Тритогенея Демокрита

⠀⠀ ⠀⠀ Глава двенадцатая ⠀⠀ ⠀⠀

Посыльный подал Демокриту дощечку с письмом, из которого Демокрит узнал, что верховный жрец Абдер приглашает его для беседы.

— Где ждет меня верховный жрец? — спросил Демокрит у посыльного.

— Я провожу тебя, — ответил тот.

— Ты раб?

— Да, я государственный раб. Я исполняю должность стража при булевтерии⁵⁶. Вечером я опоясываюсь мечом, — не без хвастовства ответил раб. Он был рослый и смуглый до черноты. На нем была черная хламида с большой начищенной до блеска медной застежкой на плече. Руки посыльного были столь устрашающе волосаты, что Демокрит внутренне содрогнулся — подумал, что раб исполняет, наверное, не только должность стража при булевтерии, но и должность палача при тюрьме.

— Ты лидиец? — спросил Демокрит.

— Да, — ответил раб. — Я родился от лидийца, — он улыбнулся, показав крупные желтые зубы.

— Верховный жрец стар?

— Да. У него седые волосы.

— Где он ждет меня? — снова спросил Демокрит, подвязывая к ногам педилы⁵⁷.

— Я провожу тебя, — ответил раб. — Поторопись.

Демокрит подумал, что раб при необходимости доставил бы его к верховному жрецу силой.

— Ты любишь деньги? — спросил его Демокрит.

— У тебя много денег?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я и не обязан отвечать, — сказал раб.

— Тебя хорошо кормят?

Раб промолчал.

— Ты много спишь и не делаешь тяжелой работы?

Раб снова промолчал.

— У тебя есть жена и дети, которые тоже будут рабами?

— Да! — рявкнул в ответ посыльный.

От этого крика Демокрит вздрогнул, потом расхохотался и пошел к колодцу, чтобы напиться.

Посыльный последовал за ним.

— Уж не думаешь ли ты, что я убегу? — спросил Демокрит.

— Я тоже хочу пить, — ответил раб.

Это были последние слова, которыми они обменялись друг с другом. Больше Демокрит ни о чем не спрашивал раба, а раб не заговаривал с ним, молча шагал следом.

У булевтерия Демокрит остановился, не зная, куда идти дальше. Раб указал рукой на храм с белыми мраморными колоннами — храм Аполлона, у входа в который толпились люди в белых праздничных одеждах. Эти люди, едва Демокрит и посыльный приблизились к храму, расступились, образовав узкий проход, зашумели, перебрасываясь словами.

— По лицу видно, что сумасшедший, — услышал Демокрит сказанное одним из них и понял, что это сказано о нем.

Демокрит взглянул на говорившего и узнал в нем ученика Протагора.

«Ах, вот что это за люди, — сказал себе Демокрит, — Праздные зеваки, ученики Протагора, молодые бездельники хотят увидеть мой позор».

— Его книга о Пифагоре — собрание пошлостей! — засмеялся другой. — Только сумасшедший мог составить такую глупую книгу.

— Я хотел бы посмеяться вместе с вами, — замедлив шаг, сказал Демокрит, — Но, увы, настоящее веселье наступит тогда, когда для вас придет время обливаться слезами.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Он хотел сказать этим только то, что придет время, когда он будет веселиться и смеяться над ними, что у него и у них разные причины для веселья, и совсем не вкладывал в эти слова тот печальный смысл, который они приобрели потом.

Молодые люди зашумели в ответ, захохотали еще громче. Этот шум смеющихся над ним учеников Протагора сопровождал его все то время, пока он поднимался по ступенькам к дверям храма.

После яркого солнечного света, заливавшего агору, храм встретил его сумраком. Посыльный положил ему руку на плечо и повел к двери, которую Демокрит не сразу разглядел. Дверь открылась без шума. За ней оказалась еще одна дверь. Посыльный осторожно приоткрыл ее, просунул голову в щель, сквозь которую хлынул свет, и тихо сказал:

— Пришел Демокрит. Ему можно войти?

— Пусть войдет, — ответил слабый старческий голос.

Посыльный сделал Демокриту знак рукой и легонько подтолкнул его в спину, когда он приостановился на пороге ярко освещенной солнечным светом комнаты.

— Входи, — приказал ему все тот же старческий голос. — Я ждал тебя.

Перед высоким окном, выходившим в рощу, которая с трех сторон окружала храм Аполлона, стоял верховный жрец — сутулый, худой старик с белой головой и такой же белой бородой. И одежда на нем была белая, из тонкой шерсти. Он опирался одной рукой о подоконник, другой пригласил Демокрита подойти поближе.

— Что ты видишь за окном? — спросил жрец, когда Демокрит подошел к нему.

— Рощу, — ответил Демокрит.

— Из чего состоит она?

— Из деревьев.

— Из чего состоят деревья?

— Из листьев, ветвей, ствола и корней.

— Разве ты видишь корни?

— Я не вижу корней, но я знаю, что они есть у каждого дерева.

— Из чего состоят листья, ветви, ствол и корни? — спросил жрец.

— Из атомов, — ответил Демокрит.

— Из чего состоят атомы?

— Они не имеют частей.

— Кто создал деревья?

— Они вырастают из семян, — ответил Демокрит.

— Кто создал семена?

— Они вырастают на деревьях.

— Так было всегда? — спросил жрец, взглянув в лицо Демокриту. — Всегда были деревья и семена? Или было время, когда были только семена?

— Здесь я вынужден обратиться к мнениям мудрецов, — ответил Демокрит, — так как не был свидетелем событий столь удаленных во времени.

— Что говорят мудрецы? — спросил жрец.

— Из всех мнений мне кажется истинным то, в котором утверждается, что все произошло из атомов, различным образом сцепляющихся.

— Все?

— Все.

— И боги? — помолчав, спросил жрец.

— И боги, — ответил Демокрит.

— По какому же закону сцепляются атомы, по чьему мудрому установлению?

— По закону необходимости.

— Из чего рождается необходимость?

— Из движения. Вселенский вихрь увлекает все. Легкие атомы стремятся к поверхности, тяжелые — скапливаются внутри, подобное соединяется с подобным, сгущается и разрежается, распадается на части, смешивается, проникает одно в другое — и вот в этом бесконечном движении бесконечно разнообразных и бесконечных по числу атомов возникает все существующее, исчезает все существующее и возникает вновь, чтобы исчезнуть и появиться…

— Какую роль отводишь ты богам в этом мире? — спросил жрец.

Демокрит ответил не сразу: он знал, что этот вопрос — самый главный. Если он ответит, что боги не играют в этом мире никакой роли, он подставит себя под неминуемый и страшный удар. Если же он скажет, что боги, появившись в мире, завладели им, он предаст истину ради собственного покоя.

— Боги делают то, что они делают, — сказал он, — не больше и не меньше того. А так как многое в этом мире совершается руками людей, то власть бога живет человеческой верой в него.

— Хорошо, — сказал жрец, помолчав. — А не являются ли боги выдумкой невежественных людей? — глаза его сузились и замерли.

— Были люди, которые так говорили. Этих людей подвергали гонениям, приговаривали к смертной казни. Их судили по законам тех государств, в которых они жили. По законам Абдер, люди, отрицающие существование богов, подлежат смертной казни. Чтобы нарушить этот закон, достаточно сказать: «Боги — пустая выдумка невежественных людей». Я не хочу преступать этот закон, и никто не принудит меня сделать это.

— Разумно, — сказал верховный жрец.

Он отошел от окна и опустился со вздохом в кресло — устал стоять.

— Ты тоже можешь сесть, — сказал он Демокриту, указав рукой на другое кресло, стоявшее шагах в трех от него.

— Я думал, что разговор окончен, — сказал Демокрит.

— Нет, — ответил жрец. — Мне нужно задать тебе еще несколько вопросов.

Демокрит подошел к креслу и сел.

— Я готов отвечать, — сказал он.

Жрец усмехнулся, покачал головой.

— Ты написал, что счастье — покой, отсутствие страданий. Что следует стремиться к покою тому, кто хочет быть счастливым. Правильно ли я излагаю твою мысль, Демокрит?

— Да, — ответил Демокрит.

— Но вот есть обстоятельства, когда счастье в страдании, даже в смерти. Я говорю о тех, кто страдает ради спасения жизни других, кто гибнет в бою за свой народ, кто испытывает мучения от врагов, отстаивая свой город, или правду, или истину… Следует ли избегать этих страданий? И если следует, то согласуется ли это с твоим советом избегать страданий?

— Предать друга, истину, народ из страха перед смертью или телесными мучениями — значит, оказаться во власти вечных и жестоких душевных страданий. Мужественные люди предпочитают этим страданиям смерть и принимают ее если не с радостью, то спокойно.

В окно влетела ласточка. Щебеча, покружилась под потолком и выпорхнула в окно.

— Вот образ человеческой судьбы, — сказал, проводив взглядом ласточку, жрец. — Мы появляемся в этом мире, кружимся и исчезаем. Что лучше — сделать несколько кругов или один, никто не знает.

— Глупцы, боясь смерти, желают долгой жизни. А между тем следует бояться старости, ибо у старости нет надежд…

— Ты обо мне? — вскинул голову жрец. — Говорят, ты отравил свою няньку, — не дал он ответить Демокриту. — Говорят, ты изуродовал неумелым лечением лицо поэту Диагору. Говорят, ты хохочешь на могилах, собираешь ядовитые травы и камни и называешь глупцами всех, кто перечит тебе… Иные, жалея тебя, говорят, что ты повредился в уме и поступаешь противу правил не злонамеренно, а по несчастью, постигшему тебя. Говорят, что ты хочешь хитроумным способом разорить богатых абдеритян и сделать их нищими!

Лицо верховного жреца налилось кровью и ноздри старческого дряблого носа задвигались как у лошади, почуявшей приближение кровавой битвы.

— Я не знаю, что лучше, — продолжал он, выпрямившись в кресле, — что для тебя лучше: признаешь ли ты себя сумасшедшим — и тогда тебя ждет тихая и обеспеченная жизнь в храме Асклепия, или же ты подтвердишь злонамеренность всех совершенных тобой поступков и высказываний — и тогда тебя ждет позорное изгнание из Абдер, если не худшее. Когда я говорю о худшем, я имею в виду наказание за то, что ты — суду это предстоит доказать, разумеется, — отвергаешь отечественных богов и замышляешь зло против своих сограждан… Выбирай, — сказал жрец, — либо храм Асклепия, либо изгнание, либо худшее.

— Худшее — это смерть? — спросил Демокрит.

— Да.

— Я предпочту смерть, если будет доказана моя вина.

Демокрит встал.

— Теперь я могу уйти?

— Нет, — ответил жрец. — Садись, — приказал он. — Разговор наш еще не окончен.

Демокрит сел.

— Что же еще? — спросил он.

Жрец потер лицо ладонями, потряс головой, прогоняя усталость, спросил, вздохнув:

— Всегда ли следует говорить истину?

— Всегда, — ответил Демокрит.

— Всегда ли ты следуешь этому принципу?

— Всегда, когда истина может быть услышана.

— Объясни, — потребовал жрец.

— Разумный не высевает зерна на камни, не черпает воду корзиной, не призывает на помощь льва, не прыгает с дерева вниз головой, не открывает сердце врагу. Изреченная истина должна жить. И если это так, ее можно произнести и умереть.

— Ты хочешь сказать, что истина выше закона?

— Общая польза — основа закона. Истина же общеполезна.

— Как ты можешь знать, что является общеполезным?

— Общеполезна истина. Перед нею отступает зло.

— С чем ты сверяешь свою мысль, чтобы убедиться в ее истинности? Не с мнением ли большинства, которое может быть столь же ложно, как и твое собственное мнение?

— Я сверяю мысль с законами природы, — сказал Демокрит. — Природа не обманывает и не заблуждается.

— Теперь следует вернуться к началу этой части разговора, — сказал верховный жрец. — Я понял тебя так: ты не хочешь открывать передо мной своих истинных убеждений, не хочешь говорить правду, так как считаешь, что не для меня добывал истины, а для всех. Но ведь и я принадлежу ко всем.

— Да, — согласился Демокрит.

— Общая польза не может действовать во вред мне?

— Да.

— Что полезно всем, то полезно и мне?

— Возможно.

— Почему же ты скрываешь от меня свои убеждения, но готов открыть их перед всеми остальными абдеритянами?

— Зерна гибнут на камнях, — ответил Демокрит. — В лучшем случае они достаются птицам.

— Так, — поднялся жрец и торжествующе взглянул на Демокрита. — Я узнал то, что хотел узнать. Ты лгал, отвечая на мои вопросы, ты старался скрыть от меня правду, ты говорил не то, что думаешь, и, стало быть, думаешь не то, что говоришь. Когда ты признаёшь на словах существование богов, в душе ты их отрицаешь. Когда ты признаёшь на словах законы Абдер, в душе ты их презираешь. Когда ты называешь истинным одно, в душе ты считаешь истинным совсем другое, противоположное тому, что ты говоришь. Так ли это? — Голос верховного жреца зазвучал на победных тонах. — Да, это так, — ответил он самому себе. — И вот твое истинное лицо: ты отравитель, ты замышляешь зло против абдеритян, ты отрицаешь существование богов, душа твоя развращена ложными знаниями и преисполнена ненависти к людям.

Демокрит вскочил на ноги. Он хотел крикнуть: «Это ложь!», но не крикнул, а громко расхохотался. И хохот его, откатываясь эхом от высоких потолков, разнесся по всему храму. Жрец вскинул руки, словно защищаясь, отступил к окну.

— Ты поймал меня, жрец! — произнес сквозь смех Демокрит. — Ты поймал меня! Ты поймал за хвост зайца! А хвост у зайца маленький, заяц вырвался, в руке остался только пух…

— Можешь идти, — сказал Демокриту жрец, когда тот перестал хохотать. — Я больше не держу тебя.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Но я не все сказал. — Демокрит приблизился к жрецу: — Я не могу уйти, не сказав всего. Мне известно, чего ждет Совет: заключения о том, сумасшедший я или нет. Вину мою может установить только суд. Кстати, суд установит мою невиновность, потому что я не отравитель — Клита умерла от старости и болезней; не врачеватель-невежда — поэт Диагор избавлен мною от недуга; не хитроумный разоритель абдеритян — они едят на золоте, а я — на глиняных черепках, да и то не каждый день; не враг отечественных обычаев и богов — боги не гневаются на меня, а абдеритяне не слышат от меня дурных слов, хотя они причинили мне уже много обид, оболгав меня перед верховным жрецом; не безумец, наконец, потому что ни мои мысли, ни мои поступки не противоречат законам природы. Недоброжелательство, зависть, невежество и глупость одних, ложное самолюбие, высокомерие, легкомыслие и лживость других, душевная слепота третьих сделали меня в глазах верховного жреца безумцем и преступником. Истина же заключается в том, что следует доверять не молве, не чувствам, но здравому смыслу.

— Постой, — сказал жрец, когда Демокрит направился к двери.

Демокрит остановился. Жрец приблизился к нему, коснулся пальцами его плеча, спросил усталым голосом:

— Ты много знаешь?

— Да.

— Но ты не все знаешь.

— Да. Кто стремится узнать все, тот рискует остаться невеждой.

— Ты не знаешь, как возник этот мир.

— Он всегда существовал. Не было времени, когда ничего не было. Было по крайней мере время: ведь нельзя представить себе время, когда не было времени. Время же всегда принадлежит чему-то. Время — нечто не возникшее. Таким же нечто являются и атомы. Все же прочее — из атомов. Я уже сказал.

— Нельзя познать этот мир: в нем все случайно. Миром правит божественный произвол. Мы же не знаем даже самих себя…

— Миром правит необходимость. То или иное событие кажется нам случайным до тех пор, пока мы не узнаем причину, его породившую. Все имеет свою причину. Эти причины постижимы. Знание причин — основа предвидения.

— Мы не можем предсказать час своей смерти.

— Те, кого очень мучает это обстоятельство, могут сами покончить с собой: час самоубийства каждый может назначить себе сам, — улыбнулся Демокрит.

— В царстве теней нет радости, — возразил жрец.

— Нет царства теней.

— Что же после смерти?

— Ничто.

— Ничто?

— Ничто. Отсутствие всего. Вечное отсутствие.

— Египтяне и пифагорейцы надеются на возвращение. И многие другие…

— Пустые надежды. К этому приводит нас разум, который есть совокупность самых совершенных атомов Вселенной.

— Куда девается этот разум после смерти?

— Куда девается огонь, оторвавшийся от полена?

— Он уходит светом во всех направлениях.

— Разум уходит мыслями ко всем другим людям. К этому надо стремиться при жизни.

— Что принесут человечеству знания? — жрец снова прикоснулся пальцами к плечу Демокрита — это был жест вежливой просьбы. — Мы видим, что приносит вера в богов: утешение в печали, надежду в беде, боязнь наказаний за тайные проступки, покой для чистой души… Что принесут знания, Демокрит?

— Благополучие для всех.

— А нравы? Что будет с ними?

— Нравы портятся от неравенства между людьми. Неравенство порождает зависть, соперничество и вражду. Мы стыдимся рабства. Со временем мы станем стыдиться простого неравенства…

— Равные знания — равное положение в обществе, Демокрит?

— Так будет.

— Как сделать знания равнодоступными для всех? — спросил жрец.

— Не надо затыкать рот мудрецам, — ответил Демокрит. — Пусть они говорят, пусть пишут книги. Объявите в храмах, что всякая мудрость от бога и что преступно преследовать мудрецов.

Жрец на это ничего не ответил.

— Я пойду, — сказал Демокрит. — Хотя, признаюсь, мне очень хочется знать, что верховный жрец сообщит архонтам о нашей беседе.

— Я подумаю, — уклонился от ответа жрец. — Мне нужно серьезно подумать, потому что мы оба стоим в самом начале пути. Вернее, перед нами два пути. Надо подумать, по какому из них идти, куда направить людей…

— Если и тысячи мудрецов будут объявлены безумцами, родится тысяча первый, — сказал Демокрит.

— Но может быть, мудрость и есть безумие?

— Безумцы ничего не знают. Они либо молчат, либо выкрикивают бессвязные слова. Глаза их блуждают, лицо искажено гримасой… Когда мы видим и слушаем безумца, мы легко узнаем о его болезни.

— Есть болезни, которые трудно распознать, — сказал жрец. — Мне надо подумать. Иди, Демокрит. Впрочем, еще один вопрос: если ты мудр, почему ты нищ? Пристало ли мудрецу, который знает, как из камня добыть лекарство, а из звезды огонь, не знать, как добыть денег для того, чтобы стать богатым?

— Я знаю, как это сделать, — ответил Демокрит. — Мудрец легко может стать богатым, героем, царем. Все думают, что это выше, чем быть мудрецом. Только мудрецы считают иначе.

— Ты был в дальних странах. Лучше было бы тебе не возвращаться, Демокрит, — сказал жрец.

— Я уже думал об этом.

— И что же?

— Пока я не принял решения.

— Уезжай, — сказал ему жрец. — Я советую тебе: уезжай. Этим ты избавишь себя от позорного суда, меня же от необходимости… Впрочем, еще есть время подумать. — Верховный жрец направился к окну, из которого на мраморный пол падал солнечный луч, подставил руки свету. — Зябко, — сказал он. — Иди.

— Я ухожу в тревоге, — сказал Демокрит.

Жрец махнул рукой. Это означало, что разговор окончен.

Путь до дома показался ему короче обычного: он шел в глубокой задумчивости и удивился, когда оказался перед дверьми своего дома.

Во многих разговорах и спорах участвовал Демокрит за свою жизнь, но этот разговор с верховным жрецом был не похож на те: там речь шла об истине, здесь — о его судьбе. И не только о его судьбе, но о судьбе его философии, труда всей его жизни. Было от чего впасть в задумчивость.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀