Тринадцатый миллионер

Глава одиннадцатая Грибная охота

Маятник качнулся, я увидел, как капелька пота продолжала падать, вот она пересеклась с рукой… И тут замедленное черно-белое кино закончилось. Мир и красок звуков снова стал моим миром.

Какое-то мгновение, растянувшееся в моем воображении в несколько часов экранного времени, это мгновение было на самом деле таким малозначительным, что тетя Маруся ничегошеньки вообще не заметила.

Понимая, что я своим внезапным приездом и так вывел старушку из равновесия, решил не смущать ее своими рассказами и промолчал. В конце-концов, со своими проблемами надо справляться самостоятельно, не так ли?

После завтрака я решил проверить, что произошло с моей тетрадкой и произошло ли с ней что-то вообще. Я раза два пытался открыть ее, но никак не получалось: отогну уголок, переверну одну страницу — и тут же захлопываю, как будто боюсь узнать, что будет написано на том самом месте.

Рассердившись на себя достаточно крепко, я заскрипел зубами, раскрыл тетрадь сразу на искомой странице и уставился в текст, написанный таким знакомым, моим собственным почерком:

Мне стало ясно, что разбираться с проблемой сейчас нет смысла: слишком мало информации для того, чтобы делать какие-то выводы. А выводы сделать очень хотелось. Усилием воли я сумел оторваться от вывододельческого зуда и пошел помогать тете Марусе по хозяйству. Утренние дела были сделаны достаточно быстро. Оставалась куча времени, так что я засобирался на рыбалку. Приготовил удочки. Накопал червяков. Взял небольшой кусочек белого хлеба. Погода благоприятствовала. Место у кладки было немного прикормлено (с этой кладки раньше охотно удили рыбу соседи), а у Иванка были рыбачьи чоботы[17] типа «ботфортов», которые раньше были частью комплекта химзащиты. Имея такое снаряжение, ничего не стоило преодолеть зону камышей, вскоре я стал обладателем двух неплохих карасей и четырех жирных плотвичек. Посчитав свой речной долг исполненным, я пошел домой и вскоре почистил рыбу. Тетя Маруся увидела улов, всплеснула руками, поблагодарила за то, что я решил побаловать ее свежей рыбкой, потом сообщила, что пригласит на обед соседа Вашуту, который жил на самой окраине улицы и, соответственно, на самой окраине села.

Василий Федорович Шутков, которого окрестные жители называли не иначе, чем «дед Вашута», был человеком пожилым, жил одиноко, но достойно и отличался особенной чистотой и опрятностью. От него никогда не исходило того запаха затхлой старости, который сопровождает не только многих сельских, но и большинство городских стариков. Казалось, что он все еще служит в своей армии, той самой, «непобедимой и легендарной». Подтянутый, настроенный постоянно на свой особый лад, дед Вашута обладал набором своих устоявшихся взглядов и ценностных ориентиров. И сбить с этого настроя его было невозможно. Когда стал вопрос о военной пенсии, Василия Федоровича пригласили в военкомат и предложили принять присягу Украине, объясняя, что таким образом его военная пенсия будет увеличена до приемлемого размера. Дед Вашута присягу Украине приносить отказался. И не потому, что не любил Украину, а потому, что считал, что присягать можно только единожды. А вот приносить присягу второй раз, пусть и отвернувшись, пусть и шепотом в уголок — это уже будет предательством. Странное мнение по нонешним временам.

Вот так он и жил: с маленькой пенсией, но гордо поднятой головой. Рыбачил. Знал все окрестные леса по поводу грибного промысла. Ходил на охоту. Не браконьерствовал, ну разве иногда принесет домой лишнего зайца, да и то — если удачно стрелял, оставлял себе только одного зверя, остальных зайцев раздавал товарищам. Рыбачил он заядло, но по своим, ему одним понятным правилам и приметам. Мог выехать в пять утра и прорыбачить до десяти вечера, мог вернуться через час с тремя хвостами, а на расспросы, почему так быстро оставил рыбалку, раздраженно буркнуть, мол, не клевало…

Я заметил, что тетя Маруся, которая и раньше деда Вашуту как-то чуть-чуть выделяла из всего сельского населения, после смерти Ивана стала относиться к соседу намного теплее. Впрочем, отношениями назвать это было нельзя. А если и были они, эти отношения, то скрывались они и от людей, и от себя со всей военной конспиративностью.

Было жарко, и на обед тетя Маруся приготовила холодный красный борщ, напекла оладушек и нажарила рыбы. На десерт был приготовлен ягодный узвар, в который для вкуса были добавлены сухофрукты, а к нему — поздняя клубника со сметаной. Узвар уже успел отстояться, потом охладится в подвале, а теперь даже кувшинчик, в который он был налит, запотел, так крепко охлажден напиток.

Обед проходил мирно, чинно, если бы не вмешалось радио. Тетя Маруся не успела выключить этот допотопный агрегат, который и работал-то от случая к случаю. Впрочем, его всегда слушали, особенно что касалось прогноза погоды. По какой-то старой привычке радио в хате никогда не отключали. Так и сейчас. Радио включилось, раздалась трескотня первых помех, после чего бодрый голос диктора стал вещать последние новости. Теть Маруся чуток не успела перекрыть горлянку проснувшемуся чревовещателю, тот успел проскрипеть весть о том, что некому Шухевичу присвоили звание героя Украины. Увидев, как вытягивается Вашутино лицо, тетя Маруся бросилась к радиоточке чуть не с кулаками. Враг заткнулся. Обед был испорчен.

Я редко видел деда Вашуту таким возбужденным. Его лицо побагровело, жилы напряглись, казалось, что его вот-вот разорвет от ярости.

— Только этот придурок может таких мерзавцев делать героями. Подумать только — подручник нацистов — и герой. Ни стыда, ни совести.

— Дык, вроде бендеровцы сейчас все в героях ходят… — робко подала голос тетя Маруся и тут же пожалела об этом.

— У нас не только эти подонки в героях ходят. А я так считаю: если участвовали в расстрелах мирных жителей, если помогали нацистам казнить евреев — вечный позор им! Пусть говорят все, что хотят. Но если получил оружие у Гитлера и служил ему — ты враг! А то, что потом, когда немец ослаб, против него оружие повернули — так и собака может кусить хозяина, когда тот болеет и пнуть в ответ не может. Все воевали. Только правда она в той войне одна была: или ты с Гитлером или ты против него. Вот это — полоса разделительная. Для оценки твоей деятельности. И если лизал пятки захватчику — ты враг. Остальное — это нюансы. Нюансы бывают всякие. Но делать героев из предателей и палачей нельзя. Это мое мнение.

Я попытался увести разговор немного в сторону:

— Так у нас и Мазепа чуть ли не главный национальный герой…

— У нации не должен быть предатель национальным героем. Неправильно это, Витька! У нас все беды от этого. Мы слишком просто относимся к предательству. Что такое предательство? Позор. А у нас — просто так обстоятельства сложились. Мазепа — предатель, его церковь анафеме предала. А тут — герой. Боролся за независимость Украины. Передать Украину из рук царя Московского королю Шведскому — это борьба за независимость? А все эти рассуждения, что, мол, шведы были далеко, ага, посадили бы себе на шею шведских управителей-бюргеров, не так бы взмолилась о пощаде Украина… Э-э-э, что говорить. У нас все еще считают тайной все, что касалось старого гетмана. Докатились до того, что лучшим произведением Байрона объявили поэму «Мазепа», которую хитрый лис так и не закончил. А ты скажи, есть хоть один документ, который свидетельствует, что Мазепа хотел независимости Украине? Нет. Есть только его письма. После поражения. А что, чтобы себя обелить и не такое можно придумать. Скажи, почему же тогда никто на Украине Мазепу не поддержал?

— Говорят, он обогнал свое время…

— И ты в это веришь?

— С трудом.

— И не верь. Если бы он боролся за то, что было украинцу близко, если бы действительно объявил своей целью независимость и государственность Украины, разве бы его не поддержал бы народ? А так, кто его поддержал? Никто. И стоило в церквях пропеть анафему, стоило Петру вернуть из ссылки казачью элиту, туда, в Сибирь, сосланную тем же Мазепой, как от воинства Мазепиного остался шиш. И с этим шишом Мазепа появился перед Карлом. И был Карл бит под Полтавой. Это история. И история не терпит сослагательных наклонений. Если бы, да кабы… Чем больше я читал про мазепино время, тем более убеждался: Мазепа боролся только лишь за себя. Боролся за свои шкурные интересы. И не был он государственным деятелем. Был управителем в землях господина. И поведение его — это не поведение восставшего титана, а поведение вора, укравшего ключи от господской каморы.

— Василь Федорович, тут вы уже загнули…

— И ничего не загнул. Прочитай письма Мазепы к Петру. Он все жалуется в них на запорожцев, старается отобрать у них промыслы, спорит о праве на мыто с переправы, постоянно стремится к тому, чтобы прибрать под себя как можно больше богатства. А вот про развитие экономики государства, про упрочение его военной мощи — это Мазепу не слишком-то и волнует. Он пытается всеми силами уйти от участия в военных действиях, но не заботой об жителях Украины диктуются его действия — в походе не сможет гетман преумножать свои богатства. Да и измена Петру — это результат того, что почувствовал старый лис — недоволен им царь, того и гляди, лишит богатства и в Сибирь сошлет. Вот и пошел на предательство — авось Карл победит и сохранит за гетманом все его доходы. А что еще хотеть? Был разве Мазепа муж государственный? Нет. Он был селюк, который до власти дорвался. А у селюка психология простая. Государства нет. Есть только то, что принадлежит мне, что можно в карман свой положить. Мой кусок земли, моя хата, мой сарай, моя скотина. А все остальное — его как бы и нет, потому как оно не мое.

— Получается, что в феллахской[18] психологии мир — мертв. Мир живой — это мир материальный, который принадлежит ему (феллаху — крестьянину). И единственный способ его оживить — это прибрать к своим рукам.

— Мудрено говоришь, но по сути — правильно. Знаешь, почему так Мазепа люб нонешним (тут дед Вашута скривил физиономию, чтобы не называть эту всю ораву поименно)? Он оправдывает их поведение. Герой-предатель. Герой-казнокрад. Ющенко, Кравчук, Марчук, Мороз, Юлечка — вот тебе кандидаты на орден «святого» Мазепы. Как близок он душевно тому, чьи ручки ничего не наворовали, тому кто предал свой народ, Майдан плюнул на людей и подтерся ими…

И тут я понимаю, что эту тему посторанжевого хаоса дед Вашута может развивать до бесконечности. А у меня бесконечности в запасе нет. Тетя Маруся следит за нашим разговором бессильно сложив руки на коленях. И эта поза женской беспомощности толкает меня на моральный подвиг:

— Василий Федорович, а не махнуть ли нам с утреца по грибы?

Грибы — это единственная тема, которая может перебить политические рассуждения деда Вашуты. И не то, чтобы я в чем-то со стариком был не согласен, или его позиция не вызывала у меня сочувствия или уважения. Просто мне лично политика настолько осточертела. Нет, в страшном сне о политике и в политику. Пусть их… Сами там грызутся. А нам бы жить, растить детей, собирать грибы и становиться на ноги. Морально и материально.

На следующий день пришлось отрабатывать свое обещание и идти с дедом Вашутой в лес. С моими тетрадками ничего нового не происходило, и периодически возникало ощущение, что эта игра нечто большее, нежели просто игра. Она сама диктует правила. И эти правила надо или принимать, или отказываться от игры вообще. А я от игры отказываться не собирался. Правда, как человек стихийный, я был уверен, что правила создаются не для меня, а если и для меня, так только для того, чтобы их нарушать.

Встать пришлось ни свет ни заря. Завтрак состоял из стакана крепкого чая и бутерброда с маслом и творогом (творог тетя Маруся делала сама, отогревая кисляк[19] в печи). Творог был чуть подсолен и смешан с зеленью, что придавало бутерброду особый весенний аромат. Как только я допил последний глоток чая, появился и дед Вашута. Тетя Маруся снабдила меня пластиковым ведром (в Приполье уже давным-давно никто с корзинами в лес по грибы не ходит — на вооружении пластиковые ведра) и ножичком.

Надо сказать, что идти на грибную охоту с дедом Вашутой — это целая история и порядочное испытание. Василь Федорович знал все грибные места и выводил на добычу точно, как будто по локатору. А вот искать грибочки надо было самому. По лесу дед Вашута двигался легко и стремительно. Ты не успевал обшарить участок, который тут под самым носом, а он уже прошерстил пол лесочка и уже торопит тебя, мол, все бросай и гоу-гоу на новое место. И, что особенно бросается в глаза: в его руках уже половина ведра белых грибов, а в твоем пара-тройка маслят. Понимаете сами, как это угнетает! Пока привыкнешь, пока начнешь смотреть на лес другими глазами, отыскивать то, что хорошо упрятано под листвой или торчит нагло на самом виду, ан уже гонят домой… Потому как деду Вашуте просто-напросто уже некуда грибы собирать.

К этому делу я приспособился. После второго похода в лес я умудрился просто попросить Василия Федоровича помочь мне дособирать грибов для общего стола. И старый воякам и не думал в этой ситуации отказывать.

С удовольствием все понятно, а почему испытанием? Тут особая история. Дело в том, что дед Вашута считал грибную охоту особенным ритуалом. Более того, к соблюдению этого ритуала, ставшего продолжением его (деда Вашуты) жизненной философии, отставной военный относился со всей строгостью и серьезностью, на какие был способен. Вот и сейчас, дойдя до Маруськиного лога, дед Вашута свернул на лесную тропинку и устремился к дубовой роще. Дойдя до заветного места, поклонился лесу и пристроился к ближайшему дубочку. Дед Вашута считал, что лес только тогда отдаст тебе грибы, если ты лесу что-то отдашь. Потому старался в лесу оправиться (отдать ему максимум удобрений), но неудобство состояло не в этом. Дед Вашута не признавал репеллентов, не отгонял никаких насекомых, считая их укусы и кровососание той самой данью, которую лесу необходимо принести. Тех же, кто пользовался какими-то новомодными средствами от насекомых, старик Вашута с собой просто не брал. И точка. А ходил он исключительно по местам, комарами и прочими кусачими тварями переполненными. Так что выбор был за тобою: махать ли все время руками, отгоняя назойливых кровопивцев, либо собирать грибы.

Надо сказать, что я уже давно принял правила игры, которые вел с лесом отставной военный. Потому и грибной урожай у меня оказывался не столь уж и плохим, особенно в последнее время. Я уже сам мог определить, даст ли вот та полянка грибной улов, или стоит сразу же идти на другое место и не тратить внимание и силы на пустое ворошение пожухлой листвы. А потому, подарив лесу и свои удобрения, я устремился за дедом Вашутой в дубовый лесок.

Через двадцать минут мне попался первый белый гриб. Молоденький, он выставил из-под листвы только бледно-коричневую шляпку, был срезан и торжественно помещен на дно ведра. Потом попались два польских — они стояли рядышком, похожие, как братья-близнецы. Так потихоньку набралось почти половина ведра белых и польских, а остальное пространство заняли маремухи — их почему-то тетя Маруся очень ценила и считала ничуть не уступающим тем же белым. В любом случае, грибов оказалось предостаточно. Дед Вашута тоже свое ведро насобирал быстро и ждал меня на полянке, выкуривая свою сигаретку (курил исключительно «Приму», говаривал, что в последние годы эти сигареты стали чуть лучше качеством). Я подошел, предъявил свой улов, оценил, что в ведре моего проводника были только белые (не то, чтобы деда Вашута не любил польские или маремухи, но белые он считал «высшим пилотажем» грибной охоты, потому, при возможности, собирал только их), закурил свой самосад. Заметил, как при запахе моего табачка дед Вашута поморщился. А еще через минуту мы оказались на дороге, которая вела только в село.