Твоё слово

Глава 16. Влюбленные. Нерешительность

Ева неторопливо пришивала к платью кружево — изящное, тонкое, но очень ненавязчивое. Оно было почти незаметным, но безумно красивым, и, по мнению госпожи Киныси, очень подходило Шуре. Еве все больше и больше нравилась эта девочка, хотя сказать откровенно, Еве многие очень нравились.

Она с самой юности, безумно далекой для человеческой памяти и потому очень смутной в воспоминаниях, была до смешного снисходительной к недостаткам разумных существ, но очень благодарной и открытой к достоинствам. Можно было бы подумать, что Ева была наивной и видела только хорошее, но на самом деле Ева была проницательной гораздо более, чем обычно казалось окружающим. Сколько сама Ева себя помнит, она по самым мелким и незначительным поступкам могла сделать вывод о человеке в целом. Очень легко, как дышать, она подмечала самые незаметные детали и не менее легко по ним делала выводы. Тон голоса, мимика, слова, поступки… Она уже плохо помнила события, даты, из ее памяти количеством прожитых лет выдавливало образы когда-то важных для нее существ, но она вряд ли сможет забыть, какой восторг и любопытство с самого детства в ней вызывали разумные. Их чувства, мысли, поступки, блеск глаз, взмах руки, слезы, улыбки.

Ева тихонько рассмеялась, сравнивая себя с Шурой. Ей казалось, что Шура смотрит на мир с таким же восторгом и любопытством, как и она когда-то, просто ее интерес вызывают немного иные вещи.

Ева не думала — и готова была поспорить с каждым, кто ей подобное заявит с несвойственной ей строгостью — что Шура равнодушная или бесчувственная. Что она невнимательна к другим. Просто ее забота была такой же ненавязчивой, незаметной и тонкой, как это кружево.

Она, например, знала, что Ева любит маленькие нежные норвеские ромашки, и свежий букетик всегда стоял на кухонном столе в вазочке. Без слов, улыбок, без всего того, что могло бы обратить внимание на то, что это она, Шура, делает для нее, Евы. Она не обращала на это внимание других, потому что и сама не считала это чем-то важным.

Мысли Евы плавно перетекли с Шуры к Арши. Когда-то, когда она еще была человеком, Ева была прислугой, хотя по сути, рабыней, в императорском дворце. Не было никаких причин, почему юный принц мог бы вообще узнать об ее существовании, если бы не особенности его характера.

Аррирашш всегда был необычным мальчиком, да! Слишком ласковый, слишком неамбициозный, слишком тихий и абсолютно неспособный к принятию иерархических систем — не слабый вовсе, но ни капли не конфликтный. Он одинаково прямо смотрел в глаза своим высокородным сородичам и бесправным поломойкам, к неудовольствию первых. С возрастом он смог воспитать в себе какую-никакую жесткость и расчетливость, научился плести интриги, с горем пополам освоил необходимый минимум в боевых искусствах, но суть его все-таки не поменялась.

Мальчик, когда-то сбегавший к ней на нижние этажи, чтобы послушать с маленькими служками придуманные ей сказки; с чего-то однажды решивший, что она его воспитательница, и заставивший всех это принять. Каким-то образом он стал центом ее жизни, ее короткой человеческой жизни, на протяжении которой он не успел вырасти даже до молодого мужчины. А она стала его главным сокровищем.

И он не смог ее отпустить. Мать-Землю и до этого не привечали на драконьих землях, но когда она благословила дитя Отца-Дракона, позволив ему воспользоваться чуждой для Его детей магией и создать голем с живой душой, поклонение Ей и упоминание Ее имени стало приравниваться к ереси.

Власть правящего рода строится на отсутствии любых связей с Ее детьми и Ее магией. На том, что они единственные чисты перед Его взором. То, что Аррирашш просил Ее благословения и получил его — государственная тайна.

Когда-то Еву звали Ларой. Но это было давно и неправда.

Первый Советник был был в легком отчаянии.

Когда-то он пообещал себе положить жизнь на служение императорскому роду, возвысившему и приблизившему его, низкородного недо-дракона, смеска, только за способности, за ум, за дело. Всю жизнь его преследовало по пятам его сомнительное происхождение. Ему довольно рано пришлось понять, что одного старания мало. Что талантов — мало. Ума — мало, трудолюбия — мало и желания — тоже мало. Что все это имеет значение только тогда, когда тебе готовы дать хоть шанс себя продемонстрировать в деле. Что на тебя готовы будут посмотреть, только если кто-то важный об этом попросит.

Шарам же ко всему прочему никогда не был особенно коммуникабельным. Замкнутый зануда — так бы его охарактеризовали многие. И не давали ни шанса. Но он был упертый, вот уж чего не отнять. Он легко смирился с тем, что никому не сдались его ум, трудолюбие, чистоплотность, но это смирение его, как ни странно, не останавливало. Попытка за попыткой, провал за провалом, он искал кого-то, кто сможет его оценить, принять и забрать себе его верность.

С Ярролимом они учились вместе в столичной академии. Все представители правящего рода обязаны были получить образование в Высоком Городе, социализируясь среди представителей разных рас. Блажь — по мнению Шарама, но кто его спрашивал. Во время учебы они никогда не общались, да и с чего бы? Ни по положению, ни по характеру они были не схожи и особого внимания друг на друга не обращали. Просто через три года после выпуска, когда Шарам сидел в каком-то убогом кабаке на нижних этажах города, к нему неожиданно подсел мужчина с неприметной внешностью и спросил, почему такая светлая голова до сих пор не выбилась в приличное место. Оказалось, это был Ярм. Выбрался погулять под мороком и очень удивился, увидев его. Балбес. Нахватался от дяди дурости. Начал ныть, что его окружают одни кретины, заказал дешевой выпивки, а на утро Шарам проснулся во дворце с похмельем и провалами в памяти, но в должности личного помощника Ярма.

Са’Варши все были такими. Ярм мог сколько угодно думать, что это только его дядюшка — взбалмошный чудак, не вписывающийся в строго-иерархичное драконье сообщество, но Са’Варши все были такими. Они справедливо были Над драконьими родами, а не в ряд с ними, и конечно же дело было не в том, что лишь они остались «чисты пред Его взором», не запятнав себя никакой связью с детьми Темной. Но именно это было аргументом для остальных Гнезд. И правящий род не должен был лишаться этого аргумента.

Са’Варши были над условностями строго-иерархичного драконьего сообщества. Это было невероятно прекрасно. И это могло стать тем, что их погубит.

Я сидела перед зеркалом, заплетала косички. Вообще-то сегодня я не стала надевать платье. Но косички почему-то хотелось оставить. Сама я особо себе раньше никогда волосы не заплетала — в хвостик или пучок только. И получалось, мягко выражаясь, слегка небрежно.

Стоит ли мне вернуться в издательство?

Пару раз на какие-то школьные праздники мне заплетала косички Олежина мама. Ворчала, в сто двадцать пятый раз проходилась по моему происхождению, но зачем-то заплетала, завязывая их нелепо-огромными белыми бантами размером с мою голову каждый. Где, интересно, она их покупала?

И стоит ли мне снова писать статьи?

Со второго этажа шумно спускались на завтрак Дорик с Бориком. Переругивались, как всегда. Ева ласковым голосом их успокаивала и звала скорее за стол. В отражении я увидела, как Бор заходит в комнату, оставляя Дорика на кухне уговаривать Еву завтракать сладкими пирогами, а не рагу. Он подошел и положил подбородок мне на макушку.

— Доброе утро, — мужчина посмотрел мне в глаза через отражение.

— Доброе, — улыбнулась я.

— Хорошо получается уже, — он повертел в руках одну из косичек, а потом приложил ее мне под носом, делая усы, — почему ты не хочешь зайти к Луке? Это важно. Ответь мне, пожалуйста?

Я замерла и задумалась. Честно говоря, я и сама не могла точно сказать. Я каждый день думала, что надо зайти к Луке, но каждый раз меня что-то останавливало, я находила кучу совершенно незначительных причин, почему это надо сделать потом, а не сейчас. Я хотела его увидеть, поболтать с ним, но при мысли о встрече меня как будто начинало придавливать к земле бетонными плитами. Или будто все внутренние органы вдруг сжимались до размера сухофрутов.

— Не знаю, — ответила я Борику, скривившись, — не знаю. Хочу, но не могу. Не знаю! Как это объяснить?

Обычно я четко знала, чего хочу, а чего -нет. И если нет — то почему. И просто не делала, особенно не заморачиваясь; не хочу — значит не надо. А тут вдруг: хочу, но не делаю, не делаю — и мучаюсь, что не делаю. Всегда думала, что люди, не умеющие анализировать свои эмоции и желания — просто глупые, а теперь сама вот такая. Последнюю неделю я вообще не понимала, что со мной происходит. Я не то что Борику, я самой себе не могла внятно объяснить, и это было ужасно непривычно.

Стоит ли мне вернуться в газету?

— Значит, все-таки хочешь? Скажи четко.

— Да.

Борик кивнул.

— Тогда я сам тебя отведу. Хочешь? — я молчала, — тебе не надо решать, я просто отведу тебя туда, потому что сам хочу зайти к Луке. Дурик сегодня уедет дурить, а одну тебя оставлять я бы не хотел. Ты сейчас в каком-то странном состоянии.

Я кивнула.

— Спасибо.

Он непривычно спокойно мне улыбнулся и потрепал по плечу, уходя на кухню.

— Борик, — окликнула его я и спросила, когда он повернулся, — а сколько тебе лет-то?

— Четыреста восемнадцать, — спокойно сказал Бор, будто люди столько живут, — как и Дорику!

В мире было много вещей, которые не могла объяснить современная наука. Большая их часть касалась бессистемной и жуткой магии Темной Госпожи. Официально, по указу Собрания Ученых Существ, это даже теперь не принято называть магией. Магия пошла от Отца-Дракона, а стихийные выбросы силы Безымянной — не магия, а какая-то теургия. Обычно последствия этих хаотичных выбросов силы признавали просто ересью, и старательно делали вид, что ничего не произошло. Со временем все свидетели умирают, все записи изгнивают, а что бабки бают — так на то они и бабки, чтоб всякую чушь баять!

Но были и такие чудеса, которые со временем в байки превратиться не могли, как ни старайся. Например, на территории Шинрской Империи жило около двухсот големов разного уровня развития. План по их незаметному уничтожению уже, конечно, осуществлялся, но пока не особенно успешно. Да и големы были неотъемлемой частью человеческой культуры и чтобы их уничтожить — не только физически — надо много времени. Благо у детей Отца-Дракона времени предостаточно.

Самым проблемным проявлением силы Безымянной, с которой не получалось разобраться на протяжении тысячелетий, были долгожители среди людей. Фактически, их бы можно было назвать бессмертными, потому что ни одного зарегестрированного случая ненасильственной их смерти просто не было. По всем показателям они были обычными людьми. Это могли быть магически одаренные люди, могли быть пустышки, женщины и мужчины — не важно. Они ничем не отличались от других, поэтому их невозможно было вычислить до определенных лет. Отец нынешнего императора вместо того, чтобы тратить силы и ресурсы на попытку их переловить, просто насадил с помощью пропаганды уверенность в том, что долголетие — особое благословение Отца-Дракона младшей расе. И ловить их теперь не надо было. Потому что им и скрываться нужды не было!

Дор и Бор были долгожителями. Они редко задумывались о том, почему, как и зачем все это — просто принимали как факт. В общем-то, если бы это не заметил Арши, они бы сами, наверное, даже и не поняли бы и лет в семьдесят только начали бы задумываться о том, почему все их ровесники похожи на сморщенные стручки, а они все еще молоды и прекрасны! Дор и Бор были не самыми внимательными людьми во всем, что не касалось их магического образования и дальнейшей работы в академии.

Это было прелюбопытно, конечно. Почему в мире существуют люди, которые в теории могут жить бесконечно? И точно ли бесконечно? Может и их срок годности ограничен, просто науке это пока не известно?

Об их необычном даре я думала, пока Борик вел меня к Луке. Просто если я начинала думать о Луке, мне становилось немного волнительно и хотелось куда-нибудь убежать, а бегать я не любила — у меня были слабые ноги и я быстро выдыхалась. Так что я сконцентрировалась на мыслях о Дорике и Борике и пыталась вспомнить все, что за это время попадалось мне об их феномене. Получалось какое-то очень скудненькое количество информации — там пару упоминаний, здесь пару строк… оно и не удивительно — специально я об этом не читала.

Надо сказать, сожители у меня все были как на подбор! Огромная ящерица под мороком, идеальная женщина в деревянном теле и два бессмертных придурка. И я — девочка-припевочка. Эта мысль меня позабавила, так что я решила что-нибудь спеть на радость прохожим.

Борик глянул на меня с жалостью, но ничего говорить не стал.

А я тихонько завывала Лепса и ловила лицом выглядывающие порой из-за облаков солнечные лучи. Погода так-то была хорошая, но очень облачная. В небе клубились большими валунами тяжелые облака чуть припухшие синевой, но не разливающиеся пока дождем. Из-за них лукаво выглядывало солнце, обозначая свое присутствие золотой каймой по краям прикрытия. Мы уже подходили к Лисьему базару, и хотя я продолжала улыбаться и петь, ноги похолодели от волнения, и шла я медленно.

К книжной лавке мы подходили очень медленно, в основном из-за меня. Я шла неторопливо-неторопливо, следя за шагами, чтобы ступни попадали только на цельные камни и не дотрагивались до их линий соприкосновения.

Звякнул колокольчик на двери.

— Лука, добрый день!

— И тебе доброго, Бор, — Лука улыбнулся, собрав морщины вокруг глаз, и тут увидел меня, мнущуюся за спиной у мужчина, — Шура, милая! Как я рад тебя видеть!

Он вдруг вздрогнул и сделал неловкий шаг в мою сторону.

— Привет, — кивнула я и, нахмурившись, опустила глаза.

— Подойди, дай хоть посмотрю, что с тобой все в порядке, — он опять улыбнулся. Я сглотнула вязкую слюну, выдохнула и подошла. Он взял мое лицо своими сухими сморщенными руками и поднял его, чтобы заглянуть мне в глаза.

— Как ты? — Лука с улыбкой смотрел меня, — я переживал очень, что тебя не отпустят… И очень рад, что это недоразумение разрешилось! Все-таки такая ты бесстрашная девочка!

В горле образовался комок, который я никак не могла сглотнуть, и из-за него было сложно дышать. Из-за этого даже глаза немного заслезились. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что я расстроена и собираюсь плакать, потому что это не правда, и потому что мне понравилось, как он назвал меня бесстрашной, хоть это тоже не было правдой, так что я уткнулась лицом ему в плечо и обняла его. Почему-то так казалось, будто я спряталась и говорить было немного легче. А мне было что сказать.

— Лука, прости, пожалуйста, что из-за меня тебе лавку порушили… — я шептала ему в плечо чуть хрипло, — мне очень стыдно, я больше так не буду!

Этой фразе меня научил Олежа. Он говорил, что так надо извиняться перед людьми. Его мама так в детстве научила.

Лука засмеялся и похлопал меня по плечу.

— Ты не виновата! — соврал он, — Но если ты за меня волнуешься и чувствуешь за собой вину, посыпать голову пеплом — самый бесполезный вариант извиниться. Если хочешь показать мне, что тебе не все равно, можешь просто помочь мне прибраться, например!

Я тут же отстранилась и закивала.

— Что-то я один тут не могу управиться, а в компании и быстрее и веселее! — он опять сосредоточил все свои полосочки морщин вокруг глаз — так красиво, как только у него получалось, — Но сначала попьем чайку, ребятишки!

Я дожевывала пирожок и пролистывала книги, проверяя, не порваны ли и не измяты страницы, и можно ли их еще продавать. По большей части Лука на самом деле уже почти все прибрал: поломанную мебель (которой, слава богу, было немного) выбросил, пол от осколков и грязи убрал и все раскиданное разложил по кучкам, которые мы и разбирали. Стражи успели пошалить и в его комнатах над лавкой, так что работы нам нашлось немало. Я была рада. Не думаю, что Луке так уж нужна была моя помощь. Нужна она была скорее мне, потому что это было единственным способом почувствовать себя хоть немного получше. Извиниться не только словами. Я была благодарна Луке, что он дал мне такую возможность.

Это было необычное чувство. Я была рада, что человек мне позволил сделать что-то для него. Позволил, потому что знал, что мне будет приятно, что мне это важно и нужно.

И теперь я примеряла эти чувства на других.

Будет ли приятно Рашу, если я буду советоваться с ним на тему наводок для статей? Мне это не нужно. Но он хочет знать, во что я ввязываюсь. Ему будет приятно, если я сама буду рассказывать?

Будет ли приятно Еве, если я порошу ее найти мне огромные белые банты размером с мою голову и заплести ими на день города две косички? Обычно мне нет дела до того, как я выгляжу, но Еве нравится меня одевать и причесывать, чтобы все соседи видели, что я красавица, и не смели говорить, что я дворовая кошка, которая лазает по помойкам, даже если это правда.

Будет ли приятно Дорику и Борику, если я попрошу их быть со мной рядом и защитить меня, если что, ведь сама я очень слабая? Да, они и так ходят со мной, и сами себя считают моими то ли няньками, то ли телохранителями, но я их об этом не просила. И получается, что я как будто делаю им одолжения, принимая их защиту, которая уже не раз меня выручала. Меня это, в общем-то, устраивало, потому что ни к чему не обязывало. Будет ли им приятно, если я откажусь от удобного для себя положения, попросив о защите?

— О чем серьезном с таким лицом думаешь? — спросил Бор, не отрывая взгляда от книги.

— О наших отношениях, — ответила я честно.

Борик неловко кашлянул, резко выдохнул, выпуская из себя воздух, и испуганно посмотрел на меня.

— Шура, ты мне очень нравишься!.. Но…— сказал он и немного замялся.

— Да, ты мне тоже, — я подняла на него взгляд. Выглядел он ошарашенным.

— Понимаешь! — он тяжело сглотнул, и продолжил хрипло, — Ты мне скорее как сестричка!

— Ладно, — я кивнула и взглядом предложила ему продолжить мысль, потому что не понимала, к чему он все это.

— Ты… Ты не обижаешься?.. — я мотнула головой, — прости, что не могу принять твои чувства. Просто я не вижу в тебе женщины…

Я посмотрела на него еще более удивленно. А потом до меня дошло. Я сложилась пополам, хрюкая и подвывая в колени. На звуки выглянул Лука из-за стеллажа и спросил, что случилось.

— Мы тут в чувствах объясняемся! — рассказала я, безуспешно попытавшись сделать серьезное лицо.

— Помолчи!.. — Борик схватил меня за локоть, а другой рукой попытался закрыть рот, — Ничего, Лука, все в порядке! Просто недоразумение!

— Никаких недоразумений! — возразила, отнимая его руку от лица, — Большая и чистая любовь юной девы, разбившаяся на тысячи мелких осколков о чужое равнодушие к моим прелестям!

— Нет у тебя никаких прелестей! — возразил Борик, вспыхивая.

— Он уже и прелести заценить успел, — рассказала я Луке, грустно качая головой, — а чувства принять не хочет! Все они такие…

Лука захихикал в кулак и зарылся обратно в свою гору книг за соседним стеллажом.

Борик еще раз подозрительно на меня глянул, сведя брови на переносице.

— То есть ты в меня не влюбленна? — во мне зарождалась новая волна смеха, выбираясь из горла пока только мелкими пузырьками веселья, — Сердце от моего жгучего взгляда не заходится в бешеном ритме? — на мой насмешливый взгляд он, кажется, обиделся, — Ты же сама недавно обниматься лезла! Что, даже ни разу глаза пеленой не заволакивало от того, как хочется на меня напасть и коварно соблазнить? Я вообще-то очень соблазнительный мужчина!

Почему-то на моменте про напасть и соблазнить вспомнилось, как на рассвете мне действительно хотелось напасть… на Раша. Только не чтобы причинить вред или соблазнить, а чтобы… Тут мысль застопорилась. Я сама не знала, чего вдруг тогда так залипла на Раша, и чего от него хотела. Дыхание слегка сбилось.

— О ком ты сейчас подумала?! — удивленно, но очень настойчиво спросил Бор, хватая меня за плечи, — Ты же о ком-то подумала? Чего так раскраснелась?

Я скривилась. Почему-то говорить мне не захотелось. Обычно я не стесняюсь говорить обо всем, что в голову взбредет, но сейчас мне почему-то не хотелось, чтобы он связал наш только прошедший разговор и мои мысли о Раше. Он наверняка подумает, что это как-то связано, а это не так. Надумает себе всякой ерунды, побежит рассказать своему муженьку, потом они вместе побегут рассказывать Еве, потом… В общем, глупость — но я почему-то не хотела, чтобы Раш вдруг услышал, будто я о нем что-то не то подумала. Это рождало внутри какой-то незнакомы и неприятный зуд.

— О тебе подумала! — рявкнула я на Бора, — сейчас как поцелую!

— Энри, у тебя все в порядке? — в очередной раз спросил Раш, в общем-то, понимая, что бесполезно сотрясает воздух, и ответа, который хотел бы получить — развернутого и обстоятельного — не получит. Энри не понимал, что значит — не в порядке. Он всю жизнь прожил в теплице, не понимая, что он — цветочек в тепле. Одинокий принц, не знающий, что такое одиночество. Он не знал, что значит «все хорошо» и не знал, как это «все не хорошо». Но Арши видел, что все, как минимум, не как обычно.

Подросток был неспокоен, что вообще не вписывалось в его характер. Он как будто куда-то торопился, хотя уж ему-то торопиться было однозначно некуда. Он читал запоем, боясь прерваться, начинал капризничать и раздражаться, когда его отрывали. Что-то искал, но сам не знал — что. На прямой вопрос смотрел озадаченно и пожимал плечами, косил взглядом в сторону стола с книгами и тетрадями и тоскливо вздыхал.

Арши знал список всей литературы, которая прошла через его внучатого племянника, и мог с уверенностью сказать — нет никакой системы. Он читал все, что дают, даже не выбирая. Мужчина внимательно посмотрел на мальчика и улыбнулся.

— Можешь заняться своими делами, я не буду отвлекать. Посижу еще немного и пойду, — Энри тут же оживился, подбежал, обнял благодарно и кинулся к книгам, зарываясь в них моментально и основательно, буквально забывая, что в комнате еще кто-то есть.

— Спасибо, дядя, — только и кинул он напоследок, по сути, прощаясь на сегодня.

— Не за что…

Что с ним происходит? Физически — точно ничего. Может дело в том, что он сходит с ума в этом нелепом заточении? Возможно же такое? Арши не видел других причин странного поведения.

Он допил свой чай, подошел к парнишке, поцеловал его в макушку и вышел, тихо закрывая за собой дверь.

Арши сидел тихонько в тени деревьев во внутреннем дворцовом саду. Была ночь, свет магических огоньков не касался его убежища. Дул прохладный ветерок и вокруг было тихо. Только шелест листвы, стрекот насекомых и отдаленно-приглушенные голоса, почти не слышные тут. Мужчина облокотился о ствол дерева и тяжело выдохнул.

Все было готово для похищения Энри, но… Но Арши малодушно, как и его венценосный племянник, ждал, что решение примут за него. Осознавать это было неприятно настолько, что мужчина не мог удержать лицо и то и дело кривился. Похитить мальчика — значило полностью поменять свою жизнь, и не только свою. Потому что были еще близкие ему существа, которые не оставили бы его и те, кого не смог бы оставить он сам. А еще совсем не хотелось ранить Ярма — дурного родителя, да, но и любимого племянника. Хотелось, чтобы он сам дал отмашку — забирай! Это было бы легче. Гораздо легче. Без гложущего от одних только мыслей чувства вины.

Поэтому сегодня мужчина снова пошел к императору. Снова присел ему на уши. Снова его облаяли и выгнали. И Арши понимал, что это не в последний раз. Окончательно принять решение и действовать он пока просто не мог. Это требовало решимости, которой у него, кажется, просто не было. Энри ему дорог, очень сильно дорог. Безумно дорог. И промедление и нерешительность заставлялм его чувствовать себя ничтожеством, не способном позаботиться о благополучии дорогого ребенка.

Но Ярм дорог ему уж точно не меньше. Кажется еще не так давно он златоглазым вихрастым мальчишкой прятался от дяди в портьерах, дулся на отца и подшучивал над учителями. Арши следил за его успехами, подсказывал, направлял, поддерживал на протяжении сотен лет. И предавать его совсем не хотелось. Это было так дико и противоестественно.

Аррирашш не мог пока сделать выбор. Он упрекал в этом Ярма, но сам, по сути, ушел от него не очень далеко…

Мужчина опять поморщился. Хотелось отдохнуть от этих мыслей. Неожиданно начал задаваться рассвет.

Сегодня он не пойдет к Шуре, хотя увидеть ее хотелось. Просто сегодня больше, чем в уютной утренней тишине посидеть с ней, хотелось побыть одному, и чтобы никто не трогал, и чтобы не перед кем не чувствовать себя недостаточно заботливым и внимательным.