Твоё слово

Глава 30. Солнце. Рассвет

Я никогда не была эмпатичным человеком. Я не знаю, как правильно сочувствовать. Да у меня и нужды такой не было никогда. Вот до этого всего.

Когда мои сверстники вопрошали в небо с невыразимой тоской: «Да зачем мне эта математика?! Пусть вертятся ваши дифференциальные уравнения с орбитальной скоростью Меркурия!», я так же вопрошала в небо с воплем: «Да зачем мне знать эти бесполезные банальные формы проявления сопереживания?!». И сейчас я очень надеюсь, что мои бывшие одноклассники решают-таки чертовы дифференциальные уравнения, потому что мне жизнь ответила на вопрос «Зачем?» и подкинула задачку в реальном времени. Вот пусть и они страдают — должна же в мире быть справедливость?

Пока что я с видом озадаченного котика сидела на кухне и смотрела на убитого Раша, который даже вида не подавал, что заинтересован в еде. И понятия не имела, как ему помочь. Наверное, со стороны я выглядела так, будто мне все равно. Ева выразила сочувствие, даже заставив его улыбнуться; Дорик и Борик что-то ему шепнули, на что он кивнул и взгляд, пусть на минутку, но потеплел.

А я просто сидела и смотрела. Я даже грустное лицо сделать не могла, хотя Борик меня попросил, сказав что я смотрю на него с любопытством, и выглядит это слегка не к месту. Нет, он вовсе меня не упрекал, он все понимал, просто дал подсказку. Я попробовала. Борик сказал, что лучше не надо, потому что так еще хуже. Потрепал по голове и сказал, чтобы я просто была с ним рядом.

Я была. Но ведь надо что-то сказать?.. Или… или может обнять? Почему-то мне было жутко неловко и немного страшно. Может он хочет, чтобы его не трогали? В итоге я сидела и смотрела на него с озадаченным любопытством и чувствовала себя максимально не в своей тарелке.

А еще мне было больно. Мне было больно, потому что Рашу было больно. Еве было больно, потому что Рашу было больно, Дору было больно, и Бору было больно — потому что Рашу было больно.

Это было странно — никто из нас не знал этого мальчика. Я даже не знала, как он выглядит. Но он был дорог Рашу, а значит в какой-то степени и всем нам.

Я не знаю, что такое потерять близкого человека. В том мире я любила только маму, и даже когда она ушла, я не чувствовала, что потеряла ее. Я знала, что она жива, что она стала свободнее и счастливее — и была рада за нее. В этом мире я каким-то образом умудрилась влюбиться в целую кучу существ, и стоило мне представить их мертвыми, как меня передернуло, и из глаз выбило влагу.

Я тряхнула головой, выкидывая образы из головы. Я не знаю, что чувствует сейчас Раш. Я очень не хотела бы узнать. И одновременно с этим мне до безумия хотелось проникнуть в его мысли, чувства, залезть ему под кожу — чтобы понять его, понять его боль — это было очень нужно мне, непонятно только зачем? Мне бы стало так же больно, но разве стало бы от этого легче ему? Тем не менее, я немного ненавижу себя за то, что не могу понять его, по-настоящему понять. Все мое существование до этого момента показалось бессмысленным, раз прямо сейчас, когда ему так плохо, я абсолютно бесполезна.

Я вдруг подумала о том, что по-своему он и меня любит. И что я умру гораздо, гораздо раньше его. И раньше всех остальных. И когда я умру, мне-то будет уже все равно, а им — нет. Как мне могла прийти в голову мысль, что это нормально — привязывать его к себе еще сильнее; и как мне не пришла в голову мысль, что ему будет очень больно? Ему, не мне. Поэтому и не пришла.

Чертова эмпатия — один-ноль в твою пользу, теперь я знаю, зачем ты нужна.

Я опускала плечи и голову все ниже.

Я не знаю как, но я умру только после того, как умрет он. Я не знаю как, но это я буду переживать его смерть, а не наоборот. Я не знаю зачем и кому, но я это обещаю.

Аррирашш существовал будто в киселе. Спал, ел, кому-то кивал, что-то слушал. Не было слез и даже, в общем-то, боли. Просто внутри все замерло то ли от усталости, то ли в ожидании чего-то. Он терял близких и раньше. В конце концов, сколько ему лет? Не раз и не два терял. И Энри был даже не самой горькой из потерь.

Просто… просто из-за чего он умер? Из-за того, что человек? Из-за того, что это позор для кого-то — что он человек? Так ведь нет. Даже Ярм это так не воспринимал. И Шам его так не воспринимал. И другие рожи бы кривили, но искренне, по-настоящему, не чувствовали бы так. На самом деле, он умер за глупый стереотип, который бы можно было использовать в политических целях.

По-ли-ти-ка.

То, чем всю сознательную жизнь занимался сам Арши. Ну потому что долг, надо. Хочешь — не хочешь, но ты в злате купаешься не за красивые глазки, а за все, что потом отдашь. Годы, столетия и десятки дорогих сердцу существ.

Арши не заводил семью, потому что… это не то место и не те обстоятельства, где он хотел бы строить семью. Потому что она тоже могла стать долгом, который придется отдать за право родиться в правящей династии. Право, о котором он не просил. Он только родился — и уже влез в долг. И отдает, отдает, отдает. И даже если не отдает — забирают. И лишь изредка удается выцарапать что-то для себя.

И вот он сидел и думал. О том, что с мальчиком даже не попрощался. И так и не показал ему мир. Да хотя бы город, в котором тот родился. Что он мог бы забрать его, но не забрал. Хотя все для этого было готово. Просто сбежать, прихватив Энри, лишь потому, что хочется — предательство. И ничего не делать с ним — тоже предательство. Того долга, который он не вернет даже до конца жизни.

Шура смотрит на него, сидит рядом, прямая, будто палку проглотила — и смотрит, кажется, даже не моргая. И во взгляде чудится осуждение. И хочется закричать, чтобы не смотрела на него так. Но она на самом деле смотрит просто внимательно — она всегда так смотрит. А чудится осуждение. А чудится оно потому, что он думает о том, что, по-хорошему, ее бы тоже следовало убрать, потому что она — свидетельство его «позорной связи», она и есть его позорная связь. А не должна быть.

Она — его предательство. Очередное. И вот сейчас — что ему делать? Что выбрать? Если он выберет ее, то все, что было отдано и потеряно — зря? Ведь он так и не выбрал Энри. Если вернуться во дворец, снова заняться делами государства, то его смерть… ну не будет хотя бы выглядеть настолько бессмысленной. А если плюнуть на все и на всех, взять девчонку в охапку, зацеловать и пообещать ей все, что она захочет — что она там хотела? Выйти за него замуж и приютить бездомного котенка? — то он просто… недостаточно любил мальчика, чтобы успеть спасти его?

Мужчине было тошно от самого себя. А она все смотрела. И ничего не говорила. А он все думал, думал, не замечая, как день сменяется ночью — и вот он в ее постели на чердаке. А она лежит рядом, смотрит на него. И молчит. Хоть бы обняла. А за что его обнимать? Он опять всех подвел.

А внутри даже не дергается ничего. Замерло то ли от усталости, то ли в ожидании чего-то.

И не хотелось уже ничего решать.

Он так и не смог заснуть — все думал, думал. И чем больше думал — тем бессмысленнее казалась вся его жизнь.

В детстве он втайне мечтал открыть свой трактир где-нибудь Кольце во Втором-Третьем Высокого. А может и еще поближе к озеру Нерша. И подальше от дворца. Он уже и забыл…

А как было бы славно. Вдруг представилось, что вот он хозяин трактира: на кухне колдует Ева, за столом в уголке о чем-то шушукаются Шура с Энри, а Дор и Бор лаются с посетителями… И стало так зло и обидно, что это не его жизнь, а чья-то другая.

Арши вдруг осознал, что в комнате светлеет. Уже рассветает?.. Он и не заметил — кажется секунду назад лег только.

Он повернулся в сторону Шуры. Она тоже не спала, смотрела на него. Чего она там высмотреть пытается? Девушка прищурила вдруг глаза, а потом оттолкнула его и руками, и ногами. Не ожидавший такой подлости, Арши просто скатился с кровати и с грохотом плюхнулся на пол.

Девчонка свесилась с края и снова уставилась на него.

— Лезь под кровать, — скомандовала она.

— Что?

— Лезь, говорю, под кровать, — спокойно повторила.

Почему-то Рашу стало обидно. Она же, вроде, говорила, что он ей нравится. Разве она не должна его ну хотя бы попытаться утешить? Ну или хотя бы просто обнять?.. А она пинается. Даже на одной кровати с ним лежать не хочет… Таким бесполезным и ненужным он себя, кажется, никогда не чувствовал. Поэтому полез под кровать. Видимо, там ему самое место…

— Что ты там видишь?

— Пыль, — честно ответил мужчина.

— Смотри внимательнее, — фыркнула она, — На полу.

Раш послушно стал осматривать пол, порой задевая затылком деревянные бруски, на которых лежал матрац. И вдруг замер.

— Нашел? — через какое-то время спросила Шура.

— Что это?

— Это солнышко! — радостно ответила она, — Это тебе, я дарю тебе солнышко.

Мужчина смотрел на вырезанное в полу «солнышко». Схематичное, абсолютно детское — кружочек и палочки-лучи. На пыльный пол упала капля, а за ней и вторая, третья. Раш не был скупым, в том числе и на слезы. Он уткнулся лбом в пол и тихонько всхлипывал.

— Спасибо… — с трудом выдавил он, — Спасибо!.. Оно такое хорошеньк-кое!..

— Я тебя люблю, — прошептала она тихонечко, и мужчина засмеялся сквозь рыдания.

— А по-помнишшь, — спросил он, вылезая из-под кровати, — помнишь, ты говорила… что твоя фамилия от слова «солнце»?

— Ага, — кивнула она, обнимая его, притягивая за плечи обратно на кровать.

Он ткнулся мокрыми, солеными губами ей в лоб.

— Мне нравится твой подарок. Я забираю солнышко.

Она удивленно распахнула глаза, и лицо залило краской. Она что-то прошипела сквозь зубы и отвела глаза. Ее до сих пор смущало ее смущение перед ним, и она резко дернула его за волосы вниз, прижимая лицо к груди, чтобы не смотрел. Раш противиться не стал, просто улыбнулся, дернул рубашку и прижался к коже губами. Слезы все еще влажнили веки и щеки, и ее грудь. Она выдохнула приглушенно и зарылась пальцами в его волосы.

Встретить рассвет на крыльце они не успели.

Раш трясся в карете уже третий час. Пальцы незаметно даже для их хозяина барабанили по бедру. Не то что бы длинная дорога прямо сильно раздражала, но в состоянии возбужденного ожидания каждая минута промедления казалось мучительной вечностью. Хотелось уже поскорее оказаться на месте — и что бы все решилось.

Мужчина кончиками пальцев чуть сдвинул шторку и с раздраженным вздохом уставился снова в окошко. Было темно, и человеческий глаз в эту облачную ночь не смог бы даже разглядеть дорогу, не освещенную ночным светилом. В этой части города ночью почти не зажигали магических огней. Да это местность к городу-то относилась разве что формально, по факту северный берег огромного, протяженного к западу озера был почти не заселен. Совсем же на западном берегу, куда направлялся Раш, было всего пару небольших поселений.

Недалеко от одного из них он остановил кучера. И дальше пошел своим ходом. Последние дни весны были дождливыми, но жаркими. Воздух за день прогревался хорошо, и ночи тоже были теплыми, но прохладный ветерок раздувал волосы и полы плаща. Раш глубоко вдохнул и несмело улыбнулся выглянувшей на пару секунд луне.

Пока ехал, в душе бурлило нетерпение, а теперь вот шел медленно, с трудом — как во сне. Он уже все решил, но последний шаг было делать… как-то неловко что ли. Мужчина одернул себя, встряхнул головой и пошел чуть быстрее.

Через полчаса из-за крон деревьев показались развалины старого храма. Точнее, это Раш знал, что когда-то тут стоял храм, а для других — это, наверное, уже даже не развалины. Каблуки сапог застучали по камню, поросшему травой в каждой щели, коих было не счесть. Где-то здесь была зала. Храма Матери-Земли.

— Матушка, — тихонько позвал он, — Доброй тебе ночи, матушка.

Ветер кинул ему в лицо его же волосы, озорно заигрывая. Приветственно зашелестели листья. Он постоял немного, собираясь с мыслями.

— Я тут подумал, — потянул Раш, пряча улыбку в ладони, — Такая ты добрая, сильная, умная и наверняка невероятно красивая!

— Подхалим! — хохотнула ему в ответ со всех сторон едва слышным шелестом.

— Только правду говорю, — покачал головой мужчина, — И вот ты такая замечательная… Может примешь приблудного сына?

Ответом ему заинтригованно мигнула луна.

— Усынови меня, а? Хочу быть твоим дитя! — Раш постарался состроить самое умильное лицо.

— А с чего ты решил, что такое возможно?

Раш откинул голову назад и глубоко вздохнул. В голове снова всплыло лицо Шуры:

« — … поскреби дракона — найдешь человека!

— Это кто тебе такую глупость сказал?

— Мамка моя!..»

— Да вот подумал — а вдруг? — улыбнулся мужчина.

— Не пожалеешь потом? — хихикнула Она как-то совсем не по-взрослому.

Раш пожал плечами.

— Да кто ж его знает?

— Ради нее?

— Ради себя.

Рассветало. Так неожиданно. Но время тут всегда как-то странно шло. Вот вроде середина ночи только, а вот уже рассветает. Раш предупредил Шуру, что ему надо отлучиться и он, может, не успеет к их привычному часу, но все равно было жаль, что сегодня его не будет на крыльце рядом с ней. Хотелось сорваться, расправить крылья — и успеть.

Вдруг мир взорвался болью, будто с него сдирали кожу, и он закричал. Протяжно, отчаянно, но стоило крику закончиться вместе с воздухом — боль прошла, как не было. Мужчина повалился коленями на камень, сдирая кожу с ладоней. Мышцы мелко дрожали, сердце стучало громко и рвано.

Вот и все. Нет больше Его Высочества Аррирашша саВаршша. Есть только человечек Раш. Мужчина не ощущал в воздухе магию, не дышал ей, не чувствовал ее, как все драконы. Связь с родом оборвалась, и этот миг Ярм, наверное, ощутил, как его смерть.

Но злой дядюшка не будет ему ничего объяснять. Злой дядюшка с громким хохотом сбежит в другую страну от всего этого дерьма, прихватив весть свой табор, и откроет трактир!

Смех начал разбирать его, и он уткнулся лбом в камень, потихоньку пытаясь выровнять дыхание.

Шура стояла на обрыве. Было темно, но потихоньку рассветало. У горизонта, вдали, небо белело, а над головой еще видны были звезды. Красиво. Стрелки часов на городской ратуше ползли к пяти часам утра. Девушка всматривалась в них, и внутри что-то волнующе стянулось в ожидании. Вдруг стрелки остановились.

И девушка вскинулась, подскакивая на кровати.

— Часы остановились, — прохрипела я со сна в пустоту.

Откуда-то я была уверена, что так любимые городом часы встали. Меня разобрал смех. Вроде, мне обещали, что если часы встанут, Высокий Город прекратит свое существование! «Идут с тех пор, как город начал жить, и остановятся, когда города не станет!» — так выгравировано на обратной стороне.

Я закуталась в плед и побрела на крыльцо — проверить, как там город!

Задавался рассвет. Он золотил пока только верхушки зданий, почти не касаясь земли, но с каждой минутой резкие тени становились чуть-чуть короче. Неторопливо, совсем неторопливо, даже как-то ласково, по-дружески, солнце прогоняло с улиц ночную прохладу.

Я обожала рассветы. Каждый день — как новое рождение. Восход солнца почти неизменно пробуждал во мне море энтузиазма. Гулкая тишина, по капельке заполняющаяся звуками, разговорами, смехом, скрипом, лаем…

Поэтому, наверное, я с огромным трудом переживала зимы: темные, хмурые, особенно в декабре, и мечтала когда-нибудь перебраться на юга — подальше от полярного круга.

Я облокотилась на перила, хлебнула чайку и почувствовала, что мне хорошо почти до слез. Спокойно так, тихо, свет заливает улицу Лавок. Скрипнула дверь с другой стороны улицы, и оттуда вышла, сладко потянувшись, тетушка Варта.

— Утречка! — кинула она мне, — А хде ж твой хахель?

— Доброе, — улыбнулась я, — Да вот, жду!

Солнышко уже поднялось, а я подниматься с насиженного места не хотела, хотя уже все затекло. Я ждала Раша и почему-то не хотела пропускать его возвращение. Какой-то он взволнованный был, когда уезжал.

На крыльцо вышел Дорик и присел на корточки рядом со мной.

— Ты тут уже часа три сидишь, — потянул он, — Волнуешься?

— Да не то что бы… — я задумалась, — просто хочу его встретить.

Он хохотнул и потрепал меня по голове.

— Лапушка какая! Я и не знал, что ты умеешь быть милой.

— Так удивлен, что у тебя сейчас мозг взорвется? Хочешь, покусаю тебя, чтобы ты успокоился? — спокойно предложила я.

— Хочешь, я тебе будку построю, чтобы удобнее сторожить было? — так же спокойно предложил в ответ он.

— Хочешь, я тебя облаю, чтоб не зубоскалил?

— Хочешь, я тебе за ухом почешу, чтоб не рычала?

— Хочешь, я буду тоскливо скулить ночами под твоей дверью, чтоб ты знал, как я тебя люблю?

— Хочешь…

— Хватит, — прекратил нашу игру Борик и потянул Дорика за шкирку в дом, — Не видишь что ли, она хочет, чтобы он вернулся и умилился, как она его верно дожидается у порога? А тут ты, наглая рожа, внимание на себя перетягиваешь! За такое она ведь и правда покусать может.

Я серьезно кивнула.

— Еще как могу.

Они ушли, оставив на моем лице улыбку. Хо-ро-шо. Я потянулась. Пройтись что ли, размяться хоть?

И тут сердце кувыркнулось в груди, стоило мне услышать знакомый стук каблуков по камню, показательно громкий и какой-то озорной. Я подняла лицо и улыбнулась еще шире.

— Доброе утро!

Мужчина улыбнулся в ответ, немного устало, но, в общем, довольно. Присел рядышком, и я завалилась на его плечо, укутываясь в его объятия.

— Шур, — позвал он через какое-то время, — Я знаю, что ты очень любишь Высокий… но что бы ты подумала, если бы я предложил переехать?..

Я удивленно вскинула брови и посмотрела на него.

— А далеко?

— Ага, — напряженно кивнул он, упорно глядя вперед, а не на меня.

— Ну давай, — легко согласилась я.

Он вздрогнул и повернулся ко мне.

— Что, вот так просто? Ты же говорила…

— Мне здесь хорошо, потому что здесь вы, — я сказала и только тогда поняла, что это действительно именно так, — Если вы все будете рядом, если ты будешь рядом, то я хоть на другой конец света перееду. Да и интересно мир посмотреть! Только там должно быть много солнца и короткая зима, — предупредила я.

Он весь как будто расслабился, уткнулся улыбкой в макушку.

— Шур, а выходи за меня? — тихонько прошептал он, — Построим дом, нарожаем котят — заживем…

— Ну если ты хочешь… — я скромно потупила глаза и опустила лицо, чтобы он не увидел победного блеска в глазах и довольной улыбки во все лицо, но он так насмешливо фыркнул, что я все-таки смутилась.

— Уже придумала имена для котят? — засмеялся засранец, перетягивая меня на колени.

— Наверху в тумбочке список лежит, — я спрятала лицо у него на груди.

Было немного неловко, но до неприличия хорошо.

Наверху в тумбочке и правда лежал список!