Третий лишний. Он, она и советский режим

ГЛАВА 12. НАШИ И НЕ НАШИ

Муся Семенова едва ли считала себя личностью исторической. Рассказывают, что в 1946 году она была красивой 20-летней девушкой из бедной простой семьи и жила в Москве на Волоколамском шоссе. Как и все девушки в этом возрасте, мечтала Муся о любви и замужестве. Общественные, а тем более политические проблемы ее занимали меньше всего. И тем не менее, с именем Муси Семеновой связано в Советском Союзе событие историческое. В связи с ее судьбой принят был в СССР закон, каких в Европе не бывало, очевидно, с самых древних времен. В 1946 году Муся познакомилась с советником (или военным атташе) посольства Колумбии в Советском Союзе. История не сохранила его имени, но известно, что молодой человек носил морскую форму, которая была ему очень к лицу. Возможно, что форма и принадлежность колумбийца к дипломатическому корпусу и вызвали в сердце Муси те чувства, которые привели в конце концов ее к браку с иностранцем. Молодые люди были расписаны московским ЗАГСом. В 1946 году в этом не было ничего особенного: Мировая война только что закончилась, а „холодная война” только что начиналась. Когда колумбиец пожелал повезти юную жену на родину, чтобы показать ее своим родителям, чины государственной безопасности не стали чинить слишком больших препятствий и дали молодым возможность выехать из страны. Но как только Муся X., бывшая Семенова, покинула Москву, чье-то недреманное око забеспокоилось. Внимание высших властей было привлечено к этому нестандартному факту. Наверху нахмурились, выразили неудовольствие. И как будто 27 февраля 1947 года (за точность даты не ручаюсь) советское законодательство обогатилось Указом, по которому браки советских граждан с иностранцами впредь категорически запрещались.

Многие трактовали этот Указ Сталина как жест раздражения на какие-то там политические шаги Запада. На самом деле ничего исключительного в Указе 1947 года не было. Сталинская политика, направленная на отделение советских граждан от Запада, определилась еще в начале 30-х годов. Во время Второй мировой войны политика эта никаких изменений не претерпела. Правда, в 1941—45 годах в СССР находилось много специалистов из союзных стран; случалось, что американцы и англичане даже заводили романы с советскими гражданками, но чаще всего барышень этих им подсовывали чины тайной полиции. Если же романы оказывались „незапланированными”, то каждый шаг любовников оказывался под пристальным вниманием все той же тайной полиции. Послевоенные разногласия Сталина с Западом немедленно бросили тень на эти любовные союзы.

Близость с иностранцами, начиная с конца 1946 года, госбезопасность начала трактовать как „преступление”, как „измену родине”. Чаще всего преступников и преступниц судили не в суде. Их судьбу заглазно решало некое особое совещание при Министре внутренних дел — ОСО. Судьи не видели осуждаемого, осуждаемый не имел ни малейшего представления о своих судьях. Просто в один далеко не прекрасный день его (или ее) хватали и… Журналист и писатель Анатолий Кузнецов, бежавший из Советского Союза в начале 70-х годов, приводит признания одной из таких жертв ОСО. Его героиня рассказывает: „Сразу после войны браки с иностранцами были разрешены. Ну, мы были школьницами, бегали на открытые вечера в американское посольство, там шикарные фильмы крутили, с Гретой Гарбо, Чаплиным; я влюбилась в одного из шоферов посольства, он меня катал… Тогда это было можно, после войны американцы — союзники, такие, куда уж там, друзья. Он мне говорил, что он сын богатых родителей, захотел увидеть жизнь в СССР, скорее всего врал, мальчишка совсем, но долларов у него было и правда без счета. И поженились. Молоденькие, такая любовь, такая любовь. У него кончился срок контракта, мы решили ехать к его родителям где-то в Калифорнии. Я была на седьмом небе. Тут пришли меня и забрали. Нас набили целый поезд, таких же жен иностранцев. Изменилась политика в один день, как это у нас всегда. Я была беременна. Родила в Мурманской тюрьме, уже на Севере. Девочку на третий день отобрали. Конечно, наши мужья-иностранцы протестовали. Мы на что-то надеялись. Я потом узнала, что шум некоторый в мире был. Их всех повысыпали из Союза, они устраивали демонстрации в Вашингтоне перед советским посольством. А потом мало-помалу все затихло. Я вышла в пятьдесят седьмом развалиной, реабилитированная…”[106]

Этот монолог из художественного рассказа по фактам абсолютно достоверен. Кроме разве утверждения героини, что в 1947-м политика по отношению к иностранцам и их женам изменилась в СССР „в один день”. Поворот этот, как я уже говорил, начался значительно раньше. Героиня рассказа Анатолия Кузнецова, неглупая и по-своему благородная московская проститутка, была когда-то вполне нормальной женщиной, искренне любящей своего американца-мужа. Но попадали в лагеря дамы и другого типа. Те, что заводили романы с иностранцами в надежде получить от своих поклонников деньги и подарки. В нищей Советской России заграничные платья, обувь, косметика представлялись Бог весть какой роскошью. Ради этих недосягаемых ценностей некоторые женщины готовы были на все. Были даже такие, что учили своих детей подходить на улице к иностранцам и произносить по-английски: „Дядя, иди спать с моей мамой”.

Однако большая часть имеющихся в моем распоряжении материалов говорит о женщинах, которые глубоко и серьезно любили своих мужей. Браки с иностранцами довольно часто возникали, в частности, в небольшом городке Моло-товске неподалеку от Архангельска. Город этот на Белом море начали строить еще до войны — как поселок при кораблестроительном заводе. Возводили Молотовск заключенные, но жило там много и вольнонаемных. В специальных коттеджах обитали большие начальники и представители американских фирм — инженеры. В Молотовск приходили американские корабли. Молодые люди — русские и американцы — знакомились в Клубе моряков, и поначалу (в 1942—43 годах) знакомства эти происходили с благословения властей. Красивые рослые американские моряки и кораблестроители нравились русским девушкам — заводским секретаршам, чертежницам, техникам. Время от времени местный ЗАГС регистрировал эти „неравные браки”. Однако в конце концов все такие союзы были разрушены вопреки воле супругов. В конце войны иностранцев стали высылать из страны, а их русских жен арестовывать. По решению ОСО арестованным женщинам и даже их родителям давали 8—10 лет лагерей. Обжалованию такие заочные приговоры не подлежали. Заключенных женщин увозили в один из самых тяжелых лагерей, расположенных на островах Новая Земля. Место это гиблое: зимой морозы до —40° по Цельсию со страшными ветрами. Половину островов занимают ледники. Более 200 жительниц Молотовска, обвиненных в „сожительстве с иностранцами”, попали после войны на эти страшные острова.

Пока читаешь о страданиях десятков и сотен жертв сталинского „антисексуального террора”, личные переживания каждой жертвы как бы скрываются от тебя. Туман массового бедствия застилает контуры отдельной судьбы. Но недавно из этого гула голосов выделился один. Поселившаяся в Соединенных Штатах бывшая советская гражданка Виктория Федорова написала о судьбе своей матери, хорошо известной в СССР киноактрисы Зои Федоровой[107]. Возникли детали и подробности, которые пострадавшие от гонений запуганные бывшие жены иностранцев обычно скрывают даже от самых близких.

Зоя Федорова и офицер военно-морских сил США капитан Джексон Тейт познакомились в феврале 1945 года в Москве. Это произошло на одном из тех приемов, которые в честь побед советского оружия довольно часто давал в те дни министр иностранных дел СССР Вячеслав Молотов. Сорокашестилетний Джексон Тейт лишь за месяц перед тем попал в Россию. Его направили в столицу Советского Союза для переговоров о совместных действиях советских и американских сил на Дальнем Востоке. Жизнь в Москве содержала мало интересного. Переговоры с советскими чиновниками шли вяло, а вечерами Тейту и вовсе становилось тоскливо. Он жил вместе с двумя другими американцами в квартире, где роль кухарки и домашней работницы довольно бездарно исполняла сотрудница КГБ. Готовила она из рук вон плохо, зато постоянно воровала у своих „хозяев” продукты и рылась в их вещах. Эта единственная знакомая Тейту русская не слишком располагала его к знакомству с московскими дамами. На приеме у Молотова, в толпе, где никто не говорил по-английски, тоска окончательно доконала Джексона. Он попытался напиться, но и водка не рассеивала чувства одиночества и уныния. И вдруг появилась она…

Объяснить, чем была Зоя для миллионов предвоенных советских кинозрителей, очень трудно. Надо иметь в виду, что в течение почти десяти лет перед войной Сталин допускал на экраны только историко-революционнные, героические и откровенно апологетические фильмы, воспевающие мудрость партии, гражданскую войну и доблестный труд на благо социализма. Героини этих фильмов, страстные партийки и беззаветные комсомолки, произносили стандартные пропагандные тексты, оставляя у зрителя уверенность, что детей действительно находят в капусте. Юная Зоя Федорова, актриса с кристально чистой биографией (русская, дочь рабочего, родственников за границей нет…) также играла в этих примитивных фильмах. Но в ее исполнении образы „правильных” комсомолок почему-то становились милыми, женственными, почти живыми. Истосковавшийся по живому слову и чувству зритель с благодарностью принял появление этой девушки в фильмах „Подруги” и „Великий гражданин”. А когда перед самой войной Сталин разрешил своим подданным ставить и смотреть фильмы комедийные и сентиментальные, Зоя Федорова с ее милым ясным взглядом, вздернутым носиком и золотыми локонами оказалась любимицей российской публики. Сами по себе фильмы, в которых она начала сниматься („Гармонь”, „Музыкальная история”), больших артистических возможностей ей не давали. Но она пленяла нас свежестью, миловидной внешностью, а главное тем, что наконец-то оказалось, что на свете есть не только баррикады и новостройки, но и такая „мелочь”, как любовь. (Нет, нет, не секс, об этом при Сталине ни сценаристы, ни режиссеры даже и помыслить не могли!) Зоя стала этакой советской Диной Дурбин или Дженет Геймер, милой и безмятежной, чье появление на экране вызывало радостные улыбки и симпатию людей всей возрастов и положений, от заводского рабочего до члена правительства. В личной жизни Зоя была так же скромна и мила, как на экране. Правда, ее первый брак с кинооператором оказался неудачным, а второй — трагичным: ее муж, летчик, Герой Советского Союза, погиб от боевых ранений. Но даже за кулисами кино, где так любят перемывать чужие косточки, никогда не ставилась под сомнение ее женская репутация. В 1945-м ей исполнилось 33 года. Она любила старика-отца и двух своих незнаменитых, но искренне ей преданных сестер.

Джексон Тейт, рослый, мужественного вида офицер с дружелюбной улыбкой и манерами джентльмена, ей понравился. На приеме они сидели некоторое время рядом, потом походили среди гостей, побеседовали. Впрочем, о чем они могли разговаривать, если Джексон не знал ни одного слова по-русски, а зонного английского едва хватало для простейших фраз! Но как это ни странно, они довольно много узнали друг о друге в первый же вечер. То пользуясь жестами, то простейшими английскими словами, выяснили, что она не замужем, а он разведен; что она — киноактриса. Тейт даже успел понять, что живется Зое и ее семье не так-то легко: он подсмотрел, как она тайком взяла со стола, положила в салфетку и спрятала в сумку несколько кусочков ветчины. По его просьбе Зоя дала ему номер своего телефона.

Начались встречи, совместные прогулки. Оба обзавелись словарями. Их разговоры стали серьезнее. Зоя знала, кожей чувствовала, что новое знакомство опасно. Да и сестры ее об этом предупреждали. Но она хотела верить в свою неуязвимость. Ведь она — Зоя Федорова, любимая актриса народа, постоянная участница концертов в Кремле. Но все-таки она попросила Тейта при встречах с ней не надевать военный мундир, а в людных местах не разговаривать по-английски. Он недоумевал. Почему? Ведь Америка и СССР — союзники. Но русская актриса лучше знала свою родину. Нет, она не сомневалась в гении Сталина или в величии идей коммунизма. Но ее отец-рабочий уже имел кое-какие неприятности при новом рабоче-крестьянском режиме, а ей, Зое, случалось как-то столкнуться с главой тайной полиции Лаврентием Берия в приватной обстановке…

В ресторанах они старались садиться за столик на двоих, но это редко удавалось. К ним всегда кого-то подсаживали. На улице Зоя появлялась чаще всего с сестрой, а Джексон держался в стороне. „Брось его”, — говорили близкие. Но Зоя уже не хотела, не могла этого сделать, она полюбила. Он был очень сердечным и внимательным поклонником, этот американец: беспрекословно слушался ее советов, приносил из своего привилегированного холодильника вкусную еду. Он предлагал ей жениться. Полгода они смогут жить в Москве, полгода — в Америке. Говорил, что сможет помочь ей пробиться в Голливуде: у него там есть друзья. Зоя посмеивалась. Все это было слишком хорошо, чтобы превратиться в реальность. Даже их настоящее казалось ей призрачным, где уж там думать о будущем…

Они стали любовниками. Джексон оставался в ее квартире на всю ночь. Девятого мая 1945 года они без конца бродили по взбудораженной Москве, счастливые, как все были счастливы в тот исторический день. Джексон в первый раз надел свою военную форму. Вечером, когда они вернулись в ее квартиру, Зоя сказала: „Сегодня я забеременею”. — „Назовем сына Виктором, — откликнулся Джексон, — ведь сегодня День победы…” В январе 1946 года у Зои родилась девочка. Как просил отец, ее назвали Виктория.

Но капитан Тейт не увидел своей дочери. Две недели спустя после Дня победы Федорова получила командировку на гастроли. Предстояла двухнедельная поездка по военным госпиталям. Она и прежде не раз выезжала для встреч с раненными бойцами. В госпиталях ее встречали с восторгом. Но на этот раз ей очень не хотелось ехать, не хотелось расставаться с любимым. Последнюю ночь Джексон провел у нее. Ему пришлось подняться и уйти очень рано, потому что машина за Зоей должна была прийти в 7 утра. Капитан Тейт был огорчен этим расставанием. Зоя утешала его: в конце концов речь идет только о двух неделях…

Однако в тот же день капитану Тейту сообщили, что советское правительство считает его персоной нон грата и требует, чтобы он немедленно покинул СССР. Ни чиновники американского посольства, ни сам Тейт ничего не понимали. За что? Почему? Расстроенный Джексон сел писать письмо Зое. Он еще успел отнести его к ней домой и опустить в квартирный почтовый ящик, не подозревая, что за ним следят, и ящик будет немедленно взломан. Он продолжал писать ей из разных стран еще два года. Но тщетно…

Уже на гастролях Зоя заметила, что коллеги как будто избегают, сторонятся ее. А когда вернулась в Москву, ясно увидела, что за ней учреждена слежка. Ребенок родился в январе 1946-го, а одиннадцать месяцев спустя в декабре 1947 Федорову арестовали. Допросы шли во внутренней тюрьме на печально знаменитой площади Дзержинского. Она отлично знала, за что ее схватили, но следователь ничего не говорил о ее сожительстве с американцем. После года следствия лирическая актриса Зоя Федорова была обвинена в шпионаже, а также в попытке убить товарища Сталина. Единственной „уликой” был немецкий трофейный пистолет, лишенный каких бы то ни было внутренних деталей. Пустую пистолетную оболочку преподнес ей на память об одном из ее выступлений в госпитале раненный советский офицер. С помощью такого оружия убить можно было разве что муху. И тем не менее, дппионка” Федорова получила 25 лет тюрьмы. В камере она сделала попытку покончить с собой, но тюремщики вытащили ее из петли и жестоко избили. Сестра Зои Мария получила 10 лет лагерей, а вторую сестру Александру вместе с маленькой Викторией выслали из Москвы в далекий Казахстан. Зоя отбывала свой срок в одной из самых страшных тюрем Советского Союза, в тюрьме города Владимира.

В то самое время, когда Зою арестовали, осенью 1947 года, Джексон Тейт получил из Москвы письмо, в котором его извещали, что г-жа Федорова здорова и счастлива, что она вышла замуж и у нее родилось двое детей. От имени г-жи Федоровой мистера Тейта просили больше не писать ей. Офицеры советской тайной полиции были настолько уверены в своей безнаказанности, что приписали Зое рождение двух детей за… 16 месяцев!

Зоя Федорова не погибла, как погибли многие осужденные в СССР жены иностранцев. Она пережила своих разлучников Сталина и Берию и вышла на свободу семь лет спустя, в 1954-м. Тейта она никогда больше не увидела. Но ее дочь Виктория сумела прорвать железный занавес. С помощью американских друзей девушка разыскала своего отца и выехала в Америку. Она обняла адмирала Тейта во Флориде весной 1975 года, ровно через 30 лет после первого знакомства своих родителей…[108]

Впрочем, что нового можно сказать об эпохе Сталина…

Шестидесятые-семидесятые годы, однако, принесли кое-какие перемены в отношении „наших” с „не нашими”. Хрущев отменил сталинский закон, запрещающий браки с иностранцами. Советский Союз подписал несколько международных конвенций, по которым правительство обязалось помогать заключению браков советских граждан с иностранцами. В частности, если срок между подачей документов и регистрацией для советских граждан — три месяца, то для иностранцев (в соответствии с конвенцией) срок этот должен был быть сокращен. Подписание таких международных документов как будто свидетельствовало о том, что в СССР стали более гуманно относиться к чувствам двоих. На практике ничего подобного не произошло. Для советской администрации желание мужчины и женщины, родившихся по разные стороны государственной границы, создать семью не имеет решительно никакого значения. КГБ рассматривает каждый случай брака советского гражданина с иностранкой в свете „государственных интересов”. Это означает, что чиновникам госбезопасности даны полномочия препятствовать заключению браков, которые не кажутся им „полезными для политических целей СССР” и, наоборот, поощрять браки „нужные”. В главе о советских проститутках мы уже говорили о том, как планируются и осуществляются „полезные” браки девушек определенной профессии с западными бизнесменами и профессорами. Что же касается людей, связанных любовью, то наличие подлинного чувства скорее мешает заключению брака, нежели помогает. Чиновницы ЗАГС, ОВИР и других стоящих на пути пары барьерных учреждений испытывают личную неприязнь к искренне любящим. Это и понятно: любой брак советской женщины с иностранцем, открывающий ей дорогу в свободный мир, рассматривается в СССР как крупная личная удача. А если Он и Она женятся еще и по любви… Чужая удача вызывает в России прежде всего зависть и ненависть. Там, где законы традиционно бездействуют, отлично работает опять-таки традиционная зависть.

Вот одна из бесчисленных историй такого рода. Летом 1977 года симпатизирующий Советскому Союзу шведский ученый-лингвист, сорокалетний Нильс, приехал на семинар по русскому языку в эстонский город Тарту. Ему понравилась 23-летняя студентка-медичка Мария В. и он решил задержаться в СССР, чтобы побыть с девушкой подольше. Такая возможность была ему предоставлена: Нильс получил должность вожатого в пионерском лагере, который открыт в Эстонии для детей шведских коммунистов и эстонских эмигрантов. Следующий год Нильс провел в Москве, изучая русский язык в одном из институтов. Его отношения с Марией В. становились все более серьезными. Она постоянно ездила к нему из Эстонии в Москву. Через полгода после знакомства швед сделал девушке-эстонке предложение, которое она приняла.

Молодые люди отправились по адресу: улица Грибоедова, дом 10, где находится единственный в столице ЗАГС, принимающий заявления от иностранцев. Встретили их, мягко говоря, прохладно. Впрочем, список документов, которые перечислила чиновница, показался им сперва не столь уж большим. В частности, Нильс обязан был представить бумагу о том, что он не женат. Он позвонил матери в Стокгольм, и через неделю судебный документ о том, что Нильс разведен, был уже в Москве. Но в ЗАГСе бумагу не приняли: потребовали документ, из которого было бы видно, почему швед оказался в разводе. На Западе вопросы такого рода считаются делом сугубо интимным, и шведский суд отказался выдать свидетельство. Но молодым людям помог шведский консул в Москве. По его просьбе суд в Стокгольме соответствующий документ все-таки прислал.

Шведские бумаги традиционно действительны три месяца. Заведующая ЗАГСом посмотрела на дату документа и сказала, что в течение ближайших трех месяцев ее учреждение слишком занято, чтобы заниматься бумагами Нильса и Марии и сможет рассмотреть заявление только через три месяца и десять дней. Между тем срок советской визы Нильса истекал. Первого июня 1978 года он должен был покинуть СССР. Мария несколько раз ходила к чиновникам ЗАГСа, умоляя их рассмотреть заявление до роковой даты. Разговаривали с ней грубо, с явной антипатией. Чувствовалось, что этим женщинам за письменными столами приятна роль судьбы, нравится держать людей в нервном напряжении.

И снова вмешательство доброго гения — шведского консула — спасло их. По его просьбе из Стокгольма прислали документы с продленным сроком действия. ЗАГС ответил встречным выпадом: там „потеряли” бумаги Нильса и Марии. Май был уже на исходе, через несколько дней швед должен был покинуть страну. Пара снова бросилась в консульство. Консул вынужден был попросить свидания с представителем Министерства иностранных дел СССР, чтобы заявить протест по поводу недоброжелательного отношения к шведскому гражданину. Документы, естественно, тут же нашлись. Силы молодой пары были уже на исходе, когда заведующая ЗАГСом назначила регистрацию на 23 мая.

„Совершенно ясно, что КГБ специально придумывает все эти препятствия, чтобы не выпускать советских граждан за пределы страны, — говорит Маша В., которая недавно закончила в Стокгольме медицинский факультет. — Я уверена, что у КГБ есть квота на выезд новобрачных; всех остальных, не входящих в квоту, надо любыми средствами задержать”.

За те восемь месяцев, что Нильс и Мария вели борьбу за свое счастье, они познакомились со многими такими же парами. Мужчины чаще всего были иностранцами, женщины — русскими. Издевались над ними в ЗАГСе весьма изобретательно. Одним объявляли, что у них не хватает в бумагах какого-то штампа, другие должны были документально доказать, что они не гомосексуалисты или не сумасшедшие. Малейшая попытка молодых людей защитить себя рассматривалась кагебешниками как вызов. „Это напоминало бег на длинную дистанцию, — говорит Мария. — Мы выдержали, но многие западные граждане сошли с „беговой дорожки”. У одних окончилась виза и они уехали из страны, другие пары просто не выдержали бюрократической мороки, устали, поссорились”. Канадский литератор Жан-Пьер буквально поседел, пока хлопотал о заключении брака с русской женщиной. КГБ сломил его сопротивление хитростью. У его невесты был ребенок от первого брака, с которым она собиралась выезжать из СССР в Канаду. Кагебешники выпускать ребенка не хотели. Уже был назначен день регистрации. Женщина забрала мальчика из школы, оставила службу, выписалась из квартиры. Но сотрудники КГБ стали убеждать Жан-Пьера, что его избранница — проститутка. Он поверил им, был шокирован и за считанные дни до регистрации уехал в Канаду. Она с сыном осталась без квартиры, без работы, без надежды… „Он приехал другом СССР, — говорит Мария, — а уехал яростно ненавидя советскую систему. То же самое происходило со многими иностранцами, пытавшимися заключить брак в СССР”.

Свой с Нильсом случай Мария В. считает счастливым. Но двум этим „счастливцам” пришлось испить немалую чашу унижений и разочарований и после регистрации брака. Они задумали совершить свадебное путешествие в Ереван, но власти запретили мужу и жене лететь в одном самолете: Нильс обязан был заказать билет в Интуристе, а она — в кассе Аэрофлота для рядовых граждан. Так же решительно власти отказали ему в продлении визы хотя бы на один день. А Марии пришлось еще полгода хлопотать, прежде чем ее выпустили к мужу.

В этой мистерии, цель которой ни за что не выпустить на свободу принадлежащую государству человеческую душу, принимает участие множество сил: кроме ЗАГСа и ОВИРа, ловлей душ заняты парторганизации тех учреждений, где работают „непослушные” советские женщины. В Тарту (Эстония) в университете Мария до последней минуты боялась сообщить о своем предстоящем замужестве. Она хорошо знала: случись в парткоме узнать об этом, ее непременно провалят на выпускном экзамене или, что страшнее, зашлют при распределении в какую-нибудь глухую сибирскую деревню. Ей пришлось также несколько раз „терять” комсомольский билет, чтобы как-то получить справку о выходе из комсомола.

В те же примерно месяцы, когда в Эстонии познакомились и сблизились Нильс и Мария, я мог наблюдать в Москве переживания другой пары. Тридцатилетний парижский адвокат Даниэль Г., приехав в Москву, познакомился с сотрудницей научно-исследовательского института 23-летней Татьяной. Они решили пожениться. Таня была подругой моей дочери, я знал все подробности ее борьбы за свой брак. У русско-французской пары все повторилось точно так же, как у русско-шведской. „Единственно, что у меня не потребовали тогда, в московском ЗАГСе, — сказал Даниэль, — это справки о прививке оспы”. Просто так приехать на свадьбу Даниэль и его 62-летняя мать не имели права. Им пришлось покупать туристскую путевку, которая обязывала их посетить несколько городов СССР. Как юрист, Даниэль уважает законы, но его поразило, что все установления, с которыми он столкнулся в Москве, носили исключительно запретительный и ограничительный характер. Одно распоряжение он, однако, нарушил: провел брачную ночь в квартире своей жены, что в Советском Союзе строго-настрого запрещено. Надо полагать, что ночь эта показалась молодым людям довольно короткой потому, что в 8 утра на следующий день Даниэль и его мать должны были уже выехать со своей группой по туристскому маршруту в Ленинград…

Секретарь партийной организации института, где работала Таня, пожилая дама, пригласила новобрачную в свой кабинет. Состоялся примечательный разговор. „Никак не ожидала, Танечка, что Вы, комсомолка, выйдете замуж за француза…” — „Вы полагаете, что мне лучше было бы выйти замуж за якута или казаха?” — „Нет, это Ваше дело, но теперь Вам придется покинуть комсомольскую организацию. Вы должны оставить надежду на вступление в партию”. — „О, партийная карьера никогда не пленяла меня…” — „Вы знайте, что во Франции никто не предоставит Вам работу по специальности. Вам предстоит (подумайте об этом!) стать придатком Вашего мужа”. — „Ах, — с мечтательной улыбкой ответила молодая супруга, — если бы Вы знали, какой он милый, мой Даниэль. Быть его придатком — тоже удовольствие…”[109]

В разные годы до мировой общественности доходили вести о том, какую жестокую борьбу вели за свою „заграничную” любовь даже такие международно известные люди, как шахматист-гроссмейстер Борис Спасский, пианист Владимир Ашкенази. Известный знаток русской культуры, американский профессор Такер семь лет ожидал, пока КГБ выпустит из СССР его русскую жену. В 60-е годы широкую известность приобрела история московской учительницы Громовой, которая полюбила сотрудника итальянского посольства в Москве, по слухам графа. Узнав о романе с графом, кагебешники стали требовать от Громовой, чтобы она помогла им проникнуть в посольские тайны. Женщина не пошла на предательство любимого. Ее выгнали с работы, но не позволяли нигде устроиться, а затем за тунеядство сослали в Восточную Сибирь. Только случайность помогла этой паре соединиться. На какую-то итальянскую выставку приехал Хрущев, и сотрудник посольства, граф, упросил главу советского государства освободить подругу. Как известно, в странах, где бездействуют законы, спасти гражданина может лишь милость государя. Никита (который, кстати, ввел закон о преследовании тунеядцев) благосклонно отнесся к судьбе пары; учительницу возвратили из ссылки, и она уехала в Италию.

Я опять-таки перечисляю „счастливые” случаи. Но в тени знаменитостей или тех, кому помог случай, остаются тысячи разбитых судеб, жизней. Правда, за связь с иностранцем сегодня арестовывают реже, чем при Сталине. Но зачем арестовывать, когда можно призвать „провинившегося” в армию и тем пресечь всякие его попытки выехать в страну, где живет его жена. А можно и проще сделать: при попытке подать заявления, выслать „жениха” в город, куда иностранцы не имеют доступа. И не выпускать его оттуда, пока „невеста” не покинет СССР. И так делают. А можно запугать родителей, и те примут свои родительские меры против сына или дочери, пожелавших сочетаться нежелательным для властей браком.

В 1980 году в Воронеже местный партийный босс узнал, что его дочь, которая училась тогда в Москве, забеременела от студента из Колумбии и молодые решили узаконить свои отношения. Папа из обкома партии испугался за свою карьеру и помчался в Москву. Он набросился на дочь только что не с кулаками: „Не потерплю инородца в семье!” Вместе с директрисой музыкальной школы, где училась девушка, папа-босс заставил дочь сделать аборт. „В противном случае, — заявила директриса, — мы исключим ее из нашей школы”. Чтобы пресечь попытку дочери выйти замуж за иностранца, папа из обкома лишил ее всякой материальной поддержки. И тем не менее, русско-колумбийская пара не распалась. Молодые люди зарегистрировали свой брак и даже родили второго ребенка. Но существовать этой „нежелательной” семье негде и не на что. Колумбиец живет в общежитии, он хочет закончить медицинский институт и вернуться домой врачом. Жена его с ребенком ютится у бабушки в Воронеже, в городе, куда ему как иностранцу въезда нет. Впереди еще несколько лет учения. А что потом — Бог весть. Никто не может гарантировать, что ему разрешат увезти с собой жену и ребенка. Не знаю, как в области медицины, но по части политики парень получил в СССР хорошее образование. Приехал 23-летний колумбиец в Москву рьяным коммунистом, но после нескольких лет „на родине социализма” люто возненавидел советский строй.

Отстаивая свою любовь от беззакония и произвола, молодые люди пускаются подчас на весьма рискованные действия. Русская женщина Ирина, жена американского профессора Маклелана, добиваясь права выехать к мужу, приковала себя цепями к решетке американского посольства в Москве. Не менее решительно вела себя американская студентка, полюбившая в Москве русского парня. Она долго переписывалась и перезванивалась со своим любимым и, наконец, решила лететь в СССР, чтобы подать заявление в ЗАГС. Документы приняли, но американку немедленно выпроводили из страны. Через три месяца, когда она собралась лететь в Москву на регистрацию брака, советское консульство в Нью-Йорке отказало ей в визе. Американка, однако, проявила твердость, не продала самолетный билет и заявила представителям печати, что она полетит в СССР, чего бы ей это ни стоило. Ее настойчивость заставила чиновников консульства уступить. Виза была ей поставлена за два часа до вылета самолета.

Другая американка обошла КГБ хитростью. Когда после подачи бумаг в ЗАГС ее изгнали из СССР, она поселилась в Европе. На исходе третьего месяца, когда приблизился срок регистрации, она переехала в Финляндию. Вместе с финскими туристами, которые массами навещают Советский Союз, она приплыла на пароходе из Хельсинки в Ленинград, в тот же день села на поезд Ленинград — Москва и к великому удивлению и неудовольствию кагебешников вместе со своим женихом оказалась в ЗАГСе точно в назначенный час. Единственно, что смогли сделать чины ГБ, чтобы отомстить ей, это взыскать с нее штраф в 500 рублей (сумма для СССР гигантская) за нарушение паспортного режима. Зато решительная новобрачная увезла-таки в Америку своего с трудом доставшегося ей русского мужа.

Приходится признать, однако, что в последние годы все чаще не любовь, а совсем иные побуждения толкают подданных Кремля искать связей с иностранцами. Для людей, не имеющих возможности по своей воле покидать страну даже на короткое время, такой брак становится единственным средством вырваться из советской клетки. Искать пару среди „не наших” советскую молодежь толкает также нищета и серость российской жизни, ограниченность возможностей, бесперспективность. К иностранцам в СССР ныне льнут все: политические оппозиционеры и фарцовщики, люди верующие и женщины, жаждущие денег и более высокого качества секса. Цели, естественно, у всех этих групп разные, но все видят в иностранце, прибывшем „оттуда”, человека иных возможностей, которому под силу то, что невозможно для русских. Отсюда — преклонение, иногда искреннее, порой фальшивое. Так или иначе, для огромного числа советских граждан заграница становится мечтой, иностранец — магнитом[110]. Возник даже слой молодых и не слишком молодых мужчин и женщин, которые брак (по их выражению) с „фирмачем” делают целью своей жизни. Они атакуют студенческие общежития инстранцев, толкутся возле гостиниц, где останавливаются приезжие из-за рубежа. Я знаю несколько удачных случаев такого бегства на свободу через ЗАГС. В начале 8 0-х годов из Ленинграда в Лондон перебрался таким образом Виктор Б., преподаватель театрального института. Актер Анатолий Ш. точно так же добрался до Парижа. Среди ленинградских девушек существует даже четко разработанная система выезда на Запад посредством брака. Девушки ищут знакомства с финнами, которые большими группами приезжают в Ленинград по воскресеньям, спасаясь от принятого в их стране „сухого закона”. Такое знакомство можно продолжать втечение длительного времени, поскольку финны могут приезжать в СССР без лишних формальностей. Отношения с финном закрепляются в ЗАГСе легче, чем с другими иностранцами. Дева уезжает в Финляндию. Но это лишь первый этап ее „движения на Запад”. Следующий шаг состоит в том, чтобы бросить финна и перебраться в Швецию. Там бывшие финские жены просят и автоматически получают „политическое убежище” и заодно все радости шведского социального обеспечения. В Швеции сейчас живет целая колония таких беглянок.

В провинциальных городах в качестве „средства передвижения” девушки используют также студентов из стран Африки и Азии. Лет пять назад в СССР даже появилась по этому поводу забавная, хотя и вполне аморальная песенка: „Найду себе я принца черномазого, ах только б, чтобы он меня не съел”. Кстати, сказать, бракам советских девушек с гражданами Африки и Азии КГБ не только не препятствует, но даже способствует. Считается, что такие союзы в политическом отношении режиму полезны. Абориген, получивший в Советском Союзе не только бесплатное высшее образование, но и жену, должен, по логике госбезопасности, стать верным хранителем и распространителем советской идеологии. Таких „своих людей” КГБ стремится насаждать как можно шире по всему земному шару и особенно в странах третьего мира. Я знаю несколько таких браков, заключенных с полного согласия госбезопасности в Москве, Ленинграде, Одессе. Черный студент из Намибии так долго пользовался расположением проститутки Аллочки в Одессе, что в 1977 году женился на ней и увез ее на черный материк. Русские родители девочки, не осведомленные о сиюминутных нуждах государственной политики СССР, прокляли дочь, но кагебешники, насколько я знаю, были вполне довольны делом своих рук.

Еще строже государственная безопасность СССР охраняет своих граждан от сексуальных контактов во время заграничных поездок. Есть строгие правила, по которым одинокие женщины вообще не могут быть выпущены за границу в научную командировку. Холостяков выпускают также крайне неохотно. Факт холостячества сам по себе может помешать ученому попасть на международный конгресс или конференцию.[111] Выезжающие за границу на долгий срок советские граждане подписывают документ, в котором они среди прочего обещают не давать воли своим половым стремлениям.

Впрочем, советские власти, как правило, посылают ученых, инженеров и врачей на конференции и другого рода встречи группами, под присмотром агента КГБ. Такой надзиратель должен следить, чтобы все члены группы всегда ночевали в том же помещении, где живут остальные. Каждая отлучка члена группы строго контролируется, каждая встреча с иностранцем — тоже. По поводу этого контроля чаще всего говорят о советской шпиономании, но можно с такой же уверенностью говорить о сексомании. Среди установлений, регулирующих поведение советских граждан за рубежом, есть одно особенно забавное: посылаемые за границу без семей мужчины могут там находиться не больше 99 дней. После этого срока они обязательно должны быть возвращены в лоно семьи. Госбезопасность, очевидно, считает сотый день рубежом критическим, после этого срока от оголодавшего в половом отношении гражданина можно ожидать любых нежелательных эксцессов.

Но при всей разработанности и детальности антисексуаль-ных правил и строгости надзора, „наши” то и дело нарушают правила и оказываются в постели вместе с „не нашими”, Обычно такого рода факты рассматриваются чинами госбезопасности, как ЧП — чрезвычайное происшествие. Даже в том случае, если „наш” вступил в половой контакт с дамой из страны социалистического лагеря.

Молодой кандидат наук, биохимик Евгений М. из Пущино — научного городка под Москвой, оказался в 1980 году в научной командировке в ГДР. В институте, куда его командировали, познакомился он с восточной немкой. Молодые люди нашли общество друг друга приятным, в результате чего, после отъезда Евгения в СССР, немка родила. На брак она, вероятно, не рассчитывала и решила воспитывать дитя самостоятельно. Между тем Евгений, очевидно, принял их связь всерьез. Он добился второй командировки в тот же институт и, едва добравшись до города, помчался к знакомой немке. Она приняла его холодно и даже не показала ребенка. Русский стал настаивать. Немка, получившая, надо полагать, вполне советское воспитание, обратилась в парторганизацию его института с жалобой. Одним словом, когда молодой биохимик вернулся в Россию, его ожидали серьезные неприятности. За нарушение антисексуальных заповедей госбезопасности он был снят с работы, изгнан из института и навсегда лишен права в любом качестве ездить за границу. Чтобы прокормить себя, кандидату наук Евгению М. пришлось довольно долго работать то ли сторожем, то ли грузчиком…

Страх перед кознями амура так велик, что одновременно со строгим надзором КГБ посылает в советские посольства и представительства за рубежом своих сотрудниц для сексуального обслуживания неженатых дипломатов. По официальной должности барышни эти являются переводчицами или секретаршами, но власти ценят их половые услуги значительно выше, чем служебное рвение. В случае большой нужды и по договоренности (чтобы только не было скандала) барышни эти обслуживают и женатых сотрудников. Идея власть предержащих в данном случае, очевидно, формулируется так: „Спите как угодно, где угодно, но только со своими”. Советские дипломаты знают: стоит им сделать шаг в сторону и завести зазнобу за воротами посольства или консульства, как их немедленно вывезут в СССР и строжайше накажут. Однако даже страх потерять столь выгодную работу подчас не останавливает „наших” от соблазна соединиться с иностранцами.

Местом, где уже несколько раз происходили „чрезвычайные происшествия”, связанные с сексуальной неблагонадежностью сотрудников, является, в частности, советское посольство и окружающая его советская колония в Алжире. Москва держит в Алжире большое количество всякого рода „советников”. В связи с этим возникла нужда в русской школе для детей „советников”. А там, где школа, там нужны учителя. Среди других молодых учительниц, командированных в Алжир в конце 60-х годов, была 25-летняя Вера А. Репутация у нее была самая высокая, секретарь комсомольской организации, она должна была помогать агентам госбезопасности следить за личной жизнью других девушек-учительниц, но вместо этого Вера сама обманула доверие агентов. Она познакомилась с шахтером-французом, и они вдвоем бежали из Алжира во Францию, а затем в Канаду. Бегство секретаря комсомольской организации вызвало в посольстве шок. Школа была на несколько дней закрыта, а чины госбезопасности читали девушкам лекции о гнусных происках мужчин французского происхождения. В частности, на одной из лекций девушкам было объяснено, что все французы бабники и развратники, в частности, было дано определение и объяснение термина „французская любовь”. Все эти откровения должны были вызвать у советских учительниц ненависть к мужчинам и двойную ненависть к мужчинам французам. Но, по свидетельству очевидицы, реакция у девушек возникла прямо противоположная. Ибо все слушательницы этих устрашающих лекций уже состояли в связи с алжирцами и французами, но, конечно, помалкивали об этом…

Несколько лет из стран Африки вывозили в СССР проштрафившихся советских учительниц. А в конце 70-х годов чины госбезопасности прибегли к новому методу. Они выследили одну из русских женщин, которая в Сенегале вступила в связь с французом, и через несколько дней эта учительница получила из Советского Союза заверенную врачом телеграмму о том, что ее мать при смерти. Женщина вылетела из Сенегала. Она пережила два или три тяжелых дня, пока добралась сначала до Москвы, а затем до провинциального города, где жила ее старуха мать и двое оставленных на ее попечение детей. Всех троих нашла она в отменном здравии: никакой телеграммы они не отправляли, это была проделка КГБ.

Полностью отрезана от сексуальных радостей и советская оккупационная армия, стоящая в Венгрии, Польше и Восточной Германии. С одной стороны, с оккупантами не хотят иметь дело оккупированные, а с другой — действуют жестокие законы, запрещающие солдатам и сержантам вступать в какие бы то ни было отношения с местным населением. Таким образом солдаты и сержанты Советской армии, стоящей за пределами СССР, насильно обречены на монашество. Есть сведения, что в средине 70-х годов доведенные до отчаяния военнослужащие в Восточной Германии начали писать письма-жалобы своему начальству. Так как коллективные письма в Советской армии запрещены, то каждый солдат и сержант изливал свою печаль индивидуально. Сначала начальство не обращало внимания на жалобы, но когда в штаб советских войск в Восточной Германии на одну и ту же тему стало приходить по тысяче писем в день, командование снеслось с Москвой и в военные гарнизоны были посланы банно-прачечные батальоны, укомплектованные советскими гражданскими женщинами.

Те монастырские нравы, которые КГБ пытается насадить среди командированных за рубеж советских граждан, в посольствах и военных городках оккупационной армии, разительно отличаются от тех нравов, которые та же организация насаждает в Советском Союзе с помощью своих женщин-агентов и наемных проституток[112]. Сегодня, как и 10 и 20 лет назад КГБ имеет целый корпус штатных и внештатных девушек за денежки”. В частности, советские колл-герлс широко используются в качестве ФРЕНЧ БЕНИФИТ, когда сотрудникам министерства внешней торговли необходимо „подмаслить” высокого гостя из-за границы, заказчика, покупателя или просто полезного человека из европейско-американских торгово-промышленных сфер. Дам такого рода, прекрасно завитых, одетых и вполне благовоспитанных на вид, к иностранцам подсаживают за столом во время банкетов. Затем эти обольстительницы плавно проскальзывают к „нужному человеку” в кровать. Дамы эти служат как бы бесплатным подарком властей ценному заграничному гостю. Сама же она получает затем свой заработок в советских банкнотах из тайного фонда КГБ.

Девушками такого рода не брезгует пользоваться для своих целей и министерство культуры СССР. В 1979 году министерский чиновник подписывал контракт на серию концертов с группой музыкантов с острова Ямайка. Договоренность эта с так называемой группой Бони Эм чуть было не сорвалась: ямайские музыканты требовали, чтобы в Москве им были поставлены местные девочки, а чиновник министерства объяснял, что это невозможно, так как „в СССР нет проституции”. В конце концов высокие стороны договорились: чиновник дал понять, что девочки все-таки поставлены будут. На бумаге такое написать, конечно, нельзя, но сделать совсем нетрудно. И, действительно, свидетели рассказывают, что министерство культуры выполнило свои обязательства наилучшим образом. Московский житель Леонид С. вспоминает: „За сценой, где выступали парни с Ямайки, стоял столик с коньяком. В антрактах музыканты пили коньяк прямо „из горла”, затем хватали ожидавших тут же русских девушек и тащили совокупляться за занавес. Известно, что приемом в Москве они остались довольны. Тем более что муж одной из проституток (также свой человек среди кагебешников) обслуживал трех ямайских черных девушек солисток. Как видим, „наши” и „не наши” не всегда только антагонисты…

Понятия „наши” и „не наши” отгораживают советских граждан не только от иностранцев. Когда живущий в многонациональном Советском Союзе русский смотрит на узбека или грузина, на литовца или чукчу, он также видит в них нечто чужеродное — „не наших”. Такие идеологические лозунги, как „монолитность советского общества” и дружба народов”, давно уже мертвы. Вместо этого процветает скрываемый, но оттого еще более жестокий национальный антагонизм, который проявляет себя не только в экономической и политической, но и в сексуальной сфере. В стране циркулирует множество недоброжелательных шуток и анекдотов, направленных против людей разных национальностей, в том числе и сексуального характера. В Ленинграде, например, можно услышать: „Если предложить латышке „Садитесь!”, она немедленно ляжет”. В Москве можно услышать самые нелестные анекдоты о том, как неопрятны женщины чукчанки и казашки, как развратны мужчины Грузии. Грузины — объект особенно неприязненных шуток в русской среде. Анекдоты, сложенные в Средней России, изображают грузина этаким сексуальным маньяком, стремящимся ко все новым и новым победам над женщинами.

„Грузин приходит к врачу и жалуется, что он почему-то худеет, — рассказывается в одном анекдоте. — Медик спрашивает: „Вы женаты? Сколько раз в неделю имеете половую связь с женой?” — „Один раз в неделю”, — отвечает грузин. — „А любовница у вас есть? Сколько раз в неделю вы с ней встречаетесь?” — „Два раза в неделю”, — следует ответ. Может быть, у вас бывают случайные встречи с женщинами?” — „Да, конечно, почти ежедневно!” — „Ну вот поэтому вы и худеете, — резюмирует врач. — Перегружаете себя половой жизнью”. — „Спасибо, доктор, вы открыли мне глаза, — благодарит грузин. — А я боялся, что у меня это от онанизма…”

В ответ на такого рода побасенки в Грузии, Казахстане, Армении создаются антирусские анекдоты, в которых русские женщины изображаются как существа весьма покладистые в делах любви, а русские мужчины выводятся тупыми и грубыми. Перед нами все та же система разделения людей на „наших” и „не наших”, но ориентированная уже не на внешний, а на внутренний рынок. В основе анекдотов лежат клишированные представления народов друг о друге. Как и во всяком национальном клише правда смешивается с домыслом, а домысел дополняется вымыслом. Неизменным остается лишь одно: антипатия „к непохожим на меня”, к „не нашим”.

Все эти шуточки и анекдоты далеко не так безобидны, как может показаться. Душевное равновесие русского, живущего в Азербайджане, Казахстане или в одной из республик Прибалтики, то и дело нарушается из-за антипатии местных жителей. Эстонки и грузинки с презрением отвергают ухаживания русского парня по национальным соображениям. По той же причине узбек, оказавшийся в Центральной России, может получить „от ворот поворот” от женщины, не желающей иметь дело с „чучмеком”[113]. У большинства крупных народов, имеющих „свои” республики в составе СССР, межнациональные браки редки и общественной поддержки не находят. Неизменно падающее в стране число смешанных браков, очевидно, свидетельствует о том, что национальная политика Советского Союза оказалась столь же неэффективной, как и политика экономическая.

Вот типичное русское клише, относящееся к Грузии и грузинам, в изложении 35-летней женщины, С. Е., инженера из Ленинграда. Она несколько лет жила в Тбилиси и считает, что „этот город — не для женщин; грузины женщину не уважают, они ее откровенно использую т”. По мнению Софьи Е-, многие женщины в Грузии, получившие образование и ставшие на собственные ноги, не хотят сегодня выходить замуж. В частности, очень мало девочек из ее школьного класса в Тбилиси пожелали вступить в так называемый законный брак. Это их ответ на неравноправное положение женщины в грузинской семье. Некоторые из этих женщин предпочли завести ребенка, но замуж не собираются. Грузинских мужчин эта новая тенденция раздражает. Возможно, что раньше они не потерпели бы такого бунта, но сейчас „бунтовщиц” стало слишком много. Впрочем, по словам инженера Софьи Е., грузины легко утешаются с проститутками. В Тбилиси нет, правда, уличных дев, но проститутки (в основном, русские и армянки) принимают посетителей по телефонному звонку. „С женщиной, которая ему нравится, грузин ведет себя как джентльмен, но дома с женой он тиран и хам”, — повторяет Софья Е. То же самое думает она об армянах. По ее мнению, другие кавказские народы, в том числе азербайджанцы, и вовсе лишены джентльменства и по отношению к женщинам, приезжим из России, предпочитают применять силовые приемы. На Кавказских курортах и на туристских базах, — по словам Софьи Е., — местные жители очень часто насилуют приезжих из России женщин, туристок и отдыхающих[114].

Сорокалетняя журналистка Людмила П., знающая жизнь в городах Кавказа, добавляет, что все грузины — богачи. Они приезжают в Москву и другие среднерусские города специально для того, что позабавиться с блондинками, к которым они неравнодушны [115]. Чтобы поразить понравившуюся ему женщину, грузин швыряет деньги в ресторанах, гостиницах, катает дам в такси, делает богатые подарки. Но все это, по словам Людмилы, продолжается лишь до победы над женщиной. Журналистка считает, что русские женщины унижают себя, когда на кавказских курортах поддаются на приманку грузинской галантности и всерьез принимают грузинские „широкие жесты”. В конце концов все эти поклонники с толстыми кошельками начинают унижать и оскорблять своих недавних фавориток.

Такова точка зрения русских женщин. А вот, что отвечают на „российское клише” мужчины, коренные жители Грузии и Азербайджана.

Доктор философских наук Нодар Д., 40 лет, объясняет: „Традиционная грузинская мораль требует от женщины-грузинки скромности и чистоты и в то же время допускает свободу в поведении женатого человека”. Нодар считает, что тенденция грузинских мужчин играть роль Ромео воспринята от соседей мусульман, которые в течение веков дурно влияли на христиан-грузин. В то же время профессор уверен, что у его соотечественников нет какого-нибудь особого пристрастия к русским женщинам. „Конечно, грузины часто ездят в Россию, но ничего предосудительного они там не делают, — заявляет Нодар Д. — К тому же русским кажется, что все черноволосые люди с горбатыми носами, приезжающие с Кавказа, грузины. А это не так”.

Вместе с тем Нодар согласен, что жители Тбилиси охотно ездят на Черноморское побережье, и в курортных городах Гудауты, Гагры и Сухуми у них довольно часто возникают приключения с русскими женщинами. Но при этом профессор спешит пояснить, что главной святыней для грузина является семья. „Есть даже что-то мистическое в отношении грузина к семье, к семейному кругу, — детализирует он. — Хотя первую скрипку в семье играет мужчина, но в народном сознании есть понятие, что женщина лучше, ценнее мужчины. Это понятие восходит к векам грузинского феодализма, к эпохе правления царицы Тамары”. Говоря об особом почитании женщины — матери, жены, сестры — в Грузии, доктор Нодар Д. ссылается также на лингвистику: в тех случаях, когда русские произносят: „муж с женой”, „брат с сестрой”, грузины говорят только „мать с отцом”, „жена с мужем”, „сестра с братом”. Он также считает, что в Тбилиси нет сексуальных притонов, нет „колл-герлс” и вообще нравы общества более высоки по сравнению с другими районами страны.

Романтическая картина, нарисованная философом из Тбилиси, несколько меркнет в свете того, что рассказывает другой доктор наук, этнограф из Тбилисского университета Герцель Ч., 71 год. Этнограф соглашается с тем, что к женщинам своей национальности грузины, как правило, относятся без лишних вольностей. Более того, д’уляя на стороне”, грузин утешает себя тем, что семья его при этом не страдает, он дает средства на ее существование и старается, чтобы жена не была лишний раз травмирована известиями о его приключениях. Но при этом грузины как интеллектуалы, так и простые люди, убеждены, что инокровные женщины, живущие в Грузии и за ее пределами, достаточно податливы и самой природой предназначены для развлечения…

В Москве и Ленинграде, — продолжает Герцель Ч., — грузин считают богатыми. На фоне российской бедности они действительно более обеспечены, так как среди них широко распространены нелегальные промыслы. Другой источник материальных благ грузина — сад в деревне, с которой многие горожане связаны через своих родителей. Лавровый лист, цветы и фрукты из этих садов, вывозимые по весьма высоким ценам на Север страны, создали грузинам славу богатеев. „Но слава эта зиждется также на присущем грузинам тщеславии, — говорит доктор Ч. — Если у грузина десять рублей в кармане, он ведет себя так, как если бы у него было сто. Он действительно готов кидать деньги на ветер, чтобы произвести впечатление на женщину, но в любви больше думает не о ней и не о ее чувствах, а о себе, о том, как он сам выглядит в этой ситуации. Ему очень хочется выглядеть благородно, отсюда и грузинское джентльменство. Не всем и не всегда удается, однако, сохранить себя в этой роли до конца…” Очевидно, этнограф проф. Герцель Ч. прав — истина о сексуальном поведении мужчин Грузии лежит посредине между русским крайне грубым „клише” и романтизированной картиной, нарисованной профессором Нодаром Д.

А вот свидетели из Азербайджана. Надо заметить, что Грузия и Азербайджан по своей истории очень различны. Грузины — христиане, азербайджанцы — мусульмане. Различен по долготе и культурный период этих народов. Белла В., врач 43-х лет, прожившая всю жизнь в главном городе Азербайджана Баку, вспоминает: „Смешанные браки в нашей республике — редкость. Если даже русский женится на девушке-азербайджанке, ее родственники, пусть через 5 или через 10 лет, постараются расстроить брак. Брак с иноверцем считается даже среди неверующих азербайджанцев чем-то недостойным, каким-то пороком. А среди верующих это прямо-таки позор. Чаще возникают браки азербайджанцев с красивыми еврейскими девушками, особенно если это дочери богатых торгашей или больших начальников. Многоженство преследуется по закону, но большая часть материально обеспеченных азербайджанцев имеет две — три жены. Женщины эти живут в разных квартирах, но чаще всего знакомы между собой”. Доктор В. не могла вспомнить случая, когда бы закон о многоженстве был применен в ее городе и дело дошло до суда.

В семье мужчина-азербайджанец строг, если не сказать жесток. Ни о каком протесте со стороны жены не может быть и речи. Муж, например, может привести в дом постороннюю женщину и спать с ней в присутствии собственной жены… Законы Корана все больше выветриваются в азербайджанском обществе. Азербайджанка-проститутка еще несколько лет назад казалась чем-то невероятным, а сейчас в центре города Баку, возле кино Низами, можно встретить сколько угодно таких „падших ангелов” в национальных костюмах. Чаще всего „покупатель” ведет свою „покупку” в баню. Баня работает до 10 вечера, но за деньги клиенту представляют возможность развлекаться там и после 10-ти.

Другой житель Баку, работавший в магазине, продавец Василий Гі, 71 год, убежден, что азербайджанские мужчины, как и другие кавказцы, тяготеют к русским женщинам. Русские кажутся им милее своих не только в сексуальном отношении. Они считают, что своя годна лишь, чтобы плодить детей, а русская лучше готовит, чистоплотнее, аккуратнее и заботливее в доме. Но остатки национальных и религиозных традиций ведут к тому, что азербайджанец русскую „покупает” на время, а женится все-таки на азербайджанке.

В Средней Азии семейные и сексуальные отношения между мужчиной и женщиной разных национальностей повторяют азербайджанский вариант. Конечно, какое-то количество смешанных браков в Казахстане, Узбекистане, Киргизии и Туркмении возникает, но женятся на „не наших” и выходят замуж за „не наших” только интеллигенты, люди с высшим образованием. И со стороны родственников жениха и со стороны родственников невесты браки эти вызывают антипатию, прикрываемую вежливыми шуточками. Кандидат технических наук, металлург из Алма-Аты Владимир С. рассказал, как в конце 70-х годов его коллега, русский инженер, женился на сотруднице того же института, казашке. Родственники ее относились к верхушке республиканской власти, и свадьба была пышная. На свадьбе не раз подняты были тосты „за дружбу народов”. Но, в действительности, и русские и казахи воспринимали этот брак как что-то нежелательное и даже неприличное. „Теперь он наш человек…”, — иронизировали над новобрачным казахи. „Женился по расчету”, — с откровенной завистью перешептывались русские.

Взаимная национальная антипатия, особенно усилившаяся лет 20 назад, толкает и азиатов и славян к постоянной конфронтации. Выражается антипатия в самых различных формах. Лет тридцать назад казахи охотно давали своим детям русские имена. Сейчас казах стыдится своего русского имени, и новые поколения получают только местные имена. В Узбекистане межнациональные трения еще острее. Между собой узбеки зовут русских „оклок”, что означает белые (или свиные) уши. В личных стычках можно слышать, как узбеки кричат русским: „Убирайтесь к себе домой! Вам тут нечего делать!” — „А как вы станете жить без нас? — издеваются русские. — Без нас вы даже ссать правильно не умели. Мы уйдем — вы опять на корточки сядете…”[116].

Надо ли говорить, что такая насыщенная националистическим электричеством атмосфера оставляет все меньше возможностей для межнациональных браков. Сегодня в Ташкенте (Узбекистан) нельзя встретить на улице русского парня с девушкой-узбечкой. Уличная толпа с раздражением воспринимает такую пару. Их могут даже избить. Зато процветает другая система отношений: русские и украинские девушки, приехавшие в Узбекистан, чтобы работать на текстильных фабриках, и получающие 80—100 рублей в месяц (гроши!), вступают в близкие (но тайные!) отношения с обеспеченными узбеками. Коренные жители республики расплачиваются за радости российской любви благами из своих закрытых распределителей. Нищая и одинокая в чужом краю девушка, идя на интимные отношения, в душе надеется на брак, но узбекско-русские семьи возникают еще реже, чем русско-азербайджанские. По существу, речь идет о массовом использовании узбеками женщин инокровного происхождения. Иногда это русская, но может быть и еврейка, татарка, ссыльная немка или украинка. В этих отношениях узбеки (казахи, туркмены) удовлетворяют не только свое сексуальное чувство, но и чувство национальное: они как бы мстят таким образом русским, которых считают захватчиками своей земли.

Московские идеологи, делающие все возможное, чтобы помешать русским любить „западных не наших”, всячески поощряют браки межнациональные внутри страны. Но из их забот о браках между „нашими восточными” мало что получается. Стремление властей сплотить общество через межнациональные семьи натыкается на непреодолимое сопротивление местных националистов.

Есть, однако, еще одно препятствие, убийственное для межнациональных браков в СССР: разница культурных навыков. По этой причине, например, русские не смешиваются с небольшими народами Севера и Дальнего Востока. В низовьях реки Енисей, в районе города Туруханска, мне приходилось встречать эвенков (тунгусов). Это были малорослые, слабые, часто полупьяные и больные люди. У меня возникло ощущение, что передо мной вымирающее племя. Такого же мнения держатся и местные русские рыбаки, живущие с эвенками бок о бок десятками лет. Еще более грустное впечатление производят нивхи — маленький народ, обитающий на острове Сахалин. Конечно, главная беда оленеводов эвенков и охотников нивхов заключается в резком изменении традиционного образа жизни, питания, жилья. А также в повальном пьянстве мужчин, женщин и даже детей. Но народы эти обречены на вымирание также благодаря постоянному кровосмешению (инцесту). Браки за пределами собственного племени немыслимы, ибо гигиенический уровень эвенков и нивхов ниже всего того, что приемлемо для живущих вокруг русских рыбаков и охотников. У нивхов нет обычая купаться в бане и вообще где бы то ни было. Одежду они носят до тех пор, пока она не сваливается с плеч от ветхости. Из-за невозможности найти жену за пределами племени нивхи живут часто со своими сестрами и дочерями. (С дочерью, как с женой, живет и председатель нивхского колхоза, герой социалистического труда.) Из-за инцеста почти все дети нивхов рождаются с признаками вырождения. Среди них много умственно неполноценных, а также детей с резко пониженным зрением.

Вспоминается эпизод, когда в деревню нивхов Ноглики приехал секретарь местного райкома партии, русский. Он держал политическую речь, призывая своих слушателей поднимать выше знамя соревнования, выполнять какие-то планы. Нивхи в своих меховых одеждах сидели на грязном полу избы и молча курили. Вдруг очень толстая, крайне непривлекательная и дурно пахнущая женщина, также сидевшая перед докладчиком, вне всякой связи с содержанием его речи сказала: „Давай, секретарь, поженимся. Жить будем вместе. Детей родим”. Это было сказано безо всякого юмора и не вызвало у публики ни улыбки, ни удивления. Мужчины и женщины продолжали сидеть и дымить своими трубками, ожидая, что ответит русский начальник. Зато лицо секретаря райкома выразило в тот миг целую гамму чувств: и еле скрываемое отвращение, и испуг (а вдруг другие заметят), и стыд перед „товарищами из Москвы” (что они подумают о нем). Проглотив слюну и изобразив на лице дружелюбную улыбку, секретарь пообещал женщине обсудить вопрос о замужестве после доклада. Но женщина ответом не удовлетворилась. Нервируя партийного деятеля, она в течение всего доклада продолжала свои домогательства. При каждом ее вопросе секретаря передергивало. Он явно не мог скрыть, что перспектива оказаться в постели с такой дамой вызывает у него топшоту.

Несмотря на комизм эпизода, за ним угадывается трагедия вымирающего народа. Понимают ли сами нивхи, что именно с ними происходит? Едва ли. А русский врач, с которым я там же на Сахалине разговаривал об их судьбе, безнадежно махнул рукой. „Если бы наши мужики и парни согласились спать с их бабами, может быть, нивхи еще продержались бы несколько десятилетий. А так — конец. Мамонты. Скоро их не будет…”

Нивхи, этот опоздавший к столу цивилизации народ, не единственный народ, обреченный на гибель из-за инцеста и невозможности сексуально сойтись с другими народами. То же самое происходит с чукчами. „В 30 лет они уже глубокие старики и старухи, — рассказывает живший на Чукотке электрик Юрий М., 47 лет. — У чукчей, которые никогда не моются, тело покрыто толстым слоем сала и грязи. Хотя русских женщин вокруг нет, местные русские — директор оленеводческого совхоза и несколько его сотрудников крайне редко вступают в связь с чукчанками. Брезгуют. Лишь иногда, когда совсем припрет, трое русских парней берут молодую чукчанку в баню, кое-как отмывают ее и используют скопом. Чукчи на такое не сердятся, — комментирует Юрий М., — они народ добрый…”

На этом я и закончу затянувшийся рассказ про „наших” и „не наших”…