Тритогенея Демокрита

⠀⠀ ⠀⠀ Глава третья ⠀⠀ ⠀⠀

Пир длился до рассвета, до третьих петухов. В сущности, он продолжался и потом, но уже не в пастаде, а в саду, куда слуги вынесли ложа, амфоры с вином и кратеры и где был поставлен круглый стол с высокими бортами — арена для петушиных боев. Ожидалась крупная игра. И пока посыльные гостей бегали за бойцовскими — танагрскими и родосскими — петухами, пока кормили их чесноком для возбуждения злости, пока привязывали к их ногам острые металлические шпоры, пирующие заключали друг с другом пари, делали ставки и с нетерпением ждали восхода солнца — начала петушиных боев. Пари заключали все: и те, чьи петухи готовились к бою, и те, у кого петухов не было — ставки делали на чужих. Диагор против Протагора поставил на петуха Дамаста. У Протагора же был свой петух — черный танагрский красавец с ярко-красным высоким гребнем, по кличке Мох. Эта кличка была дана петуху по имени древнего финикийского мага Моха, который жил еще до Троянской войны и, кажется, был первым из людей, сказавших, что все в мире состоит из твердых и неделимых частиц — атомов. Петух же по кличке Мох был знаменит тем, что стал победителем во многих боях и принес Протагору немалую сумму денег.

Моха принесли в просторной, сплетенной из белой лозы клетке. Первым, кто подошел взглянуть на Моха, был Дамаст: он поставил против него два таланта — сумму, за которую в Абдерах можно было купить каменный дом. Столько же поставил и Протагор против петуха Дамаста — красного родосца по кличке Арион³⁰. Эта кличка дана была ему за высокий и звонкий крик, каким он встречал рассвет. Арион был вспорот Мохом в первой же схватке. Дамасту пришлось расстаться с двумя талантами. Он выложил на стол деньги и потребовал, чтобы петух Протагора дрался сразу же с другими его петухами. И хотя это было против правил — один петух не мог драться кряду с двумя, — Протагор согласился, сказав при этом Дамасту:

— Только потому, что ты хозяин пира, и только для того, чтобы утешить тебя, Дамаст. Ставлю три таланта против Алкибии, — добавил он. — Хотя она не стоит и двух мин. Или я снимаю Моха со стола.

Дамаст отыскал взглядом Демокрита, потом взглянул на безоблачное небо, золотое в лучах только что взошедшего солнца, усмехнулся и ответил:

— Я согласен, несите петуха! — приказал он слугам.

Демокрит подошел к брату и, кипя от негодования, напомнил ему о недавнем обещании.

— Три таланта! — засмеялся ему в лицо Дамаст. — Неси три таланта — и ты получишь Алкибию. Распечатай наконец свой ларь. Я пробовал его поднять — он тяжелый, будто набит золотом. Не жалей денег. Юная красота Алкибии стоит трех талантов.

— У меня нет денег. Но ведь мы договорились, брат.

— Небо не обещает дождя, — не дал ему договорить Дамаст. — Оно чисто, Демокрит. Разве можно обнаружить приметы дождя на чистом небе?

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Демокрит не ответил. Он повернулся и зашагал к дому.

— Петухов на стол! — нарочито громко, чтобы слышал Демокрит, скомандовал Дамаст. — Алкибия против трех талантов!

Диагор догнал Демокрита и взял его за руку.

— Я дам тебе три таланта, Демокрит, — сказал он ему. — Но ты купишь Алкибию для меня.

— Нет, — ответил Демокрит. — Я не ждал от тебя благодарности. И это не благодарность. Оставь меня!

Неся свой тяжелый ларь на плече, он вышел за ворота, остановился у столба Аполлона Агиея.

— Ты прав, Агией, — проговорил он с горькой усмешкой. — Жизнь — это дорога. И значит, надо идти…

А утро занялось славное. Оно было соткано из чистого света, из щебета птиц, из сладкого запаха росы, упавшей на камни и травы, из голубого, белого и зеленого. Впереди за крышами дальних домов и храмов светилась широкая янтарная полоса — море. На краю Фракийского моря, за Геллеспонтом — Персия, за пятью морями — Египет. За Персией — Вавилон и Индия, за Египтом — Эфиопия, А если плыть через Эгейское море от Хиоса на закат, мимо Эвбея и Андроса, глазам откроются прекрасные берега Аттики — земли, на которой стоят великие Афины.

Восемнадцать лет назад, точно в такое же тихое и светлое утро, стоя вот здесь, у камня Агиея, он мечтал о дальних странах и городах, зная о них лишь то, что слышал от других. Теперь он знает эти земли и города лучше, чем любой другой абдеритянин. Но кому нужны эти знания? Абдеры называют городом глупцов, потому что жители его грубы и алчны. Вдали от родных берегов он думал, что эту печальную славу Абдерам создали лишь некоторые купцы. Теперь же он убежден, что все абдеритяне скроены по одной, худшей мерке. Они сами оценивают свое достоинство лишь в деньгах. О боги! Он снова оказался в затхлом обществе игроков и торгашей! Здесь нечем дышать!.. Какое счастье, что мудрому человеку открыта вся земля! Пять стадий отделяют его сейчас от моря. И если корабль Фавбория отплывет сегодня, он расстанется с Абдерами сегодня же. Если же завтра, то завтра…

Было еще рано, когда рабы и животные уже не спят, но еще спят свободные горожане. Свободные — не всегда богатые. Отцовский дом, теперь дом Дамаста, занимает целый городской квартал. А рядом с ним одна к другой лепятся крохотные усадьбы с тесными двориками — здесь обитают свободные ремесленники, рыбаки, мелкие торговцы, пекари, красильщики, гончары. На один богатый дом приходится сотня бедных. И все же бедность в свободном государстве предпочтительнее богатства в государстве, которым правит тиран.

Абдерами от имени народа правит Совет. Дамаст — член этого Совета. И Протагор член Совета. Сколько в нем еще таких людей? Протагор торгует своей сомнительной мудростью, Дамаст — всем, что можно купить и перепродать. Пекутся ли они о пользе народа? Вот и пирующие бросают собакам кости и хлебные мякиши — то, что сами съесть не могут.

Бедные добывают себе благополучие трудом, богатые — хитростью и обманом. Кузнецу, красильщику, гончару, столяру, каменщику, ткачу, земледельцу, виноделу, пекарю, моряку нужны истинные знания об истинных вещах. Богатым — только власть, ибо власть — это ключ к наслаждениям, преступным перед лицом Природы и Труда.

Демокрит спускался к агоре. Только вчера он поднимался по этой улице вместе с братом Дамастом, преисполненный счастливых чувств, шагал легко, и глаза его с радостью и нежностью ласкали все, что встречалось на пути. Теперь он ничего не видел, шагал грузно под тяжестью своей привычной ноши, и мысли его были сосредоточены на том, что происходило в душе.

Уже на агоре ему почудилось, будто кто-то окликнул его. Он остановился и повернул голову. В двух шагах от него была статуя Тимесия — героя Абдер. Знакомая с детства надпись на мраморном постаменте гласила: «Тимесию, основателю Абдер, мудрому мужу, дважды изгнанному, а ныне почитаемому».

— Что, Тимесий? — спросил Демокрит. — Ты ушел из Абдер, когда теосцы высадились на берег. Ты по их лицам понял, что эти люди не способны на благодарность. Многие из них, спасаясь от персов, бросили в Теосе своих жен и детей, но взяли золото. Они ворвались в твой город с обнаженными мерами. Ты ушел, Тимесий. Я брат тебе… Прощай.

Корабль Фавбория стоял в бухте. Демокрит опустил на землю свой ларь, сел на него. На море был штиль. И лишь у самого берега, переворачивая ракушки, плескались мелкие волны. Как это всегда бывает по утрам, море немного отступило от берега, оставив на песке кайму из бурых водорослей, щепок, оброненных чайками перьев, поблескивающих на солнце холмиков медуз. Вдоль этой каймы бродили молодые мартыны, выклевывая из водорослей рачков, роилась, почувствовав запах тления, мошкара. А море было блистательно чистым.

Море и небо вызывают одинаковый восторг — восторг перед величием мира. И еще одно чувство неизменно испытывал Демокрит, оказавшись на берегу, — неукротимое желание плыть к новым землям, к новым людям, к новым знаниям, скрытым за далью вод и небес. Когда бы можно было не плыть, а лететь, он и мгновения не задержался бы больше на этом берегу…

На корабле Фавбория было тихо. И это означало только одно: то, что и гребцы, и матросы, и сам Фавборий находятся на берегу. На других кораблях уже кипела жизнь: по сходням сновали люди с тюками, амфорами, орали надсмотрщики. Два корабля, мерно взмахивая рядами весел, медленно покидали безветренную бухту.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Демокрит не решался подняться на незнакомый корабль. Он знал нравы корабельщиков — они всегда требовали платы за любые услуги. У Демокрита же нечем было платить. И поэтому оставалось одно — ждать Фавбория. Ведь это он сказал Демокриту на прощанье: «Рад буду видеть тебя вновь на моем корабле». Крепыш Фавборий, кажется, полюбил его за те длинные беседы, на которые не скупился с ним Демокрит. Говорили же они о многом: об устройстве великого и малого мира, о жизни и смерти, о добродетелях и мудрости, о причинах небесных, воздушных и земных явлений, о болезнях, о мореплавании, о священных книгах в Вавилоне и Эфиопии, а более всего о том, как быть счастливым в тот краткий миг, отведенный природой человеку между возникновением и небытием. Да, да, Фавборий: мир — сцена, жизнь — выход на сцену: пришел, увидел, ушел. А счастье — не более как хорошее расположение духа, свобода от всякого страха, которая достигается познанием причин всего сущего. Да, да, Фавборий. Хотя, наверное, и ты прав: счастье — в полном неведении того, что будет в следующий миг. Но разве человек может пребывать в таком неведении относительно своего будущего? Ведь причины будущего лежат в прошлом, а прошлое нам известно. Нужно быть полным идиотом, чтобы не уметь вывести следствие из очевидной причины, Фавборий. И значит, лучше все знать, чем ничего не знать. Первое — доступно человеку, второе — невозможно. Даже неразумные животные по известным им признакам находят пищу или избегают опасности. А человек — разумен, Фавборий.

Чья-то тень легла рядом с его тенью. Демокрит оглянулся. За его спиной стояла Клита.

— Петух Дамаста напился крови петуха Протагора, — сказала она, опускаясь рядом с Демокритом на песок, — Алкибия осталась в доме твоего брата.

Потом она плакала, обнимая его ноги. Демокрит приподнял ее, она уткнулась лицом в его колени. Он гладил ее седые жесткие волосы и думал о том, что люди со временем меняются ролями: дети прижимаются к взрослым, ища защиты, старики льнут к своим детям, когда их одолевает беда. Дети и старики нуждаются в защите. Дети становятся стариками. Было время, когда он прятал лицо в коленях Клиты. И вот Клита прячет лицо в его коленях в страхе перед судьбой. Кто защитит ее?

Что говорила Клита? Клита говорила о любви. О той единственной любви, которая прочно связывает человека с жизнью. О той любви, с исчезновением которой исчезает человек. О любви человека к другому человеку.

— Ты и Алкибия… — говорила она, тихо всхлипывая. — Я знаю, что, покинув Абдеры, ты больше никогда не вернешься сюда. И значит, я тебя не увижу. Расстаться навсегда — все равно что похоронить. Я не могу тебя похоронить. Я хочу лечь в могилу рядом с тобой…

— Успокойся, Клита. Успокойся, — пытался утешить няньку Демокрит. — Меня еще рано хоронить.

— Раньше меня звали просто Клитой. Теперь я для всех Старая Клита. Я стара. Жизнь прошла. У меня нет своих детей. Я никогда не была свободной. Родилась и умру рабыней. Надо мной проклятие богов. И все же я была счастлива. Сначала любовью к тебе, потом любовью к Алкибии. Вы соединились в моем сердце. И если вы соединитесь в жизни, я умру счастливой. Останься, Демокрит! Останься! — Клита снова обняла его ноги и стала целовать их.

Демокрит встал и поднял Клиту.

— Ты останешься, Демокрит? — спросила она с последней надеждой.

— Бедная, бедная… — ответил Демокрит. — Если я не останусь, кто утешит тебя? Но куда мне податься, Клита?

— Разве не правда, что сегодня разразится ливень? Дамаст приказал свезти хлеб под кровли. Ведь ты предсказал ливень?

— Да. Я знаю, что ливень будет, — сказал Демокрит.

— И тогда он отдаст тебе Алкибию. Я слышала, как он обещал. И я буду с тобой.

— Но куда нам податься, Клита? — снова спросил Демокрит. — У нас нет жилья.

— Недалеко отсюда, за городской стеной, стоит пустой дом, принадлежащий Дамасту. Эго маленький дом. Он купил его когда-то вместе с небольшим участком земли. Теперь пустует и дом, н участок. Мы поселимся в этом доме.

— Согласится ли Дамаст?

— Ты найдешь способ оказать ему еще одну услугу.

— Пожалуй, — согласился Демокрит.

— Он и сам скоро станет разыскивать тебя. Он еще не знает, что ты покинул его дом. Он протрезвеет, когда разразится ливень. Ему станет стыдно, что он обидел родного брата…

— Не думаю, Клита. И все же я соглашусь с тобой: мы займем дом, о котором ты рассказала. Веди меня туда. По крайней мере мы переждем в обещанном тобой доме обещанный мною ливень! — засмеялся Демокрит и посмотрел на небо: оно было подернуто легкой золотистой мглой. Демокрит подумал, что его предсказание, пожалуй, сбудется.

Они вышли из города через западные ворота, миновали поселок гончаров, прижавшийся к городской стене, затем прошли мимо мастерских каменотесов и оказались рядом с кладбищем.

— Ты куда ведешь меня, Клита? — спросил Демокрит, улыбаясь. — Не туда ли? — он указал на кладбище.

— Туда не ведут, туда несут, — ответила Клита. — Я же веду тебя вон к той усадьбе.

Усадьба, куда привела Демокрита нянька, принадлежала когда-то небогатому земледельцу, со временем разорившемуся. Небольшой двор, примыкавший к дороге, был обнесен каменной оградой, местами разрушенной. Приземистый квадратный дом упирался тыльной стеной в каменистый косогор, по которому проходила дорога. В центре двора сохранился колодец, к которому вела хорошо протоптанная тропа: путники, проезжавшие и проходившие по дороге, видимо, часто спускались сюда за водой. Из этого Демокрит заключил, что вода в колодце хорошая, и тотчас же попробовал… Вода и в самом деле была хорошей — холодной и сладкой.

В доме было четыре комнаты. В одной из них некогда размещалось святилище Геракла, о чем легко можно было догадаться по каменному алтарю, на котором лежал разбитый кувшин с именем Геракла, и по каменной плите с изображением пирующего Геракла, прикрепленной к стене над алтарем.

— Почему же ты не защитил хозяина этого дома? — глядя на изображение Геракла, спросил Демокрит. — Или трудно защищать бедных? Или ты всегда слишком сыт и слишком пьян от приношений?

Две другие комнаты с глинобитным полом предназначались для жилья — осталось ложе из дерева на каменных подпорах. На ложе была сухая трава — кто-то отдыхал на нем совсем недавно. В четвертой комнате стоял очаг, теперь разрушенный. В ней пахло старой золой и копотью.

В хозяйственной постройке с провалившейся крышей Демокрит обнаружил плуг на колесах, лопаты, зубчатый молотильный каток. Рядом с хозяйственной постройкой стоял навес, под которым в каменном основании была вырублена давильня для винограда. В глиняном чане, куда прежде стекал виноградный сок, в затхлой воде плавали головастики. Ко двору примыкал земельный участок, тянувшийся вдоль косогора. Туда можно было выйти через ворота в невысокой ограде. На участке были видны несколько кустов винограда, поднимавшиеся над бурьянами.

— По законам Абдер, преступно оставлять землю необработанной и незасеянной, — сказал Клите Демокрит. — Почему же Дамаст забросил эту усадьбу?

— Он собирался ее продать. Но покупатель в последний момент отказался от нее, потому что Дамаст запросил слишком большую цену. И земля здесь скудная…

— Узнаю Дамаста.

Порыв ветра поднял над дорогой пыль, зашуршал в бурьянах.

— Вот! — обрадовалась Клита. — Это к дождю.

— Ты посмотри туда, — Демокрит указал рукой на запад. — Видишь, там появилась первая туча. Видна лишь ее белая вершина. Эта туча принесет грозу. А если это так, ты должна сейчас же возвратиться в дом Дамаста. Ничего не говори ему обо мне. Но когда разразится ливень, скажешь Дамасту, где я, и напомнишь ему об Алкибии. Я помню его обещание. Он сказал: «Алкибия придет к тебе под проливным дождем».

Когда Клита ушла, Демокрит вернулся к колодцу, перегнулся через сруб и ощутил лицом, как из глубины потянуло прохладой. Колодец дышал. С детских лет Демокрит знал: если колодец дышит — быть дождю. Позже он нашел этому объяснение: перед дождем повышается уровень воды в колодцах, и эта вода вытесняет из каменных пор воздух, который устремляется вверх. Почему повышается уровень воды? Демокрит думал, что колодезная вода как бы тянется к воде дождевой по причине того, что подобное стремится к подобному…

Он поставил свой ларь у ложа, бросил поверх травы плащ и лег. Бессонная ночь дала о себе знать: едва он закрыл глаза, как его одолел сон. Проснулся он перед самым дождем от грома, который сотрясал весь дом. Демокрит вышел за порог и поглядел в небо. Иссиня-черная туча, словно веко, закрыла большую часть небесного ока, которое метало гневные молнии, сопровождаемые почти беспрерывным громом, и вот-вот готово было брызнуть слезами дождя.

Воздушные вихри гуляли по окрестностям, поднимая почти к самой туче столбы пыли. Из поселка гончаров доносился детский крик и визг. Это дети шумели в ожидании дождя, обливая друг друга водой — заманивали дождь. По дороге одна за другой катили телеги со скошенной пшеницей и ячменем, погонщики во весь голос понукали быков. Шум доносился также со стороны соседней усадьбы — там пастухи загоняли в ограды овец, чтобы те не разбежались под ливнем и не утонули бы в залитых водой низинах. Могучий орех, росший шагах в десяти от колодца, шелестел жесткой и крупной листвой, упирался, сопротивляясь наскокам ветра. Галдели воробьи, зазывая свои крикливые выводки под крыши, в укромные мееста.

Потом вдруг стало тихо: упал и замер ветер, умолкли воробьи, перестали кричать погонщики быков, укатился за край земли и канул в глухую пустоту громовой раскат. Демокрит поднял лицо к небу и прислушался. Под самой тучей в черной вышине родилось сначала едва слышное шипение. И по мере того как оно усиливалось, все шире становилась улыбка на лице Демокрита. Наконец шипение перешло в отчетливый шум приближающегося к земле потока. Прошло мгновение, другое — и грянул ливень. Демокрит захохотал, высунул за порог руки, подставив их под сплошные, хлынувшие с крыши струи воды. Все вокруг загрохотало, запело, загудело. Дробный стук капель, плеск струй, шелест листьев. Сладкая водяная пыль. Удар грома, заглушивший на мгновение все звуки. Снова стук, плеск, шелест, бульканье. Порыв ветра. Вдох, чуть не разорвавший грудь. Легкое опьянение — так свеж воздух. Запах мокрых камней, травы и песка. Запах пыли и сухой травы в комнате. Сгустившиеся сумерки разрываются в свете молний. Комната еще дышит теплом, улица — холодом.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Демокрит завернулся в плащ и сел на застланное травой ложе. Распахнутая дверь задернута почти сплошной прозрачной занавеской дождя. Под ложем, в теплой темноте, спутав день с ночью, запиликал сверчок. Протекла крыша, и с потолка одна за другой стали срываться капли, падая на пол. Там, куда они падали, уже были выбиты ямки — след предыдущего ливня. Из угла послышался писк — это из норы, заливаемой водой, выскочила мышь. Она выбежала на середину комнаты, увидела Демокрита и юркнула в другой угол. Из очага запахло отсыревшими углями.

Демокрит развязал шнурок на застежке ларя, поднял крышку. Он не открывал свой ларь с того дня, как поднялся на корабль Фавбория, ибо то, что хранилось в ларе, не нуждалось в частом осмотре: здесь были сочинения мудрецов, записанные на папирусе, две чернильницы с плотно закрывающимися крышками, несколько пучков мемфисского и книдского³¹ камыша, чистые свитки³² белого папируса, образцы медных, железных и серебряных руд, пакеты с семенами различных трав, сухие листья и цветы лекарственных растений, лаковый сосуд со снадобьем, подаренный ему Гиппократом на острове Косе. Это снадобье не раз спасало Демокрита в жарких землях от лихорадки. На этом же сосуде был выцарапан рукой Гиппократа рецепт и способ приготовления лекарства — тайна, в которую асклепиады посвящали только избранных. Увидев сосуд Гиппократа, Демокрит вспомнил о своем брате Геродоте, который пожаловался ему во время пира на свою болезнь. Демокрит обещал брату осмотреть его и избавить от недуга. Геродот приглашал его в свой дом. Но обида на Дамаста, на своих бывших учеников и друзей, Протагора и Диагора, вытеснила из его памяти разговор с Геродотом. Он осмотрит Геродота, но гостить в его доме не станет — решил Демокрит, кладя сосуд Гиппократа снова в ларь. Опыт научил его тому, что лучше не принимать без крайней нужды благодеяний других людей, чтобы не быть обязанным им и не угождать им, вопреки чувствам и совести, уподобляясь льстецам.

Здесь были сочинения, подаренные ему персидскими и египетскими мудрецами, здесь были также сочинения, написанные им самим в дальних и долгих скитаниях. О многих ночах, посвященных размышлениям и писанию, знает керамическая, промасленная и закопченная плошка, его давняя спутница, которую он обмотал, укладывая в ларь, куском сукна. «Твой огонек достоин книги», — эти слова он сам нацарапал на плошке.

Долго хранимая вещь становится любимой вещью. Она предохраняет нас от разорительного и ненужного приобретения все новых и новых, более дорогих или более модных вещей. Вот и эту плошку он не променяет уже ни на какую другую, будь та даже из чистого золота.

Любимая плошка, любимые чернильницы, любимый потэр³³, но более всего любимы — свитки. Каждый обернут чистым сукном, в каждом — тысячи прекрасных строк, на которых запечатлены тысячи истин. Любимых истин! Да, да, любимых. И если бы было одно слово, заменяющее эти два, истина называлась бы этим словом. Когда звучит истина, сердце отзывается на этот звук любовью.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀