Тропа воскрешения

Глава 8.

С одной стороны, коммуна представляла собой череду адвокатских кабинетов, каждый из которых имел рамку для визиток у двери. С другой стороны, было открытое пространство, которое, как предполагалось, предназначалось для вспомогательного персонала. Однако, я не увидел никого, кто бы там работал.

Это место было пристанищем для юристов-мигрантов, чья работа зависела от прихоти дел и клиентов, и которые постоянно меняли место своего пребывания.

Проходя мимо кабинетов, я рассматривал визитные карточки, которые лежали на столах. Все они были похожи: на них красовался привычный символ Фемиды, разве что с небольшими изменениями. Некоторые дополнялись фотографией адвоката - улыбающегося или, наоборот, строгого. Никаких изысков, вроде тиснения, не было. Качество карточек говорило о том, что их владельцы экономили, но при этом пытались выглядеть солидно в глазах клиентов и коллег.

Лишь у шестого кабинета я увидел визитку с серебряным тиснением. Она принадлежала Фрэнку Сильверу. Возможно, это был пережиток прошлого, когда дела шли лучше, или же попытка выделиться среди остальных юристов. Дверь в кабинет была открыта, но я все равно постучал, прежде чем войти. Мужчина, сидевший за столом, обшитым панелями под дерево, оторвался от экрана ноутбука и посмотрел на меня.

— Фрэнк Сильвер?

— Это я.

Я увидел в его глазах проблеск узнавания. Он был лет на пятнадцать моложе меня, худощавый, с тёмными кудрявыми волосами. Я предположил, что дорога отсюда до здания суда в пешем режиме поддерживает его в форме.

— Вы… вы — «Адвокат на Линкольне»?

Я вошёл в комнату и протянул руку. Мы пожали друг другу руки.

— Микки Холлер. Мы уже вели какое‑то дело вместе?

— Фрэнк Сильвер. Нет, я узнал вас по рекламным щитам. «Разумные сомнения за разумную плату» — удивлён, что коллегия позволяет вам такие формулировки. Присаживайтесь.

Я посмотрел на единственный стул для посетителей в тесном офисе и увидел на нём стопку папок высотой примерно сантиметров тридцать.

— Ой, извините, подождите секунду, — сказал Сильвер. — Позвольте, я уберу это.

Он обошёл стол, и я отступил, чтобы дать ему пройти к стулу. Он поднял стопку, обнёс её вокруг стола и поставил рядом с компьютером.

— Вот, садитесь. Чем могу помочь? Нужно что‑то подправить? — он рассмеялся.

— Что? — спросил я, опускаясь на стул.

— Ну, знаете, Линкольн, адвокат, — сказал Сильвер. — Нужно что‑то «подправить».

Он ещё раз хохотнул своей шутке. Я — нет. Мое внимание привлекло то, что находилось за его спиной. Стена была оклеена обоями, создающими иллюзию книжных полок, заставленных внушительными томами юридических справочников и уголовных кодексов в дорогих кожаных переплетах с тиснеными названиями. Однако вся эта "библиотека" оказалась лишь декорацией, фальшивой имитацией настоящего книжного собрания. Он уловил мой взгляд и проследил за ним.

— А, да, — сказал он. — В Зуме выглядит как настоящая.

Я кивнул.

— Понял, — сказал я. — Ладно.

Я указал на хаотичную стопку файлов, которую он только что переложил на стол.

— Я тут, чтобы помочь вам навести порядок, — сказал я.

Он наклонил голову, не понимая и настораживаясь из‑за моей серьёзности.

— Как это? — спросил он.

— Мне нужно забрать у вас один файл. Закрытое дело, которое ваш бывший клиент попросил меня пересмотреть.

— Правда? Что за дело?

— Люсинда Санс. Помните её?

На лице Сильвера отразилось неподдельное удивление. Он явно не ожидал услышать это имя.

— Люсинда… конечно, помню. Но…

— Да, она признала вину. Но теперь хочет, чтобы я взглянул на дело. Если бы я мог забрать материалы, я бы ушёл от вас и занялся своим…

— Эй, подождите секунду. О чём вы вообще говорите? Вы не можете просто прийти и забрать моё дело.

— Нет, это вы о чём говоришь? Дело закрыто. Она признала вину и почти пять лет сидит в Чино.

— Но она всё ещё моя клиентка.

— Она была вашей клиенткой. А сейчас она обратилась ко мне. Хочет, чтобы я посмотрел дело. Если вы помните этот процесс, то помните и то, что она так и не призналась, что сделала это. И до сих пор не признаётся.

— Да, но я выбил для неё эту выгодную сделку. Она бы не выжила без моей помощи. Непредумышленное убийство со средним сроком.

Я знал, о чём речь. Или думал, что знал.

— Послушайте, Фрэнк, — сказал я, — если вас беспокоит пятьсот четвёртая статья, не переживайте. Дело не в этом. Я иду по линии фактической невиновности и хочу понять, смогу ли её доказать. Всё. Для меня это дело — либо я её представляю, либо нет. Если там нет перспективы, я сразу же верну вам материалы.

Для адвоката, специализирующегося на уголовных делах, одним из самых неприятных и разочаровывающих сценариев является то, когда его имя фигурирует в ходатайстве по статье 504, обвиняющем его в неэффективной защите и требующем отмены приговора.

Неважно, насколько уверен адвокат в качестве своей работы или насколько позитивным казался исход дела, если клиент проведет в тюрьме достаточно долгий срок, его имя, скорее всего, всплывет в отчаянной попытке добиться пересмотра приговора. Этого не желает ни один адвокат, ведь это не только наносит удар по профессиональной репутации, но и требует значительных усилий для пересмотра и защиты собственных действий по делу.

— Тогда почему она обратилась к вам? — спросил Сильвер. — Если она не собиралась заявлять о неэффективной помощи, ей следовало обратиться ко мне.

— Было дело в прошлом году, — сказал я. — Очень громкое, масштабно освящалась в прессе. Я вытащил парня из тюрьмы, который был оправдан после 14 лет заключения. Доказал его полную невиновность. Она каким‑то образом узнала об этом в Чино и написала мне. Много заключённых мне писали. Мой следователь провёл предварительную проверку дела Санс и порекомендовал перейти к следующему этапу. А для этого мне нужны материалы. Всё, что у вас есть. Мне нужно знать всё, что можно знать об этом деле.

Сильвер долго молчал.

— Ну и как? — спросил я. — Получу я материалы? Я могу сделать копии и вернуть вам оригиналы до конца дня. Здесь вообще нет никакой драмы.

— В этом нет нужды, — сказал Сильвер. — Раз уж мы работаем над этим вместе.

— Простите?

— Партнёры. Вы и я. Что бы ни случилось, куда бы дело ни пошло — мы партнёры.

— Нет, не мы. Люсинда Санс наняла меня. Не вас. Не нас. И денег здесь нет. Я не возьму с неё ни копейки. Это дело — «про боно».

— Сейчас оно «про боно». Но если вы её вытащите, иски о незаконном лишении свободы посыплются один за другим.

— Смотрите. Если хотите, я попрошу своего следователя прислать вам копию её письма с просьбой взять её дело. Она имеет право на свои материалы, и, если вы откажетесь их выдать, это будет нарушением этических норм. Вам придётся разбираться с жалобой в адвокатуру, которая повиснет в вашем досье на пять лет.

Сильвер улыбнулся и пренебрежительно покачал головой.

— Меня не пугает жалоба в адвокатуру, — сказал он. — Насколько я слышал, там, в Калифорнийской коллегии адвокатов, всё ещё разгребают хвосты по ковиду. Так что подавайте жалобу — уверен, они тут же ею займутся… может быть, года через три.

Он поймал меня на пустом блефе. Я промолчал, лихорадочно пытаясь придумать ответный ход. Я не был готов к тому, что неэтичный адвокат попытается вымогать деньги у меня и у своей бывшей клиентки.

— Слушайте, я не пытаюсь быть подонком, ясно? — сказал Сильвер. — Но я знаю, как всё это устроено. Я знаю, чем вы занимаетесь.

— Правда? — спросил я. — Чем же?

— Вы платите за все эти рекламные щиты, да? За плёнку на автобусах, за скамейки, за всё. За то дело в прошлом году, когда вы вытащили того парня по делу об убийстве. Сколько вы получили потом по иску о неправомерном осуждении? Город, должно быть, выписал вам за это солидный чек. Думаю, шестизначную сумму.

— Неверно. По тому делу никакого урегулирования не было.

— Мы оба помним, каким ярким было это событие. Я не вижу в этом ничего плохого. Но теперь вы хотите получить прибыль или преференции, используя то, что я сделал, мою работу. Это неправильно, и я требую справедливости.

— Вашу работу? Это вы отправили её в тюрьму. Много труда на это ушло?

— Я выбил для неё «непредумышленное» за убийство помощника шерифа. Это было, чёрт побери, чудо.

— Конечно.

— Я хочу свою долю.

— То, о чём вы говорите, — стечение обстоятельств. Она сказала «я - невиновна» — вы это помните? В ситуации с признанием вины клиентки, возможности для защиты в деле о неправомерном убийстве крайне ограничены. Прокуратура, вероятно, будет настаивать на том, что она приняла условия сделки, следуя вашим рекомендациям.

— Но вы же «Адвокат на Линкольне». Они только увидят, что вы идёте, — и сразу лезут за чековой книжкой. Они вас боятся.

Его искренность была такой же настоящей, как юридические книги на стене за его спиной.

— Я не желаю, чтобы вы даже близко подходили к этому к этому делу, что вам нужно, чтобы оставаться в стороне?

Сильвер кивнул, довольный своей победой. Я тут же пожалел, что дрогнул и дал ему шанс.

— Партнёры, да? — спросил он. — Мне нужна половина.

— Ни за что, — сказал я. — Я лучше уйду. Десять процентов — и точка.

Я поднялся, готовый уходить.

— Двадцать пять, — сказал он.

Я направился к двери.

— Давайте так, — сказал Сильвер. — Двадцать пять к семидесяти пяти — для вас это всё равно солидный доход. Я много вложил в это дело и почти ничего не получил. Я этого заслуживаю.

Я остановился в дверях и обернулся.

— Вы ни черта не заслуживаете, — сказал я. — Вы упустили важные детали и отправили свою клиентку в тюрьму. Это было бы оправдано только в том случае, если бы она была виновна. Но она невиновна. Я мог бы подать иск о возмещении ущерба, который потом легко перерастёт в разбирательство в Калифорнийской коллегии адвокатов.

Он пристально посмотрел на меня, и я понял, что он не до конца улавливает смысл слова «возмещение».

— Я мог бы обратиться к судье с просьбой обязать вас передать материалы дела, — сказал я. — Но знаете, что, ей это не поможет, если вы станете её противником.

Если я когда‑нибудь доведу дело Санс до слушания, мне, возможно, понадобится, чтобы Сильвер объяснил судье свои действия.

— Вот что я вам скажу, — продолжил я. — Я заплачу вам двадцать пять процентов от своего гонорара после вычета судебных издержек. И это мое последнее предложение.

— Согласен, — сказал Сильвер. — При условии, что я смогу провести аудит судебных издержек.

Он не имел ни малейшего представления о том, насколько изобретательной может быть Лорна Тейлор при составлении сводки судебных расходов.

— Без проблем, — сказал я. — Ну, и где файлы?

Я не ожидал, что материалы по делу, закрытому пять лет назад, будут в его офисе.

— Понадобится несколько минут, — сказал Сильвер. — Они у меня в кладовке в гараже.

— Отлично, — сказал я. — Я подожду.

Сильвер поднялся и обошёл стол.

— Мне нужно ещё кое‑что, — сказал он.

— Нет, у нас уже есть договорённость, — сказал я.

Он полез в карман.

— Спокойнее, это не будет стоить вам ни цента. Просто хочу сделать селфи с «Адвокатом на Линкольне».

Он достал мобильный телефон, ловко открыл приложение камеры, поднял телефон под углом, подошёл ближе и обнял меня свободной рукой за плечи. Он успел сделать снимок, прежде чем я отстранился.

— Пришлю вам копию, — сказал он.

— Нет, спасибо, — ответил я. — Просто принесите документы.

Он направился к выходу. Я протянул руку к рамке на внешней стене и вытащил из прорези визитку с серебряным тиснением. Положил её в карман. Подумал, что она ещё может пригодиться.

Глава 9.

Босх и «Линкольн» стояли у обочины. Я открыл заднюю пассажирскую дверь и бросил на сиденье белый пакет. Я сел назад и поймал презрительный взгляд Босха в зеркале заднего вида.

— У меня дела, и мне нужно их разложить, — сказал я. — Так что, без обид, но к тому моменту, как мы доберёмся до Чино, мне нужно будет знать всё, что можно знать.

— То есть едем? — спросил Босх.

— Если ты готов. Обычно ты… ну, знаешь, еле двигаешься на следующий день после процедур в клинике.

— Наверно мне вкололи плацебо. Чувствую себя нормально.

Я сомневался. Думал, он просто скрывает привычную усталость. Или, может быть, это адреналин от дела дает ему дополнительные силы.

— Если уверен — едем. Если я успею всё просмотреть до того, как мы приедем, сможешь остановиться, мы поменяемся местами, и ты тоже всё пролистаешь. Ладно?

— Ладно.

Босх отъехал от обочины и направился на юг, в сторону Аламеды.

— Ты дорогу знаешь, да? — спросил я.

— Бывал там много раз, — ответил Босх. — Если проголодаешься, вон в той сумке лежит по‑бой из «Маленькой жемчужины».

— Чуть не сел на него. Устрицы или креветки?

— Креветки. Хочешь, вернусь за устрицами?

— Нет, я не люблю устрицы. Просто хотел уточнить.

— Я их тоже не люблю.

Женская тюрьма в Чино находится примерно в часе езды от центра города. Пока Босх выруливал на десятое шоссе на восток, я снял резинку с папки‑регистратора и открыл её, чтобы посмотреть, что мне передал Сильвер. Я сразу понял, что меня попытались провести. В первых трёх отделениях были документы, а в четырёх следующих — совершенно чистые блокноты. Сильвер напихал их в папку‑регистратор, чтобы придать ей вес, когда вручал её мне. Обилие бумаг — показатель времени и усилий, вложенных в дело. Было очевидно, что, передавая мне дело, Сильвер пытался скрыть, как мало он сделал для Люсинды Санс. Перед тем как я вышел из его кабинета, он заставил меня подписать расписку, что передал весь материал по делу Санс. Один балл в пользу Сильвера.

Мне следовало это предвидеть и просмотреть папку до подписания.

— Чёртов проныра.

Босх снова посмотрел на меня в зеркало.

— Кто?

— Сильвер, наш вечный второй призёр.

— Что ты имеешь в виду?

— Он набил дело чистыми листами, чтобы я думал, будто он проделал гигантскую работу.

— Зачем? Ты заключил с ним какую‑то сделку?

— Пришлось отдать ему двадцать пять процентов после вычета судебных издержек в обмен на материалы. Но знаешь: я выжму из прибыли всё, что смогу. Включая то, что заплачу тебе.

Под тем углом, под которым я видел Босха, мне показалось, что он усмехнулся.

— Тебе это смешно? — спросил я.

— Мне кажется, это иронично. Один адвокат защиты называет другого пронырой. Добро пожаловать в мой мир длиною в сорок лет.

— Да, только не забывай, кто подписывает твои чеки, и кто оплачивает твою медицинскую страховку.

— Не переживай, не забуду.

— Кстати, как вчера всё прошло в клинике? — спросил я.

— Сделали инфузию, взяли кровь и отпустили, — ответил Босх.

— Рад, что ты выжил. Они проверяют, что именно капают в инфузии?

— Да, это изотоп. Вешают пакет, подключают к вене, и препарат идёт по капельнице. Двадцать–тридцать минут — и всё, в зависимости от дозы. Она меняется каждую неделю.

— И они берут кровь, чтобы проверить, действует ли всё это?

— Не совсем. Смотрят, не слишком ли низкий у меня уровень тромбоцитов — что бы это ни значило. И проверяют, нет ли повреждений почек и печени. Примерно через тридцать дней возьмут образцы костной ткани для биопсии. Вот это уже будет серьёзное обследование.

— Держи меня в курсе, ладно.

— Буду. А теперь вернёмся к Санс. Ты отдал Сильверу двадцать пять процентов. Значит, думаешь, что на этом деле можно что‑то заработать?

— Не совсем так. Отмена приговора позволит ей претендовать на законную компенсацию за несправедливое осуждение, но это не принесет адвокату значительной выгоды. Шансы на успешный иск о неправомерном лишении свободы малы, поскольку она признала вину и согласилась на срок. Наш "серебряный призер" не обладает достаточным опытом ни в предотвращении тюремного заключения, ни в освобождении из него. Он полагается на маловероятную удачу, которая вряд ли ему поможет.

Я решил сконцентрироваться на действительно полезных сведениях в папке. Первым делом я изучил стандартную анкету клиента – документ, который новый клиент заполняет, указывая свой адрес, информацию о родственниках и данные кредитных карт. Эта информация критически важна для адвоката, чтобы знать, где находится подзащитный, и иметь возможность получить оплату за свои услуги. В данном случае, поскольку Люсинда Санс не внесла залог, её местонахождение не вызывало никаких вопросов. А учитывая, что Сильвер заявил о минимальном заработке по этому делу, я предположил, что две кредитные карты, указанные в анкете, имели низкие лимиты и были быстро опустошены.

Я ломал голову над тем, почему Санс не прибегла к помощи государственного защитника, а предпочла оплачивать услуги адвоката, чья квалификация, мягко говоря, не вызывала восхищения. Но теперь это уже было неважно. Я перешел к следующему документу и обнаружил там стенограмму допроса Люсинды. Она была сделана следователями управления шерифа, которые занимались делом Роберто Санса. Я начал читать с того момента, как Люсинда, по своей наивности, отказалась от своих законных прав и согласилась говорить со следователями, Габриэллой Сэмюэль и Гэри Барнеттом. Следователи действовали по знакомой схеме: задавали общие, открытые вопросы, позволяя Люсинде излагать свои мысли, но при этом тонко подталкивая её к нужным им ответам. Этот приём был мне хорошо знаком. Тюрьмы кишат людьми, которые, пытаясь оправдать свои поступки или объяснить свои мотивы, тем самым обрекая себя на срок. Стоило им лишь отказаться от своих прав, и всё было кончено.

Во время допроса Люсинда рассказала ту же историю, которую Босх вытащил из полицейских отчётов. По крайней мере, это было хорошо. Её версия того, что произошло той ночью в Куорц‑Хилл, оставалась неизменной с течением времени.

Сэмюэл: — Он ушёл через главный вход?

Санс: — Да, через главный вход.

Сэмюэл: — Что вы сделали потом?

Санс: — Я захлопнула дверь и заперла её на засов. Я не хотела, чтобы он вернулся. Я знала, что у него остался ключ, хотя ему это было запрещено.

Сэмюэл: — А потом?

Санс: — Я стояла там и услышала выстрел. Потом ещё один. Я испугалась. Думала, что он стреляет в дом. Я побежала обратно в комнату сына, и мы спрятались там. Я позвонила в 911 и стала ждать.

Сэмюэл: — Откуда вы знали, что это именно выстрелы?

Санс: — Не знаю. Наверное, я не знала наверняка, но раньше уже слышала стрельбу. В детстве. А когда мы только поженились, мы с Робби несколько раз ездили на стрельбище.

Сэмюэл: — Вы слышали, что‑нибудь, кроме двух выстрелов? Голоса? Что‑то ещё?

Санс: —Нет, больше ничего. Только выстрелы.

Сэмюэл: — Я видела, на входной двери есть глазок. Вы выглядывали после выстрелов?

Санс: — Нет. Я подумала, что он стреляет в дверь. Я отошла.

Сэмюэл: — Вы уверены?

Санс: — Да. Я помню, что я делала.

Барнетт: — У вас есть пистолет, миссис Санс?

Санс: — Нет. Я не люблю оружие. Когда мы разводились, я сказала Робби забрать всё оружие. Мне оно не нужно.

Барнетт: — То есть вы говорите, что в доме не было оружия?

Санс: — Да. Никакого оружия.

Сэмюэл: — Что вы делали после звонка в 911?

Санс: — Ждала в спальне с сыном. А потом, услышав сирены, сказала ему оставаться в комнате, а сама подошла к окну. Тогда я увидела полицейских, а Робби лежал на земле.

Барнетт: — Вы стреляли в него?

Санс: Нет. — Никогда. Я бы так не сделала. Он отец моего сына.

Барнетт: — Но вы же понимаете, о чём мы говорим, да? Вы двое спорите, он выходит из дома, и в трёх метрах от вашей входной двери ему стреляют в спину. Что нам думать?

Санс: — Я этого не делала.

Барнетт: — Ну а кто, если не вы?

Санс: — Не знаю. Мы в разводе уже три года. Я не знаю, с кем он общался и чем занимался.

Барнетт: — Где пистолет?

Санс: — Я же сказала: у меня нет пистолета.

Барнетт: — Мы его найдём, но будет лучше, если вы сейчас сами всё расскажете и проясните ситуацию.

Санс: — Я этого не делала.

Сэмюэл: — Вы боялись, что он пойдёт к машине за пистолетом?

Санс: — Нет. Я думала, он уже с пистолетом и стреляет по дому.

Сэмюэл: — Но вы же говорили, что боялись. Чего именно вы боялись в тот момент?

Санс: — Я уже говорила. Я боялась, что он стреляет в дом. Мы только что крупно поссорились. Я не смогла отвезти Эрика к маме, потому что мы пропустили ужин из‑за его опоздания.

Сэмюэл: —Он объяснил, почему опоздал?

Санс: — Сказал, что у него рабочая встреча, а я знала, что он врёт. Робби никогда не работал по воскресеньям.

Сэмюэл: — И вы на него накричали?

Санс: — Немного. Да, я злилась.

Сэмюэл: — Он накричал на вас?

Санс: — Да. Назвал меня стервой.

Сэмюэл: — И именно поэтому вы разозлились?

Санс: — Нет, не из‑за этого. Я злилась на него, потому что он так сильно опоздал. И всё.

Сэмюэл: — Люсинда, если вы чувствовали угрозу, мы можем это понять и учесть. Вы боитесь. У него есть оружие. Он говорил, что пойдёт к машине за пистолетом?

Санс: — Я же сказала — нет. Он уходил. Я сказала ему уйти, и он ушёл. Я заперла дверь — и всё.

Барнетт: — Что‑то здесь не сходится, Люсинда. Вы должны нам помочь. Он у вас дома. Вы спорите, он выходит — и его убивают выстрелом в спину. Кто‑то ещё был в доме?

Санс: — Никого. Только я и Эрик.

Барнетт: — Вы знаете, что такое следы пороха?

Санс: — Нет.

Барнетт: — Когда стреляешь из пистолета, из него вылетают микроскопические частицы. Их не видно, но они оседают на руках, плечах, одежде. Помните, как помощник шерифа брал у вас пробы дома? Протирал вам руки маленькими круглыми тампонами?

Санс: — Это была она. Женщина.

Барнетт: — Анализ показал положительный результат. На ваших руках были следы пороха, а это значит, что вы стреляли, Люсинда. Перестаньте лгать и скажите нам правду. Работайте с нами. Что случилось?

Санс: — Я же сказала, это была не я. Я бы не стала в него стрелять.

Барнетт: — Как вы объясните следы пороха?

Санс: — Не знаю. Не могу объяснить. Думаю, мне нужен адвокат. Прямо сейчас.

Барнетт: — Вы уверены? Мы могли бы всё прояснить прямо сейчас, и вы вернулись бы домой к сыну.

Санс: — Я этого не делала.

Сэмюэл: — Это ваш последний шанс, Люсинда. Позовёте адвоката — и мы уже ничем не сможем вам помочь.

Санс: — Я хочу позвонить адвокату.

Барнетт: — Хорошо, всё. Вы арестованы по обвинению в убийстве Роберто Санса. Пожалуйста…

Санс: — Нет, я не стреляла.

Барнетт: — Встаньте. Мы сейчас оформим на вас дело. Ваш адвокат придёт к вам.

Я отложил стенограмму и посмотрел в окно. Автострада здесь шла на высоте, и я видел крыши домов и вывески, поднятые достаточно высоко, чтобы их замечали люди в пролетающих мимо машинах. Я злился. Я ещё не встречался с Люсиндой Санс, но уже видел: она неопытна в полицейских делах несмотря на то, что была замужем за сотрудником правоохранительных органов. На допросе она пыталась держаться. Отрицала убийство бывшего мужа. Но при этом выдала им всё, что нужно, чтобы построить против неё дело.

Она сама себя «приговорила».

— Эти ребята… — сказал я. — Ничего нового.

— Кто? — спросил Босх.

— Детективы. Сэмюэл и Барнетт.

— В каком смысле?

— Просто подталкивают её к показаниям, на основании которых потом арестуют — ложью и фальшивым сочувствием. Старая песня: «мы‑сможем‑это‑исправить». Бесит.

— Ты удивишься, как часто это работает. Большинство убийц… хотят, чтобы их поняли.

— И в итоге сами себя приговаривают и садятся в тюрьму.

— О чём именно они ей соврали? — спросил Босх.

— Скорее, о чём недоговорили. Но для начала — их игра со следами пороховых частиц. Она на неё не купилась.

— Не уверен, что это была игра, если они сказали, что тест дал положительный результат, — заметил Босх.

— Хотелось бы, чтобы это не было правдой, иначе у нас проблемы со всей этой историей невиновности. Почему ты думаешь, что они её не обманывали?

— Это было в одной из газетных статей, которые я читал, когда поднимал дело… Ну, мы редко врали в пресс‑релизах. Так что, думаю, эта часть - правда. У неё действительно был положительный результат по остаткам пороха.

— Остановись на следующем съезде.

— Зачем?

— Разворачиваемся. Я уже и так потратил на это достаточно времени.

— Из‑за экспертизы на следы пороха?

— Я ищу дела для оправдательных процессов. Я же говорил тебе, Гарри. Если на её руках были следы пороха — нам конец.

— Остатки пороха — это не точная наука. У меня были дела… адвокаты защиты приводили экспертов с длинными списками бытовых средств, которые, по их словам, дают тот же результат при проведении экспертизы.

— Да, такая защита строится на спорной науке. Отчаянная попытка посеять сомнения в головах присяжных, которых в деле об аннулировании обвинения не будет.

— Слушай, мы всего в десяти минутах от Чино. Давай просто поговорим с ней.

Я снова посмотрел на стенограмму и покачал головой. Моё мнение о нашем «серебряном призёре» менялось. Возможно, он действительно обеспечил Люсинде Санс лучший из доступных тогда исходов.

— Послушай, — сказал я, — ради ясности. Срок на апелляцию у неё закончился как минимум два года назад. Единственный способ вернуться к этому делу — через ходатайство о его пересмотре с новыми доказательствами, подтверждающими её невиновность. Тогда нам придётся либо довести всё до конца, либо замолчать. Мы должны будем доказать её невиновность так же, как мы это делали с Очоа. Так что ладно: давай пойдем и поговорим с ней. Но если ничего не найдём — закрываем тему и идём дальше.

Босх промолчал. Я ждал, пока он посмотрит на меня в зеркало.

— То есть мы в порядке? — спросил я.

— Абсолютно, — ответил Босх. — Мы в порядке.

Глава 10.

Мы сидели за столом в адвокатской комнате тюрьмы в Чино и ждали, когда надзиратели приведут Люсинду Санс. Я слышал приглушённые звуки хлопающих стальных дверей и команды охранников по громкой связи. Звуки тюрьмы, даже женской, никогда не бывают приятными — даже заглушённые бетоном и сталью.

— С чего ты начнёшь? — спросил Босх.

— Как обычно, — ответил я. — С общих вопросов, а если услышим, что‑то полезное — сузим фокус. Но сначала она должна подписать бумаги. Иначе разворачиваемся и уходим.

Прежде чем Босх успел спросить ещё что‑нибудь, дверь открылась, и женщина‑охранник провела Люсинду Санс в комнату. Я поднялся, одарил её своей самой лучшей улыбкой и кивнул; Босх остался сидеть. Её усадили на стул напротив нас и пристегнули одно запястье к металлической перекладине, привёрнутой к краю стола.

— Спасибо, офицер, — сказал я.

Охранница промолчала и вышла. Я сел и посмотрел на Люсинду. Это была невысокая женщина в синем комбинезоне с короткими рукавами. Кожа светлая, тёмно‑карие глаза, волосы собраны в короткий хвост. Под комбинезоном на ней была футболка с длинными рукавами — вероятно, для тепла. Она не улыбнулась в ответ, я решил, что она приняла нас за детективов. От Босха исходила эта аура даже в его возрасте. День был несудебный, поэтому галстук я не надевал.

— Люсинда, вы прислали мне письмо. Я — Майкл Холлер, адвокат.

Она улыбнулась и кивнула.

— Да, да, — сказала она. — «Адвокат на Линкольне». Вы возьмётесь за моё дело?

— Именно об этом мы и собираемся поговорить, — сказал я. — Но для начала хочу, чтобы вы представляли себе, как всё устроено. Прежде всего, это Гарри Босх, мой следователь. Именно он считает, что ваше заявление о невиновности может быть обоснованным.

— Спасибо, — сказала Санс. — Я невиновна.

Босх только кивнул. Я заметил лёгкий акцент в её речи.

— Мне тоже нужно кое‑что пояснить заранее, — продолжил я. — Я вам ничего не обещаю. Если вы согласитесь взять меня в качестве своего адвоката, мы внимательно изучим дело, и, если найдём основание для иска, который можно подать в суд, — мы это сделаем. Но, повторяю, никаких обещаний. Как вы, теперь точно знаете, быть невиновным в суде недостаточно. В вашей ситуации вам придётся доказывать свою невиновность. Фактически сейчас вы считаетесь виновной, пока не будет доказано обратное.

Она кивнула ещё до того, как я закончил.

— Я понимаю, — сказала она. — Но я не убивала своего мужа.

— Бывшего мужа, — поправил я. — Но позвольте мне договорить. Если вы хотите, чтобы я представлял вас, придётся подписать документ, который даёт мне доверенность и позволяет представлять вас во всех уголовных и гражданских делах, которые могут возникнуть из этой истории. Это значит, что, если уголовное дело перерастёт в гражданское, я буду вашим адвокатом от начала до конца. Понятно?

— Да. Я подпишу.

Я открыл папку, которую положил на стол, когда вошёл, и достал письмо о сотрудничестве и договор.

— К нему приложен график оплаты, с которым вы, возможно, захотите ознакомиться перед тем, как подписывать, — сказал я.

— У меня нет денег, — сказала Санс.

— Понимаю. Они вам и не нужны. Я получаю деньги только если получаете их вы. Я беру часть за свою работу по добыче этих денег. Но это разговор на будущее. Сейчас важно другое — понять, есть ли шанс вытащить вас отсюда.

Я придвинул документ к ней.

— Прежде чем вы подпишете, ещё одна вещь, — сказал я. — Документ на английском. Вас устраивает, что мы будем говорить с вами по‑английски? Вам комфортно?

— Да, — ответила Люсинда. — Я здесь родилась. Всю жизнь говорю по‑английски.

— Хорошо, хорошо. Мне просто нужно было это уточнить, потому что я уловил лёгкий акцент.

— Мои родители из Гвадалахары. Когда я росла, дома мы говорили по‑испански.

Я положил рядом ручку. Поскольку одна её рука была прикована к трубе сбоку стола, я придержал документ, чтобы он не соскользнул, когда она будет расписываться.

— Хотите сначала прочитать? — спросил я.

— Нет, — сказала Санс. — Я вам доверяю. Я знаю, что вы сделали для Хорхе Очоа.

Она поставила подпись, и я вернул бумаги в папку. Она протянула мне ручку.

— Спасибо, — сказал я. — Теперь между нами отношения адвоката и клиента. Это распространяется и на мистера Босха как на моего следователя. Вы можете рассказать нам всё, и это не выйдет за пределы этих четырёх стен.

— Понимаю, — сказала Санс.

— И мне также нужно объяснить вам, что поставлено на карту, чтобы вы осознавали риски и могли решить, стоит ли нам продолжать.

— Я уже в тюрьме, — сказала она.

— Да, но у вас есть срок, и в какой‑то момент вы его отбудете и выйдете. Если мы решим подать ходатайство о новом рассмотрении дела, пытаясь оспорить законность вашего заключения, это может быть рискованно. Возможны три результата. Первый — ходатайство будет отклонено, и вы продолжите отбывать свой срок. Второй — ваш приговор отменят, и вы выйдете на свободу. А третий — судья отменяет приговор, но вы останетесь под арестом до нового судебного разбирательства, где присяжные могут признать вас виновной и назначить гораздо более строгий срок — может быть даже пожизненное заключение без условно-досрочного освобождения.

— Мне всё равно. Я невиновна.

Я на миг замолчал, оценивая, как быстро она ответила. Никаких колебаний перед риском. Она сказала это, не моргнув и не отводя от меня глаз. Это убедило меня в том, что если дело дойдёт до суда, Люсинда сможет смотреть на присяжных — будь то со стола защиты или с трибуны свидетеля — тем же прямым, неуступчивым взглядом.

— Ладно, — сказал я. — Я просто хотел, чтобы вы осознавали все риски.

— Спасибо, — сказала она.

— Хорошо. Как я уже упоминал, теперь действует адвокатская тайна. Все ваши слова будут строго конфиденциальны. Поэтому, прежде всего, скажите: есть ли какая-либо информация, в связи с этим делом, которую вы считаете важным мне сообщить?

— Я его не убивала. Вот что вам нужно знать.

Я долго смотрел ей в глаза, прежде чем продолжить. И снова она не отвела взгляд — в отличие от многих лжецов. Это был ещё один хороший знак.

— Тогда, надеюсь, мы сможем вам помочь, — сказал я. — У меня есть несколько вопросов, потом ещё пару задаст мистер Босх. У нас около сорока минут, и я хочу использовать их максимально эффективно. Вы не возражаете, Люсинда?

— Да, хорошо. Но меня зовут Синди.

— Синди, — кивнул я. — Ладно. Синди, давайте начнём с того, как вы решили нанять мистера Сильвера после ареста?

Санс задумалась, прежде чем ответить.

— У меня не было денег на адвоката, — наконец сказала она.

— То есть его вам назначили? — уточнил я.

— Нет, у меня был государственный защитник. Но потом мистер Сильвер сам на меня вышел и вызвался. Сказал, что возьмёт моё дело.

— Но вы сказали, что у вас нет денег. Я видел, вы подписали форму с реквизитами кредитных карт.

— Он сказал, что может помочь оформить кредитные карты, и я смогу им платить.

Я кивнул. Моя первоначальная оценка Сильвера как пройдохи, оказалась абсолютно точной. Люсинда Санс попала в беду с самого начала.

— Ладно, — сказал я. — Теперь о приговоре. Вы получили средний срок плюс усиление за оружие, всего одиннадцать лет. При хорошем поведении отсидите максимум девять. Вы уже отбыли больше половины, а письмо, которое вы мне написали, звучит как крик отчаяния. Что происходит? Вам что‑то угрожает? Нужно перевестись?

— Нет, здесь всё нормально. И тюрьма недалеко от моей семьи. Но я нужна сейчас моему сыну.

— Ваш сын — Эрик, верно? Что с ним?

— Он с моей матерью, в старом районе.

— Сколько ему лет?

— Скоро четырнадцать.

— Где этот старый район?

— Бойл‑Хайтс.

Восточный Лос‑Анджелес. Я знал, что банда «Уайт Фенс» в Бойл‑Хайтс укоренилась прочно, а вербовка начиналась уже с двенадцати. Я повернулся и чуть кивнул Босху. Мы оба понимали, что Люсинда Санс хотела выйти на свободу, чтобы спасти сына от этого пути.

— Вы выросли в Бойл‑Хайтс? — спросил я. — Как оказались в Палмдейле?

— В Куорц‑Хилл, — поправила Санс. — Когда мой муж служил в тюрьме, его перевели в Антилоуп‑Вэлли. Вот мы и переехали.

— Он тоже из Бойл‑Хайтс? — спросил Босх.

— Да, — ответила Санс. — Мы вместе росли.

— Он был из «Уайт Фенс»? — спросил Босх.

— Нет, — ответила Санс. — Но его брат и отец — да.

— А когда он пришёл работать в управление, — продолжал Босх, — он вступил в какую‑нибудь группировку помощников шерифа?

Санс надолго замолчала. Мне бы хотелось, чтобы Босх задал этот вопрос мягче.

— У него были друзья, — сказала она. — Он говорил, что там есть группировки, понимаете?

— Роберто вступил в одну из этих групп? — спросил Босх.

— Не тогда, когда мы поженились, — ответила Санс. — Не знаю, что было потом. Но он изменился.

— Как давно вы развелись? — спросил я.

— За три года до его смерти, — ответила Санс.

— Что произошло? — спросил я. — Я о браке.

Я увидел, как изменилось её выражение лица. Она не понимала, какое отношение это имеет к её невиновности. Мне тоже хотелось быть деликатнее.

— Синди, нам нужно знать всё о ваших отношениях с жертвой, — сказал я. — Я понимаю, что вспоминать это тяжело, но нам нужно услышать это от вас.

Она кивнула.

— Мы просто… у него были женщины, — сказала она. — Заместители шерифа. Когда это началось, он изменился. Мы изменились. И я сказала, что хватит. Я не люблю об этом говорить.

— Понимаю, — сказал я. — Можем пока оставить. Но, возможно, нам придётся вернуться к этому. Вы знаете имена хотя бы кого‑то из этих женщин?

— Нет, я не хотела их знать, — сказала Санс.

— Как вы о них узнали? — спросил я.

— Просто знала, — ответила Санс. — Он стал другим.

— Это стало причиной ссор уже после развода? — спросил я.

— После? Нет. Мне уже было всё равно, что он делает после развода.

— Значит, ссора в тот вечер была только из‑за опоздания с Эриком?

— Он всегда опаздывал. Специально.

Я кивнул и посмотрел на Босха.

— Гарри, у тебя есть вопросы? — спросил я.

— Пара есть, — сказал Босх. — Кто были его друзья в управлении и в участке?

— Он был в банде, — сказала Санс. — Это и были его друзья. Я их имён не знаю.

— У него была татуировка на бедре, — сказал Босх. — Ниже пояса. Знаете, когда он её сделал?

Санс покачала головой.

— Я об этом не знала, — сказала она. — Когда мы были вместе, у него не было татуировок.

Поскольку мы не репетировали интервью до встречи, я не понимал, зачем Босх пытается выяснить, когда именно Роберто Санс сделал татуировку. Я решил спросить об этом по дороге обратно.

Потом Босх задал ещё один неожиданный вопрос:

— Можно мне поговорить с Эриком?

— Зачем? — спросила Санс.

— Хочу узнать, что он помнит об отце, — сказал Босх. — И о том дне.

— Нет, — резко сказала Санс. — Я этого не хочу. Не хочу, чтобы он был частью всего этого.

— Но он уже часть, Синди, — сказал я. — Он был дома в тот день. И ещё важнее: он провёл с отцом весь день перед тем, как тот привёз его к вам. Насколько мы знаем, никто серьёзно не спрашивал его о том, что тогда происходило. Я хочу понять, почему отец опоздал на два часа.

— Ему уже тринадцать, — сказал Босх. — Может быть, он запомнил, что‑то, что поможет нам. И значит, поможет вам.

Санс сжала губы, словно собиралась упереться до конца и не дать согласия. Но потом передумала.

— Я спрошу у него, — сказала она. — Если он согласится, тогда да, можете с ним поговорить.

— Хорошо, — сказал я. — Мы сделаем всё, чтобы его не травмировать.

— Это невозможно, если вы будете спрашивать о смерти его отца, — сказала Санс. — Эрик любил отца. Больше всего мне больно от того, что его мать сидит в тюрьме за его убийство, хотя я знаю, что не делала этого.

— Понимаю, — сказал я, кивнув. И попытался перейти дальше: — Как часто вы разговариваете с Эриком?

— Раз или два в неделю, — ответила Санс. — Больше, если мне дают доступ к телефону.

— Он приезжает к вам?

— Раз в месяц. С моей матерью.

Повисла короткая пауза. Я думал о том, как много она потеряла, независимо от того, невиновна она или нет. Босх без тени иронии прервал тишину:

— Пистолет так и не всплывёт, да? — спросил он.

Люсинду, казалось, озадачила эта резкая смена темы. Я знал, что это полицейская тактика — задавать вопросы вне очереди и контекста, чтобы выбить человека из колеи и вызвать реакцию.

Когда Люсинда не ответила, Босх надавил:

— Пистолет, из которого застрелили вашего бывшего мужа, — сказал он. — Его ведь так и не нашли. Теперь уже не найдут, правда?

— Понятия не имею! — выкрикнула Санс. — Откуда мне знать?

— Не знаю, — ответил Босх. — Потому и спрашиваю. Меня беспокоит, что пистолет всплывёт, когда мы будем в самой гуще процесса, и это создаст нам массу проблем.

— Я не убивала своего мужа и не знаю, кто это сделал, — жёстко сказала Санс. — И у меня нет пистолета.

Она смотрела на Босха, пока он не отвёл взгляд. Я снова увидел этот немигающий взгляд. Я начинал ей верить. А это, как я знал по опыту, было опасно.

Глава 11.

Обратно я вёл машину сам. Босх сел на переднее пассажирское сиденье и просмотрел папку с делом Фрэнка Сильвера, явно желая показать, что материалы можно изучить и без того, чтобы разложить их по всему заднему сиденью. Я сделал вид, что не заметил, и не отрывал глаз от дороги, думая о Люсинде Санс и о том, смогу ли я её спасти.

Поездка в тюрьму себя оправдала. Увидеть её лично, услышать её голос, заглянуть ей в глаза — всё это для меня много значило. Она перестала быть просто фигурой в центре уголовного дела. Она стала реальным человеком, и в искренности её слов я ощутил правду. Мне показалось, что она, возможно, одно из самых редких существ в мире: невиновный клиент.

Но эта вера только опустошала меня по дороге обратно в город. То, что подсказывала мне интуиция, не имело веса в суде. Мне нужно было найти выход. И хотя дело было ещё на ранней стадии, я понимал, что нас ждёт тяжёлый путь, который оставит на мне шрамы, если я не справлюсь.

Мы с Босхом оставались с Люсиндой и допрашивали её до тех пор, пока мрачная охранница, приведшая её, не вернулась и не увела назад. Люсинда ушла с листком бумаги с нашими телефонами и с нашим обещанием сделать всё возможное, чтобы изучить дело и быстро решить, как поступать дальше. Но и это обещание могло оказаться пустым звуком, если окончательным решением будет ничего не предпринимать — потому что у меня нет реальных рычагов.

Я взглянул на Босха. Мы не говорили о Люсинде с тех пор, как вышли из тюрьмы. Я предложил вести машину, и Босх без споров уступил. Он тут же углубился в папку с делом, как только мы отъехали. Почти не поднимал глаз всю дорогу, даже когда я пару раз резко тормозил и сигналил.

— О чём думаешь, Гарри? — наконец спросил я.

— Ну, — сказал Босх, — за эти годы я сидел напротив множества убийц. Большинство не могут смотреть прямо в глаза и при этом отрицать вину. Она за это получила у меня очки.

Я кивнул.

— У меня тоже были такие мысли. В той комнате мне в голову пришла самая безумная идея, когда она говорила, что не делала этого.

— Какая? — спросил Босх.

— Я подумал вызвать её на свидетельскую трибуну и дать ей шанс переубедить судью.

— Я думал, ты всегда проповедуешь обратное: клиентов нельзя сажать в кресло свидетеля. Разве не ты говорил, что люди сами себя сажают в тюрьму?

— Говорил. И обычно я этого принципа придерживаюсь. Я люблю повторять, что единственный способ, при котором мой клиент будет давать показания, — если я промахнусь. Но что‑то в ней заставляет думать, что она может выдержать. Судьи не такие, как присяжные. Они слышат столько лжи, что мечтают, когда‑нибудь услышать правду. Думаю, Сильвер должен был отговорить её от сделки и дойти до суда. Она могла бы убедить присяжных. Одного этого упущения достаточно, если ты меня спросишь.

— Пятьсот четвёртая? — уточнил Босх.

— Неэффективная помощь адвоката. Я говорил Сильверу, что не пойду по этому пути, но теперь уже не уверен. Это хотя бы даст нам немного времени.

— Каким образом?

— Я подам ходатайство, чтобы оспорить законность её заключения, на основании неэффективной защиты. Это наш временный предлог для суда. Даст нам время придумать что‑нибудь получше, прежде чем всё дойдёт до слушания.

— Если есть что‑нибудь получше, — заметил Босх.

— Вот именно это я и имел в виду, когда спросил, о чём ты думаешь, — сказал я. — Я спрашивал не только о Люсинде. Я о документах. Есть там что‑то полезное?

— Немного. Но хронология многозначительна —сказал он.

— В каком смысле?

— Думаю, ты мог бы заявить о «туннельном зрении». Как только анализ остаточного пороха показал положительный результат у Люсинды, они перестали смотреть по сторонам.

— То есть сосредоточились только на ней? — спросил я.

— По сути, да. Судя по хронологии, сначала они вызвали сержанта, командующего бандитским подразделением, где служил Роберто Санс. Его звали Стоктон. Они хотели обсудить вариант, что Роберто могли убить в отместку за то, что год назад он застрелил бандита, устроившего перестрелку. Но это направление расследования исчезло, как только пришёл результат по остаткам пороха и указал на Люсинду.

— Хорошо. Это может пригодиться. Ещё что‑то?

— Только то, что после теста они фактически закрыли все прочие направления, — сказал Босх.

Я одобрительно кивнул. Туннельное зрение — лучший друг адвоката. Если показать, что копы игнорировали другие версии, это может вызвать у присяжных недоверие. А когда они начинают сомневаться, они теряют уважение к честности следствия, и семена сомнений — обоснованных сомнений — пускают корни. Конечно, в слушаниях по оспариванию законности заключения, решение принимает не присяжные, а судья, который лучше разбирается в юридических тонкостях и куда труднее поддаётся эмоциям. Но замечание Босха всё равно стоило запомнить.

— Можно будет копнуть эту тему, — сказал Босх. — Тему мести.

— Нет, — ответил я. — Это не наша задача. Наше дело — доказать невиновность нашего клиента. Указание на то, что следователи были ленивы или зашорены, нам помогает. Но мы не будем гоняться за альтернативными теориями. У нас нет на это времени.

— Понял, — сказал он.

— Это другое, Гарри. Ты сейчас не следователь по убийствам. Мы не раскрываем преступление. Мы доказываем, что Люсинда этого не делала. Разница большая.

— Я же сказал, понял.

Босх вернулся к делу и продолжил читать. Через несколько минут он снова заговорил:

— Её рассказ не менялся, — сказал он. — Я сейчас читаю стенограмму допроса в управлении шерифа. Тогда она говорила то же, что и сегодня. Это что‑то да значит.

— Значит, но недостаточно, — ответил я. — Это указания на правдивость, как зрительный контакт, но нам нужно больше. Гораздо больше. Кстати, зачем ты спрашивал её, когда Роберто сделал татуировку?

— Мне кажется, это важная деталь. Татуировка — это своего рода заявление, характеризующее человека, — сказал он.

— Говорит человек с крысой на руке, — заметил я.

— Это другая история. Но сделать татуировку, которую мало кто увидит, — о чём‑то да говорит. Я просто подумал, что полезно было бы знать, но, как видно, она появилась уже после их расставания.

— Понял.

Босх опять уткнулся в папку. Мы были почти на середине пути обратно в Лос‑Анджелес. Я размышлял над выбором юрисдикции: обратиться ли в федеральный суд или суд штата. Оба варианта имели свои плюсы и минусы. Федеральные судьи, будучи независимыми от избирателей, могли бы освободить осужденного убийцу при наличии неопровержимых доказательств его невиновности. Однако, федеральные прокуроры, сталкиваясь с меньшей нагрузкой, обычно более требовательны к представленным ходатайствам и доказательствам.

Мой телефон зазвонил по «Блютусу» машины. Это была Люсинда Санс, звонящая из тюрьмы за счёт получателя. Я принял звонок и предупредил, что мы с Босхом всё ещё в машине и оба слушаем.

— Я позвонила маме, и она дала трубку Эрику, — сказала она. — Он сказал, что поговорит с вами.

— Когда? — спросил я.

— Когда захотите, — ответила она. — Он сейчас дома.

Я взглянул на Босха, он кивнул. Это была его идея — поговорить с мальчиком.

— Ваша мать не будет против? — спросил я.

— Она согласилась, — сказала Люсинда.

— Хорошо. Дайте номер, я позвоню и скажу, что мы к ним едем.

— Сегодня? Вы уверены?

— Возможно, Синди. Сегодня у нас есть время. Насчёт завтра — не знаю.

Она продиктовала номер, и я увидел, как Босх его записал. Я нажал на экране кнопу «отключить звук».

— Хочешь, что‑нибудь её спросить, пока она на линии? — спросил я.

Он помедлил, потом кивнул. Я снова включил звук.

— Синди? — позвал я.

— Да, — ответила она.

— Гарри хочет задать вопрос, — сказал я. — Давай, Гарри.

Босх наклонился вперёд, к центру панели, словно так его будет лучше слышно.

— Синди, — сказал он. — Ты помнишь, как детективы сказали, что на твоих руках и одежде нашли следы пороха?

— Они так сказали, но это была ложь, — ответила Люсинда. — Я не стреляла из пистолета.

— Знаю, ты им это говорила. Мой вопрос о самом тесте. В разговоре с детективами они сказали, что тест делал мужчина, но ты сказала, что это была женщина. Ты это помнишь?

— Помощница шерифа подошла и сказала, что должна проверить меня на оружие, — ответила Синди. — Она протёрла мне руки, плечи и перед куртки.

— Значит, это точно была женщина?

— Да.

— Ты её знала или запомнила имя?

Прежде чем она ответила, электронный голос прервал разговор, объявив, что соединение закончится через минуту. Пока было время, Босх поторопился:

— Синди, как звали помощника шерифа, который брал тест? — спросил он.

— Не знаю. Кажется, она не называла имени, — ответила она. — Она сказала только, что работала с Робби. Я это помню.

— Она была детективом? — уточнил Босх.

— Не знаю.

— Она была в форме или в штатском?

— В обычной одежде. Значок на цепочке — сказала она.

— На шее?

— Да.

— Ты бы её узнала, если бы увидела снова?

— Я… не уверена. Может быть… я…

И разговор оборвался.

— Чёрт, её отключили, — сказал Босх.

— Что это было? — спросил я.

— Я читаю стенограмму допроса, — сказал он. — Там детективы предъявляют ей историю с остатками пороха и объясняют, что некий помощник шерифа, которого они не называют по имени, но говорят «он», брал у неё пробы. А она им отвечает, что это была «она».

— И что в этом? — спросил я. — В чём проблема?

— Всё это кажется мне странным, — сказал Босх. — Я не знаю точных протоколов управления шерифа по осмотру мест преступлений, но сомневаюсь, что они сильно отличаются от протоколов Лос‑Анджелесской полиции. А могу сказать точно: в полиции тест на остатки пороха обычно делает детектив. Или, по крайней мере, криминалист. Точно не тот, кто работал с жертвой.

Я вспомнил, как читал этот отрывок в стенограмме. Меня он так не зацепил. Но это был Босх. Я уже видел это прежде: его способность замечать детали и улики, видеть, как они стыкуются или расходятся. Он играл в шахматы, пока большинство играло в шашки.

— Интересно, — наконец сказал я. — Выходит, это была женщина‑детектив?

— Не обязательно, — ответил Босх. — Возможно, кого‑то срочно вызвали из дома, и не было времени надеть форму. Но похоже, что это кто‑то из его отдела. Детективы обычно носят значок на поясе. Значок на цепочке чаще у сотрудников в штатском — отделы по борьбе с бандами и наркотиками. Они прячут его под одеждой и вытаскивают, когда что‑то происходит — облавы, перестрелки, места преступлений.

— Понял.

Босх начал перебирать бумаги в папке у себя на коленях. Я увидел, как он вытащил один из документов.

— Что это? — спросил я.

— Первый рапорт о преступлении, — ответил Босх. — В нём указаны имена двух помощников шерифа, которые первыми приехали: Гутьеррес и Спейн.

— Значит, нам надо будет с ними поговорить.

— Возможно, не сразу, — сказал он. — Помнишь, ты говорил не оставлять следов, пока не будем готовы?

Я кивнул.

— Верно.

Босх вытащил ещё один документ.

— Это что? — спросил я.

— Журнал вещественных доказательств, — ответил он. — Цепочка хранения. — Он пробежал взглядом по строкам. — Здесь сказано, что диски с пробами на остатки пороха забрал помощник шерифа по имени Кит Митчелл.

— Нам нужно это проверить, — сказал я.

— Может, это и ничего, — сказал Босх. — Но я проверю.

— И как ты собираешься строить разговор с мальчиком? — спросил я.

— Пока не знаю, — ответил он. — Дай мне сначала дочитать дело, а потом обсудим. А ты лучше позвони матери Синди и скажи, что мы уже едем.

— Звучит как план, — сказал я.

Глава 12.

Дом, где выросла Люсинда Санс, находился на Мотт-стрит в Бойл-Хайтс. Район был покрыт граффити банд и запущенностью. Вокруг многих домов тянулся белый штакетник заборов — знак верности и одновременно защита от уличной банды, которая на протяжении поколений держала здесь власть. Мать Санс звали Мюриэль Лопес. У её дома тоже был забор, а рядом с ним — пара бандитов. Двое мужчин в брюках чинос и футболках, выставляющих напоказ татуированные руки, болтались на крыльце, когда мы подъехали к обочине.

— Ого, — сказал я. — Похоже, у нас тут приветственный комитет.

Босх оторвал взгляд от отчёта, который читал, и посмотрел на двух мужчин, которые, в свою очередь, внимательно смотрели на нас.

— Мы правильно указали адрес? — спросил он.

— Ага, — ответил я. — Это то самое место.

— Просто чтобы ты знал, я не вооружён.

— Не думаю, что это станет проблемой.

Мы вышли из машины, и я протиснулся через калитку в штакетнике, опередив Босха.

— Ребята, мы пришли к миссис Лопес, — сказал я. — Она здесь?

Обоим было чуть за тридцать. Один — высокий, другой — коренастый.

— Вы адвокат? — спросил высокий.

— Верно, — ответил я.

— А он кто? — кивнул он на Босха. — Похож на копа. Старого копа.

— Он мой следователь, — сказал я. — Поэтому он со мной.

Прежде чем обстановка успела накалиться ещё больше, входная дверь открылась, и на крыльцо вышла женщина с сединой в волосах. Она заговорила по-испански так быстро, что я не разобрал ни слова. Передо мной будто оказалась Люсинда лет через двадцать. У Мюриэль были те же тёмные глаза и цвет лица, та же линия подбородка. Волосы, хоть и серебристо-седые, были стянуты в хвост, открывая тот же самый «вдовий пик», что и у её дочери.

Двое мужчин не ответили ей ни слова, но я увидел, как их уровень тестостерона заметно снизился.

— Мистер Холлер, — сказала женщина. — Я Мюриэль. Пожалуйста, входите.

Мы поднялись на крыльцо и направились к двери. Мужчины расступились и встали по обе стороны проёма. Снова заговорил высокий:

— Ты вытащишь Люсинду?

— Мы обязательно попробуем, — ответил я.

— Сколько она должна тебе заплатить?

— Ничего.

Я на мгновение задержал на нём взгляд, затем вошёл в дом. Следом прошёл Босх.

— Ты всё ещё похож на полицейского, — сказал высокий ему в спину.

Босх не ответил. Он просто вошёл в дом, и Мюриэль закрыла за нами дверь.

— Я позову Эрика, — сказала она.

— Одну минуту, Мюриэль, — остановил я её. — Кто эти ребята и откуда они знали, что мы приедем?

— Тот, который разговаривал с вами, — мой сын Карлос, младший брат Люсинды. Сесар — её двоюродный брат.

— Вы сказали им, что мы придём поговорить с Эриком?

— Они были здесь, когда вы позвонили и сказали, что приедете.

— Они живут тут?

— Нет, живут на этой же улице. Но часто заходят.

Я кивнул и теперь воочию понимал, как Люсинда спешит: ей нужно было выйти на свободу, чтобы спасти сына от будущего в банде.

Мюриэль провела нас в гостиную и сказала, что пойдёт за Эриком в его комнату. Пока мы ждали, слышались приглушённые голоса, и, наконец, она вернулась, держа Эрика Санса за руку. На нём были зелёные шорты, белая рубашка-поло и красно-чёрные кроссовки. Я сразу увидел безошибочную преемственность генетического наследия: тёмные глаза, светло-коричневая кожа, линия роста волос — всё было таким же. За несколько часов я успел увидеть три поколения этой семьи. Но мальчик казался меньше и более хрупким, чем я представлял себе тринадцатилетнего. Рубашка была как минимум на два размера больше и висела на его костлявых плечах.

Я начал жалеть, что попросил Люсинду позволить мне поговорить с её маленьким сыном о смерти отца и приговоре матери: он выглядел слишком уязвимым. Мы с Босхом обсудили всё ещё до нашего последнего подъёма в Бойл-Хайтс и решили, что он проведёт опрос после моего представления. Я надеялся, что Гарри проникнется тем же настроем, что и я, и поговорит с мальчиком мягко.

Гостиная была заставлена мебелью, стены и столики были покрыты семейными фотографиями. На многих были Люсинда и Эрик в разные годы. Мне казалось, что эти снимки не висели бы на самом видном месте, если бы Эрик вырос с убеждением, что его мать виновна. Мы с Босхом сидели на шоколадно-коричневом диване с потёртыми, потерявшими форму подушками, а Эрик с бабушкой устроились напротив, на таком же широком кресле, достаточно просторном для них обоих. Мюриэль не предложила нам ни кофе, ни воды, ничего — только аудиенцию с сыном нашей клиентки.

— Эрик, меня зовут Микки Холлер, — начал я. — Я адвокат твоей мамы. А это Гарри Босх, следователь. Мы пытаемся вернуть твою маму домой. Мы хотим довести её дело до суда и доказать судье, что она не делала того, в чём её обвиняют. Понимаешь, Эрик?

— Да, — сказал он. Голос мальчика был тихим и неуверенным.

— Мы знаем, что тебе тяжело, — продолжил я. — Поэтому, если в какой-то момент захочешь сделать перерыв или остановиться, просто скажи, и мы остановимся. Ты не против?

— Хорошо.

— Отлично, Эрик. Мы очень хотим помочь твоей маме, если сможем. Уверен, тебе бы хотелось, чтобы она была дома с тобой.

— Да.

— Ладно. Теперь я передам слово Гарри. Спасибо, что поговорил с нами, Эрик. Гарри?

Я оглянулся и увидел, что Босх достал ручку и блокнот.

— Гарри, никаких записей, — сказал я. — Давай просто поговорим.

Босх кивнул, вероятно решив, что я хочу сделать разговор менее формальным для мальчика. Позже я объясню ему, что любые записи могут оказаться в руках противника через запросы на раскрытие информации. Это было одним из моих правил: никаких записей — никаких данных. Если он собирался продолжать защиту, Босху пришлось бы скорректировать свои методы.

— Хорошо, Эрик, — сказал Босх. — Я начну с нескольких простых вопросов. Тебе тринадцать лет?

— Да.

— В какой школе ты учишься?

— Домашнее обучение.

Я посмотрел на Мюриэль в ожидании подтверждения.

— Да, я учу Эрика, — сказала она. — Дети в школе были жестокими.

Я понял это так, что Эрика запугивали или дразнили: из-за его небольшого роста или, возможно, из-за того, что другие дети знали — его мать сидит в тюрьме за убийство отца. Босх принял это к сведению и продолжил:

— Ты любишь какой-нибудь вид спорта, Эрик?

— Мне нравится футбол.

— Какой именно? Американский футбол, как у «Рэмс», или «Соккер»?

— Мне нравятся «Чарджерс».

Босх кивнул и улыбнулся.

— Мне тоже. Но в прошлом сезоне всё было не очень. Ты уже был на матче?

— Нет, ещё нет.

— Понятно, — сказал Босх. — Как сказал мистер Холлер, мы хотим помочь твоей маме. И я знаю, что тот день, когда ты потерял отца, а маму забрали, был ужасным. Но мне нужно понять, можем ли мы поговорить об этом. Ты помнишь тот день, Эрик?

Мальчик опустил взгляд на сцепленные между коленями руки.

— Да, — сказал он.

— Хорошо, — мягко сказал Босх. — Помощники шерифа когда-нибудь говорили с тобой о том, что ты мог видеть или слышать в тот день?

— Там была женщина, — ответил он. — Она разговаривала со мной.

— На ней была форма? С жетоном?

— Без формы. У неё был значок на цепочке. Она посадила меня в машину, на заднее сиденье, куда сажают преступников.

— Ты имеешь в виду, когда арестовывают?

— Да. Но мы ничего плохого не сделали.

— Конечно, нет. Бьюсь об заклад, она сказала, что сажает тебя туда, чтобы ты был в безопасности.

Эрик пожал плечами:

— Не знаю.

— Она допрашивала тебя в машине?

— Она задавала вопросы о маме и папе.

— Ты помнишь, что ей ответил?

— Только то, что они кричали друг на друга, а мама сказала, чтобы я ушёл к себе в комнату.

— Ты видел или слышал что-нибудь ещё?

— Нет. Они сказали, что мама застрелила папу, но я этого не видел.

Мюриэль обняла мальчика и прижала к себе.

— Нет, нет, — сказала она. — Твоя мама невиновна.

Мальчик кивнул, и, казалось, ещё немного — и он расплачется. Я задумался, не стоит ли вмешаться и закончить опрос. Похоже, Эрик не собирался сообщить ничего, что отличалось бы от уже известного. Мне оставалось только гадать, кто именно его допрашивал, потому что в заведомо неполных записях, которые мы забрали у Сильвера, и в архивных материалах суда не было ни протокола, ни стенограммы этого разговора. Я предполагал, что Эрика не рассматривали как ключевого свидетеля: во‑первых, из‑за его возраста — тогда ему было восемь, — во‑вторых, из‑за того, что он находился в своей комнате и не видел самой стрельбы.

Босх продолжил, мягко отводя тему от момента убийства в новое русло:

— Ты провёл тот уик-энд с отцом, верно?

— Да, — ответил Эрик.

— Помнишь, чем вы занимались?

— Мы остановились у него в квартире, и Мэтти приготовила нам ужин, а потом…

— Давай на секунду вернёмся, Эрик. Кто такая Мэтти?

— Девушка моего папы.

— Понятно. Значит, она приготовила ужин. Это было в субботу?

— Да.

— А в воскресенье?

— Мы ходили в «Чак-и-Чиз».

— Это было недалеко от дома твоего отца?

— Наверно. Не знаю.

— Там были только вы с отцом или Мэтти тоже пошла?

— Мэтти тоже была. Она за мной следила, когда папе нужно было уйти.

— Почему ему нужно было уходить?

— Ему позвонили, а потом он сказал, что у него деловая встреча. А я должен остаться и играть, пока он не вернётся.

— Поэтому вы поздно вернулись к маме?

— Не помню.

— Всё в порядке, Эрик. Ты отлично справляешься. Ты помнишь что-нибудь ещё из того дня, кроме похода в «Чак-и-Чиз» с папой и Мэтти?

— Не очень. Извини.

— Не извиняйся. Ты уже много нам рассказал. Последний вопрос: Мэтти поехала с вами, когда вас высаживали у дома?

— Нет. Папа сначала отвёз её обратно в квартиру, потому что думал, что мама разозлится, если она придёт.

— Понимаю. То есть она вышла у его в квартиры.

— Они зашли в дом, а я остался в машине. Потом он вышел, и мы поехали. Было уже темно.

— Когда вы ехали домой, папа говорил что-нибудь ещё о том, почему ему нужно было на работу?

— Нет. Не помню.

— Ты рассказывал женщине, которая разговаривала с тобой в машине, про его встречу в тот день?

— Не помню.

— Ладно, Эрик. Спасибо. Ты хочешь о чём‑нибудь спросить меня или мистера Холлера?

Мальчик пожал плечами и посмотрел сначала на меня, потом на Босха.

— Вы вытащите мою маму из тюрьмы? — спросил он.

— Мы ничего не обещаем, — сказал Босх. — Но, как сказал мистер Холлер, мы обязательно попробуем.

— Как вы думаете, она это сделала?

Вот он — вопрос, который, должно быть, мучил мальчика каждый день.

— Знаешь, Эрик, — сказал Босх, — я никогда тебе не солгу. Поэтому скажу так: пока я не знаю. Но в этом деле слишком много того, что мне не нравится, что не сходится, понимаешь? Поэтому я считаю, что есть реальный шанс, что они ошиблись насчёт неё и она этого не делала. Я проведу дополнительное расследование, а потом вернусь и расскажу тебе, что узнал. И я не буду лгать. Ты не против?

— Хорошо, — сказал Эрик.

Интервью на этом закончилось. Мы все поднялись, и Мюриэль сказала Эрику, что он может вернуться в свою комнату поиграть на компьютере. Когда он ушёл, я повернулся к Мюриэль.

— Вы знаете, кто такая Мэтти? — спросил я.

— Матильда Ландас, — ответила она. — Шлюха Роберто.

Она почти выплюнула эти слова. Акцент у неё был сильнее, чем у дочери, и слова звучали резко и горько. Я вспомнил слова Люсинды о том, что «помощницы шерифа» разрушили её брак.

— Роберто был с ней до окончательного разрыва с Люсиндой? — спросил я.

— Он отрицал, — сказала Мюриэль. — Но он лгал.

— Вы слышали о ней или видели её после этого? — спросил Босх.

— Я не знаю, где она, — сказала Мюриэль. — И знать не хочу. Шлюха!

— Думаю, на этом закончим, — сказал я. — Спасибо, Мюриэль, что уделили нам время и позволили поговорить с Эриком. Он производит впечатление очень умного мальчика. Вы, должно быть, хороший учитель.

— Моя работа — сделать из него хорошего человека, — сказала она. — Но это трудно. Банды хотят его заполучить.

— Понимаю, — сказал я.

Я хотел посоветовать ей ограничить его общение с дядей Карлосом и кузеном Сесаром, но удержался.

— Вы должны вытащить её, чтобы она смогла забрать его отсюда, — сказала Мюриэль.

— Мы попытаемся.

— Спасибо.

В глазах Мюриэль читалась надежда на скорое возвращение дочери. Мы с Босхом ещё раз поблагодарили её и направились к выходу.

Когда Мюриэль закрыла за нами дверь, я увидел одного из мужчин из «приветственного комитета», сидящего на крыльце в кресле, накрытом пледом. Он встал. Это был тот самый говорун — младший брат Люсинды, Карлос.

— «Адвокат на Линкольне», — сказал он. — Видел тебя на билборде. Смотришься, как тупой клоун.

— Обычно я выгляжу лучше, — ответил я. — Но, думаю, это вопрос вкуса.

Он подошёл почти вплотную, сцепив руки перед собой так, чтобы грудь и густо разрисованные бицепсы казались ещё массивнее. Боковым зрением я заметил, что Босх напрягся.

Я улыбнулся, надеясь разрядить ситуацию:

— Насколько понимаю, ты дядя Эрика, Карлос?

— Не облажайся, «Адвокат на Линкольне», — сказал он.

— Не собираюсь.

— Пообещай.

— Я не даю обещаний. Слишком много перемен…

— Если облажаешься, будут последствия.

— Тогда, может, мне прямо сейчас уйти, а ты сам объяснишь это своей сестре?

— Ты не можешь уйти, «Адвокат на Линкольне». Ты уже в деле.

Он отступил в сторону, освобождая мне ступеньки.

— Помни о последствиях, — бросил он мне в спину. — Исправь всё, или я сам всё исправлю.

Я махнул рукой, не оглядываясь.

Глава 13.

Босх управлял "Линкольном", когда мы покинули Мотт-стрит. Он упомянул о необходимости быть начеку и готовыми к маневрированию, если члены группировки "Белый забор" захотят встретиться с "Адвокатом на Линкольне". Я попросил свернуть на авеню Сесара Чавеса в направлении Истэрн, где мы совершили незапланированную остановку у Мемориального парка "Дом мира". Я указал на главную часовню и попросил остановиться на обочине подъездной аллеи.

— Я скоро.

Я вышел из машины, прошёл в часовню и двинулся по одному из коридоров, увешанных табличками с именами усопших. Я не был здесь почти год, и мне понадобилось несколько минут, чтобы найти оплаченную мной гравированную латунную пластину. Но вот она, между кем‑то по имени Нойфельд и кем‑то по имени Кац:

ДЭВИД «ЮРИСТ» СИГЕЛ, АДВОКАТ

1932–2022

«ВСЁ ХОРОШЕЕ КОГДА-НИБУДЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ»

Всё было именно так, как он хотел, — как написал в своих последних пожеланиях. Я просто стоял там какое‑то время в тишине, пока свет просачивался сквозь цветное стекло на стене позади меня.

Я скучал по нему так, как не скучал ни по кому в жизни. И в зале суда, и за его пределами я узнал от Юриста Сигела больше, чем от любого родителя, профессора, судьи или адвоката, которых, когда‑либо знал. Именно он взял меня под своё крыло и показал, как быть адвокатом и мужчиной. Я хотел бы, чтобы он был рядом и увидел, как Хорхе Очоа выходит из тюрьмы свободным человеком, без каких‑либо юридических обязательств.

Моя карьера адвоката была полна моментов, которые я ценил: гордость за оправдательные приговоры, азарт перекрестных допросов, острые ощущения от осознания того, что присяжные внимательно слушают каждое мое слово. Всего этого у меня было вдоволь. Но ни один из этих триумфов не может сравниться с тем чувством, когда человек выходит на свободу после несправедливого заключения. Это как воскрешение: оковы спадают, двери тюрьмы распахиваются, словно врата в рай, и невиновный человек возвращается в объятия своей семьи, обретая новую жизнь – и юридически, и духовно. Нет ничего более трогательного, чем стоять рядом с этой семьей и осознавать, что именно ты помог этому чуду случиться.

Фрэнк Сильвер заблуждался относительно моих мотивов. Деньги, конечно, были приятным бонусом, но не это было моей главной целью. Дело Хорхе Очоа подарило мне невероятный всплеск адреналина, когда я помог ему пройти этот путь к свободе. Это стало моей зависимостью. Такие моменты – редкость в адвокатской практике, но я был готов на все, чтобы пережить их снова. Я мечтал снова стоять у тюремных ворот, встречая своего клиента, возвращающегося в мир живых.

Я не знал, станет ли Люсинда Санс этим клиентом. Но у "Адвоката на Линкольне" был полный бак, и он был готов снова ехать по Ресеррекшн-роуд — дороге Воскрешения.

Я услышал, как открылась дверь часовни, и вскоре рядом со мной появился Босх. Он проследил за моим взглядом к табличке на стене.

— Юрист Сигел, — сказал он. — Что он делает здесь, в Бойл-Хайтс?

— Он здесь родился, — ответил я. — Был моим парнем с Вестсайда. В тридцатые и сороковые в Бойл-Хайтс было больше евреев, чем латиноамериканцев. Знали об этом? Вместо Ист-Лос-Анджелеса район называли Нижним Ист-Сайдом. А нынешняя авеню Сесара Чавеса тогда была Бруклин-авеню.

— Знаешь нашу историю, — заметил Босх.

— Это Юрист Сигел её знал. И передал мне. Сто пятьдесят лет назад это кладбище находилось в Чавес-Равине. Потом всех выкопали и перевезли сюда.

— А теперь Чавес-Равина уже и не Чавес-Равина, — сказал Босх. — Там бейсбольный стадион.

— В этом городе ничего не остаётся прежним надолго.

— Тут ты прав.

Мы несколько мгновений стояли в почтительном молчании. Затем Босх спросил:

— Как он держался в конце? Ну, с деменцией.

— До конца, — сказал я. — Он прошёл путь от осознания болезни и страха до полного исчезновения себя.

— Он тебя узнавал?

— Он думал, что я мой отец. У нас была одна фамилия, и я видел, что он принимает меня за него — за партнёра по юридической фирме, с которым проработал тридцать лет. Он рассказывал истории, которые я поначалу принимал за чистую правду, а потом понимал, что это сцены из кино. Например, про взятки, засунутые в коробки из‑под рубашек из прачечной.

— Этого не было?

— Смотрел «Славных парней»?

— Пропустил, — сказал Босх.

— Хороший фильм.

Мы снова замолчали. Мне хотелось, чтобы Босх вернулся к машине, и я мог побыть с Сигелом наедине. Я вспомнил, как видел Юриста в последний раз: я тайком пронёс ему в хоспис сэндвич с солониной из «Кантерс». Но он не помнил ни самого места, ни сэндвича, да и сил, чтобы его съесть, уже не было. Две недели спустя его не стало.

— Знаешь, «Кантерс» тоже, когда‑то был здесь, — сказал я. — Деликатесная. Всё как сто лет назад. Потом они перебрались на Фэрфакс. Дело «Шелли против Кремера» многое изменило.

— «Шелли против Кремера»? — переспросил Босх.

— Дело, решённое Верховным судом семьдесят пять лет назад. Оно отменило расовые и этнические ограничения на продажу недвижимости. После этого евреи, чёрные, китайцы — все могли покупать жильё где угодно. Конечно, всё равно требовалось мужество. В том же году Нэт Кинг Коул купил дом в Хэнкок-парке, и фанатики сожгли крест на его лужайке.

Босх только кивнул. Я продолжил, словно с трибуны:

— В те годы суд толкал нас вперёд — к «Великому обществу» и всему такому. А теперь, кажется, его тянет развернуть нас назад.

После ещё минуты молчания Босх указал на мемориальную доску:

— Поговорка о том, что всё хорошее, когда‑нибудь кончается… Я видел её на запертой двери «Китайских друзей», когда в последний раз пытался там поесть.

Я подошёл, положил ладонь на стену, закрыв имя Юриста, и задержал руку на мгновение. Склонил голову.

— Они правы, — сказал я.

Мы не обсуждали угрозу Карлоса Лопеса, пока не вернулись в «Линкольн».

— Как ты думаешь, что он имел в виду, когда грозил, что всё «исправится» по‑своему, если ты не справишься? — спросил Босх.

— Понятия не имею, — ответил я. — Этот парень — бандит, пропитанный мачо‑понятиями. Может, и сам не знает, что именно имел в виду.

— Ты не считаешь это настоящей угрозой?

— Не особенно. Это не первый раз, когда кто‑то решил, что сможет заставить меня лучше работать в суде угрозами. И, боюсь, не последний. Поехали отсюда, Гарри. Отвези меня домой.

— Ладно.