Товарищ «Чума» #2

Глава 12

Третий Рейх

Берлин

Один из закрытых

институтов «Аненербе»

под управлением «Зондеркоманды 'Н»

Майор ягдкоманды Зигмунд Кранке к собственному изумлению пришел в себя не в диком русском лесу, а в нормальной кровати. Его самочувствие было вполне приемлемым, если не учитывать разливающуюся по телу предательскую слабость. Отчего-то болели ребра, отбитые неизвестно когда, ныли ушибленные лоб и челюсть, да и вообще голова трещала жутко. Причём, он совершенно не помнил, как и почему здесь очутился. Судя по белоснежным стенам и запаху лекарств — он явно находился в каком-то госпитале. Почему он так решил? А тут все просто — в воздухе висел стойкий аромат лекарственных и дезинфицирующих препаратов, которых ни с чем не перепутать. Ну, тот, кто хоть раз попадал на больничную койку, с легкостью это поймут.

В голову Кранке закрались нехорошие подозрения: а сколько же он пребывал в отключке? На тяжелое ранение не особо похоже… Вот только слабость такая, что он кое-как голову от подушки сумел оторвать, и едва удерживал её на напряженной шее.

Зигмунд зацепил пальцами подрагивающей от слабости правой руки (в левой же руке торчала игла капельницы с резиновым шлангом) чистейшую и белоснежную простынку, которой был накрыт, и откинул её в сторону. С трудом приподнял голову и оглядел свое голое тело, на котором, за исключением небольших синяков и царапин, не было никаких ран.

Что же, все-таки с ним произошло? Вопросы-вопросы, и никаких ответов… Он прикоснулся рукой к голове, в надежде там обнаружить причину его появления в лечебнице. Но и голова майора тоже оказалась в полном порядке — ни повязок, ни контузии, ни даже маленькой шишки обнаружить не удалось.

Продолжающей треморить рукой он натянул прохладную простынку обратно на себя, не дело это — потомственному офицеру вермахта, кавалеру Рыцарского креста Железного Креста[1] причиндалами светить! Ведь под простыней Кранке лежал абсолютно голым. После чего майор вновь бессильно уронил голову на подушку. Эти, в общем-то, нехитрые телодвижения отняли у него все оставшиеся силы.

Несколько минут он бездумно пялился в обычный побеленный потолок обычной больничной палаты. В палате он находился в полном одиночестве. Никаких коек здесь больше не было. Только металлическая кровать, тоже белого цвета, со слегка скрипучей панцирной сеткой. Возле кровати — стандартная деревянная тумбочка, выкрашенная белой краской, и белый стул. Все — больше ничего в поле его зрения не попадало.

Единственное окно, сквозь которое в небольшую палату попал солнечный свет, было забрано толстой металлической решеткой. Для чего были приняты такие меры предосторожности, Зигмунд тоже не представлял. Если он что-то и натворил, то абсолютно этого не помнил, как ни старался напрячь свою память. От этих бесплодных попыток у него только чудовищно разболелась голова.

Деревянные фрамуги окна, так же, как и все вокруг, окрашенные белой, но уже слегка облупившейся краской, были настежь распахнуты, и в палату задувал теплый приятный ветерок, хоть немного разбавляющий неприятный «больничный дух». У Зигмунда с самого детства больница всегда ассоциировалась именно с этим специфическим запахом.

Любому смертному, кто хоть раз бывал в больнице, непременно должен быть знаком запах формалина — этот особый «больничный» аромат, который мало кому нравится. А запах формальдегида очень похож на него.

Это специфическое больничное «благоухание» всегда психологически подавляло Кранке, и вселяло мысли о бренности жизни, хотя трусом он себя никогда не считал. А Рыцарский крест — это признание его храбрости на поле боя. Не каждый старший офицер мог похвастать такой наградой!

Но только попадая в больницу, Кранке вновь превращался в того маленького мальчишку, которого до болезненных колик в животе пугал этот страшный запах формалина, ассоциирующийся у него со скоропостижной смертью.

На самом же деле так пах обыкновенный фенол — «карболовая кислота», в простонародье — «карболка». Сильный антисептик, которым с давних пор дезинфицируют практически все медицинские учреждения по всему миру, а не только в Германии. После обработки карболкой микробы в таких местах не выживают.

«Если на улице еще тепло, — подумал майор — стало быть, на дворе еще лето. Или, на худой конец, начало осени. Было бы куда хуже, если бы за окном хлопьями валил снег».

От этих мыслей он невольно улыбнулся — несколько дней беспамятства можно было спокойно пережить. Во входной двери неожиданно щелкнул замок (ага, а его все-таки держат в запертой палате, и решетки на окнах, отнюдь, не элемент интерьера), и в палату неспешно вошла худая, словно деревянная оглобля, медсестра в белом переднике с красным крестом и накрахмаленном чепце на голове.

Перед собой она толкала металлическую тележку, заставленную хромированными медицинскими инструментами и стеклянными ампулами с лекарством.

— Oh mein Gott! Er kam zur Besinnung! — возопила медсестричка, заметив, что Кранке, наконец, перестал изображать собой бессловесный овощ. — Herr Levin! Herr Professor! Er ist aus dem Koma aufgewacht!

[ О ! Боже мой ! Он пришел в себя! Герр Левин! Герр профессор! Он вышел из комы! (нем.)]

«Хорошо, хоть у своих! — с облегчением подумал майор, заслышав немецкую речь. — Только что же со мной все-таки произошло? Почему я взаперти и за решеткой? Надеюсь, что вскоре получу ответы на свои вопросы… Если не расстреляют…»

А «сушеная вобла» в белом переднике всплеснула руками и, позабыв о тележке, что-то заполошно вереща, бросилась стремглав обратно в коридор — только длинная юбка в дверном проеме мелькнула. Даже дверь запереть и то забыла — так спешила сообщить своему боссу радостную весть!

— Куда вы, фрау⁈ — Кранке резко привстал на локтях — но тут же со стоном вновь рухнул на подушки — тело его совсем не слушалось. Да и вообще, куда это он собрался в голом виде? Костлявых немок голыми мудями смешить? К слову сказать, аппетитные славянки ему нравились куда как больше, чем угловатые и лошадиноподобные «чистокровные арийки».

В коридоре еще раздавался дробный перестук каблуков бегущей медсестры, а в оставленную открытой дверь палаты заглянул «охранник», упакованный в черную форму СС с двумя рунами «Зиг» в петлицах.

Его внимательный, и чрезмерно подозрительный взгляд пробежался по палате, а потом остановился на Зигмунде. Не увидев ничего опасного, эсэсовец аккуратно закрыл дверь, и запер её на ключ.

Ах, вот даже как? Оказывается, помимо всего прочего у него и персональная охрана под дверью имеется! Что же, доннерветер, он такого натворил, что к дверям его палаты поставили целого гауптштурмфюрера СС? У самого Кранке голова до сих пор работала как-то «с перебоями». Хотя, если он действительно только что из комы вышел, как сообщила эта заполошная медсестра — то и не удивительно.

Профессора Левина ожидать долго не пришлось — он появился буквально через пару минут после того, как Зигмунда, вышедшего из комы, обнаружила медсестра. Он ворвался в палату, словно ураган, разбросав полы идеально белоснежного халата в разные стороны.

Профессор как будто еще не верил в произошедшее чудо и прямо-таки пожирал майора глазами. Складывалось такое ощущение, что он как будто узрел превеликое чудо, в которое, в общем-то, уже и не верил.

— Какое счастье, герр майор, что вы, наконец-то, пришли в себя! — громко, видимо, от нервного возбуждения, воскликнул профессор. Да он едва Кранке на грудь не бросился от искреннего счастья. — Как вы себя чувствуете, Зигмунд? Мы очень переживали за ваше здоровье! Особенно рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер…

— Рейхсфюрер… очень п-переживал… за мое здоровье? — Майор даже заикаться начал от волнения, постоянно облизывая языком пересохшие губы. — Но… что я такого сделал, герр Левин, — чтобы мной заинтересовался Сам?..

— О! Нет, зовите меня Рудольф — не люблю излишнего официоза, — заявил профессор.

— Хорошо, Рудольф… Но все же? — Едва сумев погасив предательскую дрожь в голосе, продолжал настаивать Кранке.

Для начала он просто хотел определиться, в какое-такое дерьмо попал на этот раз. Были определенные сомнения, что он совершил какой-нибудь героический поступок во славу Рейха, и его приедет награждать сам Генрих Гиммлер.

— И что со мною произошло, герр… Рудольф? — продолжал блеять майор. — Я даже с кровати слезть не могу…

— Самое главное, мой друг — вы живы! — Профессор просто лучился добродушной улыбкой, словно кот обожравшийся сметаны. — И это — главное на данный момент!

— Герр профессор, почему я здесь, а не на фронте? — Зигмунд вновь задал терзающий его вопрос. — Ведь я не ранен… А такое ощущение, что превратился в настоящий овощ… И… можно мне воды… пожалуйста! Во рту пересохло…

— О! Прошу простить, герр Кранке… — поспешно расшаркался профессор. — Зелна! — во всю глотку заорал он. — Где тебя черти носят?

Не прошло и пары мгновений, как в палату забежала давешняя костлявая немка в накрахмаленном чепчике и с испугом в глазах преданно уставилась на Левина:

— Извините, герр профессор! Я…

— Потом! — резко перебил её Рудольф. Вот только майор всё никак не мог понять, кто он? На врача особо не похож. Тогда каких наук он профессор? — У майора жажда! Дай ему пить, пока не наступило обезвоживание организма! — распорядился он, пугающе зыркнув на медсестру из-под насупленных бровей.

— Обезвоживание ему не грозит, герр профессор! — робко сообщила Зелда. — Мы внимательно следили с доктором Вернером за его состоянием все время нахождения пациента в коме…

— Я понял! — повелительно поднял руку Рудольф, затыкая медсестре рот. — Просто дай ему напиться!

Немка мгновенно исчезла за дверью, а после так же быстро вернулась, держа в руках небольшой керамический чайничек, похожий на обычный заварник. Простучав по половицам каблуками, она подлетела к кровати Кранке и, наклонившись, поднесла холодный носик чайника к его губам.

В пересохший рот майора хлынул поток настоящей живительной влаги. Хотя, какой поток? Вода текла хилой тонкой струйкой, но ему и этого сейчас было вполне достаточно. Он с наслаждением поглощал эту сладкую жидкость, омывающую ссохшийся рот, горло и язык. И на данный момент Зигмунд испытал ни с чем не сравнимое блаженство, на мгновение даже позабыв про все свои беды.

— Все! Достаточно на первый раз! — непререкаемо заявила медсестра, отнимая носик чайника от потрескавшихся губ пациента.

— Данке, Зелна! — произнес Кранке с показной благодарностью, ссориться с тем, кто тебя поит-кормит, пичкает лекарствами, капельницами и уколами, а то еще и утку из-под тебя выносит, было бы верхом глупости. — Вы моя спасительница!

— Не стоит благодарностей, герр майор! — произнесла скрипучим голосом медсестра. — Это мой долг! — А сколько пафоса в глазах — так просто и не измерить.

— Сколько я был в беспамятстве, Рудольф? — неожиданно встрепенулся майор, ожидая все-таки получить ответ на свой насущный вопрос.

— Совсем немного — всего лишь трое суток, — продолжая довольно улыбаться, ответил Левин.

— А что со мной? — задал следующий вопрос Кранке, после приёма воды ему немного полегчало. — Почему я в коме?

Майор как-то раз нажрался в компании врача. По какой-то причине зашел разговор о коме, Кранке не помнил, но теперь точно знал, что кома — это не самостоятельное заболевание, это специфическое состояние человека, находящегося между жизнью и смертью, вызванное нарушением кровообращения головного мозга или повреждением центральной нервной системы.

Медикам хорошо известно, что пребывание в коме остается плохо предсказуемым. В коматозе человек может находиться от нескольких минут до десятилетий. Считается, что в коме человек может находиться до четырех недель, а всё, что происходит после этого, имеет, ну, очень печальные последствия. Но даже при самом положительном исходе пребывание в коме не может пройти бесследно — остаются двигательные, речевые и когнитивные нарушения, и даже происходят изменения личности.

— Вот ответ на этот вопрос нас сейчас интересует больше всего? — признался профессор Левин. — С вами все в порядке, Зигмунд? — обеспокоенно поинтересовался он.

— Да… в порядке… — немного заторможено ответил майор. — Только голова болит…

— Ему надо отдохнуть, герр профессор, — вмешалась в разговор Зелда, — поспать…

— Пусть поспит, — согласился Левин. — Если не сможет — дайте ему снотворного. Друг мой, не волнуйтесь — с вами все будет хорошо! Я обещаю! И, да — пусть его хорошенько обследует доктор Вернер…

Но Кранке прекрасно понимал, что выйти из коматозного состояния без серьезных последствий редко кому удается. Хоть ему и «повезло» с выходом, но, возможно, ему предстоит долгая и упорная реабилитация. Но раздумывать над этим совсем не осталось никаких сил, голова буквально разламывалась и пульсировала от боли. Майор закрыл глаза и попытался заснуть.

Профессор сделал знак медсестре, чтобы она внимательно следила за «больным», а сам покинул палату майора. В коридоре он остановился у тройки охранников-эсэсовцев, и тоже отдал им соответствующие распоряжения. После чего свернул за угол г-образного коридора и подошел к двери еще одной палаты.

Возле неё никаких охранников не было — здесь они и не требовались. От обитающего в ней пациента Левин не ждал никакого подвоха. Это был проверенный человек, с которым Рудольф был давно знаком, и даже дружен. А еще он считал его старшим товарищем и, в некоторой мере, своим учителем и наставником. К тому же после недавних событий к нему вновь вернулось утраченное расположение рейсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Толкнув дверь, Рудольф стремительным шагом вошел в палату, и остановился возле кровати, на которой лежал уже пожилой и грузный человек.

— Приветствую, Карл! — радушно поздоровался с ним Левин. — Как ты сегодня?

Пожилой бригадефюрер отложил в сторону книгу, которую читал до появления в палате профессора, и поднял на него глаза, увеличенные мощными линзами очков:

— Спасибо, Руди! Сегодня уже намного лучше. Думаю, что завтра я уже приду в норму… К-хе, если можно так выразиться в моём-то возрасте.

— Ты еще совсем не дряхлый старик, — с оптимизмом заявил профессор. — А в будущем нас еще ждут великие дела!

И, действительно, этот Вилигут, к которому они с рейхсфюрером нанесли визит три дня назад, разительно отличался от того, дряхлого, обрюзгшего и полностью павшего духом старикашки, словно это были два разных человека.

Этот же, обновленный Вилигут, несмотря на еще не совсем сошедший болезненный ожог лица, полученный в первой магической (Левин до сих пор так до конца этого и не осознал) схватке, просто воспарил духом к неведомым еще вершинам.

Ведь именно при нём сбылась мечта одиннадцати поколений его древнего рода — магия вновь действовала! Конечно, способ её «добычи» несколько смущал старика, но для величия Рейха и рода Вилигутов это не имело никакого значения. Он был на это готов! И пусть неведомый русский ведьмак (да-да, не ведьма, а именно ведьмак) вышел на этот раз из неё победителем — всё еще впереди! А Карл явственно предчувствовал, что они еще встретятся и сойдутся в смертельной схватке. Возможно, что и не один раз…

[1] Ры́царский крест Желе́зного креста́ (нем. Ritterkreuz des Eisernen Kreuzes) — степень военного ордена Железного креста, высший орден нацистской Германии, признание особой храбрости в бою или успехов в руководстве войсками во время Второй мировой войны. Введён 1 сентября 1939 года с восстановлением ордена Железного креста. Имел пять степеней, появлявшихся по ходу войны. Самой распространённой была низшая степень — собственно Рыцарский крест