Тень креста

Глава 17

17. Венчание.

Это утро выдалось бодрым и каким-то особенным. Белыми, пушистыми хлопьями падал первый снег. Зимняя прохлада ещё не обратилась стужей или метелями. В этот памятный день Нидарос проснулся раньше обычного: в рассветный час уже слышались голоса людей и звуки пробуждения животных — мычание, блеяние и собачий лай; над крышами домов серыми облаками повис дым разожжённых очагов; движения множества людей — из дома во двор и обратно, наполнили звуками жизни сам Нидарос и его окрестности. Сегодняшний день должен был стать праздником для всех горожан и жителей застенья. Венчание королевской четы — большое событие даже для столицы. Явление важное для всех её слоёв и носителей вероисповедания. И язычники, и христиане считали себя в праве участвовать в этом городском действе. Малоимущих и людей среднего достатка после церковной службы будут ждать пиршественные столы и бочки королевского пива. В отведённое для этого место уже свозили дрова, обустраивали вертела, подвозили доски для сооружения длинных пиршественных столов, на скотобойне уже отбирали животных для всеобщего праздника.

Скоро минет три года, как Нидарос считал себя христианской столицей Норвегии. Но обряд венчания — заключение брака перед Господом и под его покровительством ещё по-настоящему не прижился. А само латинское слово "nuptiae", как венчание, было для нидаросцев внове, потому использовалось редко и преимущественно самими христианами, прошедшими этот церковный ритуал. В народе данное событие называли просто — "высокое время" — Хёй тид. Дело происходило обыкновенно поздней осенью, когда полны житницы и погреба, когда наступает время покоя и для поселянина, и для моряка. В случаях, когда брак заключался в среде простолюдинов или состоятельных горожан, сама невеста приглашала гостей на свадебное торжество, но, если или жених, или невеста оказывались знатного рода, молодые назначали лиц из числа своих подданных, нарочно для этого дела избираемых обеими сторонами. Свадебные вестнимки-глашатаи на словах доносили приглашение на торжество всем приглашённым. Предстояший праздник отличался от предыдущих тем, что брак пары перед людьми и страной уже был заключён — в миру король Олав и королева Тира жили мужем и женой. Теперь же церемонию бракосочетания-венчания предстояло повторить перед лицом Господа, а свадебные клятвы подкрепить его благословением. Венчание, как брачный союз и клятва верности супругов, заключался один раз и навсегда: венчанных супругов развести или разлучить могла лишь смерть. И ещё, венчание ещё одна возможность обратить внимание Господа на отсутствие потомства у короля Олава — теперь сам Бог своим вниманием будет сопутствовать зачатию наследника или наследников трона Олава Трюггвасона.

По сути и содержанию брачная церковная служба не имела сословных различий — одинаково проводилась и для обычных, и для королевских персон. Венчанию предшествовали три встречи со священнослужителями: определение наличия или отсутствия препятствий для брака — мужчина и женщина проходили это собеседование порознь; если препятствий не оказывалось, вместе внимали церковным канонам предстоящего торжества — кто, что и когда должен делать на церемонии бракосочетания; перед венчанием оба его участника исповедовались и причащались. Для всех нидаросцев в этот день прошлое соединялось с настоящим, ради крепкого и надёжного будущего. Чтобы поднять заздравную чашу за семейное счастье короля Олава и вкусить от его щедрот не обязательно было быть христианином — весь Нидарос стал гостем на торжестве для короля и королевы. И это действо нового воплощения старых традиций с участием мужчины и женщины уже началось. Пусть люди его называли по-разному, но венчание — свадебная церемония, то чего ждали с восходом зимнего солнца, началось ещё до полудня.

По церковному уложению венчания гости короля прибыли первыми — ещё до появления венценосца. Этим поступком они выказывали верность сюзерену и приверженность его власти. Процессия городской знати, облачённая в лучшие одежды и сверкающая драгоценностями, медленно — открыто церемониально приблизилась к нидаросскому храму Христа Спасителя: лучшие и знатные находятся на стороне короля, так всё это должно было выглядеть для всего Нидароса. Сегодня единственный вход церкви гостеприимно раскрылся для посещения и обозрения всеми, желающими изнутри увидеть оплот столичной веры в Христа. Убранство храма теперь открылось каждому — даже тем, кто там никогда не бывал. Деревянные изображения святых, окруженные деревянными же кружевами и цветами, как будто оживились при блеске солнца первого зимнего дня. И благоговея перед домом Бога, люди шагнули внутрь.

Чудотворное зрелище предстало перед вошедшими — необъятный простор, высота сводов храма, божественность сооружений. Группы соединенных друг с другом высоких деревянных колонн, поддерживающих собой стрельчатые своды потолка — всё это поражало воображение смотрящих: их впечатления, мысли и желания, которые без всякой собственной воли устремлялись к священным сводам, напоминавшим божественные небеса, принадлежали только Богу — только ему одному. Цветными витражами окон играло утреннее солнце. Здесь ничто не напоминало человеческого жилища, здесь забыто всё, что окружает мирское существование. Тот, кому воздвигнут этот дом, — Силен, Велик, Дивен. Как отец милосердый, принимает Господь в своё обиталище всех людей — слабых, малых, бедных и одиноких. Сбор королевских гостей, отягощённый свадебными подарками, занял правую сторону церковного помещения — только пятеро из них остались на улице, будучи вестниками монаршего приближения.

В это же время на церковной площади — напротив дверей храма, разыгралось другое, исключительно народное, свадебное действо, совсем не новое — давно укоренившееся в старой норвежской среде: народное гуляние, приветствующее и во всю славящее брачный выбор своего господина. Простолюдины, ряженные в пёстрые одежды, украшенные свадебными лентами белого, красного и синего цвета, скрывая лица под фривольными масками, разделившись на две группы, славили брачующихся самодержцев. Про-королевская партия песнями и танцами превозносила мужские достоинства жениха — мужчины, держащего королевское звание. Визжали дудки и лиры вторили им:

— Олав Кракабен — жеребец Небесной Кобылы. Он богат серебром и семенем, а его потомству быть великим. Наш жеребёц лучший из всех! Проворный, быстрый и неутомимый, потому лучше нашего Олава жениха нигде не найти. Славься король Олав Трюггвасон! Славься трон его! Славься Норвегия — для всех и для каждого норвежца. Лучшего жениха, чем Олав Трюггвасон нигде не сыскать!

После этих слов толпы вперёд вышел человек, изображавший короля-жениха, и приосанившись на виду у всех присутствующих, поправил на голове корону, плетённую из ивовых ветвей.

Вторая группа изображала приверженцев королевы-невесты — женщины, выбранной в жёны самим королём Норвегии. На головах этой партии красовались белые платки-повязки, а движения и жесты людей напоминали женские. Теперь дудки и лиры, поддерживаемые маленькими барабанами, перевели общее внимание к этому собранию ряженных. Оказалось, что их втрое больше королевских балогуров — все одеты в глухие плащи серого и чёрного цвета, а по внешности они мало напоминали обычных простолюдинов. То и дело слышался хладирский говор, который эти люди тщательно пытались скрыть. Группа мужчин, отождествляющих королеву — не отличалась подвижностью: они не могли согнуться, даже к собственной обуви, тогда как королевская партия была готова пуститься вприсядку, вытанцовывая немыслимые кренделя. К хладирцам нидаросцы отнеслись снисходительно: Хладир — тоже Норвегия, а ярл Эйрик Хаконссон — подданный короля Олова, и люди ярла — гости на венчании королевской пары.

Из рядов хладирцев выдвинулся человек, облачённый в женскую накидку, и встал рядом с королевским балагуром. Потом хладирец, выпрямившись во весь рост, громко произнёс:

— Пусть муж — голова! Но… Жена всегда будет шеей! А шея у королевы Тиры очень крепкая.

И тут все его соотечественники, подбоченясь, подхватили, понравившуюся им фразу:

— Королева Тира — крепкая шея! Такая никому не кланяется!

Неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, но на соседней улице, выходящей на церковную площадь, послышался шум тяжёлых шагов, перемежающийся со звуком бряцания боевого железа. Король Олав Трюггвасон приближался к месту венчания, сопровождаемый свитой и войском. И вот первые ряды воинов сопровождения вступили на церковную площадь, сразу заполнив её. Шествие это было похоже на движение по суше большого драккара. В центре, как мачта, на болом коне восседал сам король-жених, облачённый в праздничные одежды: длинный зелёный кафтан, шитый золотыми листьями и ширококрылыми птицами; сверху накинут богатый красный плащ, подбитый белым мехом и скреплённый золотой заколкой на плече; голову короля венчала золотая корона Хорфагеров. Вокруг Олава двигался отряд его хускарлов, блестя начищенным железом доспехов. Их окружали плотные ряды пеших королевских воинов и городской стражи. Королевские телохранители, тоже передвигавшиеся верхами, выглядели весёлыми и радостными, повторяя настроение короля-жениха. Оружия ни у кого не было видно. Лишь ряды пеших воинов за спиной несли щиты, а в руках копья, мечи же находились в ножнах. А чтобы ежё раз подтвердить торжественность и значимость происходящего, воины хором пели старую песню, сопровождавшую их в походах. Но " Виллеман и Магнхильд" звучала сейчас не как песня победы или предчувствие битвы, а как выражение общей радости:

Виллеман-скальд устремился к реке,

Туда, где прекрасная высилась липа.

Шёл, арфы тело сжимая в руке.

К рунному камню седому, не ведая лиха.

И избежав все преграды воды,

Песню любви стал наигрывать тихо.

Мотив, известный каждому с самого детства, охватил души окружающих праздничным восторгом. Чудесное — просто магическое избавление невесты Виллемана-скальда — Магнхильд из лап гнусного тролля издавна впечатляло умы и сердца всех норвежцев. Теперь эта песня объединила собравшихся чествовать королевскую пару на обряде венчания, и уже все присутствующие подхватили её слова:

Струны нежно ласкал, извлекая мотив колыбельный.

И в дремоте весь мир утонул беспредельной…

Вдруг громкой, как слава, и властной та музыка стала.

Вмиг дрёмы оковы она разорвала, чтобы Магнхильд спасти.

Везде царило приподнятое настроение, лишь королевский хольд Атли Сигурдссон оставался мрачным и задумчивым. Его взгляд непристанно ощупывал округу, а левая рука придерживала боевой сигнальный рог, подвешенный к поясу хольда. По законам предстоящего обряда жених пребывал к месту венчания первым, чтобы подготовить своих людей к встрече невесты: пара была венценосной, но эта особенность не меняла условий ритуала. Атли подал знак, и королевское войско разделилось на три части — первая осталась справа от входа в церковь, вторая направилась к постоялому двору, третья — проследовала к городским воротам. Король Олав спешился, в ожидании невесты-королевы, и занял место у церковных дверей, находясь на виду у всех, окружённый рядами хускарлов, стоящих плотным полукругом. Справа — высились копья городской стражи и пеших воинов. Слева — ряды молчаливых хладирцев. Нидаросские простолюдины оказались оттеснены на самый край церковной плащади. И тут проревели парадные датские трубы — их медные голоса летели впереди приближающейся свиты королевы Тиры. Королева-невеста дала знать о себе задолго до своего соединения с женихом-королём. Дания приближалась — об этом должны были знать все, чтобы увидев, обомлеть от её величия.

Партия королевы, будучи меньше сопровождения короля Олава, от этого не двигалась быстрее. Наоборот, датчане приближались медленно, как будто крадучись. В центре их шествия катилась повозка королевы Тиры: вся деревянная поверхность её была убрана синим покрывалом, шитым золотыми королевскими львами; лошадей украшали попоны с этим же датским символом, в гривах лошадей белели праздничные ленты. Венценосная невеста облачилась в красное платье из дорогой заморской ткани, само платье с ворота и до подола было украшено жемчугом, цена такой одежды — целый боевой корабль. Красный цвет, в этом случае, имел своё неприложное значение, имеющее прямое отношение к церемонии христианского венчания. Красный цвет суть защита: он единственный ассоциируется с безопасностью и силой, которые Святой Дух дает истинным христианам. В целом, красный цвет служил мощным символом в таинстве Миропомазания королей и королев. Он олицетворял присутствие Святого Духа во всех мирских делах христиан, где венчание и есть эта защита и высшая благодать для брачующихся.

На плечах Тиры Датской красовалась белая зимняя накидка. И этот цвет тоже имел значения для невесты-христианки: он воспринимался единоверцами, как цвет полной открытости, граничащей с беззащитностью, чистоты души и помыслов, а у простоюдинов ещё и невинности. Белый, он же — цвет христианской радости, а также и восторга триумфа. На голове Датчанки золотом сияла маленькая корона-венец королевы Норвегии. Хускарлы Тиры выглядели чопорными, выставляя напоказ свой достаток и близость к королевской персоне: подбородки гордо всздёрнуты, на шеях золотые цепи, одежды пестрят разноцветием. На поясах — охотничьиножи в богатых ножнах. Кавалькада телохранителей двигалась на вороных лошадях, а из-под верхней одежды выглядывали края подолов тяжёлых кольчуг. И вот датчане достигли церковной площади. Король Олав помог Тире выбраться из повозки и бережно взял под руку, чтобы сопроводить в помещение храма — к алтарю. Он только начал своё ритуальное шествие, и тут вся округа разразилась славящими возгласами:

— Слава королю-жениху!

— Слава королеве-невесте!

— Слава Олаву и Тире!

И под ноги брачующимся полетели щепоти золотистых зёрен драгоценной пшеницы. По древнему поверию, так выглядело пожелание молодожёнам: пусть хлеб всегда растёт прямо у ваших ног — только нагнись и он уже в руках. Вскоре всё пространство перед венчающейся парой стало золотистого цвета. Но они не жалели посевное добро, наступая на него шаг за шагом — после их выхода с венчания, беднота соберёт всё, просушит и в срок посадит в землю. Ходила молва, что из этих зёрен вырастает самый богатый урожай.

Когда венчающиеся вступили под церковный свод, служки затянули "Credo":

— Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium!

А епископ Альбан со святым отцом Матеусом вторили им, распевая продолжение молитвы " Верую":

— Et in unum Dominum Iesum Christum, Filium Dei unigenitum, et ex Patre natum ante omnia saecula. Lumen de lumine, Deum verum de Deo vero, genitum, non factum, consubstantialem Patri, per quem omnia facta sunt.

Мужские голоса звучали торжественно и назидательно, вызывая в слушателях трепет благоговения перед Господом и домом его. К алтарю венчающаяся чета шла медленно, а за ней тянулся ручей свит и спешившихся телохранителей — люди короля соединились с его гостями и заняли всю правую половину церкви, люди королевы — левую. Не доходя пяти шагов до святого места, королевская пара остановилась. Тиру из рук Олава принял Тореборг Стейнссон, а самого Олава взял под руку Атли Сигурдссон. Будуших супругов, которые должны были стать парой под рукой Господа, развели по их свитам. Вместе им положено было стоять только перед финальным наречением мужем и женой — возложением брачного венца на будущих супругов, но до этого должен был осуществиться весь ритуал христианского венчания. Перед Господом все равны, и Матеус подал знак главным представителям жениха и невесты, тогда Атли принял в руки корону Олава, а Тореборг взял её у Тиры.

В это время на церковной площади свободной осталась лишь дорожка к открытым дверям храма — она разделила стоящих там людей на две группы: справа находились воины короля, конюхи держали лошадей прибывших хускарлов за воинскими рядами, слева — плотный строй хладирцев, насторожённо смотрящих на дорогу к постоялому двору, лошадей хускарлов королевы они не спрятали за свои ряды, расположив тех сбоку, ближе к средине площади.

И вот в церкви прозвучали последние слова молитвы, ею священнослужители призывали Господа в свидетели брака двух христиан. Наступила пора ритуала клятвоприношения и супружеских обетов. А началась она с жениха-короля, которому епископ Альбан, подерживаемый под руку Огге Сванссоном, стал задавать положенные на венчании вопросы:

— Согласен ли ты, Олав сын Трюггви, взять в жёны Тиру дочь Харальда? Господь свидетель твоего ответа.

— Да. святой отец, — ответил Олав, а его ответ слышал каждый присутствующий и Господь тоже. — Я согласен взять в жёны Тиру Харальдсдоттер.

— Согласен ли ты, сын мой, делить с Тирой дочерью Харальда радости и горечь бытия, быть верным супругом и хранителем потомства своего, взрастить и воспитать его в духе веры нашей?

— Да, святой отец, перед Богом и людьми я даю такой обет, — ответил Олав Трюггвасон, поклонившись в сторону партии невесты.

— Согласен ли ты, Олав сын Трюггви, связать себя узами брака с Тирой дочерью Харальда, навечно? Не возжелать других жён и дев и не возлежать с ними?

— Согласен, святой отец, — ответил король Олав. — И пусть только смерть разлучит нас. Господь свидетель моим обетам перед Тирой Харальсдоттер. И только он может судить и карать меня за их нарушение, ибо суд Господень — высший суд. Честью своей клянусь быть добрым, честным и рачительным супругом для Тиры дочери Харальда.

После этих слов король Олав ещё раз поклонился в сторону свиты королевы Тиры.

— Да примет Господь твои брачные обеты, Олав сын Трюггви, — этими словами епископ Альбан закончил опрос жениха и перед тем, как произойдёт опрос невесты-королевы, добавил традиционное в процессе венчания обращение к собрашимся. — Есть ли среди вас человек, который считает Олава сына Трюггви недостойным брака с Тирой дочерью Харальда, тот, кто может доказать невозможность этого брака?

Собравшиеся ответили молчанием. И тогда епископ Альбан произнёс короткое:

— Amen! — что означало конец брачного клятвоприношения со стороны жениха, и теперь можно было приступать к опросу невесты-королевы.

Эту часть обряда венчания взял на себя бывший духовник королевы Тиры — Матеус из Познани, теперешний помощник Альбана Ирландца.

— Согласна ли ты, Тира дочь Харальда, взять в мужья Олава сына Трюггви? Господь свидетель твоего ответа.

— Согласна! — бесцветным голосом коротко ответила королева-невеста и сделала шаг назад, её места занял Тореборг Стейнссон.

— Согласна ли ты, Тира дочь Харальда, делить с Олавом сыном Трюггви радости и горечь бытия, пока смерть не разлучит вас, — спросил святой отец Матеус.

— Да, — снова коротко бросила королева Тира и сделала ещё один шаг назад — в гущу своих телохранителей.

— Согласна ли ты, Тира дочь Харальда, быть покорной во всём мужу своему, Олаву сыну Трюггви, хранить ему вечную верность, родить от него крепкое потомство и воспитать его согласно заветам Христа, Бога нашего? — задал следующий вопрос святой отец Матеус Познанский. Отвечая на него, невеста далжна была поясно поклониться жениху и его людям, выказывая полную покорность будущей жены будущему мужу.

Тогда Тира громким и властным голосом крикнула из глубины датчан:

— Дания никому не кланяется! Дания никогда не станет ни лоном, ни ложем для нищей и слабой Норвегии!

В ответ на этот призыв левые полы плащей датчан взметнулись вверх, и блеснула сталь обнажённых мечей. Десятки клинков оказались направлеными в сторону королевской партии и гостей короля.

— С-ме-е-р-ть! — раскатисто грянуло из глоток нападающих, и тот час же первый ряд датских хускарлов оказался перед первым рядом норвежцев. Одним молниеносным движением рук телохранителей короля завязки их плащей были освобождены, и в следующий миг разноцветные облака ткани обрушились на головы и тела врага, останавливая его движение вперёд. Ещё мгновение, и в руках людей короля блеснули мечи и боевые ножи, тщательно спрятанные под верхней одеждой. Призывно затрубил сигнальный рог Атли Сигурдссона.

Упавшие на головы датчан норвежские плащи сначала ослепили нападающих, а потом, спустившись к ногам, запутались на них, прекратив атаку хускарлов королевы. Датчане просто рухнули под ноги норвежцев — промо под их клинки. Пролилась первая кровь.

Святые отцы, захлёбываясь от возмущения, натужно кричали:

— Окститесь, христиане! Не святотатствуйте в Господнем доме! Не берите на душу грех несмывемый!

Но каждый в миг опасности перешёл на родной язык, потому их никто не слышал и не понимал. Огге Сванссон подхватил священников под руки и увел в помещение, находящееся за алтарём, там хранились предметы для церковных служб. Накрепко затворив двери этого церковного покоя, Огге вернулся к рядам сражающихся норвежцев. И вовремя — двое датчан теснили короля Олава, вооружённого лишь охотничьим ножом. Тяжёлый епископский посох сослужил послушнику хорошую службу: им он отбил удар, направленный в живот Олава, а обратный конец посоха пришёлся на висок нападающего. Но избежать удара второго датчанина Огге не удалось — боевое железо угодило в бок послушника. Затрещала разрезаемая ткань рясы, но клинок лишь лязгнул по пластинам панциря, дарёного Сванссону отцом. И вот уже острый конец епископского посоха пришёлся прямо в шею врага. И тот, захлёбываясь кровью, упал на церковный пол. Подоспевший Атли Сигурдссон увлёк короля в толщу норвежского строя.

В помещение христианского храма будто шагнул настояший Ад. Крикам злобы, боли и отчания не хватало места, и они рвались ввысь, разбиваясь о церковный свод. Кровь лилась без устали и преград — на пол, стены и распятие, которые теперь стали багрово-красными. Пол оказался усеян телами мёртвых и умирающих воинов обеих сторон. У королевских хускарлов не было возможности манёвра: сзади стояли ряды гостей Олава — отступать некуда, да и к дверям не пробиться. Нельзя подставлять безоружных королевских доброжелателей, держащихся за спинами воинов, под удар датчан, тогда городские приверженцы короля погибнут все. Датчанам тоже приходилось не легче: большое помещение исповедальни разделило их силы надвое, и объединиться для решающего удара они пока не могли.

В это время на церковной площади тоже кипела битва. Хладирцев оказалось вдвое больше — от кузни прибыл отряд поддержки: три десятка воинов, не пряча щитов и мечей, вступили в сражение с городской стражей, оставленной Атли Сигурдссона у ворот храма. Ощетинившись радами копий и прячась за щитами люди Гамли Лейвссона вели неравный бой. Вскоре победное настроение хладирцев стало остывать.

— Где телеги с луками и стрелами? Где подмога, что должна подойти из постоялого двора? — всё чаще в рядах хладирцев звучали вопросы, не имеющие ответа.

Невдомёк им было, что Гамли Лейсон со своим отрядом окружил постоялый двор, разоружив врагов, схоронившихся там. Все луки и тулы со стрелами попали в руки нидаросцев. Но Гамли Лейвссон был вынужден оставаться на месте — тревожных вестей и просьб о помощи ни от храма, ни от городских ворот не поступало. И градоначальник не знал, как протекает ритуал венчания короля и королевы. Потому Гамли со своим немалым войском оставался там, где стоял. А вот у городских ворот разыгралась настояшая драма. Вооружённые луками хладирцы, перебили стражу городских ворот, ударив внезапно и со значительного растояния, раненых добили нещадно — никто не смог уйти. Но и они ничего не знали о бое у церкви. Постоялый двор располагался у храма, но посланные туда хладирцы, доносили, что к церкви не пройти — вокруг постоялого двора стоит городская стража Гамли Лейвссона — она не пропустит никого. Другой же дороги к церкви хладирцы не знали. Прячась от горожан, нельзя хорошо изучить сам город.

А сражение в церкви и её пределах продолжалось. Никто, из сражающихся внутри, не смог подобраться к выходу из храма, никто из бившихся снаружи не смог проникнуть в храм для помощи своей партии. Внутри церкви развернулась настоящая резня: ни одна из сторон не хотел уступать противоположной — если меч или нож были утеряны, грызли горло врага зубами. Извечный датский боевой натиск столкнулся с вековой норвежской стойкостью — один никак не уступал другой.

Чтобы изменить боевое противостояние в свою пользу, норвежцы двумя клиньями, возглавляемыми Огге Сванссоном и Атли Сигурдссоном, ударили на правую часть датчан. Удача такого манёвра обеспечивала норвежцам свободу и безопасность правого фланга — возможность развернуться единым фронтом в сторону оставшихся в живых датчан, оборонявших королеву Тиру. Огге бросил на пол переломившийся надвое епископский посох и поднял датский меч. Атли Сигурдссон, обмотав левую руки поднятым с пола норвежским плащом, своим мечом подал знак атаки королевским хускарлам. И норвежцы ринулись в битву против своего извечного врага — Дании.

В это же время у дверей церкви ситуация изменилась совершенно непредсказуемо. Нидаросские простолюдины, оттеснённые с церковной площади сражающимися стражниками и хладирцами, вернулись, вооруженные подручными средствами — вилами, косами, дубинами и просто тяжелыми камнями, а кто-то — боевыми топорами, копьями и мечами. Их удар в самый тыл противника оказался сокрушительным, потому, что его никто не ждал.

— За короля Олава! За Нидарос! За Норвегию! — эти громкие и решительные возгласы раздались со стороны добровольного народного ополчения, а удар его был жесток и решителен. Строй хладирцев пал — сузился до размеров шнурка. Те вознамерились бежать, но возможности сделать это уже не представилось — мёртвые падали под ноги ещё живым. Пленных никто не брал. Кровь — за кровь, и кровь — ради крови.

Натиск норвежцев на датчан, находившихся слева от исповедальни, естественным образом ослаб, потому эта часть противника, несущая на руках королеву Тиру — от картины жуткого кровопролития Датчанка лишилась чувств, возымела возможность, наконец, вырваться из предстоящей смертельной ловушки. Датчане ринулись к дверям церкви и миновали их без всякого сопротивления. Неистовым датским мечам ополчение не стало преградой — люди королевы просто смяли его, ударив в спину. Выученные боевые лошади смирно стояли там, где их оставили седоки, и приняли беглецов на свои спины без всякого противления. Тореборг Стейнссон направил кавалькаду по пути, следующему от дворца в нидаросскую гавань — к воротам, занятым хладирцами. Этот путь шёл в обход постоялого двора, и беглецов никто не задержал. Вскоре датский корабль в спешке отошёл от нидаросского берега и направился в открытое море.

Оставшиеся в живых норвежцы вышли, наконец, на свет Божий, свободно покинув место сражения. Израненные, все в своей и чужой крови, с опущенными от усталости руками и уязвленными предательством душами. Хускарлы короля жадно дышали зимним воздухом и неотрывно смотрели в серое небо: они — живы, и это — чудо Господне. Остатки ополченцев и стражников присоединились к ним. Огге Сванссон вывел Альбана Ирландца и Матеуса Познанского из дальнего церковного покоя, спасшего их жизни. Матеус был бледен, губы тряслись, ослабевшими от ужаса руки, тот пытался креститься, но у него это плохо получалась. Казалось, епископу Альбану должно было быть легче, ведь он ничего не видел, но обо всём ему поведали уши и чуткий нос. Ирландца мутило от запаха крови и смерти, а ноги его постоянно запинались о тела павших в церкви воинов — своих и чужих. Но слепец, не в пример Матеусу, держался стойко. Зимняя прохлада освежила его голову, взбодрила тело, и разум вскоре вернулся к епископу.

Никто не пытался глазами встретиться с королём Олавом — подданные считали себя виновными в случившемся и опускали взоры. На глазах же самого короля блестели слёзы отчаяния и ярости. Трюггвасон во всю корил себя за доверчивость датчанам и собственную гордыню — недоверчивость к своим слугам, но это не помогало избавиться от подавленности и полной внутренней опустошенности. Семейный союз, на который Олав возлагал столько надежд не состоялся. Обряд венчания обернулся похоронами. И он, Олав Трюггвасон, опять предоставлен самому себе: как мужчина, как король, как норвежец. А жизнь, как не ряди, коротка.

Люди Гамли Лейвсона, сняв осаду с постоялого двора, вернулись на церковную площадь. Набралось три десятка пленных хладирцев, которые ждали своей участи, а, судя по настроению короля Олава, она не могла быть радостной. Гамли вопросительно глянул на короля, и тот коротко, голосом не приемлющим возражений, бросил:

— Казнить изменников! Сейчас!

Все были рады тому, что Олав перестал выглядеть обиженным мужем, а снова стал народным вождём и королём, горящим желанием праведной мести, что Трюггвасон уже вышел из глубокого оцепенения и может приказывать. Лишь один человек оказался против такого решения. Епископ Альбан спокойным и, оттого крайне убедительным голосом, произнёс:

— Нет, сын мой. Сегодня больше никто не умрёт… Сколько христиан уже покинуло этот свет? — и Альбан указал на двери храма. — Десятки и десятки… А кто их заменит Господу и семьям? Пролитая кровь взывает к душам и разуму вашему. У меня есть решение судьбы пленённых.

Услышав такую дерзость, окружающие замерли в возмущённом недоумении — никто и никогда не смел перечить скорому на расправу королю: все знали, чем это обычно заканчивается. Но в этот раз Олав нехотя выдавил из себя:

— Говори, Ирландец…

Тогда епископ Альбан обернулся в сторону хладирцев, на коленях ждущих немедленной смерти, и сказал так:

— Господь велик и милосерден! А король Олав почитает его заповеди и также милосерден к христианам… Сейчас вас развяжут. И вы уберёте помещение Господнего дома до первозданной чистоты, потом, с благословением Господним, поможете захоронить павших в битве на церковном кладбище. И уже тогда… Примете обряд крещения. Вас отпустят в ваши края, куда вы понесёте свет и слово христианской веры. Вы можете изменить клятве, данной на кресте, но, тогда с вас спросит уже не король Олав, а сам Господь. И то, что сегодня вы остались живы — первый дар Божий. И ещё… Мастер Хаки и Орм Ульфссон тоже должны быть пощажены. Они остаются христианами и их руки не обагрены кровью. Пусть отмолят свой грех и приведут в Божеский вид помещение храма, порушенное и осквернённое сегодняшним сражением. Amen!

— Amen! — согласно кивнув, ответил Олав Трюггвасон. — Пусть будет так.

— Amen! — нестройными голосами решение короля поддержали его люди.

— Согласны, — за всех ответил один хладирец.

Так и случилось, хладирцы отбыли на родину, неся с собой наказ короля Олава всему Хладиру — никогда не нападать на его земли, а ярлу Эйрику Хаконссону — не злоумышлять против норвежской короны. Но зная горячий нрав и мстительное упорство Трюггвасона, Эйрик сбежал из Хладира в Швецию. Туда с ним отправилась и Тира Датская, искать утешение при дворе жены брата.

_________________________

1. Credo (лат.) — название католической молитвы, означающее "Верую", её ещё называют символом веры.

2. Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium! (лат.) — Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.

3. Et in unum Dominum Iesum Christum, Filium Dei unigenitum, et ex Patre natum ante omnia saecula. Lumen de lumine, Deum verum de Deo vero, genitum, non factum, consubstantialem Patri, per quem omnia facta sunt. (лат.) — И в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, рождённого от Отца прежде всех веков. Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, не созданного, одного существа с Отцом, через Которого все сотворено.