Тринадцатый миллионер

Глава девятая Что за хрень?

Когда происходит что-то непонятное или необычное — никогда не надо торопиться. Ничего нет хуже, чем делать поспешные выводы. И не потому, что «поспешишь — людей насмешишь», отнюдь. Главное, что скороспелые выводы ведут нас по неправильной дороге. Нельзя сказать, что длительные глубокие, мудромысленные размышления являются средством от ошибок, наоборот, самые чудовищные ошибки совершались как раз по глубокому и зрелому размышлению. И что тогда остается? Я убедился, что лучше всего надеяться на наитие.

Наитие — это то ли от Бога, то ли от других Высших сил, которые люди именуют Господом, какая тут разница? Очень часто, пропуская подсказку свыше, ты поступаешь по зрелому размышлению. И все правильно, и расчеты верны, а дело не складывается. А поступи по первому наитию, по звуку Божию, кто знает…

Однако, как говаривал старец Макарий, в этом деле главное отличить наитие Божие от шепота сатанинского…

— Сынок… А что ты тут сидишь? Я зову тебя, зову… Хоть бы рядныну[14] постелил, простудишься ведь.

Я несколько очумело осмотрелся по сторонам, вспоминая, что я, где я, и как все это происходит. Я лежал на берегу реки, недалеко от скамеечки, на которой курил самосад, но почему-то не заметил нигде остатков «козьей ножки». Может, и не курил я вовсе?

— Разморило что-то на солнышке, теть Маруся, вот и залег, спасибо, что подняли…

Я осмотрелся. На скамеечке лежала тетрадка и ручка. Оставалось только взять их.

— Ага, а то мог бы сонячный[15] удар заработать… Мне тут по хозяйству впоратысь надо, поможешь?

— С удовольствием, — ответил я искренне.

Я человек городской и никогда раньше к земле не прикасался. Это только тут, у тети Маруси в селе, я как-то незаметно стал приобщаться к труду у земли. Обычно я жил у тети Маруси ровно месяц. А за месяц хочешь-не-хочешь, а чему-то да научишься. Частный дом — он ведь требует каждодневного приложения сил. Вот и получается: в один день гвозди позабивал, в другой — какой-то мелкий ремонт сделал, то воду организуй, то травы накоси, то замешай варево птицам в летней кухне. Я не говорю о саде и огороде, которые постоянно требуют рук.

Как ни странно, но эта работа у земли меня не напрягала. Наоборот. Мне становилось легче, когда я приходил очумело уставшим под вечер, и, приняв положенных сто грамм самогона, засыпал безмятежным сном младенца. Но сегодня, не смотря на отличный ужин и принятый алкоголь, заснуть сразу не удалось.

Я пытался понять, что со мной произошло. Что это было. Сон? Но почему я очутился именно в той квартире, которую снимал в Городе ровно полтора года назад? Там даже ковры были те же. И холодильник, с чуть облупленными гранями, которые начала уже подтачивать ржавчина и который иногда покусывался электрическими разрядами, тоже был оттуда.

Сон? Но почему я не помню, как я ложился в траву? Солнечный удар? Но мне было бы плохо, а так я встал, как огурчик. Махорка? А это идея… Может, самосад оказался каким-то слишком ядреным? Или вообще Маланка какой травки в махорку подсыпала, с нее-то чего возьмешь?

Я вспомнил, как в студенческие годы как раз на рождество мы с ребятами и девчатами в общаге решили кутю[16] заварить. А поскольку я тверже всех держался на ногах (пили мы, простите, праздновали, уже третий день подряд), то и достать компоненты на кутю (а именно мак), досталось тоже мне. Через четверть часа моя опухшая морда с трехдневной небритостью уже нависла над какой-то старушкой — божьим одуванчиком, которая торговала как раз в тех рядах, где обычно можно было купить семена мака.

— Бабуль, маку продай… — говорю я старушке, старательно выворачивая морду в сторону, чтобы не свалить старушенцию с ног мощным таким перегарищем. Старушка начинает мяться, смотреть то в одну сторону, то в другую, то на щетинистый подбородок вашего покорного слуги и тут же разряжается убийственной фразой:

— Сынок, мака, которого тебе надо, у меня нет. Иди себе…

И повернулась к товаркам лицом, а ко мне, так сказать, тылом. Ничего не сообразив (все-таки похмелье — дело тонкое) я потащился в общагу и передал ребятам наш диалог в лицах и слово в слово. Хохот стоял дня три и нешуточный.

А на базар мы отрядили Светика, которую отмыли и намакияжили, она же вернулась со стаканом мака, оный потом и пошел на кутю.

Я аккуратно вытряхнул махорку из пакетика на стол и под светом настольной лампы старательно изучил продукт.

Нет. Натуральный табак и никаких дополнительных присадок в нем не наблюдалось. Никакой тебе травы-муравы, никаких семян, зерен, вообще ничего, что вызывало бы хоть какие-то подозрения. Значит, сморил меня здоровый детский сон, только-то и всех делов.

Я зевнул, почувствовав, что пора уже отходить ко сну, но тут рука моя, когда тянулась к кнопке настольной лампы, непроизвольно задела краешек открытой тетрадки. Почему-то она открылась как раз на последней записи. Рука повисла в воздухе. Мгновение. Еще одно. Еще. Наконец, когда рука налилась свинцом, опустил вниз. На тетрадку. Перевернул листок. Пересчитал листки — они все до единого были на месте, следовательно, никто ничего не вырывал. Вот и первая запись про приход… Что за шуточки! Что за хрень!

Моей последней записи не было, а на листке моим почерком значилось: