Мне кажется, что прошла всего лишь секунда, как маленькая ручка толкает меня в живот.
— Ава! Прекрати!
Дочь перелазит через меня на кровать.
— Мамочка, дай же я залезу, — просит она, впуская поток холодного воздуха под теплое одеяло.
Обычно утренние объятия четырехлетней непоседы доставляют мне величайшее удовольствие, но сейчас 7:10, у меня стучит в висках, я еле продираю глаза. Пола рядом нет. И тут воспоминания прошлой ночи заставляют меня резко сесть. Сердце бешено стучит в груди.
— Мамочка, мне холодно, ну мамочка…
Я не могу поверить, что уснула, оставив мужа на полу в таком состоянии. Ужасная картина того, как Джош небрежно переступает через мертвое тело отца, чтобы включить свои мультфильмы, заставляет меня поскорее подняться с постели.
— …папочка на диване спрятался под одеялом.
Я соскакиваю с кровати и надеваю халат. Ава чешет светловолосый затылок.
— Мамочка, можно ко мне придет Феба и мы поиграем?
Я никак не реагирую, потому что спешу к двери спальни. Настало время узнать правду о прошлой ночи.
В гостиной Пола нет. Я нахожу его в кухне облокотившимся о кухонный шкаф с чашкой чая в одной руке и кусочком тоста в другой. Он одет, побрит и разговаривает с Джошем, который согнулся над тарелкой с хлопьями. Мой муж выглядит абсолютно нормально.
— Вот, я сделал и тебе.
Он поднимает чашку и улыбается. Я не улыбаюсь в ответ, лишь скрещиваю руки, всем своим видом показывая «только попробуй». Он опускает чай и перестает улыбаться.
— Что случилось прошлой…
— Ничего.
— И это было «ничего»?
— Я напился и распустил нюни, вот и все.
Он пожимает плечами, словно пытается не придавать этому значения.
Я скептически щурюсь, не веря ни единому его слову.
— Но ты сказал, что…
Мы оба смотрим на голову Джоша, проверяя, не повернулся ли он. Мне не стоит называть это слово. Я даже не уверена, смогу ли произнести «убил», — это кажется таким неестественным и наигранным при свете солнца, бьющего в окно, и сообщении о пробках на автостраде М25, звучащем по радио.
— Не глупи.
— Так что же произошло?
— Ничего!
— О ком ты говорил?
Джош начинает чувствовать, что наш разговор не похож на тот, что обычно происходит по утрам, и как черепаха медленно высовывается из своего панциря, так и он поднимает голову над тарелкой и удивленно смотрит на родителей.
Пол меряет меня взглядом.
— Ни о ком.
Я поднимаю руки и с насмешкой машу ему. Он понимает, что я имею в виду кровь.
— Я задавил пса.
— Что такое «задавил»? — Ава вбегает в кухню в полицейской кепке.
— Я не могу поверить, что ты вел машину в таком состоянии!
— Кейт, прошу тебя! Я очень раскаиваюсь, и у меня ужасное похмелье.
Мы не сводим глаз друг с друга.
— Хлопья или тост, Ава? — сухо спрашиваю я, направляясь к шкафу.
— Рисовые шарики, я хочу шарики.
Я достаю тарелку и ложку.
— Пса?
— Да. Я почувствовал, что должен передвинуть его, и влез в… ну, ты знаешь.
«Кровь. На твоих руках была кровь, Пол», — вот что я хочу сказать, но сдерживаю себя.
— Какого пса?
— Что?
— Что это был за пес?
— Какая-то помесь лабрадора, кажется. — Он смотрит себе под ноги. — Я должен был оттащить его и ужасно расстроился.
Я пристально смотрю на мужа, стоящего в кухне, в сердце нашего дома, его отпрыски находятся рядом. Я знаю его лучше, чем он знает себя сам. Он часто говорит мне это. И я знаю, что когда он смотрит себе под ноги, то он врет.
— Ты знаешь, какая порода, но не знаешь, какого пола.
Пол бледнеет.
— Прошлой ночью собака была «она». Сегодня утром это «он».
Он пожимает плечами, его лицо ничего не выражает.
— Думаю, вчера все казалось более реальным. Собаки могут казаться такими же, как люди, когда они ранены. — Он допивает оставшийся чай и сметает крошки с костюма. — Я должен идти. — Он подходит и заключает меня в крепкие объятия, медленно раскачивая из стороны в сторону, а потом нежно целует в лоб. — Ах, Эгги, ты всегда следишь за моим благополучием!
У меня высокий лоб, который я всегда ненавидела. Вскоре после того, как я начала проводить время с компанией Пола, он поддразнивал меня, при друзьях называя яйцеголовой и тем самым ужасно унижая. Но спустя несколько месяцев, когда я начала мечтать, чтобы он в меня влюбился, я стала Эгги,[1] и из всех его ласкательных имен это мне нравится больше всего. Мы идем рука об руку к входной двери, и на его лице играет слабая улыбка. Я помогаю Полу надеть пальто, а он оглядывается по сторонам в поисках шарфа и портфеля.
Из кухни слышатся крики и визг.
— Мама, Ава пролила молоко на мои комиксы!
— Тебе лучше пойти туда, — говорит Пол, открывая дверь.
— У тебя все в порядке?
Я прижимаюсь к нему и замираю, пытаясь не думать о вопросах, на которые так и не получила ответы. Он кивает и отпускает мою руку.
— Ты уверен?
— Как никогда, — отвечает Пол.
Но, идя по дорожке, он выглядит грустным.
— Мама!
Я вхожу в гостиную. Вопль Авы усиливается на несколько октав. Я вижу свернутое одеяло, под которым мой муж спал ночью, вмятины от его тела еще видны на диванных подушках. Он должен был встать очень рано, чтобы смыть последствия прошлой ночи. Когда мы разговаривали, я так и не осмелилась спросить у него кое-что, потому что эмоции еще явно не улеглись. Что могло заставить его так рыдать на полу нашей кухни? Пять лет назад отец Пола умер от внезапного приступа. Я и подумать не могла, что мужчина может проявлять такую скорбь, как он тогда. До прошлой ночи.