре года минуло Олаву, когда он, став норвежским королём, перебрался в эти края.

Говорят, что у королей не бывает простых судеб, но жизненные перипетии Олава Трюггвасона достойны целой саги. Судьба с самого начала была не милосердна к будущему королю: отец Олава, Трюггви Олавссон, внук первого короля Норвегии, Харальда Прекрасноволосого, был убит Гудрёдом, братом короля Харальда Серой Шкуры, своим двоюродным братом; дальше следовали долгие скитания по Свеарике, Гардарике, шестилетнее рабство у эстов, житьё и женитьба в стране вендов, набеги на Ирландию, вторая женитьба — теперь на Гиде, сестре Олава Кварана, короля Дублина, бесконечные битвы и борьба за власть — кровь, раны, победы, мимолётные радости и глубокие разочарования. И вот, в награду за лишения, не сломившие ни его волю, ни воинский дух, два года назад на всеобщем тинге Олав Трюггвасон был провозглашен верховным конунгом — королём Норвегии.

И ещё через год страна фьордов вышла из-под датской власти, а Олав в устье реки Нидельвы на месте старого торгового поселения Каупанг основал город Нидарос и сделал его своей новой, христианской столицей, не забыв и о постройке храма Христа в самом центре неё. Вернув власть над Норвегией, Олав стал ревностно насаждать христианскую веру: где словом, а где силой, принуждая свой народ к отказу от поклонения старым, языческим богам. Дело же это требовало огромного терпения и усилий, осторожного, вдумчивого и вразумляющего подхода.

Но король спешил сделать всё и сразу — он не признавал возражений и сомнений. Олав торопился: он как будто чувствовал морозное дыхание смерти за спиной, как будто бог, избранный им, непрестанно шептал на ухо: «если не сейчас, то никогда», как будто жил последний день. И лилась кровь язычников, а капища их предавались огню… Люд норвежский, включая и знать, и бондов, и крестьян, и торговцев раскололся на два лагеря. Немногие поддержали короля Олава, но многие противились его насильственному обращению в новую веру: незнатные роптали и прятали своё недовольство, готовясь выплеснуть его в подходящий момент; знатные сговаривались между собой и с врагами Норвегии — Данией и частью Швеции, её поддерживающей, совместно лелеяли планы расправы над новым королём и его верой в распятого Бога.

— Что ещё вы хотите свалить на мою голову, кроме известий о заговорах врагов и сплетен злопыхателей, непрестанных жалоб и издёвок хулителей нашей веры, святые отцы? — эти слова произнёс король Олав, находясь теперь в шаге от посетителей. Он был раздражён: ноздри большого носа раздувались подобно парусу драккара, а глаза угрожающе блестели. И для священников оставалось загадкой, что могло так надолго испортить настроение правителя — недобрая весть или семейные неурядицы…

— Преступление… — прошелестел в ответ голос Ирландца. — Государь, палач вернулся и он убивает опять… Пятый ребёнок сегодня был подкинут в наш храм.

— Уже знаю! И не только я один, весь Нидарос обсуждал это сегодня… Горожане в крайнем смятении: одни говорят, что женщину изуверски казнили христиане, другие — что язычники принесли её в жертву своему богу, Одину. Спокойных и рассудительных больше нет. Страх, забрав здравомыслие из голов, лишил отваги их сердца. Утром я бы непременно послал за вами, святые отцы, но раз вы здесь — будем говорить сейчас, — успокаиваясь и, видимо, уже избрав какое-то решение, ответил Олав Трюггвасон и предложил гостям. — Теперь присядем к столу и вместе обсудим как поступить далее.

Стол был длинным: если ближайший к говорившим конец освещался очагом и скудным мерцанием свечей, то дальний тонул во мраке. Странно, но с некоторых пор яркий свет стал раздражать короля Олава, очевидно из-за застарелой болезни глаз, по крайней мере, так объяснял эту хворь его лекарь. Не успели ещё священники расположиться за столом, а послушник Огге Сванссон встать за спину Альбана Ирландца, король Олав же, хлопнув в ладоши, провозгласил зычным голосом:

— Арн, проворный хольд! Пригласи моих помощников, что ожидают в соседнем помещении. Время совета настало. Священники наши уже здесь и откладывать встречу нет необходимости. Я не намерен ждать утра, когда все заинтересованные в происходящем, волею Господа нашего, собрались в моём дворце уже сейчас. Наступающая ночь — не помеха делам. Поспеши с исполнением воли моей, хольд! И Арн Сигурдссон родом из Вестфольда тут же удалился, сверкнув искрами широкого серебряного браслета на правом запястьи. Хольд всегда тщательно исполнял все поручения хозяина, немногие знали, что, именно, он возглавляет тайную службу короля.

Николас Ронский, услышав слова Олава Трюггвасона, насторожился. Он никогда не встречался с ближними помощниками короля ранее, конечно, он слышал о них неоднократно из уст самого Олава, но не имел возможности познакомиться близко. Королевские советники, приглашенные на встречу со священниками были не из тех, кто выпячивал себя перед людьми, кичась своим положением. Не отличались они и показной религиозностью: не толпились в первых рядах во время богослужений, предпочитая скромно стоять поодаль. Оттого и не видел Николас их лиц вблизи ни разу. Напряжённо ожидая этой встречи, епископ ещё раз ощутил горечь от своего положения в этой варварской стране, обременённой своими языческими устоями и своеобразной северной моралью.

Оба священнослужителя, сам епископ Нидаросский и Альбан Ирландец были здесь иностранцами, да ещё и иноверцами, «белыми воронами» тогдашнего норвежского общества по статусу, имуществу, языку и влиянию. Никто из народа не стремился сближаться с ними, а природная недоверчивость этих людей играла здесь решающую роль. Этот период зарождения норвежского христианства отличался отсутствием чёткого разделения полномочий между церковью и королевской властью: духовной власти как таковой не было, точнее не было никакой духовной власти: «кесарю — кесарево, а других претендентов на власть и внимание, просто нет и не может быть». Да и сама нарождающаяся церковь не имела возможности к ограничению мирского влияния власти короля. Франк по рождению, епископ по статусу, поднимающему его на недосягаемую высоту духовной и светской власти во Франкии, Николас, проживая теперь в Норвегии, отчётливо понимал ущербность своего сегодняшнего положение и остро переживал его: при подобном, довольно жёстком, разделении церкви и государства, священнослужители посещали королевские покои значительно реже ближних слуг короля — истопников, одевальщиков, пиршественных помощников, чашников, оружейников и т. д.

Не было традиции знакомить, даже ближних священников, со всем двором, ибо среди норвежских королей той поры бытовало такое мнение: «верующим и страждущим — храм церковный, слугам и ближним — всегда быть при правителе». Мановением руки епископ Никомонт отогнал от себя нахлынувшие греховные мысли и, перекрестившись, сосредоточился на входе в зал.

И вот в дальнем конце королевского покоя появились две тёмные фигуры, поклонились королю и бесшумно скользнули к ближнему краю стола. А затем, повинуясь повелительному жесту короля, расположились для беседы. В окружающем сумеречном свете они выглядели поразительно одинаково: темные, почти чёрные, силуэты высокого роста; приглушённый блеск металла на мощных шеях; мерцающий отсвет настороженных глаз. А если приглядеться, то один был выше ростом и отличался склонностью к худобе, а второй казался шире в плечах и отличался обильной сединой, поселившейса в смоляно-чёрной шевелюре Но запахи, которые они принесли с сбой… Они были разными. И чуткий нос слепца, Альбана Ирландца уловил это различие: с одной стороны волною пронёсся запах смазки для боевого железа, кожаного подкольчужника, конского пота, нагретых солнцем луговых трав вперемешку с полынью, с другой — лёгкие запахи церковных свечей и прелой кладбищенской земли, перебиваемые ароматом молока, сена и дыма очага. Только вот чуткий нос святого отца Альбана, не мог донести до хозяина ещё одну, но важную в представлении о гостях, деталь — лицо одного из королевских помощников уродовал безобразный шрам.

— Начальник хускарлов-телохранителей королевы Тиры — Квиг Чернобородый, — представил Олав Трюггвасон своего первого помощника и указал направо. — И мой советник по воинским вопросам. Он отвечает за охрану дворца и нашу с королевой безопасность, а так же имеет доступ во все дома и помещения Нидароса. В ответ безгласная тень подняла правую руку, на которой узким лучиком сверкнул золотой перстень.

— Ярл Гамли Лейвссон, — и король указала на второго гостя. — Мой градоправитель. Он начальствует над городской стражей, поддерживая порядок на торговой площади, городских стенах, а так же за их пределами — в крестьянских поселениях и рыбацких деревнях, что находятся у самой воды. Вы все знаете, что несчастье не так давно посетило и его дом: пропала молодая жена и чуть не умер годовалый ребёнок, который, слава Господу, выжил и теперь здравствует. Сегодня весь день мои помощники занимались поиском убийцы несчастной язычницы, не жалея ни себя, ни людей своих… И, как видно, никого пока не нашли.

— Но, государь, ведь виновники уже были найдены и казнены согласно решению королевского суда. Ими оказались два крестьянина и рыбак, ревновавшие своих жён к другим мужчинам и потворствовавшие языческим верованиям, оттого бешено противившиеся крещению своих детей. Под пыткой они сознались, что убивали своих неверных жён в отместку за крещение внезапно заболевших детей-малюток, — спокойно и размеренно прозвучал голос Ирландца.

— Всё верно, святой отец. Но… Я ещё никогда не видел крестьян и рыбаков, так ловко владеющих мечом. А расследованием причин их деяний занимался сам градоправитель, которому все доверяют безоговорочно… Вот и сегодня мы вместе объехали все поселения и деревни в поисках истины. Схвачен рыбак, бывший воин народного ополчения, но он всё отрицает, хотя в ночь убийства его не было дома. Теперь и меня начинают терзать сомнения в правильности выбранного пути поиска виновника последнего убийства… — это на слова Альбана ответил Квиг Чернобородый, его глухой басовитый голос раскатом разнёсся по пустому помещению основного королевского покоя и замер под стропилами.

— Мой король, бог мне свидетель, ведь убийцы признали свою вину. И они получили по заслугам — королевский суд не бывает неправым, ибо он освящён Господом нашим, Иисусом Христом, как суд божественной власти над мерзкими язычниками, чьё дыхание поганит воздух первого христианского города Норвегии. Уварен, что и жена моя, Кара, нашла смерть от рук богопротивных еретиков… Где теперь покоится её тело? Где теперь обитает её душа? — произнесла хриплым простуженным голосом вторая тень, очевидно принадлежащая ярлу Гамли Лейвссону, в приподнятой руке которого блеснул крест, свисающий с чёток.

— Крест, как символ веры христианской, призван очищать и просвещать души язычников, наставлять их на путь истинный, а не уничтожать их тела… Много ещё еретиков в этой стране. Но если убить всех, то через короткое время никто не сможет назваться норвежцем, а Норвегия вымрет, как любой народ, на который ранее обрушивался мор — коса безжалостной смерти…. - возразил Ирландец. — Стоит понять и воспринять всю сложность ситуации, в которой теперь оказались не только мы, служитель церкви, но и сама власть, весь Нидарос, весь народ норвежский…

— Ты прав, как всегда, святой отец Альбан, духовник мой… И своим внутренними очами видишь будущее чётче, а понимаешь настоящее шире и глубже других… Эти преступления совершены не только против христианской веры, но и против моей власти: они раскалывают страну мою надвое, баламутят народ мой, толкая на путь восстания и крови, в которой захлебнётся вся Норвегия. А ведь датчане только этого и ждут… Им ведь, всё равно где и на чём властвовать, они и на руинах страны моей закатят победный пир. И поэтому, зверя кровавого нужно изловить раньше, чем мы потеряем всё…

— Мы готовы государь. Укажи нам путь, направь к истине словом своим! — впервые за всё время совета просительно произнёс епископ Нидаросский Николас. Он пребывал в крайней задумчивости, а погружаясь в понимание сути происходящего и грядущего, наполнялся тревогой и недобрыми предчувствиями.

Король Олав наказал Альбану Ирландцу, в сопровождении послушника Огге Сванссона, обойти все пять семей, пострадавших от убийств молодых женщин: расспросить родственников, поговорить с соседями, посмотреть на сирот-малюток и узнать об их состоянии и содержании, побеседовать с простыми людьми и определить их настрой, отношение к христианской вере и самому королю Олаву — не только продвинуться в поисках убийцы, но и успокоить простолюдинов. Ярл Квиг Чернобородый получил наказ охранять церковь, организовать поиск датских послухов по всему городу, используя своих людей, сведущих в сыске, наладить более тесные отношения со знатью — выведать возможных союзников Дании и ярых язычников, стремящихся к поруганию веры Христовой. Ярл же Гамли Лейвссон был обязан следить за порядком в городе и на его стенах, продолжать поиск кровавого убийцы вне города, а так же в обществе королевских приближённых. Сам же король Олав решил обратиться к горожанам и приезжим на нидаросский торг с речью, призвать к спокойствию в городе и окрестностях, прилюдно обещать положить конец преступлениям, так всколыхнувшим некогда спокойную жизнь северной столицы Норвегии.

Трое служителей Христа возвращались в храм уже глухой ночью, сопровождаемые парой королевских стражников, факелами освещавших дорогу святым отцам. Ведомый послушником, Ирландец поймал себя на ощущении чего-то важного, почерпнутого из недавно услышанного разговора, впечатлении оставленном его звуками и запахами. С этим острым и тревожным запахом Альбан сегодня уже встречался. И Ирландец даже вспомнил когда и где — во время службы в церкви. Альбан хотел обратиться к епископу с вопросом, но тот напряжённо молчал, и Альбан оставил свою попытку обсуждения на потом. Но Ирландец не знал, что напряжённая молчаливость и видимая замкнутость епископа Николаса, связана с тем, что на его родном языке значилось, как некое "déjà vu" — он не мог вспомнить сразу, что показалось ему знакомым или навязчимым воспоминанием из прошлого: Ронский это когда-то или где-то неприменно видел, но так и не смог вспомнить, что, когда и где именно. И эта немощь выражалась подавленностью настроя епископа Нидаросского.

В голове послушника Огге тоже вертелись вопрошающие мысли, но высказывать их вслух тот себе не позволил, боялся показаться неучем или глупцом перед иноземцами — всё равно не поймут. Однако, являясь урождённым норвежцем, ещё раз остановил себя на каверзных мыслях: "Почему начальник королевских хускарлов не имеет светского ранга? Почему Квиг имеет лишь прозвище — он что безродный или у него никогда не было отца? А само его имя Квиг на норвежском означало вечно задиристого и драчливого бычка, и это совсем не вязалось с внешностью и повадками королевского помощника. Странно, что Гамли Лейвссон обращается к норвежскому королю "мой король", как франк или британец, или… датчанин, извечный враг норвежской короны, считавший Новегию своим уделом. Он что вражеский шпион?".