Третий лишний. Он, она и советский режим

ГЛАВА 10. СОВЕТСКАЯ ПРОСТИТУТКА: ПРОФЕССИЯ, КОТОРОЙ НЕТ

Я пришел в отделение милиции в качестве корреспондента „Литературной газеты”. Предстояло беседовать с лейтенантом Пантюховым. Как всякий здравомыслящий сотрудник милиции, Пантюхов (33 года от роду, рост семь футов с лишним, висячие усы, лицо, полное хмурого величия) журналистов не любил. Газета, даже советская, — это какая-то степень гласности, а милиции гласность вовсе ни к чему. У нас своя работа, у вас своя”, — мрачно изрек лейтенант при встрече. Но Пантюхов знает: ссориться с газетчиками тоже не следует. Поэтому, внимательно изучив мое редакционное удостоверение, он положил его перед собой на совершенно пустой служебный стол и принялся излагать интересующий меня эпизод, строго держась фактов и ссылаясь на соответствующие инструкции высшей власти.

Во время его недавнего дежурства в 12 часов 35 минут ночи позвонили граждане из дома на улице Плющиха и сообщили, что какой-то иностранец нарушает порядок и рвется в квартиру рабочего Н. По инструкции, в случае инцидента с иностранными гражданами, к месту происшествия обязан выезжать офицер милиции. В 12.50 ночи лейтенант Пантюхов с двумя милиционерами прибыл на спецмашине к дому на Плющихе. Группа жильцов стояла на тротуаре, держа иностранца за руки и за ворот пиджака. „Я по цвету определил, что нарушитель — студент Университета имени товарища Лумумбы”, — обьяснил Пантюхов, давая понять, что в дело был замешан черный парень, один из тех, левых”, что приезжают в Москву учиться из так называемых „развивающихся стран”.

Из опроса жильцов выяснилось, что иностранец постучал в квартиру рабочего Н. на первом этаже. Н. спал после вечерней смены. Иностранец настойчиво продолжать стучать, пока Н. не поднялся и не открыл дверь. Затем иностранец попытался оттолкнуть рабочего Н. и проникнуть в квартиру. При этом он повторял слово девочка”. Н., у которого есть дочь комсомольского возраста, возмутился и применил палку от веника как средство обороны. Но иностранец не уходил и требовал, чтобы его впустили в квартиру. Разбуженные криками соседи задержали нарушителя порядка и позвонили в милицию.

По-русски парень говорил плохо, но лейтенанту удалось выяснить, что к дому на Плющихе черный подьехал на такси с девушкой, которую он подобрал в центре города. Девушка („Вы понимаете, какая это девушка?”) взяла у него бутылку коньяка и деньги вперед и вышла из машины. При этом она указала на окна квартиры рабочего Н., дескать, „вот я сейчас туда зайду, свет зажгу, тогда и приходи”. Иностранец ждал, когда появится свет в окне, но свет не появлялся. Таксист стал гнать его из машины. В конце концов черный студент отпустил такси и пошел в дом искать девочку”. „Ситуация знакомая, — пояснил Пантюхов. — Проститутка его просто облапошила. На ихнем языке это называется „крутить динамо”. Видя на моем лице недоумение, лейтенант снисходительно разъяснил. Термин этот ввели московские девки, ищущие клиентов на улице Горького возле магазина спортивных товаров, именуемого „Динамо”. „Крутить динамо” — значит взять у клиента плату вперед и скрыться. Одни динамщицы” уходят от своих кавалеров из ресторана в середине ужина, другие оставляют клиента на улице и проскальзывают на другую улицу через проходные дворы.

Будь потерпевший советским гражданином, он бы сразу сообразил, что его обвели вокруг пальца, и ушел, не поднимая лишнего шума. Но студент из Университета Лумумбы, как истинный сын свободного мира, требовал справедливости, а также возвращения ему бутылки коньяка три звездочки. „Я обследовал дом и убедился, что выхода на другую улицу в нем нет, проходного двора — тоже, — продолжал лейтенант. — Проститутка, очевидно, ошиблась и остановила такси не там, где рассчитывала. Было ясно, что она спряталась где-то в доме. И действительно, мы обнаружили гражданку Ж. в темноте на лестнице, которая вела на чердак. Чердаки по инструкции полагается держать запертыми, так что деваться ей было некуда”. Задержанная девушка утверждала, что иностранец приставал к ней на улице и она от него спряталась. Но бутылка коньяка, стоявшая тут же на лестнице, разоблачала ее неумелые увертки.

Лейтенант потребовал у задержанной паспорт и, в соответствии с отметками и печатями, установил, что семнадцатилетняя Ж. прописана в городе Суздале Владимирской области. Разрешения проживать в столице у нее не было. „В таких случаях мы обязаны выяснить, имеет ли гражданка родственников в Москве. Если родственников нет, мы везем такого рода девушек в специальную закрытую больницу для обследования на венерические болезни или в суд, где ее, как нарушителя паспортного режима, могут осудить на год исправительно-трудовых лагерей”, — прокомментировал лейтенант Пантюхов. Однако на этот раз конфликт закончился для девушки наилучшим образом: у нее в городе оказался родной дядя. Черный клиент получил обратно свою бутылку и деньги, а милицейская машина глубокой ночью помчалась на другой конец города в поисках этого дяди. „Мы отвезли ее к родственнику и, конечно, сделали строгое предупреждение, чтобы он лучше следил в будущем за своей племянницей”, — завершил лейтенант. Прощаясь, он попросил отметить, что со стороны милиции никаких нарушений и отклонений в данном случае не было. „Но вообще-то, — сказал Пантюхов, — описывать такие случаи в газетах не стоит. Люди могут не понять, что в советских условиях — проститутка явление не типичное…”

В устах моего доброго московского друга социолога, доктора наук Василия К. та же история выглядела следующим образом: „Они привезли Таньку в 2 часа ночи. Я, плохо соображая со сна, открыл двери и она бросилась ко мне с криком: „Дядя, дорогой дядя Вася”. За ее спиной стояли милиционеры, и я не стал спорить: дядя так дядя. В действительности никакая она мне не племянница. Познакомились мы с ней весной в сквере у Никитских ворот. Я, сидя на солнышке, читал книгу, она подошла и спросила, как проехать к Казанскому вокзалу. Свеженькая такая деревенская девочка, с владимирским выговором. Я с моей лысиной и сединой в клиенты ей не годился, а поболтать ей хотелось, она и присела рядом. Как это водится в нашем отечестве, стала она рассказывать о себе. Через 15 минут я уже знал всю ее подноготную. Мать — уборщица с копеечной зарплатой, отца нет. Родилась 17 лет назад в городе Суздале. Старинный этот городок с древними церквами и теремами сейчас стали охотно показывать иностранным туристам. Иностранцам, приезжающим туда на три часа, все, конечно, в диковинку. Но для местной девочки из бедной семьи в городишке нет ничего привлекательного. За год до того Танька окончила школу, ходила прибирать какие-то учреждения. Зарплата — кот наплакал. В городском парке на танцах встретила паренька лет 20 в форменной авиационной фуражке. Влюбилась. Паренек был тоже суздальский, но работал техником на аэродроме в соседнем Владимире. Она со своей русой челкой и курносым носиком, очевидно, ему тоже понравилась. Танька эта и впрямь существо милое: маленькая, ладно сложенная, с ясными серыми глазами русской деревенской девочки. И боевая к тому же. Захотелось ей оженить на себе парня в авиационной фуражке. (Для провинциального Суздаля техник с аэродрома — челоек блестящей карьеры.) Но, как поется в русской песенке:

„Хороша я, хороша, Но плохо одета; Никто замуж не берет Девушку за это”.

Одним словом, была она бесприданницей и это ее огорчало. Потому что сегодня преуспевающих мальчиков с аэродромов без красивого платья и французских туфель в законный брак не затащишь. Кто-то надоумил Таньку съездить в Москву „на сезон”, с мая по сентябрь, чтобы там на столичной панели заработать себе приданое. Другого выхода у нее не было, и она рискнула. Наше знакомство в сквере произошло на второй или на третий день после ее появления в столице. Девушка с улыбкой сообщила мне, что уже начала свою так сказать профессиональную деятельность. Я было попытался отговорить ее от этого плана, но она только посмеялась. Моральные проблемы ее явно не заботили. Она твердо решила заработать за лето и осенью выйти замуж. Жаловалась она только на то, что ей негде поставить чемодан, который находится в камере хранения на вокзале. Да и помыться ей тоже негде. Я предложил поставить чемодан у меня и пользоваться моей ванной, благо я человек одинокий и не брезгливый. Так и договорились. Она мне не докучала. Приходила раз в неделю, всегда веселая, бодрая. За чаем рассказывала о своих приключениях, иногда смешных, а порой и не очень. Случалось ее били, когда пыталась она „крутить динамо”, как с тем черным парнем из университета Лумумбы. Раза два появлялась она в моей квартире с подбитым глазом и в порванной кофточке. Но юный ее оптимизм преодолевал все. Постепенно, овладевая приемами своей профессии, стала она неплохо зарабатывать, сняла квартиру и забрала свой чемодан. (К этому времени было у нее уже три чемодана всякого женского барахла.) История с черным студентом не подорвала ее активности. Последний раз я встретил ее сентябрьским днем в центре города. Это было примерно за неделю до запланированного ею отъезда из Москвы. Была она хорошо одета и, несмотря на тяготы своей профессии, неплохо выглядела. Танька бросилась ко мне на шею, как к родному: „Дядя Вася, дядя Вася!” С гордостью стала рассказывать, что заработала чистыми за лето 1.800 рублей. По российским стандартам сумма эта огромная. С тем она и уехала в свой Суздаль. Думаю, что со своей поразительной волей и целеустремленностью Танька добилась того немудреного счастья, о котором мечтала. И теперь форменная авиационная фуражка украшает ее суздальскую или владимирскую комнатенку.

Так рассказал о проститутке Татьяне Ж. мой друг ученый-социолог, в прошлом коренной москвич, а ныне эмигрант. Василий К. — человек серьезный. Он не склонен к идеологизации фактов или морализированию. Факты его интересуют сами по себе. Историю Тани относит он к самому концу 60-х годов и считает ее наиболее счастливой из всех ему известных историй такого рода. „Проституция в нашей стране, — говорит он, — существовала всегда. Но особенности власти, утвердившейся в России после 1917 года, наложили свой советский отпечаток и на эту древнейшую профессию”.

Советская администрация, однако, держится прямо противоположной точки зрения. О проституции в СССР говорят и пишут крайне редко, но есть вполне официальное издание, где взгляды руководителей страны изложены четко и неизменно повторяются вот уже более 40 лет. Я имею в виду Большую Советскую Энциклопедию (БЭС). В первом ее издании в 1940 году (т. 47, с. 335) в статье ПРОСТИТУЦИЯ значится: „В стране победившего социализма проституция не может иметь места. СССР — единственная страна в мире, в которой проституция окончательно ликвидирована и в которой полностью уничтожены причины и корни, питающие ее”. Спустя 15 лет, в 1955 году вышло второе издание БЭС и в томе 35-м в статье ПРОСТИТУЦИЯ на страницах 101–102 читателю снова было заявлено: „В Советском Союзе проституция ликвидирована, так как исчезли условия, порождающие и питающие ее”. Прошло еще 20 лет. В 1975 году в последнем, по счету третьем, издании Энциклопедии (т. 21, с. 114) снова подтверждено: „В СССР с победой Великой Октябрьской социалистической революции были ликвидированы основные причины проституции… В 30-е годы проституция, как распространенное социальное явление, была ликвидирована”.

Эта точка зрения Сталина и его наследников опирается на давние взгляды Ленина. В 1913 году вождь большевистской партии опубликовал статью „Капитализм и женский труд”, в которой, обращаясь к женщинам-пролетаркам, объяснял, что все тяготы их жизни проистекают единственно от того, что в мире существует капитализм, владение частной собственностью. „Пока существует наемное рабство, неизбежно будет существовать и проституция, — писал Ленин. — Все угнетенные и эксплуатируемые классы в истории человеческого общества всегда были вынуждены (в этом и состояла их эксплуатация) отдавать угнетателям, во-первых, свой неоплаченный труд и, во-вторых, своих женщин в наложницы господам”[93]. Вывод из этих слов напрашивался сам собой: как только будет свергнут капитализм, проституции не станет. Вместе с несправедливо отнимаемой прибавочной стоимостью пролетариат заберет у эксплуататоров и своих женщин. А коли сам Ленин заявил, что при социализме проституции не будет, то ее и быть не должно. Три издания Большой Советской Энциклопедии выражают на этот счет неизменную и вполне официальную точку зрения Кремля.

Позиция эта глубоко укоренена в сознании советских начальствующих лиц. Летним вечером 1973 года, в 60-ю годовщину написания ленинской статьи „Капитализм и женский труд”, случилось мне наблюдать, как возле гостиницы Метрополь” в самом центре Москвы милиционеры, подогнав автофургон, затаскивали в него группу молодых женщин. „Проституток вывозите?” — поинтересовался я у милиционера, возглавлявшего эту акцию. Страж закона ответил строго: „У нас в стране проституток нет, гражданин. А эти (кивок в сторону девушек) просто бляди. Вымоют пол в милиции — отпустим”.

Объяснения московского милиционера, равно как и утверждения Большой Советской Энциклопедии показались мне сомнительными. Чтобы выяснить истину, я обратился к свидетельствам недавних советских эмигрантов, живущих ныне в США, Израиле, ФРГ, Франции и Канаде. В 1981–1982 годах я взял интервью более чем у ста человек и разослал 250 анкет, в которых среди прочего были включены вопросы о проституции. На вопрос „ЕСТЬ ЛИ ПРОСТИТУЦИЯ В СССР?” положительно ответило 94 процента соотечественников, вернувших анкеты. Шесть процентов ответили „Не знаю”. Ни один из опрошенных не написал, что проституции в СССР нет. На вопрос „ИМЕЮТСЯ ЛИ ПРОСТИТУТКИ ТОЛЬКО В БОЛЬШИХ ГОРОДАХ СССР?” положительно ответили 35 процентов. Шестьдесят процентов считают, что ПРОСТИТУТКИ ИМЕЮТСЯ В КАЖДОМ ГОРОДЕ СТРАНЫ и в том числе во многих районных центрах, которые представляют собой нередко большие села. Эту свою точку зрения многие из интервьюированных и отвечавших на анкету подкрепили устными и письменными рассказами о встречах с проститутками. Рассказы свидетелей: мужчин и женщин, людей разного возраста и общественного положения позво-лют мне восстановить общую картину советской проституции за последние 25–30 лет.

В городах СССР работают одновременно несколько десятков тысяч профессиональных проституток. Размеры этой незримой армии то несколько уменьшаются, то возрастают, достигая в отдельные годы 100.000 и более. Надо оговориться, однако, что понятие про фессиональная проститутка в среде советских жриц любви означает нечто иное, нежели на Западе. Хотя основной доход и те и другие получают в качестве гонорара за половые услуги, но при этом советская вынуждена где-то служить или хотя бы числиться на работе. Совмещение двух профессий вызвано как экономическими, так и политическими особенностями советской жизни. Проститутка одновременно может быть медицинской сестрой, чертежницей, лаборанткой, актрисой или заводской рабочей низкой квалификации, а также студенткой института или техникума. Заработная плата этой категории крайне низка и не достигает даже 100 рублей в месяц. А стипендия студенток — еще ниже. На такие гроши даже прокормиться трудно. И уж совсем невозможно приобрести все то, что так манит женский глаз: красивое платье, туфли, парфюмерию, сумку, перчатки. Выход на панель десятков тысяч наиболее привлекательных и молодых особей женского пола — единственный для них выход из нищеты.

Ситуация эта, хотя и крайне осторожно, была однажды затронута в беседе московских журналистов с министром торговли РСФСР Павловым (1974). Беседа состоялась после какого-то официального приема, когда министр пригласил представителей прессы к себе в кабинет на чашку кофе. Может быть, оттого, что общество собралось чисто мужское, разговор за кофе и коньяком коснулся проституток. Журналист Михаил Писманник заметил, что товарищ Павлов более других виновать в том, что сотни московских проституток ожидают своих клиентов возле гостиниц „Москва” и „Метрополь”, на Выставке достижений народного хозяйства (ВДНХ), а также на вокзалах и на станциях метро. „Отчего же, — удивился министр, — разве я кого-нибудь совращаю?” (Павлов использовал значительно более грубое выражение.) „Я не обвиняю Вас в этом, — ответил журналист, — но цены на женскую одежду и обувь, назначаемые вашим министерством, непомерно велики. Платье из крепдешина стоит 50–60 рублей, импортный шерстяной костюм — 150 рублей, а сапоги импортные — 120–150 рублей. Машинистке, секретарше, чертежнице, девушке-студентке такие покупки не по карману. Их родители, если они служат или работают на заводе на средней должности, тоже не могут делать своим дочкам такие подарки. Что же еще остается этим юным созданиям, кроме как выйти к гостинице „Метрополь” в поисках заработка, который позволил бы им оплатить свою одежду?”

В соответствии с правилами хорошего тона, принятыми в среде советских журналистов, Михаил Писманник тут же предложил министру, как наилучшим образом исправить положение. „Впредь, — посоветовал он, — следует продавать женскую одежду и обувь значительно дешевле, чем одежду мужскую”. Такое снижение цен должно, по мнению журналиста, оздоровить нравственную атмосферу страны и сделать проституток честными труженицами социалистических предприятий. Министр торговли обещал серьезно обдумать этот проект…

Едва ли нужно объяснять, что диалог в министерском кабинете был игрой. В следующие 10 лет цены на женскую одежду и обувь в СССР непрерывно возрастали. Одежду вы-ского качества можно приобрести сегодня только на черном рынке за огромные деньги. А такая, к примеру, вещь, как меховая шуба, и вовсе относится к предметам для трудовой женщины недостижимым. Из своей зарплаты она не смогла бы накопить деньги на шубу, даже если бы ничего не ела и не пила два — три года.

Итак, проституция становится второй профессией советской женщины по необходимости экономической. Но почему же тогда она не бросает свою невыгодную, не прокармливающую ее государственную службу? Зачем ей оставаться медсестрой или секретарем и получать в месяц 80–90 рублей, если она может ту же сумму заработать за 2–3 дня? Ответ на этот вопрос лежит на пересечении партийной идеологии и практики советских милиционеров. Поскольку идеологи утверждают, что проститутка в стране социализма невозможна, а партийно-правительственный аппарат СССР делает вид, что этой категории лиц в стране вообще нет, то милиция придумала метод, с помощью которого удается как-то уравновесить печальную реальность с фантастическим миром желаемого. Когда милиционер обнаруживает девушку с клиентом в подворотне, то он объясняет себе и ей, что она не проститутка, не человек определенной профессии, а всего лишь блядь, то есть безнравственное, развратное существо, которое отдается посторонним мужчинам исключительно в силу личной своей распущенности. Поведение бляди может быть легко объяснено „пережитками капитализма в сознании трудящихся” или недостатками в работе той комсомольской организации, где девушка состоит на учете. Такое объяснение освободило милицию от необходимости сажать проституток в тюрьмы, а советских юристов — от не-обходимости иметь в уголовном кодексе какое бы то ни было упоминание о незаконности торговли собственным те-лом. В сборниках законов советских республик есть упоминание о содержателях притонов разврата и о преднамеренном заражении венерическими болезнями, но слова „проституция” и „проститутка” там отсутствуют. Проституция ненаказуема, ибо ее нет.

Зато очень строго может быть наказан всякий, кто по своей воле покинул рабочее место и не находится на какой-либо государственной или общественной службе. Ведь, по идеологическим канонам, СССР — страна трудящихся, и тот, кто не работает, является врагом общества. Хрущев узаконил преследование неработающих. В годы его власти был введен закон о тунеядцах, по которому тысячи людей были высланы из городов. Их насильно („в воспитательных целях”) заставляли работать в сельских местностях. Так возникла ситуация, при которой советская гражданка, зарабатывающая проституцией, не боится обвинения в нарушении закона (закона-то против проституции нет!), но опасается быть уличенной в тунеядстве. Она во что бы то ни стало обязана сохранять службу, которая ее не кормит, ибо только документ о занимаемой должности спасает ее от уголовного преследования. Отсюда и „совмещение профессий”.

Я прокомментировал бы эту систему отношений следующим образом. По негласному договору между властью и проституткой, последняя скрывается под видом секретарши или лаборантки, а за это государство не преследует ее как проститутку. Как и все другие государственные гарантии в СССР, эта гарантия крайне непрочна. Когда это им выгодно, власти нарушают уговор и безо всякого закона наказывают проституток как таковых. Проститутки ведут себя честнее советского государства: они поддерживают версию милиции о том, что они только безнравственные женщины. Профессионализируются они довольно редко и чаще всего тогда, когда получают на это разрешение или приказание от партийных и советских властей или от КГБ. Оказывается, и такое бывает. Но об этом — ниже.

До сих пор мы говорили, что на проституцию советскую женщину толкает нищета. Это правда, но не вся правда. Армию продажных женщин порождают некоторые советские законы и традиции. Семнадцатилетняя Наташа из города Волгограда (бывший Сталинград), дочь вполне обеспеченных родителей, решила оставить семью из-за разлада с отцом-полковником. Она закончила среднюю школу и отправилась сдавать экзамены в Московский университет. Набрать необходимого числа очков (баллов) ей не удалось, и в университет Наташу не приняли. Возвращаться домой к отцу-солдафону ей тоже не хотелось. Проще всего было бы задержаться в Москве, поступить куда-нибудь работать и в будущем году снова попытаться поступить в университет. Рабочие руки в Москве нужны. Но куда бы Наташа ни обращалась, ей отказывали: ведь она не была прописана в столице. Будучи жительницей Волгограда, она не имела права жить и работать в Москве. В этот трудный для девушки момент один из университетских преподавателей (тот самый, что принимал у нее экзамены) предложил Наташе взять ее на содержание. Тридцатипятилетний кандидат наук, имеющий жену и двух детей, тайно снял для девушки комнату, где любовники начали встречаться. Однако финансовой мощи кандидату наук хватило всего на полгода. Он перестал платить за квартиру, и Наташу выгнали на улицу. Одинокой, без средств, без жилья, ей не оставалось другого выхода, как стать проституткой.

Попытки многих провинциальных девушек вырваться из глухомани в столицу и невозможность из-за милицейских преград законным образом осуществить это желание сделали проститутками не одну Наташу. Наиболее удачливые, заработав хорошие деньги на своей новой профессии, дают взятку милиции и укореняются в Москве. Милиционеры охотно берут деньги и оставляют таких женщин в покое. Наташе не повезло, она не проявила цепкости и изворотливости, необходимых для этой профессии. Ее арестовали за нарушение паспортного режима (за то, что она жила в столице без разрешения), выслали, и она сгинула где-то в провинции, так никогда и не став студенткой университета…

Проституция — профессия молодых. Но какой возраст является наиболее „ходовым”?

Несколько лет назад группа московских интеллигентов — мужчины и женщины (то ли ради развлечения, то ли желая поближе познакомиться с жизнью народа), отправились вечером искать плешку — место, где можно купить проститутку. Участница этого рейда, редактор московского телевидения, рассказывает: „Чтобы уберечься от милицейских облав, плешки кочуют по Москве. Мы обнаружили плешку, наведя справки у шофера случайно взятого такси. Он же и доставил нас туда. Большая часть толкавшихся там девушек была в возрасте от 17 до 23–24 лет. Запомнились две подружки, одна из медицинского училища, а вторая из какого-то техникума. Им не было и 17-ти. Они не скрывали того, что являются студентками: „Стипендия маленькая, жить как-то надо…” Клиенты — приезжие и москвичи — отдавали предпочтение более юным. Среди толпы девушек особняком держалась довольно приятного вида женщина лет 35-ти. Было заметно, что она чувствует себя ущербной в среде молодежи. Запрашивала она с клиентов плату значительно более скромную”.

Этот рассказ о проститутках-студентках напомнил мне давнюю шутку: У Армянского радио спрашивают: „Чем советская проститутка отличается от западной?” На что следует ответ: „Советская проститутка коренным образом отличается от буржуазной. Та только работает, а наша работает и учится. Учится в институте на вечернем факультете”. Как оказалось, проститутки с вечернего факультета — отнюдь не выдумка досужих остроумцев. Преподаватель Ленинградского университета, учившая студентов латыни, рассказывает: „Одно время мне пришлось заниматься с филологами вечернего факультета. Одна студентка все время спала на моих занятиях. Это была молодая вполне здоровая и даже хорошенькая девушка. Я не удержалась и спросила ее: „На лекции вы спите, а что вы делаете ночью?” „..Ночью я работаю”, — без тени смущения ответила она. Позднее мне удалось выяснить, что жизнь у этой студентки действительно была нелегкой: она где-то служила, училась в Университете и ночью работала как проститутка…”

О студентках в этом качестве подробно рассказывает также бывшая актриса одного из ленинградских театров. Она вспоминает, что главным поставщиком студенток-проституток в их городе являются институт театра, музыки и кинематографии, а также консерватория. Эти учебные заведения по самому характеру своему требуют, чтобы девушка была хорошо одета, пользовалась довольно дорогой парфюмерией. Но более чем скромная стипендия делает эти предметы совершенно недоступными. Чтобы разрешить проблему, девушки, начиная с первого курса, ищут источники финансирования на главной улице Ленинграда, на Невском проспекте. Журналистка из Баку (Азербайджанская ССР) подтверждает, что такими же поставщиками „живого товара” являются некоторые институты в ее городе. Она опять-таки называет в первую очередь консерваторию. В Баку, где уличный вариант невозможен, студентки консерватории, будущие певицы и исполнительницы, ищут обычно покровителей в среде высокопоставленных чиновников. Иметь содержанку из среды студенток — в традициях этой восточной республики. Такое сожительство, как правило, неплохо оплачиваемое, продолжается в течение 3–4 лет. Однако, окончив консерваторию в 22 года, вчерашняя студентка начинает помышлять о замужестве. В Баку в условиях жесткой восточной традициональности девушка может выйти замуж только девственницей. Как утверждают мои собеседники, бывшие жители Баку, хирургическое сшивание разрушенной девственной плевы — довольно распространенная в городе операция. Она делается в полной тайне на квартире врача и стоит примерно 50–60 рублей.

Продолжая опрос, удалось установить, что в Москве, кроме консерватории, Театрального института (ГИТИС), театральных училищ и Института кинематографии (ВГИК) источником проституток числится с 50-х годов Юридический институт. Бцвший студент этого института объясняет, что приемные экзамены в его Alma Mater сравнительно легки, поэтому этот институт часто избирают красивые и не слишком трудолюбивые выпускницы московских школ. Их деятельность между 18-ю и 22-мя годами получила шумную известность. Студенты-юристы даже придумали в связи с этим анекдот: „Директорам нескольких столичных институтов был задан вопрос: „Что необходимо сделать для того, чтобы переоборудовать институт в публичный дом?” Одни директора говорили, что нужно перестроить помещение, купить необходимую мебель, нанять девушек. Но директор Юридического института некто Бутов ответил, что у него для открытия публичного дома уже все готово. Остается лишь купить за 5 рублей и прибить над входной дверью красный фонарь…”

Большую информацию о возрасте московских проституток дали закрытые судебные процессы, на которых обвинялись содержательницы „притонов разврата” (официальная советская терминология). Процессы эти начались в 1965 году, вскоре после крушения Хрущева, и продолжались до начала 70-х годов. В качестве свидетелей на процессах были заслушаны показания нескольких сотен очень юных проституток. Девушкам этим взамен за их искренность был обещан иммунитет от судебного преследования. На каждом процессе фигурировало по 20 девушек. Многие из них оказались несовершеннолетними, то есть не достигли 18 лет. На одном из заседаний в зале суда Пролетарского района города Москвы произошел диалог, оставивший у зрителей весьма сильное впечатление. Несовершеннолетняя Нина К. свидетельствовала против бывшей хозяйки притона. По ходу дела выяснилось, что Нина в свои 16 лет уже владеет всеми приемами профессиональной проститутки. „Не стыдно ли вам заниматься такими делами?” — патетически воскликнул судья Миронов. „Не стыдно, — твердо ответила девочка-работница. — Вы знаете сами: у меня отца нет, мать постоянно болеет. Где я могу заработать? На заводе? Но мне, как несовершеннолетней, полагается работать 6 часов в день и получать 40 рублей в месяц. Я работала полный день и получала в месяц 60 рублей. А там я зарабатывала те же 60 рублей за два дня и была сыта, одета, обута. Так чего же мне стесняться?..”

Еще одно свидетельство о возрасте советских жриц любви я обнаружил в своем дневнике за 1970 год. Летом этого года, я как писатель находился в командировке в уже упомянутом выше среднерусском городке Суздале. Мне для моей будущей книги необходимо было осмотреть здание старинного мужского монастыря, но вход в него для посторонних оказался закрытым: власти устроили за стенами монастыря колонию малолетних преступниц. Не без труда получив пропуск в местном отделении министерства внутренних дел, я вошел на территорию монастыря. На дворе, под деревьями прогуливалось несколько сот девочек в возрасте 15–16 лет. Они отбывали наказание за разного рода преступления, чаще всего за кражу, но, по словам начальника колонии, почти все они на свободе были также проститутками. Это особо отмечено в „Личном деле” каждой из девушек. „Их становится все больше с каждым годом, — жаловался мне этот офицер, — У нас в колонии и так сверхкомплект (советское бюрократическое словечко, означающее переизбыток чего-либо), а их все шлют и шлют со всей страны”. „Ну и как? Исправляются?” — поинтересовался я. „Горбатого могила исправит, — мрачно прокомментировал начальник колонии. — Они мне охрану разлагают. Служат в охране молодые ребята. Мне их под суд приходится отдавать за связь с этими поблядушками…”

Мысленно я и сейчас вижу перед собой тот монастырский двор, окруженный старинными каменными стенами XVI столетия. Девочки в белых блузках, группами разгуливающие среди древних монастырских могил, выглядели физиологически очень развитыми и настроены были весело. Похоже, что они вовсе не испытывали угрызений совести в связи с тем, что развращают солдат и сидят за решеткой в том возрасте, когда их подружки переходят из восьмого класса средней школы в девятый.

О чрезвычайно юном возрасте советских проституток рассказывают также два бывших жителя Одессы — врач и заведующий продуктовой базой.

Медицинское училище № 2 в Одессе выпускает медицинских сестер. Учатся в нем, в основном, девочки из провинции в возрасте от 15 с половиной лет до 18-ти. Врач, преподаватель этого училища, считает, что несколько ее учащихся профессионализировались в обслуживании моряков в местном порту. Эти девочки (врач называет их „дети”) ведут себя в общежитии как настоящие школьницы: чтобы обмануть бдительность строгой дамы — коменданта общежития, они ночью у себя на кровати сооружают чучело, а сами убегают через окно на ночные заработки. Главная трудность для них состоит в том, чтобы незаметно пробраться под утро к себе в комнату, преодолев замки, которые навешивает на двери общежития комендант.

Другому жителю Одессы, молодому торговому работнику, в средине 70-х годов приходилось выполнять заказы на поставку проституток для местных высокопоставленных партийных и советских чиновников. Для своих сексуальных развлечений эти господа требовали как можно более юных женщин. „Товар”, который добывал мой собеседник, представлял собой чаще всего отпрысков крайне неблагополучных семей, где отец был горьким пьяницей, а мать проституткой. Но зарабатывать и получать подарки от богатых советских бюрократов хотели подчас и девочки из сравнительно благополучных семей. Одна такая одесситка-толстушка приходила на „работу” прямо из школы, в красном пионерском галстуке. Ей было 14 лет. Мужчин, которые ее использовали, она называла дядями”.

Насколько можно понять из рассказов учителей, проституция среди школьниц — не такая уж редкость. Вот маленькая новелла из жизни двух учениц киевской школы № 78. Школа эта находится в самой фешенебельной части города рядом с главной улицей — Крещатиком и бульваром Шевченко. Неподалеку от школы находится гостиница „Украина”, предназначенная для привилегированных гостей. Поскольку в гостинице нередко размещают иностранцев, штат ее состоит в значительной степени из людей, так или иначе связанных с ГБ. Ежедневно из недр гостиницы в городское управление ГБ и в прокуратуру поступают детальные доклады-доносы. Из одного такого доклада прокурор Ленинского района узнал, что две школьницы после уроков навещают номер гостиницы, где живут два американских бизнесмена. Девочки остаются там несколько часов и затем уходят. Их никто не встречает и не провожает.

Любые контакты советских граждан с иностранцами нежелательны. А тут еще дети… Девочки… В подобных случаях советский чиновник, подстегиваемый начальственным одобрением и личным любопытством, проявляет чудеса служебного рвения. На следующий же день, в назначенный час, прокурор района вместе с участковым милиционером и представителем ГБ в штатском вошли в подозрительный гостиничный номер. Они увидели двух сидящих в креслах вполне респектабельных американцев средних лет. Перед ними на ковре стояла обнаженная школьница лет 14. Другая девочка лет 12 сидела на ковре, слегка прикрываясь снятой одеждой. Между представителями власти и юными предпринимательницами произошел следующий диалог: „Что вы тут делаете?” „Ничего особенного. Делаем фигуры”. „Эти дяди вас трогают?” „Нет, они к нам не прикасаются”. „Они вас просили приходить сюда и делать эти фигуры?” „Нет, мы сами пришли”. „Как же вы с ними объяснились?” — изумленно спросил участковый милиционер, плохо говорящий даже на русском. „Ну вот как-то объяснились”, — ответили девочки. „Что же вы за это получаете?” На этот вопрос девочки, явно не желая вводить суровое начальство в свои финансовые расчеты, отвечать не стали. Диалог закончился следующим эффектным пассажем. „Одевайтесь! — сердито крикнул милиционер. — Чего стоите голые!” „А тебе что, дурак, не нравится? — последовал ответ младшей. — Наверно, все-таки нравится. Так смотри тоже!”

Историю эту киевское ГБ пыталось обратить против американцев, но из этого ничего не вышло: вся инициатива исходила от 14-летней Верочки из седьмого класса и 12-летней Ирочки из пятого. Районный прокурор товарищ Цикавый специально пришел в школу № 78, чтобы рассказать учителям о поведении их учениц, ставших на путь проституции. Не обошлось в его взволнованной речи без упоминания о „пережитках капитализма”, о „родимых пятнах буржуазного общества”. Между тем этот случай произошел в 1967 году, уже после того как в СССР было отмечено 50-летие советской власти.

Мне известны и другие случаи, когда на заработок выходили юные и сверхъюные барышни. Но есть в этом клане достаточно женщин среднего и даже старшего возраста. Покойный русский писатель-эмигрант Анатолий Кузнецов (умер в Лондоне в 1979 году) в грустном рассказе „Леди Гамильтон” описал стареющую московскую проститутку с лицом-маской и венозными узлами на ногах[94]. Судьба ее весьма типична. В пору кратковременной советско-американской дружбы во время Второй мировой войны, девчонкой, влюбилась она в такого же юного шофера американского посольства в Москве. Они мечтали пожениться и уехать после войны в Штаты. Резкий поворот сталинской политики в конце 1945 года разрушил планы этой пары, а потом и вовсе сломал жизнь этой женщины. За недозволенную связь с иностранцем ее бросили в лагерь, а друга ее выслали из страны. Выйдя на свободу после многих лет в неволе, подурневшая, опустившаяся, с разрушенным здоровьем, она не нашла для себя ничего лучшего, как стать проституткой. В таком возрасте она могла продавать свое стареющее тело разве что непритязательным вокзальным клиентам. Покупатели „дешевой” добычи не упускали случая поиздеваться и даже надругаться над ней.

Хотя Кузнецов написал чисто художественное произведение, основа его рассказа документальна. Он встречал таких женщин из разряда „вокзальных” проституток. Его героиня — еще королева среди них, вообще же „вокзальные” — самый низший класс по своим доходам и своему облику. Это чаще всего очень немолодые, дурно одетые и неопрятные женщины. Крикливые, грубые, полупьяные, они готовы продать свои более чем скромные прелести за 3 рубля или бутылку водки. Их клиенты подстать им — нетребовательные, также подвыпившие „люди с поезда”, у которых оказался час — другой свободного времени до пересадки. Подъезд ближайшего дома или место во дворе за мусорным ящиком вполне устраивает обе стороны.

Чистенькие и внешне скромные девушки, промышляющие в гостиницах, мало похожи на своих вокзальных коллег. „Гостиничные” стараются не слишком отличаться от нормальных обитателей отеля. Они работают на паях с портье (администратором), и тот осведомляет их о том, кто из жильцов откуда приехал, каково его служебное положение и соответственно финансовые возможности. „Гостиничные” вежливо звонят по телефону в номер, осведомляясь, не здесь ли живет мифический „Иван Иванович”. Таким образом они пытаются завести интрижку с командировочными. Девы эти чаще всего милы, уступчивы и более всего боятся шума и огласки. Излюбленные клиенты „гостиничных” — приезжие из Грузии, Узбекистана, Таджикистана и других южных республик. Этих подпольных коммерсантов и спекулянтов, приезжающих в столицу „погулять”, девушки называют между собой „зверями” или даже „начиненным деньгами зверьем”. Выгодные клиенты, они хорошо платят, щедро угощают, но порой их развлечения заканчиваются издевательством над проституткой. Как люди Востока, они не уважают ее трижды: как женщину, как продажную женщину и, наконец, как женщину чужого народа.

Между „вокзальными” и „гостиничными” можно выделить также класс „уличных”. Эти промышляют в определенных районах города — на плешках. В Москве „уличные” облюбовали тротуар перед гостиницей „Москва”, обращенный в сторону здания Совета министров СССР. Они также считают „своим” участок улицы от гостиницы „Метрополь” вверх, в сторону площади Дзержинского, до памятника первопечатнику Ивану Федорову. На площади Революции они оккупируют сквер вокруг памятника Карлу Марксу. Наконец, пользуются они некоторыми участками Комсомольской площади. Классическим считается место возле Ленинградского вокзала, у стоянки такси. В Ленинграде главные плешки находятся на площади Восстания (Московский вокзал, возле станции метро) и на Невском проспекте на углу Гостиного двора и Биржи. Есть свои любимые места у проституток Ростова-на-Дону, Казани, Киева, Одессы, Тбилиси, Владивостока. В основном, это скверы в центре города и тротуары вокруг наиболее крупных гостиниц.

Столица социализма имеет и своих колл-герлс. Дамы этой категории чаще всего служат в учреждениях. Секретарши, редакторши, бухгалтерши, они по телефонному вызову едут в обеденный перерыв или после работы в гостиницу, чтобы обслужить „зверье” или более скромных по своим финансовым возможностям командировочных. Очевидно, существуют и другие не известные мне категории проституток. Но сколько бы их ни было, на вершине этой лестницы находятся самые блистательные и удачливые проститутки СССР, так называемые „валютные”, те, что обслуживают иностранцев и получают за свой труд высоко ценимую в советском обществе конвертируемую валюту.

Для проститутки важнейшим вопросом ее профессионального бытия является вопрос ГДЕ? Где принять клиента? Как известно, Сталин в течение тридцати лет не строил для своих подданных жилья, ограничиваясь созиданием казарм, лагерей и рабочих бараков. Но и через тридцать лет после Сталина, после шумных заявлений Хрущева и Брежнева о массовом жилищном строительстве миллионы людей в СССР живут сегодня в общежитиях (смотри в этой книге главу „Его Величество рабочий класс”) и коммунальных квартирах (глава „Великая бездомность”). Сказывается жилищная проблема и на проституции. Заработок „женщины с улицы” в значительной степени зависит от того, имеет ли она квартиру и насколько надежно это жилье защищено от посторонних глаз.

Проститутка, живущая в так называемой коммунальной квартире, где в общий коридор выходит несколько соседских дверей, очень быстро становится жертвой доноса. Получив от соседей донос о существовании „притона”, милиционеры врываются в комнату такой несчастной, тащат ее в милицейский участок и там, после грубой брани и угроз, на подозреваемую составляют регистрационную карточку. С этого времени она оказывается под постоянным надзором милиционера как „содержательница притона”. Кстати сказать, такой же грубой, оскорбительной процедуре может быть подвергнута женщина, к проституции отношения не имеющая. Стоит одинокой даме, живущей в коммунальной квартире, пригласить к себе знакомого мужчину, как в полном соответствии с общественными традициями Советского Союза на нее в милицию поступит донос. Никакие алиби в таких случаях от милицейского хамства не спасают.

Опасаясь чужих глаз, некоторые проститутки снимают квартиру для приема клиентов в другом доме и даже в другом районе города. Некоторые везут клиентов в комнаты, снятые неподалеку от Москвы, в 15–20 минутах езды на электричке. Двум московским студенткам с трудом удалось уговорить старую женщину из пригородного поселка сдать им комнату в своем доме, с правом привозить клиентов. Старуха, будучи православной христианкой, сначала наотрез отказала им, потом согласилась, заявив, что будет молиться за заблудшие души своих квартиранток. Позднее она призналась, однако, что приезды „гостей” вносят в ее жизнь приятное разнообразие — находясь за тонкой дощатой перегородкой, хозяйка не без удовольствия слушала, что именно происходит у девушек в соседней комнате.

Зная о всех этих тяготах, некоторые провинциалки начинают свою карьеру в Москве и Ленинграде с добывания квартиры. Если они молоды и хороши собой, то, приезжая в большой город, стремятся как можно скорее выйти замуж за человека, имеющего собственное жилье. Жену прописывают в квартире мужа, и она таким образом получает законное право жить в столице. Год или полтора спустя, а порой и раньше, такая дама делает следующий ход: она разводится с мужем и на суде заявляет претензию на часть их общей квартиры. Вслед за тем следует раздел жилья, обмен, в результате которого дама получает комнату или квартиру в личное пользование. Именно таким, весьма распространенным в Советском Союзе, заранее обдуманным путем обзавелись жилой площадью в Москве три блондинки из Воронежа, широко известные столичные гетеры, Галя Хелем-ская, Галя по прозвищу „Шлепа” и их подруга Мелеша. В результате операции каждая из них стала владелицей кооперативной квартиры, которая позволила им принимать у себя состоятельных клиентов.

Однако большинство „уличных” и „вокзальных” проституток предпочитают не тратиться на квартиру, а принимают клиентов в ближайшем подъезде. Подъезды многоквартирных домов в СССР, как правило, не запираются и не имеют охраны. Кроме того, они снабжены батареями парового отопления. Последнее обстоятельство особенно важно в стране, где с октября по май температура воздуха отнюдь не располагает к занятию любовью на свежем воздухе. Конечно, считать подъезд идеальным местом для сексуальной жизни значит впадать в сильное преувеличение. Об этом, в частности, говорится в одном из анекдотов, который, очевидно, вышел из среды проституток. Анекдот иммитирует беседу проститутки с дореволюционным стажем с „новенькой”, советской: „При царе бывало кавалер тебе и колечко с бирюзой подарит, и в ресторан сводит, — говорит старшая. — А теперешний заплатит трешку (три рубля) и волочет в подъезд. А претензий-то, претензий сколько: то батарея слишком горячая, то жопа слишком холодная…”

В Москве, Ленинграде и некоторых других больших городах отсутствие мест для свиданий породило тип проституток, получивших кличку „школьницы”. Эти хитроумные дамы за сравнительно небольшие деньги получают у коменданта ключи от школьного здания, расположенного неподалеку от ближайшего вокзала или уличной плешки. Войдя в пустующую ночью школу, проститутка проходит с клиентом в спортивный зал, где на полу лежат спортивные маты. За более высокую плату она может воспользоваться диваном в учительской комнате или в директорском кабинете. По словам одной такой „школьницы”, находившей клиентов на Курском вокзале в Москве, в особенно удачные ночи ей удавалось „обернуться” десять раз и более, так как школа находится очень близко около вокзала. К сожалению, ее лишили „ключей счастья” после того, как директор обнаружил на своем диване какие-то странные пятна.

Боязнь доносов заставляет работать вне дома даже тех женщин, которые имеют квартиру. Лучшим выходом считается работа вместе с таксистом. Бывший московский житель, шофер такси, человек чрезвычайно практичный, деловитый, так описал суть своих деловых отношений с проститутками: „Выезжаю я на линию (из гаража в город) после обеда. Пока магазины открыты, покупаю 5–7 бутылок водки и кладу их под сидение в машине. Ближе к вечеру сажаю девку (проститутку) в машину и едем с ней на плешку. Главная работа у нас начинается в 9 вечера и идет до 2-х — 3-х ночи. Итак, стою на плешке, девка сидит у меня на заднем сидении, покуривает. Подходят „звери” (в данном случае грузины), прицениваются, почем водка, почем девочка. Ночью, когда торговли водкой нет, бутылку я могу продать за 7, за 10 и даже за 12 рублей. Договорились. Грузин садится с девкой сзади. Платит мне за водку, я им туда передаю бутылку и стакан. Они выпивают, и я везу их в тихое место, где я знаю, милиции нет. Выхожу из машины проветриться на свежий воздух минут на 20. За это время у них происходит весь разговор. Они допивают водку, возвращают мне бутылку, и я везу их обратно, откуда взял. За то, что счетчик набил, „зверь” мне платит в тройном, а иногда в пятерном размере. Девка мне тоже третью часть отдает по уговору. Берет она с него, к примеру, 15–20 рублей, значит мне чистыми 5–7 рублей. Так что за смену я рублей 50 чистыми имею”.

Но отношения водителя машины и его пассажирки не ограничиваются финансовыми расчетами. Таксист поясняет: „Девка знает: если „зверь” ее обидит — я заступлюсь. Потому что мне надо, чтобы он ей заплатил сполна. И от милиции я ее обороняю. Подходит, к примеру, мент (милиционер), нюхает подозрительно, я ему говорю: „Пассажирка, дескать, мужа с поезда ждет, все в порядке, начальник”. Он ее не трогает. И притом вдвоем у нас с ней оборот получается больше. Если ей каждого клиента куда-то вести, — сколько она времени зря разбазарит. А со мной все мигом: туда-сюда и обратно на месте”. Таксист видит в этих отношениях некоторое даже приятство. „Я люблю с девкой работать. Ночью на линии тяжело бывает, глаза слипаются. А с девкой и ее хахалями (поклонниками) ночь незаметно пролетает”.

В условиях советской действительности тандем „проститутка — таксист” и впрямь выглядит в высшей степени рациональным. Такая система отношений процветает не только в Москве, но и в Одессе, Владивостоке, Ленинграде, Минске, Львове. Есть таксисты, которые неделями и месяцами не сажают в машину обычных пассажиров. Они полностью представляют государственный таксомотор в распоряжение частной предпринимательницы-проститутки. При этом между водителем и его сотрудницей возникают чаще всего деловито-дружественные отношения. Они говорят между собой на неком общем для них жаргоне; вместе разыскивают „зверей” (богатых клиентов из юго-восточных республик страны); честно делят „бабки” (деньги). При этом шофер несколько снисходительно, но дружелюбно называет проститутку „телкой”, а она его — почтительно „шефом”. Он поддерживает ее любые начинания. Если она занимается со своими клиентами в машине более дорогооплачиваемым оральным сексом (такая проститутка зовется в своей среде амамщицей)[95], то шофер-амамщик выступает в роли антрепренера.

В поисках клиентов советским проституткам случается пользоваться не только такси, но и поездами, самолетами, а в иных случаях и мощными грузовиками (траками). Это связано с тем, что в различных городах в разное время года спрос на девушек такого рода меняется. Например, летом на Черноморском побережье, в курортных городах Ялта, Сочи, Сухуми, куда съезжаются курортники со всего Союза, проститутки в большой цене. В эти месяцы московские, ленинградские, киевские и прибалтийские дамы совершают свой „перелет” в теплые края. Можно, конечно, поехать в Крым или на Кавказом поездом или самолетом. Но москвички нашли значительно более экономный путь. Они обратили внимание на те тяжелые закрытые грузовики, перевозящие товары и продукты, что постоянно курсируют, в частности, по автостраде Москва — Симферополь (Крым). Такой грузовик (трак) преодолевает расстояние в 1200 километров от Москвы до Крыма менее чем за двое суток. Ведут его поочередно два водителя. Один сидит за рулем, второй отдыхает в тесной кабине внутри грузового помещения. Проститутка пристраивается к этой паре третьей. Двое суток она обслуживает обоих водителей, за что они не только везут, но и кормят ее. Дорога в благословенный Крым таким образом не стоит ей ни копейки. Подобный метод передвижения на дальние расстояния настолько увлек некоторых москвичек, что даже после курортного сезона, возвращаясь домой с хорошим заработком, они предпочитают не тратить деньги попусту, а возвращаться на грузовом транспорте в перемежающихся объятиях двух московских шоферов.

Миграция проституток по территории СССР носит довольно причудливый характер. В то время как одни спешат к Черному морю, другие торопятся поскорее добраться на берег Белого моря в город-порт Архангельск. А некоторые едут еще севернее, на берег Ледовитого океана в Мурманск. Часть проституток отправляется на время путины в Балтийские порты, особенно в Ригу (Латвия). А самые смелые и отчаянные устремляются через всю страну в порты Дальнего Востока. Тамошние рыбаки зарабатывают еще больше. А кроме рыбаков во Владивостоке и порту Находке есть матросы торгового флота, золотоискатели, офицеры сухопутные и морские: все люди при деньгах. Дальний Восток среди проституток считается золотым дном. Но, к сожалению, билеты самолетные туда дороги… Поэтому предпочтение отдается Мурманску и Архангельску. В эти северные порты в течение всего лета приходят рыболовные суда и целые флотилии. За свой тяжелый труд рыбаки получают довольно большие (по советским стандартам) деньги. Спускаясь после очередного рейса на землю, рыбак привозит примерно 600–700 рублей. Если напомнить, что в среднем советский служащий зарабатывает в месяц 120–130 рублей, а рабочий — от силы двести, то станет понятным, что именно воодушевляет проституток на летнюю миграцию.

Чтобы облегчить себе добывание железнодорожных билетов и надежнее укрыться от надзора милиции, девушки идут порой на хитрость — объявляют себя коллективом, едущим на Север по государственной надобности. Так группа в восемь девушек из Западной Украины, спешивших однажды в Архангельск „на заработки”, представлялась везде как группа актеров, направленных организовывать на Севере новый театр. Добравшись до места, такие „актрисы”, естественно, рассыпаются немедленно по городу, каждая в заботе о собственном деле.

Для успеха предприятия проститутке надо снять в городе-порте пусть самую неказистую комнатенку с кроватью. Иногда приходится ограничиваться частью комнаты, отделенной от хозяев матерчатой занавеской. Свой угол — это уже половина успеха. Теперь можно начинать охоту. Впрочем, и охотой это не назовешь: истосковавшиеся по женщинам рыбаки сами идут в сети проституток. Широкая пьянка в ресторане, а затем поездка к девке — вот та немудреная программа, которую ставит перед собой почти каждый оказавшийся на берегу рыбак. Такая программа позволяет без труда спустить за неделю-две все заработанное в двух-трехмесячном океанском рейсе. После этого рыбаку ничего не остается, как снова идти наниматься на корабль.

Может показаться, что личная жизнь моряков в северных и западных портах страны остается вне контроля государства. На самом деле местные партийные власти прекрасно знают, что именно происходит в городе, и порядок этот их вполне устраивает. Бывший партийный руководитель, много лет проработавший в северных и западных портах СССР, объяснил мне, что власти заинтересованы в том, чтобы буйствующий в ресторанах и бардаках моряк растратил накопившееся за рейс душевное напряжение. Они убеждены, что это политически выгодно. Поэтому милиции Мурманска и Архангельска дано указание не высылать проституток, не арестовывать их, а лишь брать с них штрафы „за нарушение паспортного режима”. Кроме того, партийных руководителей вполне устраивает, что обнищавший после короткой и бурной гулянки рыбак покорно возвращается на судно. Партийцы учитывают, что в месяцы путины рабочей силы на ры-баловных судах не хватает. В результате такой политики проститутки на Севере чувствуют себя значительно увереннее, чем в курортных городах Юга, где их, опять-таки по указанию сверху, преследуют значительно строже.

Миграция советской проститутки имеет и другие географические тенденции. Являясь своеобразным предпринимателем-частником, она остро чувствует пульсацию рынка и быстро реагирует на возникающий спрос. Так весьма активно проститутки реагируют на строительную программу Кремля. Ведь новостройки — это прежде всего городки с преобладающим мужским населением! Поэтому, едва в Джезказгане (южный Казахстан) начали строить меде-плавильный комбинат, туда из Средней России устремился поток проституток. По имеющимся сведениям, в жарком и сухом климате Средней Азии они сумели заработать не хуже, чем в заполярном Мурманске.

Строительство огромного завода грузовых автомобилей на реке Каме в Татарии (КАМАЗ) также не оставило советских проституток равнодушными. На Каму, в маленький поселок Набережные Челны, где в 1970 году началось строительство, двинулись сначала самые решительные искательницы успеха, а затем в 1974-м, когда завод вступил в строй, и сотни рядовых. Строители утверждают, что первые девушки, приехавшие к ним на сексуальные заработки, были уроженками Киева и Одессы. Они имели на КАМАЗе головокружительный успех, поскольку в те годы на каждую женщину в пределах строительства приходилось от 12 до 15 мужчин. Правда, и условия труда этих барышень были не иэ легких. Рабочие приводили проституток в свои общежития, где в комнате в лучшем случае спали четыре, а чаще шесть и даже десять холостых мужчин. По свидетельству врача, бывавшего на КАМАЗе в те годы, автомобилестроители, тем не менее, очень бережно относились к своим залетным пташкам, которые скрашивали их унылый, однообразный быт. Рабочие передавали проституток как эстафету друг другу и по возможности неплохо их оплачивали. Правда, массовый заезд проституток на КАМАЗ в более поздние годы принес местным властям неожиданные хлопоты. Партийной администрации пришлось отвлечься от проблем автомобилестроения, чтобы организовать борьбу с гонореей и сифилисом. В новом социалистическом городе одно из помещений было отдано под Штаб по борьбе с венерическими заболеваниями, а второе — под „закрытый стационар” для мужчин и женщин. Насколько нам известно, совместные усилия врачей, милиционеров и партийных лекторов пока к победе над заразой на КАМАЗе не привели.

Способность советских проституток успешно разыскивать для своего товара рынки сбыта показывает, насколько дух живого предпринимательства силен даже в окостенелой системе социализма. В ответах на нашу анкету большинство отвечавших (60,6 процента) заявили, что проституция распространена повсеместно и в том числе в маленьких городах и районных центрах. Поначалу такой взгляд показался мне сомнительным. Кто может быть клиентами этих женщин в поселках, где каждый житель на виду у „общественности” и все знают всех? Разъяснение дали бывшие военнослужащие Советской армии. В стране, где даже в мирное время под ружьем находится более 5-й миллионов солдат и офицеров, а воинские части расположены повсюду, человек в погонах — важный элемент в коммерческих расчетах проститутки. Пока офицер живет со своей семьей в военном городке, он чаще всего недостижим для нее. В городке каждый шаг его контролируется женой и соседями. Другое дело, когда воинские части выезжают в летние лагеря. Семьи офицеров остаются дома, и на несколько месяцев „законная” половая жизнь неизбежно заменяется жизнью „незаконной”. Есть в стране также секретные (чаще всего ракетные) части, где по службе офицерам месяцами запрещено видеть свои семьи. Проститутки отлично знают все такие места. Военные тайны их не слишком интересуют, зато они знают главный секрет, который состоит в том, что человек, который проводит годы в казарме, получив освобождение на сутки, стремится провести эти сутки, как говорят в России, „на всю катушку”. В эти часы ему все равно, с кем быть и сколько денег истратить. Проститутка знает душевное состояние этого рода клиентов и спокойно поджидает их в ближайшем от казармы ресторане. Она уверена, что без труда напоит и ограбит мужчину в мундире. („Разве я не стою 25 рублей?..”) И он же еще будет ей благодарен.

Торговля любовью — дело сложное. Профессия эта и сама по себе требует постоянной находчивости и творческих усилий, а в СССР особенно. У проститутки нет союзников. И клиент, и власть, и подружки-коллеги находятся по другую сторону баррикады. Конечно, какая-нибудь опустившаяся „вокзальная” может весь свой век выползать на привокзальную площадь в надежде, что в потоке пассажиров найдется кто-то, кто располагает свободной трехрублевой купюрой и получасом свободного времени. Но молодые девушки чаще всего не желают ограничиваться столь жалкой оплатой. Они спешат реализовать свою свежесть и молодость, обратить свое тело, данное им безвозмездно, в источник серьезных доходов. Они проявляют при этом недюжинную активность и находчивость. Одни штурмуют приезжих в гостиницах, другие пристраиваются обслуживать спортивные команды, третьи собираются группами, чтобы организовать некое предприятие, которое в милицейских документах именуется „притоном разврата”, а в народе просто зовется бардаком.

Недавно я спросил молодого эмигранта из Советского Союза, что он знает о бардаках в его городе. „Если бы знал — не уехал бы!” — последовал полушутливый, но при этом вполне категорический ответ. И действительно, постороннему очень трудно обнаружить в СССР адрес „дома свиданий”. Хозяйка делает все возможное, чтобы скрыть свое предприятие от соседей и милиции (что по сути одно и то же). С великими предосторожностями клиенты передают телефон и адрес потенциальным клиентам, ибо закон весьма немилостив к содержателям такого рода заведений. Да и посетителей могут ожидать большие неприятности по служебной и партийной линии. В условиях великолепно развитого сыска и всеобщего и обязательного доносительства большинство бардаков в СССР очень быстро „сгорает”. Однако на их месте возникают новые и новые „дома свиданий”, ибо в этой области постоянно существует как спрос, так и предложение.

Процессы над содержателями притонов в газетах не освещаются, публику на такого рода суды не допускают, так что общество очень мало знает об этой стороне советской жизни. Но через адвокатов кое-какие подробности тем не менее выходят наружу[96]. В 60-х годах 5–6 таких процессов проходило в Харькове. Женщина, содержавшая притон в Кузнечном переулке, по телефону сзывала „сотрудниц” к себе в квартиру всякий раз, когда в город приезжали грузины, торгующие на базаре свежими фруктами. По делу, кроме хозяйки, проходили две сестры, секретарши большого харьковского учреждения, существа крайне юные, неразвитые и наивные. На следствии одна из них, трагически воздевая руки, кричала: „Меня-то за что? Я-то в чем виновата? Двое (клиентов), жарили” (to fuck) весь вечер и в рот и сзади, а потом никто даже не пошел провожать…”

В другом деле, известном среди харьковских юристов под кодовым названием „Черная кошка”, речь шла о притоне, который посещали преподаватели местных институтов, журналисты, крупные чиновники. Девочки в этом „доме свиданий” были крайне молоды, и возник вопрос о растлении малолетних. Перед судом должен был предстать доцент Харьковского политехнического института. Но областной комитет партии не разрешил прокуратуре возбуждать против него обвинение, потому что доцент… преподавал студентам марксизм-ленинизм.

На процессах такого же рода в 70-х годах в Риге, Ленинграде и Ростове-на-Дону выяснилось, что главными „кадрами” притонов были студентки. Что касается посетителей, то первое место среди них занимали всякого рода спекулянты и подпольные дельцы, затем чиновники, в том числе партийные, и, наконец, так называемая советская „образованщина” — люди с институтскими дипломами: преподаватели ВУЗов, инженеры, журналисты, юристы, люди кино, сотрудники издательств.

Процессы эти показали и другое: „дома свиданий”, как некая постоянная квартира, находящаяся по определенному адресу, стали невозможны. Милиция почти немедленно раскрывает сегодня такие предприятия. Поэтому организаторы сексуального бизнеса перешли почти полностью на новую систему колл-герлс. По звонку девушки выезжают к гостям, но не из дома, а со службы. Служебный телефон какого-нибудь конструкторского бюро становится главным связующим звеном в этом частном предприятии. Служебный телефон разоблачить труднее, и девушки при такой организации чувствуют себя в большей безопасности: родители и мужья (бывало и такое) как бы остаются за пределами их профессиональной сферы. Один из телефонных бардаков находился долгое время в Проектном институте „Роспроект” Центросоюза в Москве. (Старый адрес: Комсомольский проспект 23, новое здание было выстроено на улице Гиляровского, 57.) Несколько довольно привлекательных сотрудниц Института в возрасте от 25 до 35 лет — инженеры, экономисты, чертежницы, секретарши — в полной тайне от других сотрудников договорились выезжать в гостиницы для обслуживания командировочных. Одна из них взяла на себя роль диспетчера.

Очень скоро у этой группы возникла постоянная клиентура. Диспетчер получала заказы во время рабочего дня, и, выходя в уборную, дамы решали, кому куда ехать. Многие успевали выехать и вернуться на свое служебное место в течение обеденного перерыва. Такса за сеанс в этом институте в конце 70-х годов составляла 15 рублей, минет (оральный секс) оценивался в два раза дороже. Кроме денег, девушки, по уговору, увозили с собой шоколад, фрукты и спиртное, которыми их угощали. Главными клиентами обычно оказывались, как уже не раз говорилось выше, командировочные из юго-восточных республик и сотрудники постоянных представительств этих республик в Москве. Но знали заветный телефон и мужчины, приезжавшие из городов Средней России. (Одна из девушек в конце концов вышла замуж за того чиновника, которого несколько лет перед тем обслуживала как проститутка.)

Девушки держались дружно, и в течение нескольких лет никому не удавалось проникнуть в тайну их побочных доходов. Бардак этот, насколько мне известно, так никогда и не был разоблачен. Опасность над ним нависла лишь однажды, но виновата была не милиция, не партком и дирекция Института, а сами девушки. Конфликт между двумя из них возник в гостинице „Москва”. Командировочные таджики имели обыкновение приглашать для развлечения не одну, а сразу двух дам. В постели такой клиент, крупный государственный чиновник из города Душанбе, отдал предпочтение одной из них и выразил свои чувства в виде большего гонорара и более дорогих подарков. Вторая дама — экономист с высшим образованием — была возмущена нанесенным ей экономическим уроном. Возник спор, перешедший в скандал. Мнения разделились. По счастью, колл-герлс не обратились в качестве арбитра в партийный комитет своего института…

А вот свидетельство часто навещающего Москву провинциала, жителя города Свердловска (Урал). „Всякий раз, когда свердловчане — журналисты, актеры-эстрадники, поэты — собираются в столицу, они начинают консультироваться друг с другом относительно „телефончика в Москве”. Речь идет о телефонах московских проституток. Насколько я помню, полученные мною номера были чаще всего номерами телефонов Агентства печати „Новости”, что на Пушкинской площади. Корректорши, машинистки, секретарши и редакторши, которым мы звонили, вовсе не были женщинами, жаждавшими „закрутить роман”. Их отношение к командировочной публике было абсолютно деловое и, я сказал бы, предпринимательское. Дамы не позволяли даже себя целовать. Они обнажали только ту часть тела, которая необходима по их профессиональной принадлежности. Телефонный разговор с Агентством печати „Новости” носил вполне определенный характер: „Здравствуйте. Я из Свердловска. Мне дал ваш телефон…” „Это не имеет значения. Где вы остановились? Сколько вас? Один? А двух — трех товарищей у вас нет? Плохо. Ну ладно, я буду у вас в гостинице в пять пятнадцать”. Приезжает. Возраст — под тридцать. Мило-видная, но совершенно лишенная какой бы то ни было игры. В сумочке вата, спирт для протирания. „У меня есть для вас полчаса! Муж ждет меня после работы на Пушкинской площади”. Если даже приезжих в номере двое, она всегда аккуратно укладывается в отведенные полчаса. Получает по десятке с каждого и так же деловито прощается: „Если будет нужно — звоните”.

Другая проститутка из Агентства печати „Новости”, придя в номер гостиницы, где остановились трое свердловчан, прямо с порога заявила: „Я сказала начальнице, что иду стоять в очереди за мясом. Сколько я могу задерживаться? Не больше часа…” Провинциалы вошли в положение бедной проститутки. Один из них спустился в ресторан гостиницы и по повышенной цене купил у повара килограмм мяса. Пока он ходил, двое его товарищей развлекались с девушкой в постели. Потом пришла очередь и третьего… Через час проститутка удалилась, унося добычу — килограмм дефицитного мяса и 20 рублей — гонорар. Кажется, все четверо остались довольны друг другом.

Среди моих соотечественников мужчин, ныне эмигрировавших в Соединенные Штаты и вкусивших от плодов западной проституции, распространено мнение, что „наши — лучше, наши — сердечнее”. Я думаю, что в этих высказываниях больше ностальгии, чем реальных фактов, но, поскольку личного опыта в этой области у меня нет, отказываюсь от каких бы то ни было сравнений. Однако многочисленные рассказы о советских колл-герлс (я привел в этой главе лишь малую часть их) свидетельствуют о том, что секс в исполнении секретарши (или даже инженера с дипломом), убегающей на час из своей конторы, носит крайне бедный, примитивный характер, лишен всякой игры и малейшего подобия личного чувства. Сдавленные хозяйственными заботами и страхом разоблачения, эти женщины могут удовлетворить вкусам разве что таких же мужчин, как они сами. Равнодушное делячество гостиничных встреч на полчаса соседствует с элементарной сексуальной необразованностью обеих сторон. „На пустой тарелке вам подают пересушенный бифштекс без приправ, который повар вдобавок забыл посолить”, — так прокомментировал встречу с дамами-москвичками из какого-то конструкторского бюро врач, интеллигент из Одессы. Московские друзья прислали ему в гостиничный номер типичную московскую колл-герл. „Я вовсе не ждал страстной любви с ее стороны, — вспоминает этот сорокалетний врач. — Но мне были продемонстрированы лишь анатомия и грубейшая физиология — два курса, которые я прослушал в мединституте давным-давно. И это — в столице!”

Доктор из Одессы прав лишь наполовину. В сегодняшней Москве можно обнаружить все формы самого изысканного секса. Но то, что он получил за свои 15–20 рублей, было лишь образцом массового производства. Те сотни женщин из учреждений, которые готовы ехать в обеденный перерыв или после работы в гостиницу для того, чтобы подработать, в значительной степени являются любительницами. Моя московская знакомая, пожилая дама с богатым прошлым, говаривала по этому поводу: „Ничто так не вредит древнейшей профессии, как самодеятельность…”

Между тем свет просвещенного двадцатого столетия проникает мало-помалу и за железный занавес. В нескольких городах СССР сейчас функционируют „школы любви”. В одном из больших приволжских городов такую школу держит проститутка лет тридцати, женщина умная и наделенная тонкой интуицией. Ее метод обучения совмещает теорию с практикой. Учительница берет с собой на бульвар несколько 16-17-летних девушек и „подпускает” их к клиентам. Допущенные ошибки и просчеты анализируются тут же на бульваре. Девочки, как правило провинциалки, приносят с собой в город традиции своих семей: скованность, страх перед сексом. Прежде чем обучать технике, учительница пытается вытравить из своих учениц эти традиционные российско-провинциальные черты. Она считает, что у проститутки не должно быть никаких признаков стыдливости или брезгливости по отношению к клиенту. Главное же, чему приходится учить малолетних профессионалок, это тому, чтобы те не получали от полового акта с посторонним сексуального удовольствия. Учительница из волжского города настойчиво разъясняет на своих уроках, что женщина, которой не удается преодолеть свою эмоциональность, у которой отношения с клиентами вызывают оргазм, быстро разрушается, стареет и выходит из игры. Я учу их ненавидеть клиентов и вместе с тем доставлять мужчинам возможно больше наслаждений”, — резюмирует она суть своего образования.

В Ленинграде директриса такой же школы проституции — дама лет 45, ведет занятия с девочками в своей квартире на окраине города. У этого учебного заведения есть определенные часы занятий и срок обучения. Директриса вполне резонно считает, что, чем больше проститутка знает, тем больше может заработать. Она говорит, что дает девочкам „марсельское” (от города Марсель во Франции) образование, которое поставит их профессионально значительно выше не только уличных, но и гостиничных девушек. За эту науку ученицы (их было в средине 70-х годов 6–7 человек) платят наличными и потом отчисляют какой-то процент от своих доходов. Платность обучения отличает тайную школу на окраине Ленинграда от остальных учебных заведений Советского Союза, которые, как известно, бесплатны. „Но ведь у наших девочек и заработки в будущем будут разные, — резонно объяснила директриса своему собеседнику. — После пяти лет в институте женщина-инженер больше 130–150 рублей в месяц не получит. А наши выпускницы зарабатывают такую сумму за неделю”.

Мой знакомый имел возможность разговаривать затем с выпускницей ленинградской „школы любви”. Та была вполне довольна полученным образованием. Чертежница из инженерной организации, она призналась, что государственной заработной платы ей не хватает даже на помаду и духи. Главный источник дохода дают ей знания, полученные в школе от опытной „мадам”. Как тут не вспомнить уже цитированные выше слова народной мудрости: „Советская проститутка коренным образом отличается от буржуазной. Та только работает, а наша работает и учится”.

Народ, как всегда, прав…