Твоё слово

Глава 10. Шут. Няньки

Шинрская Империя — очень забавная. По-моему. Начать стоит с того, что она очень четко разделена на Верхнюю Империю и Нижнюю Империю, и жители каждой думают, что основная часть граждан — это они. По-хорошему, конечно, если немного утрировать, можно разделить скорее на Империю Господ и Империю Слуг. Так-то, вроде, и не сильно отличается от любого другого государства, но соль в том, что Империя началась как-раз таки с Господ.

Драконьи Горы, которые тянуться через весь почти континент от севера к югу, по сути и есть Шинрская Империя. Верхняя Империя. На юге горы заворачиваются в так называемую Колыбель, где и появилась первая раса этого мира милостью Отца-Дракона, постепенно расселяясь на всю протяженность Драконьих Гор и отстраивая себе родовые гнезда. Предприимчивые ящерицы довольно быстро сообразили, что самим грязную работу делать не с руки и стали образовывать под гнездами что-то вроде поселений, а потом и городов-колоний, где разводили себе чернорабочих, по сути рабов. Конечно, в книгах все описано куда красивее — что-то про приобщении младших рас к высокой культуре. Постепенно, с развитием экономики и усложнением общения с соседями, которые не будь дураками, тоже активно развивали свои государства, младшие расы наделяли правами — там немножко, тут чуть-чуть — приобщая их к более сложным работам и вот тут уже да, к высокой культуре. Так появилась Нижняя Империя. Жители предгорья искренне считали, что основной кипиш происходит у них, драконьи господа смотрели на это снисходительно со своих гор и занимались своими господскими делами.

Забавно было то, что учебники по истории Шинрской Империи, написанный жителями Нижних городов, описывали события происходящие в Нижних городах, имея в виду, что это и есть история Шинрской Империи в целом; и ровно точно так же историки-драконы описывали события Верхней Империи как события всей Шинрской Империи. И судя по всему, никого это не смущало.

Кстати, история Верхней Империи состояла преимущественно из родовых драконьих склок, нередко довольно разрушительных; но последние пару тысяч лет в горах все более-менее спокойно, а репутация правящего рода золотых драконов, са’Варшей, такова, что на данный момент ее одной и хватает, чтобы приструнить всех недовольных. Интересно, как бомбанет, когда на блестящей золотом репутации появится какое-нибудь пятно? Не могут же они вечно оставаться на коне?..

Я заложила закладку в книге и протерла глаза. Было уже довольно поздно, но я решила перед сном все-таки разобрать стопку писем с заказами и коробку от неизвестного отправителя. В общем и целом, работы на неделю мне и так хватало, но может там будет что интересненькое.

Я разложила все письма перед собой, пробегаясь глазами по тексту. Большую часть отмела почти сразу — топить чьих-то конкурентов и вообще не особо интересно, а за такие деньги и время тратить не стоит.

Было пару писем благодарностей за достойную позицию и крепкие морально-этические установки от каких-то стариков-профессоров из Имперской Магической Академии за мою статью о мастерской «Котелки Ли», в которой я в самых пафосных выражениях доказывала, что хозяин мастерской — абсолютно бездуховное существо, для которого ничего не свято, кроме денег.

Писали мы ее целым квартетом: я, Дор, Бор и старый цербер Дирк — в сторожевой каморке и закусывая Евиными пирожками дешевое вино. Было весело. Неоценима была, как ни странно, помощь всех в написании этой благопристойной похабщины.

Дор и Бор, оказывается, имели не только два высших магических образования — практикомагическое и теоретикомагическое, но и неплохие связи в академических кругах, а значит примерно знали, куда ветер заплесневелых консерваторов дует и куда флюгер повернуть. Откуда у них такие связи спрашивать я не стала, потому что и от новости о том, что у них по два высших образования, в то время как у меня — ни одного, еще не отошла.

Дирк же был совершенно непревзойден в придумывании пыльных аргументов с истекшим сроком годности на тему того, почему старое — лучше нового. Разглядел ли кто-нибудь в нашей статье тонкую иронию? Очень в этом сомневаюсь! Но было весело и неплохую прибыль мы поделили поровну.

В принципе, такие небольшие дела меня на данный момент вполне устраивали. За большие, на самом-то деле, браться мне пока было рановато, потому что история не доучена, в законах я плаваю и на местности ориентируюсь далеко не всегда. Выручало меня то, что я в целом не глупая и умею сохранять невозмутимый вид, даже когда ни черта не понимаю, что происходит. Ну еще, конечно, детское личико, неопрятный вид и глуповатая улыбка, которую я отрепетировала еще в десятом классе, когда решила податься в журналисты. И ведь пригодилось!

Поэтому открывала коробку, как я догадываюсь, с заказом, я с интересом, конечно, но без энтузиазма. Про морок я у Раша поспрашивала еще неделю назад, так как и себе такую штучку хотела очень — очень полезно в работе! — но мужчина мне сказал, что на такое нужна лицензия, которую мне вот сто процентов не выдадут, а без лицензии это не законно, да еще дико дорого. И очень посоветовал просто не соваться туда, где морок мог бы мне пригодиться.

Старик Лука, который мог описать по памяти даже узоры на халате, в котором я к нему прибегала лишь однажды — да только книгу вернуть и тут же по делам — и помнивший на зубок где и какая книжка у него в лавке лежит, а где брошюрка, вряд ли бы не запомнил внешность того, кто просил мне что-то передать, да еще так неуверенно утверждать о поле.

А у кого есть лицензии на морок? Точно не у кого попало, а у серьезных людей и нелюдей, которые на несерьезные вещи не размениваются. Зато на них размениваюсь я!

Так что кристаллики записывающие я прослушала, заказ прочитала, наводки глянула, да и сложила все обратно. Деньги предлагали такие, каких я в этом мире еще не видела, но увидеть очень хотела. Только поэтому я решила еще поразмышлять, но откровенно говоря, браться за дело не хотелось. Серьезные дяденьки, которые занимаются политикой и денежными махинациями, меня никогда не вдохновляли на творчество. Зато приносили много проблем! За чертова Слепкина с его скучными темными делишками меня чуть не утопили, как слепого котенка.

До рассвета еще оставалось около пяти часов и стоило уже ложиться, если не хотела проспать. А проспать я очень не хотела!

— Ярролим, — Император поднял глаза на своего Первого Советника и одного из немногих близких друзей. Шарам Хоррх происходил из не очень знатного рода, но блестящие мозги и близость с тогда еще наследником помогли ему в итоге выбиться на самый верх. Мало кому было позволено обращаться к Ярролиму по имени, но Шараму Император подобное позволял.

— Да? — Его Величество помассировал переносицу, тяжело вздохнув. Он догадывался о чем опять пойдет речь.

— Ты не можешь больше игнорировать эту проблему — ее нужно решить.

— Я решу. Это все? — Ярм вернул глаза к документам.

— Ваше Величество, должен напомнить вам, что могущество вашего рода строится в первую очередь на его чистоте.

— Да ты что, — император так и не оторвал взгляд от отчета соглядатаев из северного королевства, — а я и не знал!

— Ваш род, ни разу не запятнавший себя связью с низшими расами, сохранил в себе больше всего магического благословения Отца-Дракона.

— Спасибо, что напомнил, это очень важно, — Ярролим и сам не замечал, как становился похож на своего дядюшку в моменты легкого раздражения, и предпочел бы не замечать и дальше. Шарам думал, стоит ли попытаться привлечь его внимание, сравнив с Великим Князем Аррирашшем, или не стоит раздражать Императора еще больше. Его друг вскинул брови, постукивая пальцами по подлокотнику.

— Существование этой проблемы ставит под угрозу безопасность всей Империю! — вспылил Хоррх, решив все же не лезть в семейные разборки, — да посмотри же на меня!

— Не преувеличивай, — Ярм-таки посмотрел Первому Советнику в глаза, — только легитимность моего рода на троне.

— Ваш Род на троне — и есть залог мира в Шинр…

— Ну хватит! — закатил глаза Император, — Неужели у нас настолько хорошая пропаганда, что даже тебе мозги промыло?

Шарам Хоррх прикрыл глаза рукой, выдохнул. Помолчал.

— В такие моменты вы безумно напоминаете мне вашего почтенного дядюшку!

— … да ей просто повезло, что я лично зачаровывал дом, и его так просто не найти, — Аррирашш хмурил брови, ковыряя пирожное, — а то бы собрания желающих ее вздернуть уже давно проходили бы под окнами дома, а не издательства. А стража, уж поверь мне, тактично отвернется, стоит хоть кому до нее добраться!

— Тебя раздражает, что она не думает о своей безопасности или что она не говорит тебе: «спасибо за заботу, милый дядюшка!», — улыбнулся Энри ехидно.

— И то и другое! — не стал врать Аррирашш, — она вообще не понимает, зачем я это делаю.

— Честно говоря, я тоже не понимаю, — мужчина вскинул на племянника удивленные глаза и даже перестал мучить десерт; расплылся в снисходительной ласковой улыбке, наклонив голову к плечу и сощурив глаза.

— Потому что она похожа на тебя, Энри, — мальчик выглядел удивленным, — а еще потому, что мне теперь не все равно. Я заметил ее, потому что она чем-то напомнила мне тебя, но теперь это уже не так важно — важно, что заметил и развидеть уже не могу. Я уже привязался и переживаю за нее.

— А она за тебя? — с исследовательским интересом в глазах спросил Энри.

— А ты? — улыбнулся ему мужчина.

— Ты говорил, что отвечать вопросом на вопрос не вежливо! — наигранно возмутился Энри, — И причем тут я?

— Ты за меня волнуешься? Переживаешь? — племянник удивленно фыркнул, задумался и забарабанил пальцами по столу, — Я знаю, что нет. Ты просто не мыслишь такими категориями — тебя не научили. Как и ее, судя по всему.

— Ты хочешь, чтобы я за тебя волновался? — вот в такие моменты Арши действительно верил, что перед ним ребенок.

— Ну, если очень-очень упрощенно, — засмеялся мужчина, — я не буду объяснять, чего я хочу, иначе это теряет смысл.

Арши просидел в Спящей Башне аж до полуночи и, продираясь в темноте серез заросли, только надеялся, что Ярм еще не спит и они смогут поговорить. Мерить шагами длиннющие коридоры дворца мужчине не хотелось от слова совсем, поэтому он решил немного пошалить и залезть через окно. Охранки он обошел, не нарушая контура, вполне успешно, подпалив только многострадальные кружева на манжетах, и приземлился прямо на подоконник, сложив тут же крылья, чтобы пролезть.

— Ты ошалел, дядя?! — вопреки словам и тону, Ярм даже не дернулся от неожиданного визитера.

— Мне было так лениво идти ногами! — тоскливо сообщил Аррирашш, — я уже не в том возрасте для таких прогулок, понимаешь?

— Тебе не так уж много лет для таких заявлений, — раздраженно выдохнул Император. По взгляду было понятно, что говорить он не хочет от слова совсем, а вот выкинуть бедного старого родственника из окна бы не отказался.

— Я старше тебя в два раза!

— Так ты пришел меряться прожитыми летами? — вскинул брови Ярм, — а наш библиотекарь старше в два раза тебя, и что? Ходит себе по коридорам, как и все. Твои тысяча с хвостиком лет — скорее средний возраст. Но уж никак не оправдание для таких чудачеств и…

— Ты не заговоришь мне зубы, не дорос еще, — Арш закинул ногу на ногу, все также сидя на подоконнике, — ты не можешь дальше тянуть, Ярм, проблему надо решать. Ты хотел, чтобы я помогал семье? Я предлагаю помощь в решении этой семейной проблемы.

— Пошел вон, — отрезал Император.

— Отдай мне его, ты не можешь и дальше просто делать вид, что его не существует…

— Пошел вон! — заорал уже мужчина, — я сам решу, что с ним делать! Почему каждый думает, что мне нужны советы!

— Потому что сам ты ничего не решаешь, матерью-землей ты проклятый сосунок! — зашипел Аррирашш.

— Пош-ш-шел вон! Я сказал — нет! Я твой Император, пр-р-роваливай к своим людиш-шкам! — его голос уже вибрировал, наполняясь силой.

Аррирашш выдохнул, закрыл глаза, смиряя раздражение и, с до отвращения спокойной улыбкой поклонившись, вылетел в окно.

— Как прикажете, Ваше Величество, — Раш решил до рассвета погулять по Высокому Городу. А там Шура вылезет из своей берлоги с ним посидеть и точно поднимет ему настроение. Будет кутаться в пледик, делать вид, что не ожидала его увидеть и с искренним, таким чистым восторгом, как в первый раз, любоваться тем, как просыпается его любимый город. Солнечные лучи будут золотить ее заспанное лицо, утренняя прохлада придвинет ее к нему поближе, он успокоится и с холодной головой продумает план похищения маленького принца, запертого в проклятой башне.

И снова я стояла на обрыве. И снова подо мной торопился жить Высокий Город. И снова небо бешено мелькало рассветами и закатами, прогоняя грозы и выворачивая облака.

Озеро Нерша было все так же недвижимо, будто не вода, а зеркало. Стрелки огромных астрономических часов все ускоряли свой разбег, становясь невидимы моему глазу, и я со странным предвкушением ждала, когда же они остановятся. Я шла, но никак не могла продвинуться вперед, а гибкое золотое чешуйчатое тело обвивало ноги, останавливая. Я перешагивала, шла, снова перешагивала, но это змеиное тело становилось все больше — перешагнуть его все сложнее, но я продолжала через него перелезать и шла дальше. Зачем я это делала? Тело меня не раздражало, так что наверное — из вредности. Я уже даже не перелезала, а вскарабкивалась и переваливалась через него с упорством, достойным лучшего применения. Вдруг я увидела дядю Восю. Он был гол и прикрывался только огромной картой таро.

— Что у нас там, Шура? — спросил он, — без очечков нихрена не вижу!

— Это Шут, дядь Вось, — отвечаю я ему, карабкаясь через огромное тело, обдирая ладони о местами встопорщенную чешую, — но она вверх ногами!

— А я знал, — улыбается он в ответ и произносит почти с гордостью, — знал, что ты бестолочь!

— А какая вторая карта? — почему-то это становится важно, — какая вторая, дядь Вось?

— Вторая…

И конечно тут я просыпаюсь. Солнце уже показалось из-за горизонта, и я, забыв о дурацком сне, подскочила с кровати. Схватила с рабочего стола, заваленного бумагами не хуже, чем у главреда, кружку с уже остывшим вчерашним чаем и потопала вниз. Чай покрылся пленочкой, на внутренней стороне кружки остались коричневые кольца — но новый я заваривать не буду. И вовсе не потому, что тороплюсь. Если бы я торопилась, то бежала бы по ступенькам, а я спускалась чинно и с неторопливым достоинством!

Раш уже сидел на ступеньках, сидел, будто на троне, весь такой расслабленный, величественный. Он занимал почему-то больше пространства, чем обычно.

— Доброе утро, — сказал от каким-то особенно доброжелательно-отстраненным тоном.

— Доброе, — ответила, присаживаясь рядом.

Мне казалось, что у него что-то случилось. И я стояла перед очень серьезным вопросом: спрашивать или не спрашивать? С одной стороны, чужие переживания меня, в общем-то, волнуют только в контексте работы. Удивительно и даже дико, что я вообще сейчас задаюсь этим вопросом. Что бы у него не случилось, меня это не касается и не особо-то и волнует.

Может он в собачью какашулю наступил и теперь грустит, и если так, то подробности мне не сильно интересны. А может, его бросила жена, и тогда мне придется слушать тоскливую бессмысленную историю о том, как он несчастлив и как несправедлива жизнь, и тогда уж лучше послушать про собачьи какашули, которые кто-то злостно оставил вот прямо специально у него на дороге с единственной целью — испортить ему обувь и настроение. Короче говоря, я была уверена, что не хочу знать, из-за чего от него веет вселенской тоской с налетом гордого смирения жестокой судьбе.

Но откуда-то же во мне взялся порыв его спросить, хотя это однозначно не принесет мне никакой пользы. А этот вопрос: у тебя что-то случилось? — я задавала только когда допускала, что информация может быть полезна, ну или хотя бы интересна.

Ладно, потом разберусь, на кой черт мне оно надо.

М-м-м… Раш? — позвала я, он повернул ко мне невыразительное лицо, которое я бы ни за что не узнала в толпе, — у тебя…кхм, что-то, — давай, Шура, рожай! — что-то случилось?

Я чувствовала себя так, будто только что избавилась от мучительного запора. Появилось такое странное облегчение и при этом мелкая дрожь, как когда ты сильно напрягаешь все мышцы, а потом резко расслабляешься. Не знаю почему и зачем, но, кажется, я была готова героически выслушать его нытье. И меня даже немного воодушевляло, что он мне что-то расскажет, а я потом не напишу об этом в газете. Это было странно и как будто бы неправильно. И от этого волнующе.

Что-то подобное я испытывала, когда разрешила где-то лет в пятнадцать или шестнадцать какому-то мальчику на класс старше потрогать свою грудь после уроков в пустом классе. Когда этот прыщавый извращужка с ошалевшими от весны и подростковых изменений гормонами спросил, может ли от пощупать сиськи, я сначала, конечно, хотела сказать твердое «нет».

Ну, потому что хорошие девочки не дают незнакомым мальчикам щупать сиськи в пустом классе. Но буквально за день до этого Олежина мама, в очередной раз решившая пройтись мне по ушам на тему того, какая моя мать потаскуха, рассказывала, как себя должна вести хорошая девочка и что с ней станет, если она перестанет быть хорошей.

И неожиданно для этого мальчика я дала добро на легкий петтинг, ощущая удовольствие от того, что мне класть болта на то, как должна вести себя хорошая девочка, и заодно на Олежину маму, которой я потом этот перфоманс описала в мельчайших подробностях, разве что немного приукрасив. И это ощущение порочности, бунта против привычного и налета осознанно задавленной стыдливости меня тогда неплохо взволновали.

Сейчас, задавая Рашу вопрос о том, чем вызваны его переживания, задавая этот вопрос, не имея никаких скрытых мотивов и расчетов получить какую-то пользу, задавая, чтобы он мог — прости господи! — облегчить душу, я чувствовала себя так, будто совершенно отбилась от рук! Это было настолько интимно, что я, кажется, даже раскраснелась. Я ожидала, наверное, почти всего — любую историю, от зевотно-унылых переживаний о том, что его никто не понимает до секретной информации о грядущем вторжении пришельцев — но не того, что он мне сказал.

— Ты. Со мной случилась ты, — выдавил он.

— Что, прости? — я совершенно не поняла его. Надеюсь, это не признание в любви?..

Раш, слегка раздраженный тем, как прошел разговор с коронованным племянником, привычно проветривал голову, гуляя по улочкам Высокого. Рашу очень хотелось разозлиться на Ярма всерьез, не чувствовать никаких угрызений совести за то, что решился сделать, но он не мог.

Потому что понимал: Ярму тяжело. Привязанность к своему дитя — инстинктивное, естественное и абсолютное чувство у таких, как он.

Драконы — единственная истинно магическая раса во всем мире: инстинкты у них, в отличие от тех же оборотней были построены не столько на наличии животной ипостаси — которая в научном понимании этого слова животной ипостасью и не была — сколько на реакциях на магическую составляющую мира, которая нитями пронизывает каждое существо, каждый предмет — магией заряжен сам воздух; и драконы, не нуждающиеся ни в каких ритуалах, схемах, расчетах и любых других манипуляциях для взаимодействия с магией мира, но зависимые от нее всем своим существом, имели специфический набор реакций — магические инстинкты. Одним из них была крепкая порой необоснованная симпатия к существам с наиболее схожими магическими источниками. Поэтому у драконов крепкие семьи и преимущественно очень хорошие внутриродовые отношения. Родители не могут не любить своих детей, потому что их магия созвучна.

Но Энри — не магическое существо. И никакой инстинктивной любви к нему нет ни у одного его родственника, даже у самого Раша. И Ярролим — дитя своей культуры, снисходительно относившийся к младшим расам и почитающий все драконье — абсолютом, нормой, а все отличное — неким, пусть порой и незначительным и не оправдывающим ненависть, насилие и эксплуатацию, но все-таки отклонением от нормы, не понимал, как относиться к Энри.

Его нормальная родительская любовь — драконья любовь, и иной он просто не знал. Он не понимал, как любить этого сына, но не любить не мог. Ведь ничего не испытывать к своим детям могут только люди и никакие иные существа, а он дракон — любовь дракона к своему ребенку абсолютна, люди и драконы — как две крайности. И любая схожесть с самой младшей, самой слабой расой — довольно унизительна. Ярм не знал, как относиться к сыну, но и оторвать его от себя не мог.

Рашу было совершенно искренне жаль своего племянника, он прекрасно понимал, что мальчика ни в коем случае нельзя признавать, но и запирать его в башне и держать при себе, не имея цели приблизить по-настоящему — не решение. Это отсутствие решения. Решения, которое должно быть принято, так или иначе. И если это не сделает Ярм, это просто сделает кто-нибудь другой. Например, Раш.

В общих чертах, он уже набросал план похищения, осталось договориться кое с кем, найти подходящее местечко, может где-нибудь на окраине Содружества, может еще подальше, и дождаться подходящего момента. С одним своим давним знакомым, еще со времен, когда Раш координировал одну из групп Теневого Министерства, можно было переговорить как раз сейчас. Время до рассвета еще было, так что мужчина завернул в сторону Горького переулка.

Улицы горели магическими огнями, которые оставляли причудливые блики на стенах домов и дороге; взрывы смеха — раскатистого, визгливого, мелодичного — переплетались нитями с постоянно, непрерывно текущим то тут то там шепотком, разбавляясь иногда сдавленными криками и стонами, на которые никто не обращал внимания; разумные существа, одновременно до предела раскрепощенные, не сдерживаемые границами закона, и настороженно-замкнутые, глядящие на каждого встречного цепко и настороженно. Тут было достаточно тех, чьи лица скрыты мороком, и окружающих совсем не удивляло наличие теней, за которые не зацепится взгляд.

Раш спокойно и уверенно прошел по знакомой узкой улочке, завернул в тупик между домами и спустился в подвал одного из домов по грязной каменной лестнице.

С Ловким Раш познакомился лет пятьдесят назад, когда тот подделал для одного довольно важного с точки зрения внешней политики документика императорскую печать. Заметил он это по чистой случайности, но все-таки заметил — и с последствиями безболезненно разобраться сумел.

И была у Аррирашша одна такая нехорошая черта: когда какой-нибудь разумный его заинтересовывал, Раш был склонен забывать о том, что он представитель правящего рода, приличных лет представительный мужчина, и становился не лучше любопытного мальчишки. О том, что договор с Норвеским Королевством, над которым бились около пяти лет чуть не пошел прахом по ветру из-за потрясающе ловко подделанного документа, подделанного, в общем-то мальчишкой — забавы ради и чтобы доказать, что может, а не пальцем деланный, Аррирашш никому говорить не стал! Просто потратил пару ночей на то, чтобы перепроверить печати на всех самых важных бумагах, побродил в кругах противников установления дружественных отношений с закрытым человеческим королевством и вышел на Ловкого, с которым тут же и задружился.

— Раш! — тут же узнал его лис, стоило переступить порог его мастерской, — а я — веришь, нет? — только о тебе вспоминал! «Дно Империи» — это ж твоего пьяного котенка газетка, да?..

— Ариэль опять кому-то не тому на подпитии глаз подбил? — Раш устроился на дорогущем, но ободранном диване, пока Ловкий доставал ему из шкафа последнюю чистую чашку для чая.

— Насколько я знаю, пару недель назад ему жена глаз подбила, и он теперь в завязке, — поделился лис, — нет, я не про него — он скорее всего сейчас страдает в своем кабинете, с тоской глядя на травяной сбор. Я об их новенькой. Та, которая активно поднимает начальству настроение, пока он в завязке. Кажется, она решила не примыкать к кому-то одному, а гадить всем без разбора, и ненавидят ее уже почти все слои населения, кроме разве что вашей братии, до которой она еще не добралась, да таких же беспринципных, как она, но они скоро доберутся до нее, когда на Горьком объявит цену кто-нибудь очень обиженный ее писаниной, — лис лукаво, как умеют только оборотни его вида, улыбнулся, поставив перед Рашем поднос с чаем и пирожками, — признавайся, ты же не мог пройти мимо такой чудачки, да? Я же тебя знаю!

— Шура в последнее время, вроде, подуспокоилась, — вздохнул мужчина, — о тех, кто мог бы в порыве чувств завернуть в ваш переулок — не пишет. Так, по мелочи…

— Ага, по мелочи! — хрюкнул парень, — мне тут мышка нашептала, что она сегодня что-то вынюхивала про Бронса из городской группы теней! Завтра, вроде, обещают с утра большой кипиш по этому случаю.

— Чт… — Раш поперхнулся чаем, — твоя мышка ничего не напутала?! Она бы до мест, где можно про Бронса вынюхивать дойти бы не успела, за ней Дор и Бор присматривают, пока в отпуске…

— Дурика с Бобриком за ней приставил? — ухмыльнулся лис, — да этих бестолочей обвести вокруг пальца как нечего делать! Тем более это же заказуха, наверняка с наводками…

— Угум… — Раш одновременно и сам ощущал себя бестолочью, и злился.

Вот чего ей спокойно не сидится? И как он не уследил, идиот? И почему он должен раз за разом прикрывать ее задницу даже не за спасибо?! Да-да, конечно, он не должен, просто не хочет, чтобы милую девочку, к которой успел привязаться, пришибли.

А когда человек сам за себя не волнуется, за него вдвойне сильно волнуются близкие — неужели так сложно это понять?! Неужели ей действительно нет совершенно никакого дела до того, что он чувствует? Что Дорик с Бориком уже придумали, как будут отгонять от нее женихов лет через десять? Что Ева шьет ей платье к Дню Города, что она была самой прелестной девочкой на празднике? Неужели она именно такая?..

Бронс был отбитым на всю голову гадом. Но очень полезным гадом. Много чего про него можно понаписать, конечно, но все это не только сам Бронс, мстительный как темные слуги Безымянной, без ответа не оставит, но и командир его группы, а может на это и Теневой министр внимание обратит, и все — не будет больше не только Шуры, но и любого упоминания о ней.

— Заешь, кажется мне пора, — Раш тяжело поднялся с нагретого места под понимающим взглядом Ловкого, — спасибо за информацию.

— Всегда рад!

После этого Раш в экстренном порядке, под аккомпанемент ариэлевского нытья, угроз, увещеваний, шантажа и, кажется, даже стонов боли, в ночи остановил тираж ежедневной газеты «Дни Империи». Да, завтра они не заработают ни одного обреза. Да, не смогут даже покрыть затраты. Ничего — переживут.

А Аррирашш уже не был уверен, что сейчас хочет видеть маленькую хитрую засранку. Но поговорить с ней стоило. Может она правда просто не понимает? Ну бывает же такое?.. Непохоже, что она хочет самоубиться во цвете лет.

Раш чувствовал усталость.

Ярм ведет себя как ребенок, Шура ведет себя как ребенок — и мужчине тоже уже хотелось встать в позу и, плюнув на всех и вся, вести себя как подросток, который делает только то, что ему хочется, и думать, что мир просто его не понимает. И отвратительнее всего было от осознания, что он не может.

Он понимает Ярма, понимает, и совсем не хочет делать ему больно, отнимая ребенка, даже если он пока не знает, что с ним делать.

Он понимает, что Шура не умеет быстро сближаться, если вообще умеет, и глупо ждать, что она вот так с разбега начнет думать о чувствах тех, кто о ней заботится. Просто было до соплей обидно, что, кажется, его понять ни один из них не хотел.

Раш был накручен. Раш устал. Он сел на ступеньки Евиного дома, улегся на перила и стал ждать самую проблемную девочку во всем Высоком Городе. Он пытался успокоиться, но не получалось. Раз за разом, думая о том, как чуть не каждый день, после почти каждой статьи, он ходит по домам, по лавкам, по улицам — и проверяет, угрожает, убирает, предостерегает; как проверяет охранки, покупает новые (на всякий случай), ставит дополнительные патрули то к дому, то к издательству, выбирая тех, кто еще не готов в нужный момент отвернуться и сделать вид, что ничего не видел, а таких стражников скоро не останется во всей столице! И она раз за разом просто отмахивается. И не одного даже спасибо. И да, не обязана, не просит, но от этого вот вообще не легче. Ему-то уже не все равно! А ей еще как.

И когда она вышла, как будто бы не торопясь, хотя чай был явно вчерашним, уселась рядом и с таким напряженным выражением лица, как будто рожает, выдавила из себя это: «Раш, у тебя что-то случилось?». Как великое одолжение. И в любой другой день, наверное, он был бы очень рад, он бы заметил как для нее это непросто, как она очаровательно раскраснелась, как ждет ответа… Но не сегодня.

— Ты, — ответил он, вспоминая, как пару часов назад остановил работу целой типографии, подтер задницу работой огромного количества существ, — со мной случилась ты.