Товарищ «Чума» #2

Глава 17

Мало этого, рядом распахнулось второе окошко, из которого в многострадальную бочку вонзилась еще одна протяжная очередь из «шмайсера». Твою же мать! Это что, и Акулинка никак к мамашке присоединилась? Похоже на то…

Только вот никакого опыта стрельбы из автомата у молодой девчонки не было. Пусть она хоть сто раз обладатель значка «Ворошиловский стрелок», но «мосинка» — это тебе не автомат! Тут особая сноровка нужна.

Ещё дед мне рассказывал, что из этого оружия не стреляли «от бедра», как это любят показывать в кино. Это — всего лишь миф. Немецкий автомат сильно «носит», и попасть из него в цель, стреляя подобным образом — практически невозможно.

Не палили из него и длинными очередями: он быстро перегревался. Стреляли или одиночными, или короткими очередями: по 2–3 выстрела за раз. При этом приклад оружия надо было разложить и крепко прижать к плечу. И это — здоровому мужику!

Что уж говорить о юной миниатюрной девушке, никогда прежде не палившей из подобного оружия (а вот, когда мамаша научилась так сноровисто палить, вопросик остался). Конечно, автомат в её руках тут же увело вверх и вправо, хотя, как утверждали специалисты, дуло МР-40 обычно «клевало носом».

И хотя при заряжании это было недостатком, на практике это помогало свести к минимуму задирание ствола и его занос. На точность стрельбы отрицательно влияли тяжелый ход затвора и его сильные удары в конце хода. Однако, из-за небольшой мощности патронов, которыми стрелял автомат, отдача была небольшой.

Но Акулине хватило и этой небольшой мощности — автомат в её раках задергался, как паралитик в приступе, мотыляясь из стороны в сторону. Несколько пуль просвистело у меня над самым ухом. И если бы не моя звериная реакция, то я бы точно схлопотал свинцовую пилюлю.

Не знаю, каким образом мне удалось выйти сухим из воды? То ли бочка, действительно, оказалась непробиваемой, то ли звериное чутьё… Но я успел под прикрытием её деревянных бортов отскочить в темные спасительные кусты и распластаться по земле.

Теперь в меня попасть было довольно-таки проблематично. Но расслабляться всё равно не стоило — девчонки мои палили в белый свет, как в копеечку. Похоже, решили развлечься по полной. То ли уверены в моей полной безопасности, то ли наоборот, решили заняться моим членовредительством. То ли я чего-то об оборотнях не знаю.

И тут действие мази закончилось, моё тело вновь рассыпалось невесомым туманом, а после вновь собралось. Мигом исчезла широкая гама запахов и звуков, а по глазам ударила практически кромешная темнота, разрываемая лишь огненными всполохами автоматных очередей. Такое ощущение, что я сразу оглох, ослеп и нос у меня заложило.

Дождавшись, когда мои девчушки наиграются в мужские игрушки, и закончат уже бессмысленно жечь боезапас, я громко крикнул:

— Вы чего там, с дуба рухнули или белены объелись, товарищи женщины? А так ведь и ухлопать вполне могли…

— Это ктой там из кустов гавкает? — грозно крикнула Глафира Митрофановна. — Выходи с поднятыми руками, гад такой! — И она с громким клацаньем заменила опустевший магазин автомата.

Похоже, что совсем в голове у моих женщин трындец наступил. Может, противозлыдневые обереги на них разрядились, а новые не надели? — стремительно пролетали мысли в моей голове. Я все никак не мог срастить, какая же муха их укусила? Причём, сразу обеих.

— С тобой не гавкает, а разговаривает товарищ Чума! — закосил я под капитана Жеглова, свинью[1], правда, опустив. — Глафира Митрофановна, Акулина, не узнали, что ли?

— Я, по-твоему, слепая, что ль? Или глухая? — Глафира Митрофановна-таки отложила «шмайсер» на подоконник. — Мазь, пользованную, видала, так все и поняла, куды ты намылился…

— Так чего вы тогда тут комедию ломаете? Да еще и с огнестрелом? — Моему возмущению не было предела. — Пришили бы еще ненароком!

— Так ты в следующий раз поменьше бы в лес бегал в кобелином обличье, — неожиданно зло и борзо заявила мамашка. — Может, и не ломали бы мы сейчас комедию…

Меня такое заявление словно обухом по голове нахлобучило. Это что, скажите, такое? Бунт на корабле? Женская ревность? Или я еще чего-то не знаю? Но что могло произойти пока меня не было дома? Ведь я отсутствовал всего ничего. А это странное поведение действительно очень похоже на действие промысла Лихорука. И где же мой «юный падаван»? Нужно поспрошать его немного…

«Горбатый, ты где?» — мысленно окликнул я злыдня, чтобы мои разгневанные амазонки зазря не дергались.

С них станется высадить в мою сторону еще по одному рожку. А то, что они уже успели перезарядиться, я уже слышал.

«Я с-сдес-с, х-хос-с-с… тоф-фариш-ш х-хомандир! — поправился Лихорук, отозвавшись на ментальном диапазоне. Его, поначалу призрачная горбатая фигура обрела материальность рядом со мной. — С-слуш-шаю и поф-финуюс-с…»

«Надо отвечать „по вашему приказанию прибыл, — поправил я его. Ну, не по душе мне его 'слушаю и повинуюсь“. Еще добавить „о достославный Волька ибн Алёша“, и я словно в сказку о старике Хоттабыче попал. — Рассказывай, что тут за дичь творится?»

«Какая дич-чш?» — Явно не понял меня злыдень.

«А чего с ними не так? — Я указал в сторону дома. — Или ты слишком часто рядом с домом крутился и обереги разрядил, либо они их просто сами забыли поменять?»

Лихорук неожиданно засуетился, шумно втянул своим вытянутым носом воздух, чуть отдающий прелой листвой и созревшими травами, а его единственный глаз зарделся багровыми углями преисподней. Я почувствовал, как слегка колыхнулся тягучий ночной воздух, словно от дуновения легкого ветерка. Хотя никакого ветра и в помине не было. Похоже, что это врожденная магия злыдня породила похожую ассоциацию, уносясь к освещенным окнам избы.

— Оп-перех-хи ф-ф порядке, тоф-фариш-ш Ш-шума, — тихо прошипел вслух Горбатый, но вел себя при этом как-то странно. Он весь напрягся, даже реденькие волосюшки, оставшиеся кое-где пучками на его большой лысой голове, встопорщились. — Но ты праф-ф: не ф-ф с-сееп-пе они…

— Как это не в себе?

— С-силу ш-шуш-шую ш-шую…

— Силу чужую чуешь? — переспросил я злыдня, с трудом разбирая все его пришепетывания.

— С-силу ш-шуш-шую, — кивнул Лихорук. — Оп-пратка это, тоф-фариш-ш Ш-шума. Да ты ш-шам пос-смотри — п-польш-шое оно…

Какая опратка? Какое оно, да еще и большое? — Я нихрена не понял из объяснений Горбатого (надо будет всё-таки отвести его к дантисту), но взгляд на избу кинул. Тот, ведьмачий, которым ауру видно. Обычным взглядом в такой темноте ничего не углядеть.

— Грёбаный аппарат… — пораженно прошептал я, наконец-то углядев темное (темнее даже ночного мрака, подобные «оттенки» тьмы обычным зрением не рассмотреть) марево, поглотившее избу и всё, что находится внутри. Включая, конечно, и моих дорогих дам.

— Ну, ты где там затихарился, зятёк? — продолжала громко изгаляться надо мной мамашка. — Или тебя любимым муженьком теперь назвать? Обычных русских баб, причем, сразу двух, ему, видите ли, мало! Так он еще и в кобелином обличье теперь и по лесу всяких сучек собирает! Ну, давай уже, выходи, падишах недоделанный! Потряси и перед нами голыми мудями-то! Чай, одёжки-то на тебе нет, а мы с дочуркой весьма по мужской ласке соскучились…

— Точно, маменька! — раздался звонкий голос из соседнего окошка. — Выходи, кобеляка! Или тебе лесные сучки волосатые нас с маменькой милее? — И ночную тишину вновь раскололи громкие звуки выстрелов — Акулина явно была не в себе.

Ага, вот, значит, на какой теме чужое колдовство свои корни пустило. Нашло, значит, червоточину и поселилось в головах, раскачав, ну очень будоражащую тему. Вон, как моих красавиц плющит не по-детски! Интересно, сколько мне моя оплошность отливаться будет? И ведь так и не вспомнил никто ничего… Было, или не было?

Так, хватит, над этим заморачиваться, нужно думать, как моих девчонок спасать. Это сейчас их гнев и обиды на мне сосредоточились, а ну, как на спад пойдут, и они друг на друга окрысятся? Того и гляди поубивают друг дружку. Срочно надо что-то делать! Только вот что?

Я вдруг поймал себя на мысли, что совсем перестал чувствовать их эмоции. Даже ауры разглядеть не мог, хоть и было рукой подать. Да силуэты моих хозяек на фоне освещенных окон смотрелись вполне отчетливо. Но между мной и девчонками словно какая-то стена выросла.

— Что скажешь, товарищ Горбатый? — не придумав ничего лучшего, поинтересовался я у Лихорука. — Как женщин от этой напасти избавлять будем? — Злыдень ведь нечисть древняя, можно сказать, с тысячелетним опытом. Не то, что я — без году неделя ведьмак. Может, и присоветует чего по колдовской части. — И вообще, чего она именно к ним прицепилась? Логичнее было по мне ударить? И кто, мать его, всё это устроил? — Я уже так разозлился, что готов был порвать этого гребанного засранца на мелкие куски. Только вот кто он? И как его найти?

— С-след ос-сталс-ся, — немного подумав, выдал Лихорук. — Чуф-фс-ствую тот ш-ш-е приф-фкус-с с-силы, как тогда ф-ф лес-су…

— Хочешь сказать, что эта та же тварь, что нас с лешим едва не пришибла? — наконец-то стало доходить до меня, о чем толкует злыдень.

— Он, — закивал огромной головой Лихорук, — упыряка! С-сила мертф-феш-шиной так и рас-сит!

— Но как он нас нашёл, Горбатый? — Я пока не понимал, как такое вообще возможно провернуть? И в первый раз не допёр, а сейчас вообще всё стало запутаннее во много раз.

— С-след, х-хос-сяин… — вновь прошипел злыдень. — Ш-што-то, што принадлеш-шало одноф-фременно ф-фам ф-фс-сем… — Как мог старался помочь мне Лихорук. — Ф-феш-ш, или артеф-факт…

— Вещь или артефакт?

Чёрт, я, наконец-то, понял, что могло одновременно принадлежать нам с хозяйками дома. По крайней мере, с Глафирой Митрофановной точно. Проклятый артефакт — та самая пресловутая «рука славы», что подвела меня в самый неподходящий момент. Когда меня ранили в руку, я выронил этот кусок засушенной плоти. Посчитал, что тот уже пришел в негодность, и мне больше не понадобится.

Мне он и не понадобился, а вот моим врагам он очень даже и пригодился. Похоже, они сумели отыскать артефакт, а уже с его помощью вышли на меня и мою семью. Да-да, я уже считал приютивших меня женщин практически родными (а после случившегося (или не случившегося) в общей постели, так и подавно), ибо никого ближе них у меня в этом мире не было.

Но на будущее стоило принять для себя важное правило: не оставлять после себя никаких следов, особенно магической природы. Да и обычных физических следов тоже не следовало оставлять. Ни волосинки, ни ноготка, а, тем более, следов крови.

Еще в своем времени я читал, что в древности даже просто так выбрасывать волосинки являлось строгим табу, чтобы никто не воспользовался ими со злым умыслом. Наши предки в обязательном порядке прятали или уничтожали состриженные, или вычесанные волосы. Женщины, например, набивали волосами подушки, которые впоследствии клались им в гробы.

Кроме того, локоны можно было закопать или бросить в воду. Но чаще всего волосы просто сжигали в печи. Тогда считалось, что на сгоревшие в огне волосы ни один колдун не сможет навести порчу.

Дело в том, что волосы являлись олицетворением здоровья в частности и жизни вообще. Недаром существовали такие выражения как: «волос с головы не упадет» или «жизнь висит на волоске». А где-то в Африке, если я ничего не путаю, у тамошних правителей даже существовал специальный человек, который съедал состриженные волосы и ногти, чтобы их не смогли заполучить колдуны, для своих «черных дел».

Так что вся инфа, которую я считал в своём времени не более, чем «пережитком», суеверием своих темных и необразованных предков, оказалось вполне себе правдивой. Ведь смог же по оброненному артефакту выйти на меня фашистский упырь? Смог! И это — неоспоримый факт, к которому стоило отнестись более, чем серьёзно.

Вот только, как мне моих девчат-то спасти? Кто его знает, что они под действием этого вражеского колдовства вытворят в следующий момент? Время не ждет! А мои дамы так и продолжали бесноваться и поносить меня всяко-разно. Порою от услышанных высказываний, даже у меня привычного к горячему словцу, уши в трубочку сворачивались.

По примеру злыдня, я умудрился выпустить из себя несколько «энергетический нитей», при помощи которых и старался найти брешь в клубящейся вокруг избы колдовской отраве. Но пока ничего путного не выходило.

— Ну, что, Чума, — заорала мамашка, высовываясь в окно по пояс, — хочешь моего сладкого тела? — И она с силой рванула цветастую кофточку, с хрустом оторвав все пуговицы. Ее крепкая и упругая грудь белесо заколыхалась в ночной темноте. — Смотри, какое оно ладное и сочное! — Игриво приподняв груди руками, томно произнесла она, проведя языком по губам. — Без единой волосинки!

— И у меня не хуже! — заорала из соседнего окна Акулина, одним махом сдергивая простенькое ситцевое платьишко через голову. — Даже лучше, пусть и сиськи не такие здоровые как у мамки! Гляди, Рома, гляди! Это все может стать твоим — только выйди, и возьми меня!

— Я первой буду! — заорала из своего окна Глафира Митрофановна. — Я ж мать! Я тебя родила! Мучилась несколько часов…

— И чего? — не отступилась, Акулина.

— А то, — злобно ощерилась «тёщенька», — должна ты мне! По гроб жизни обязана за все те муки, слёзы и за лучшие годы жизни, которые я на тебя потратила!

— Хрен вам, маменька, а не Рома! — Скрутила фигу Акулина и показала её матери. — Мой он! И только мой!

Ага, понеслась душа в рай, — подумалось мне. Насланное вражеским колдуном проклятие набирало обороты, постепенно вовлекая в противостояние близких мне людей. Я видел, как слабенькие искры постепенно превращались в ревущее пламя. Еще немного, и потушить его не удастся — женщины поднимут оружие уже друг против друга.

— Попропуй ударить с-сырой с-силой, — посоветовал мне Лихорук. — С-создай ф-фолну. Ф-фыдуй проклятие из дома.

Легко сказать — выдуй! Еще бы знать, как это делается. Такого заклинания я в веде не встречал — их-там всего-ничего открылось. Но меня уже настолько переполняла злоба, что я просто исторг из резерва всю ту энергию, которая там скопилась, а сам рванул по направлению к избе.

Я чувствовал, как разрывая энергетические канала наружу хлещет «сырой» поток силы, не обличённый ни в какую структурированную форму. Просто поток колдовской энергии — «ф-фолна», как выразился Лихорук. И этот поток буквально сметая и поглощая любые магические проявления на своём пути, рванул впереди меня по направлению к дому.

Я видел, как рухнул попавшийся на его пути старый подгнивший навес, когда-то давным-давно укрепленный магическим конструктом. Да он, в принципе, на этом конструкте и держался в последнее время. А теперь он развеялся, и навес обрушился на сухую землю, подняв кучу пыли.

Поток сырой магической силы, разогнавшийся до умопомрачительной скорости, ударился о клубящееся марево вражеского проклятия. Поначалу туман «прогнулся», немного сдав свои позиции, но он не выпустил из зоны своего влияния обезумевших женщин, уже забывших про меня. Теперь они вспоминали друг другу давние обиды, нервно тиская в руках рифленые ручки автоматов.

[1] Оригинальная цитата звучала так: 'С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает капитан Жеглов.