Тень креста

Глава 7

7. Лики столицы. За городской стеной. Светлый день продолжался, увлекая Альбана Ирландца и послушника-поводыря Огге Сванссона через круговорот торговой площади в разветвление улиц по направлению к городской стене. Ведь королевский наказ должен быть исполнен, и оба посланца понимали это одинаково хорошо. Несмотря на то, что погода стояла солнечная, а зелёный отлив листьев соперничал с восхитительной бирюзой неба, воздух был прохладен и свеж от присутствия моря, раскинувшегося совсем невдалеке, и вод близлежащей Нидельвы. Огге часто щурился — в глаза били лучики солнца, но Сваннсон блаженно улыбался, когда они непринуждённо скользили по его лицу. Сейчас в городе им нечего было опасаться — при свете дня, открыто на священнослужителей, почитаемых королём Олавом, никто не осмелился бы поднять руку. Кроме того, повсюду хватало городских стражников, следивших за порядком, не говоря уже о личной охране, навязанной Трюггвасоном — двух воинах с копьями на плечах и широкими мечами у пояса, повсюду следовавших за посланцами короля…

Покинув пределы торговой площади, путники ступили на дорогу, идущую далеко вниз. Широкая, но тесная сейчас, Торговая Дорога вела от площади к воротам Нидароса, а затем тянулась через строения посада и поселение бедноты к гавани. Теперь, в разгар дня, вдоль неё толпились люди повсеместного торга, заключая сделки и приторговывая тем, чему не нашлось места на рядах торговой площади: бородатые купцы продавали добро целыми судами, зазывая видных покупателей посмотреть и пощупать товар, находящийся в гавани; тут и там мелькали пронырливые торговцы мелкими, но дорогими вещами, с лёгкостью управляясь с объёмистыми наплечными сумами. А по самой дороге шумно катились возы с уже купленным товаром — покупатели спешили в гавань на погрузку своего, только что обретённого добра. Обогатившиеся в походах воины и приближённые короля Олава, не особо торгуясь, покупали, что кому приходилось по вкусу. Серебро ненадолго задерживалось в их кошелях, и поэтому в летнюю пору Нидарос кишел торговыми людьми из многих областей Норвегии.

Здесь можно было услышать не только северный говор, но и франкский, западнославянский, а так же новгородский басовитый говорок. И даже, не достигая ворот и не видя самой гавани, с Торговой Дороги можно было слышать как в порту неугомонно кипела работа — скрипели вороты, лязгали цепи, напрягаясь, гудели канаты, а бочонки, мешки и тюки с шумом громоздились на палубы, как над ними с криком разрезали воздух чайки, а грохот бревенчатого настила, под подъезжающими тяжело груженными повозками временами заглушал их. И, если напрячь слух, можно было даже разобрать громкое эхо рыбацких голосов: у края воды смолились лодки, и черный дым, клубясь, поднимался от костров к ясному небу.

Альбан Ирландец, медленно ведомый верным поводырём, чутко уловил, доносившиеся с пристани запахи смолы и соленой рыбы, а его уши, оценивая разницу в шуме волн, подсказали, что в недалекой морской воде колыхались страшные корабли норманнов: легкие «морские змеи» — драккары и более тяжелые, снабженные палубой торговые суда — кнорры. Огге Сванссон же со своего места смог разобрать как медлительные мохноногие кони влекли к мельнице баржу с зерном… Мельница шумела, мелькая широкими лопастями обомшелого колеса. Рядом с запрудой тянулись деревянные мостки малой пристани, куда причаливали плоскодонные барки рыбаков. Слышался смех женщин, стирающих бельё и стук их вальков, немного в стороне пылал костер, где по воле зажиточных христиан нидаросской общины готовилась похлебка для бедных и неимущих. Нищие толпились вокруг, жадно вдыхая запах вожделенной пищи; хрипло мяукали, дожидаясь нечаянной подачки, облезлые бродячие коты, путающиеся под ногами звенящих кольчугами рослых городских стражников.

Многие из них знали священнослужителей в лицо, Огге же многих помнил по именам. Послушник сдержанным кивком отвечал на приветствия воинов, и по его знаку Археподий степенно наклонял голову, отдавая дань уважения обязанностям стражей и соблюдая приличия, стараясь оставаться одновременно внушительно-спокойным и доброжелательным. Тем не менее Ирландец чувствовал к себе интерес с примесью восхищения, то и дело подступающий со стороны.

А через некоторое время святой отец и поводырь уже шагали по местам старого городища, торгового поселения Каупанг. Они миновали руины квадратной башни, камни которой частью пошли на восстановление моста через ров, огибающий стены Нидароса, и свернули в узкую улочку, уводящую в глубь городских кварталов, направляясь к боковым воротам, напрямую выводящим к месту следования путников. Здесь было не менее людно… Стайки псов и детей сновали между прохожими; гогоча, пробирались к реке гуси, погоняемые тощим рабом в ошейнике… Дребезжали горшки, горой наваленные в повозке, влекомой маленьким черной лошадью. Скрипели колеса, а из открытых окон доносились голоса бранившихся женщин, вылетал клубами чад прогорклого масла и жар печей… Телохранителям посланцев приходилось расталкивать прохожих, расчищая путь.

Под ногами гремели доски, которыми, по северному обычаю, была вымощена улица. Крытые соломой жилища со стенами из расщепленных бревен, вбитых стоймя, соседствовали со старыми постройками времён торгового поселения. Ныне лишь в немногих домах в соломенных кровлях сохранялись закоптелые отдушины для выхода дыма. Большинство местных жителей, разбогатев в походах, обзавелись закрытыми очагами и дымоходами, а также могли позволить себе такую роскошь, как окна, где в переплеты были вставлены маленькие листки слюды, куски промасленного холста и даже стеклянные вставки в свинцовых рамах, весело блестевшие в лучах солнца. Подчас среди пестроты городской застройки можно было увидеть основательные толстостенные избы, уцелевший с далёких времён, длинные и узкие дома с крытыми дёрном крышами. Изгороди большей частью были невысоки, и не составляло труда заглянуть в любой дворик, где тянулись овощные гряды, играли дети, женщины белили холсты. Кое-где у входа в жилье болтались подвешенные за задние ноги бараньи и говяжьи туши со вспоротым брюхом, как знак того, что готовился обильный обед или ужин для многолюдной семьи.

Огге Сванссон и Альбан Ирландец довольно быстро миновали этот отрезок пути: посланцы короля крепко держались за руки, а ноги их теперь шагали проворней, сами же путники задались лишь одной целью — быстрее покинуть эти места и добраться до вожделенных ворот, городская сутолока и тяжёлые запахи, особенно ощутимые здесь, утомили обоих. Городскую стену они миновали беспрепятственно: бдительные стражи, издалека заприметив живописную королевскую охрану, сопровождавшую священнослужителей, загодя отворили ворота. Свежий ветерок, срывающийся с поверхности близкой воды, охладил путников и дал возможность отдышаться. И уже не спеша они перешли по мосту через ров. Впереди лежал кузнецкий посад и поселение городской бедноты. Кузни располагались поближе к воде, так было удобней и безопасней, потому что уменьшало угрозу пожара в городе. Хозяева же их проживали в непосредственной близости к торговой площади, церкви и дворцу-усадьбе короля Олава. Квартал кузнецов был одним из самых зажиточных в Нидаросе. Об этом свидетельствовали и добротные дома, и массивные двери с тяжелыми запорами.

Здесь обитало особенно много кузнецов-оружейников. Их сталь считалась лучшей в Скандии, а воинам всегда есть дело до кузнечных мастеров — от конской упряжи и ковки лошадей до искусно сплетенных кольчуг из неописуемо мелких колечек, за каждую из которых можно получить целое стадо гладких и упитанных коров или деревню со средним достатком. Священнослужители остановились и огляделись, прислушиваясь. Совсем близко возмущённо ржали лошади, пахло палеными копытами, и этот запах смешивался с запахами древесного угля, каленого металла, оружейной смазки и дубленой кожи. Пользуясь доброй погодой, здешние мастера работали на воздухе. Отовсюду слышался перезвон молотов и крохотных молоточков-чеканов, ударявших по наковальням. Люди здесь жили своей жизнью, иными заботами, иными звуками и иными запахами, так непохожими на городские.

Когда послушник и святой отец вступили во двор кузнеца Хаки Оспаксона по прозвищу Наковальня, тот под навесом трудился над лемехом плуга. Хаки был одним из прихожан Нидаросского храма Христа, а так же исключением из бытовавшего мнения о близости всех кузнецов к языческому богу Тору, наделяющему их мудростью и силой, тайно раскрывающему избранным божественные навыки кузнечного мастерства. Силу, мудрость, покладистый нрав вместе с тайнами ремесла этот кузнец получил по наследству от своего отца, а отец — от деда, а дед — от прадеда. К вере же в Христа Оспаксон пришёл добровольно и по убеждению: его жена Сигрид была христианкой с рождения и донесла до язычника мужа свет веры, а случай её выздоровления от коварной болезни, убоявшейся молитв и святой воды, только подтолкнул кузнеца к принятию решения.

Рядом раздувал горн мускулистый юноша, длинные и грязные волосы которого были охвачены кожаным ремешком. Когда-то его звали Ательредом — он вел привольнуюжизнь в роду зажиточного селянина в Британии, но был взят в плен датчанами и продан нынешнему норвежскому королю Олаву ещё во времена его последнего похода в Британию. Теперь иноземца звали Атли Кузнецом и никто не мешал, даже не препятсвовал тому покланяться Христу. В своё время Хаки упросил продать юношу ему в подручные, не думая обременять того тяжелым и изнурительным трудом кузнеца. Но видно не судьба была Атли вести покаянный образ жизни: он вновь научился жить в миру, его мышцы налились от тяжелой работы, а дух окреп и молился он теперь вместе с хозяином и хозяйкой Давно, перестав быть рабом, Атли жил свободно и крест носил без утайки. Именно Атли первым заметил прибывших и окликнул Хаки. Оспаксон — великан с седеющей, косматой гривой волос отложил работу и направился к священнослужителям, скаля в улыбке белые и крепкие зубы.

Обнажённый торс кузнеца прикрывал лишь прожженный во многих местах кожаный передник, могучие узловатые руки были покрыты густой, как исландский мох, растительностью, только не зелёной, а рыжей. Хаки степенно и с чувством собственного достоинства поклонился Альбану Ирландцу, а на его губах продолжала играть доброжелательная улыбка:

— Господь свидетель, тому как я рад нашей встрече, преподобный Альбан! Рад и тебе, собирающемуся принять постриг, послушник Огге Сванссон! Что привело вас ко мне, священнослужители, ближние слуги Господа нашего? Чем я, простой мирянин, смогу помочь святой церкви?

— Мир вам, дети мои! Да прибудет с вами Господь в житие и трудах, а также и мыслях ваших! Чистые помыслы и дела всегда возблагодаримы свыше, — ответил на приветствие святой отец и поочерёдно перекрестил Хаки и Озрика, преклонивших перед ним колени. А затем приступил к объяснениям, закончившимся просьбой проводить его с помощником в семьи погибших женщин, к людям воспитывающим теперь крещённых при необычных обстоятельствах младенцев. Кузнец внимательно выслушал святого отца и пообещал после окончания работы сопроводить его в дома бедноты, оказалось он знал этих женщин, младенцев и семьи, которые постигло внезапное и ужасное горе. Сейчас же он просил высоких гостей оказать честь и отобедать под его кровом, так как предпринятое ими пешее путешествие могло подточить силы посланцев короля, которые теперь просто необходимо было подкрепить.

Альбан Ирландец держался с Хаки и Атли по-отечески просто — приветливо и благожелательно, послушник же, постоянно находившийся у священника за спиной, упорно молчал и старался держаться в его тени. Но кузнец Хаки всё же нашёл возможность обратиться к Огге со словами:

— Скажи, послушник Огге, не могли ли мы видеться раньше? Мне кажется знакомым твой взгляд, вот если бы я ещё мог услышать твой голос, то точно сказал бы, что мы встречались раньше при дворе конунга Олава, тогда ещё не ставшего королём… В то время, не будучи с головой вовлечённым в кузнечное ремесло, я часто бывал при дворе Трюггвасона и был знаком со многими его хускарлами-телохранителями… И что-то подсказывает мне, мы были знакомы в ту пору, помощник святого отца, Огге Сванссон… Молчишь? Ну и я не буду донимать тебя досужими разговорами, а вернусь к своей работе.

— Добрый человек, не стоит волноваться! Ведь Огге всего лишь послушник и мой поводырь — молодой человек, только ступивший на путь веры, и потому не связанный священными обетами, определяющими безукоризненный путь служителя церкви. Да и мало ли на свете похожих людей? И нет в этом парне ни лжи, ни фальши, ни злоумышления, уж можешь мне поверить, прихожанин Хаки Оспаксон, — успокоил кузнеца твёрдый голос Ирландца, вселив в единоверца уверенность в ошибке. И мастер удалился в кузню, работа требовала его непременного участия.

Ожидая, пока Хаки закончит работу, Сванссон и святой отец уселись на траву, блаженно вытянув усталые ноги. Охрана держалась вокруг кузнеца, разглядывая предлагаемые на продажу наконечники копий и метательные ножи. Щурясь от солнца, Огге глядел на алые кисти рябины у ворот. Рябина уродилась богатой — значит, зима вновь будет холодной, как и прошлая, когда в окрестностях Нидароса царил голод. Столицы он не коснулся, и жители её только из разговоров пришлых знали о том, что в некоторых ближних селениях люди ели падаль, кору с деревьев, даже солому с кровель, а Нидарос наполнился нищими, скапливавшимися у церкви или у дворца правителя Олава в ожидании подаяния. Страшно было глядеть на их полуголые, посиневшие от мороза тела. Пришедшие грелись у костров, но король приказывал на ночь гасить огни во избежание пожаров. По утрам отряды стражи собирали и хоронили за городской стеной окоченевшие тела бедняков. Альбана Ирландца возмущало, что Олав так немилосерден к страждущим, но епископ Николас убедил его — иного выхода нет, если к голоду и холодам прибавятся разруха и мор — никому лучше не станет, а сам король Олав и без того оказывает им благодеяние, не гоня от стен своей столицы.

Солнечное тепло, расслабляющее влияние погоды, настраивающие на короткий отдых, а так же благоприятность момента толкнули Огге на сокровенную беседу, и он, наконец, собравшись с духом, спросил священника, вывалив целый ворох, так волновавших его вопросов:

— Преподобный отче, как может король Олав натравливать христиан на язычников, безжалостно истребляя последних? Или ему не ведомо, какое зло несёт в себе такое отношение к вере? Почему же правитель чаще прибегает к оружию, чем к слову? Возможны ли мир и новая вера на земле норвежской без крови, проклятий и бесконечного ряда смертей? Ведь, там где оружие, там и война!

Святой отец терпеливо вынес этот град словесных откровений, безудержно сорвавшихся из уст юноши. Невидящие глаза Ирландца, застланные белёсыми льдинками болезни, теперь прямо и не мигая смотрели, казалось, в самую душу Огге, а сухонькая рука священника легла на колено послушника, тем самым усмиряя поток негодования и переводя внимание юноши в другое русло.

— Сын мой, а разве мир куётся не при помощи оружия? Вспомни своих предков… Разве знаменитые и славные конунги ваши не поступали так же, чтобы смирять непокорных? А ведь и у них, и у народа тогда тоже была одна вера… Но было ли единство в самом народе? Был ли крепким мир на его землях? И на чём же он держался? Прости, что отвечаю вопросами на твои вопросы, послушник Огге.

Мысленно осуждая себя за допущенный промах, Альбан смолк на несколько мгновений, как будто бы взял короткую передышку перед большой и важной речью. Вдохнул, выдохнул и неспешно продолжил:

— Да будет тебе известно, сын мой, что еще Амвросий Медиоланский, духовник императора Грациана, в своем учении о войне основной упор делал на соблюдение закона справедливости. Если война, писал он, способствует восстановлению мира, то такая война справедлива и является благом. Только представь себе, как это звучит… Война и благо!

Сванссон не мог не прислушаться к словам Ирландца, к тому же речь шла о короле Олаве, и похвала ему из уст достойного священника значила немало.

— Поистине Олав Трюггвасон рожден чтобы властвовать на этих землях… После того как здесь хозяйничали языческие правители, отделяя и отдаляя страну фьордов от всего остального мира, теперь Норвегия впервые познала истинное благоденствие: неделимость владений и открытость для веры христовой, стремление к объединению мирской и духовной власти. И Олава Кракабена, сегодняшнего её короля я знаю давно… Теперь же это не тот норвежский конунг Олав, что спас меня в Ирландии, и я искренне рад этой перемене.

Священник поведал Огге, как много сделал нынешний правитель, бывший язычник, для их теперь общей родины. Он восстановил старое торговое поселение, воздвиг городские стены, отремонтировал мост, очистил реку, укрепил берега и отстроил множество новых кварталов: король Олав повел себя, как истинный хозяин, и город называется ныне столицей по полному праву.

— Разумеется, Трюггвасон зачастую ведет себя как язычник, но то не от сомнений в вере, а от отсутствия достаточного опыта, опыта христианского правителя, — продолжил свои наставления Ирландец. — Для тех же владений, которые он признал своими, его правление — подлинное благо. Северные воины, закаленные и дисциплинированные, чтут его, как вождя, и по его приказу готовы выполнять любые обязанности. Они обеспечивают город топливом, не гнушаются добывать торф и жечь древесный уголь, надзирают за строительством и занимаются ремеслами. Они объезжают лошадей, пасут и забивают скот, ремонтируют и охраняют дороги. Всем известно, что король Олав в своих землях поощряет торговлю. А разве то, что он открыто поддерживает повсеместное строительство христианских церквей, а воины и ярлы его добровольно принимают крещение, разве одно это не говорит о том, что Северный Путь, именуемый ныне Норвегией, может надеяться на милость небес? А теперь, Огге, постарайся представить, куда шагнула нога в христианском башмаке, направляемая сегодняшним норвежским королём: он крестил норвежские провинции Вик, Агдир, Рогаланд; от него крещение принял и Лейв Эриксон, который привез епископа из Норвегии в Гренландию для крещения страны вечного холода; по приказу Олава христианство приняло всё население Оркнеев и даже сам их правитель; по велению Олава епископом Тангбрандом крещена Исландия. Вот так, сын мой во Христе.

С долей восхищения повествуя об этом, Альбан не скрывал расположения к деятельному правителю, и тем не менее его истинная цель оставалась по-прежнему недостижимой, ибо этой целью было привести всех остальных скандинавских варваров и их вождей в лоно Христовой церкви, да так, чтобы они остались там по убеждению, а не по принуждению со стороны. Разговор утомил Ирландца, слишком много внутренних сил потребовалось для поддержания внешней невозмутимости и придания крайней убедительности сказанному в ответ на вопросы послушника. И он решил закончить свои откровения следующими словами:

— Сын мой, вас северян, сызмальства впитавших веру в своих кровавых богов, сжившихся с ними, совсем не просто заставить уверовать, что Спаситель, бродивший по земле в рубище, защищавший блудниц и исцелявший нищих, превосходит языческих небожителей. Для пришествия веры достаточно лишь короткого промежутка времени, но для её полного приятия и укоренения — годы и десятилетия, поколения… И всё это должно исходить от правителя, ведь он — глава народу своему. А вот то, что теперь, приняв христианскую веру, король Олав уже на равных вступит в круг монархов Европы, — не может оставить его самого равнодушным ни к вере, ни к власти, ни к людям… Да, временами он всё еще полагается на силу своего оружия, но видит Бог, что, став правителем, этот викинг по рождению куда более склонен созидать и пожинать плоды своих трудов, нежели тратить время и людские жизни в кровопролитных походах.

— Но ведь, тогда его вера может и не стать выстраданной по-настоящему! Он обменяет её на выгоды, и вовсе не будет заинтересован убеждаться в истинной силе Христа, таким людям вера во власть с лихвой заменяет веру в Бога, — с жаром возразил Огге.

— Для начала достаточно подвести к купели королеву, а уж затем начать заботиться о спасении души целого народа, который до сих пор разрывается между королём-христианином и королевой-язычницей. И это значит, что он, народ этот, не так уж и един, хотя все зовут друг друга норвежцами.

Послушник уловил нотки напряжения в голосе священника, расценив их как признак усталости, и решил закончить разговор, вставив последнюю фразу.

— Преподобный, Альбан… Я умоляю, вас, не забывать, что мы не в Ирландии, Франкии или Британии и даже не в Исландии. Здесь всё по-другому! Пролитая кровь всегда будет взывать к ответному кровопролитию. И сила железа сегодня, как не прискорбно, выше силы и влияния креста… Да, я верю королю Олаву! И ещё я верю в Христа, но, если засверкает сталь и возникнет угроза вашей жизни или жизни короля, то я не полезу за пояс, в поисках слова Божьего.

Мастер Хаки Оспаксон появился внезапно и, отдуваясь от жара и дымного воздуха кузни, позвал священнослужителей к обеду. А послушник Огге опять уловил в его взгляде и голосе тщательно скрываемый интерес. Или может быть кузнецу удалось подслушать их разговор? Вольно или невольно теперь уже не имело значения: Сванссон был начеку, спрятав за благодарной улыбкой насторожённость духа и готовность к любой опасности.