Творцы русской идеи

Первая опубликованная работа Ивана Александровича Ильина (1883–1954) — рецензия на книгу, как ему могло тогда показаться, его однофамильца Вл. Ильина «Материализм и эмпириокритицизм». Автором книги был вождь российской социал-демократии Ульянов, вошедший в историю под другим псевдонимом — Ленин. Рецензия появилась в газете «Русские ведомости» 29 сентября 1909 года, была лапидарной и резко критической. Заканчивалась она следующим пассажем: «Нельзя не обратить внимание на тот удивительный тон, которым написано все сочинение; литературная развязность и некорректность доходят здесь поистине до геркулесовых столбов и иногда переходят в прямое издевательство над самыми элементарными требованиями приличия: словечки вроде «прихвостни» (36), «безмозглый» (41), «безбожно переврал» (71), «лакей» (254) попадаются буквально по несколько раз на странице, а превращение фамилий своих противников в нарицательные клички является далеко не худшим приемом в полемике г. Вл. Ильина»¹. Трудно сказать, помнил ли об этой рецензии Ленин, знал ли вообще о ней, когда его заплечных дел мастера критиковали И. Ильина за «белый» образ мысли. Чекисты «брали» Ильина шесть раз.

В свободное от арестов время в мае 1918 года Ильин защитил диссертацию о Гегеле. Диспут развертывался драматически: накануне Ильин узнал, что арест грозит его оппоненту и учителю П. Новгородцеву, и предупредил его об этом. Новгородцев не ночевал дома, куда действительно нагрянули чекисты, устроили обыск и задержали семью. Защита была назначена на два часа пополудни. Факультет собрался, пришел второй оппонент князь Е. Трубецкой. В половине третьего как ни чем не бывало появился Новгородцев, извинился, защита началась. Диспут продолжался до семи часов и принес Ильину помимо искомой магистерской единодушно присужденную докторскую степень. Диссертация увидела свет: «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека».

Эта книга помогала Ильину в контактах с ЧК: у чекистов рука чесалась расстрелять профессора, но, зная философские симпатии своего вождя, они не решались убить автора единственной в советской России книги о Гегеле. Есть сведения, что в 1920 году при очередном аресте Ильина в его дело вмешался Ленин и распорядился не применять к нему репрессивных мер. Но через два года Ильин разделил судьбу русской интеллектуальной элиты: под угрозой казни он был пожизненно изгнан из страны.

Ильин обосновался в Берлине. Преподавал в русском научном институте. Много писал. По-русски и по-немецки. Немецким он владел в совершенстве (некоторые его немецкие работы до сих пор не переведены на родной язык). Антикоммунистический пафос его работ открыл двери немецких издательств, в том числе крайне правых (Эккарт-ферлаг, близкий к НСДАП). Но когда нацисты пришли к власти, они поняли, что Ильин им не союзник. Ему запретили публичные выступления. В 1938 году Ильин отправился в новое изгнание. С финансовой помощью С. Рахманинова он перебрался в Швейцарию (Цоликон близ Цюриха), где скончался в 1954 году.

Через все эмигрантское творчество Ильина проходит одна тема — судьба России, ее национальное возрождение. Катастрофа семнадцатого года для Ильина — наиболее яркое проявление кризиса мировой культуры. Поэтому судьба России — часть мировой судьбы. То, что пишет Ильин о России и для России, приобретает вселенское значение.

Нашему поколению, писал Ильин, выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, но это не должно поколебать наше разумение и наше служение России. И ныне нам более чем когда-нибудь нужно верить в Россию и выражать от ее лица ради будущих поколений ее творческую идею, которая может быть только русскою, национальною. Русская идея выражает историческое своеобразие народа и в то же время — его историческое призвание. В чем состоит сущность этой идеи? «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца… Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа»². Предрасположенность к чувству, сочувствию, доброте — не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории. Это проявляется в особенностях русского православия, русского гостеприимства, в добродушии русских сказок, в добролюбии русских святых, в сердечном созерцании, каким проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живет в русской поэзии и литературе, в живописи и музыке.

В отличие от Достоевского и Соловьева Ильин рассматривает русскую идею не в плане общечеловеческого единения; он сосредоточен на судьбах русского народа, оказавшегося в беде. Предчувствуя новые бедствия, он хочет, чтобы русская идея стала программой национального возрождения. Спасти себя от окончательной гибели русский народ может, только возродив полностью свою традиционную духовность и самобытную культуру.

На закате дней своих Иван Александрович писал: «Мне 65 лет, я подвожу итоги и пишу книгу за книгой. Часть их я напечатал уже по-немецки, но с тем, чтобы претворить написанное по-русски. Ныне пишу только по-русски. Пишу и откладываю — одну книгу за другой и даю их читать моим друзьям и единомышленникам… И мое единственное утешение вот в чем: если мои книги нужны России, то Господь сбережет их от гибели, а если они не нужны ни Богу, ни России, то они не нужны и мне самому. Ибо я живу только для России»³. В этих словах — весь Ильин. Нет в них ни грани неправды, ни тени рисовки. Воистину: все свои силы, все знания, все богатство своей души он отдавал служению родине. Как был бы он счастлив узнать, что судьба сохранила написанное им: в России издают и читают его. Выходит собрание сочинений.

Среди деятелей русского религиозно-философского ренессанса Ильину принадлежит особое место. Он никогда не заигрывал с марксизмом, никогда не «левачил» (в том числе при оценках искусства), не приветствовал ни Февраль, ни Октябрь, не сотрудничал с новой властью, не якшался в эмиграции с евразийцами, среди которых кишмя кишело чекистской агентурой, и не уходил в чистое умозрение. Православный мудрец, блистательный стилист, он жил духовными интересами родины, проявляя удивительную глубину прогноза, мудрую прозорливость и последовательность позиции. Монархист по убеждениям, он никогда им не изменял, но считал, что народ должен «уметь иметь царя», в России сегодня, увы, «умения» нет, единственный выход — «национальная диктатура».

Философскую известность принесла Ильину книга о Гегеле. Автор продемонстрировал в ней великолепное знание и глубокое понимание сложнейшего текста. Эрудиция его безупречна, а самостоятельный ход мысли оригинален и увлекателен. Ильин — не гегельянец (никогда им не был), ему видны упущения великого немца. Это панлогизм, стремление разложить все по полочкам понятийного (пусть диалектического) мышления, отсюда «абсурдность» метода, согласно которому истина постигается системой категорий. («Философ вообще не обязан выдумывать и преподавать какую-то «систему». Это чисто немецкий предрассудок, от которого давно пора освободиться»⁴, — скажет он впоследствии.) Неприемлем гегелевский пантеизм, отождествление мира и Бога. Но плох тот философ, который видит в Гегеле одни слабости и ничему не может у него научиться. «Гневные выпады Артура Шопенгауэра против Гегеля несправедливы, ибо в действительности Гегель был прямой противоположностью того, что хотел видеть в нем желчный франкфуртский философ: перед ним действительно была «голова», а никакой не «шарлатан». Всю жизнь он оставался мучеником своего сверхсложного сражающегося с самим собой созерцания. Он честно старался сохранить верность своей панлогической концепции, которая открылась ему в 1800–1801 годах. Он видел, как она рушится, и не желал принять ее крушения, ибо это для него означало бы крушение Бога. Ему приходилось перестраиваться «на ходу». Перед ним вследствие этого обнаруживались новые «выси» и «глубины», он незаметно пересматривал основное свое понятие разума, переходил от «панлогизма» к «пантелеологизму» и полагал, что первоначальная его познавательная идея успешно обоснована. Кризис этой идеи и всей его системы был велик и поучителен. Может быть, он ушел из жизни, не осмыслив и не высказав этого. Но нельзя сомневаться в предметности его созерцательной способности»⁵.

Центральная проблема всего русского философского ренессанса — смысл жизни. Гегеля эта проблема не волновала: жизнь для него один из узлов саморазвития логической идеи. Для Ильина жизнь — смысловой центр бытия. Главная цель его жизни «именуется делом божьим на земле», то есть делом «религиозно осмысленной культуры», свободно создаваемой людьми. Для Гегеля важно было осознание свободы, для Ильина — ее реализация в жизни индивида. Сначала «быть», потом «действовать» и только затем «философствовать».

Ильин разделяет убеждение Гегеля в том, что философия — наука. По своему содержанию она тождественна религии. Ильин пришел к этому выводу в статье «Философия как духовное делание» (1915). Философия — знание истины, религия — вера в нее. В своей статье Ильин иронизирует над тремя разновидностями псевдофилософствования. Это прежде всего «софистическая апология сильного», подмена очевидности авторитетом. Далее превращение философии в тайновидение. Причем здесь возможны два варианта: в первом случае «владеющий тайной» от души старается передать ее своим адептам (но, поскольку тайны нет, усилия его напрасны), другой вариант — тайна остается сокрытой, тайновидец не спешит, а порой и не в состоянии раскрыть ее; бывает, что он просто морочит голову (себе и другим). Третья разновидность псевдофилософии — формальная игра в дефиниции и силлогизмы. Все три отмеченные Ильиным умственных порока — авторитетопоклонство, тайновидение, понятийное мозгоблудие — живут и поныне, сарказм Ильина не потерял актуальности. Как и его твердое убеждение в том, что истина существует и надо жить ради нее.

Совет не следовать немецким образцам и не создавать систему содержится в этюде «Что есть философия». При жизни этюд был напечатан по-немецки в сборнике «Blick in die Feme», посмертно по-русски в сборнике «Путь к очевидности». Оба эти сборника, содержание которых частично совпадает, характерны для Ильина. Это особый тип философии. Привлекают страстность изложения, обращенность к широкому читателю, блистательный язык. «…Я пытаюсь заткать ткань новой философии, насквозь христианской по духу и стилю, но совершенно свободной от псевдофилософского отвлеченного пустословия. Здесь нет совсем и интеллигентского «богословствования» наподобие Бердяева — Булгакова — Карсавина и прочих дилетантствующих ересиархов… Это философия — простая, тихая, доступная каждому, рожденная главным органом Православного Христианства — созерцающим сердцем, но не подчеркивающая на каждом шагу своей «школы». Евангельская совесть — вот ее источник»⁶.

Обращаясь к читателю, Ильин вопрошает его: откуда известно, что изучаемый предмет систематичен и живет по законам человеческой логики (пусть диалектической)? Неужели шапка определяет размер головы? Жалок и смешон философ, воображающий себя бухгалтером, наводящим порядок в бумагах, или унтер-офицером, командующим шеренгой понятий. Надо честно, ответственно изучать предмет. Созерцание — средство, очевидность — цель.

Очевидность — любимая присказка, «волшебное слово» Ильина. Он повторяет его столь же часто, как Федоров свою формулу воскрешения. «Человек, никогда не переживший очевидности, не знающий, как слагается и проверяется это своеобразное переживание и как оно внутренне «выглядит», — создаст в теории познания только игру мертвыми понятиями и пустые конструкции… Акт очевидности требует от исследователя — дара созерцания и при том многообразного созерцания, способности к вчувствованию, глубокого чувства ответственности, искусства творческого сомнения и вопрошания, упорной воли к окончательному удостоверению и живой любви к предмету»⁷.

Очевидность — это свет. «Но не всякая свеча дает нам очевидность. Бывают галлюцинации и миражи. Очевидность — это свет, исходящий из самого предмета, охватывающий нас предметной силой, покоряющий нас, к нему человек должен пробиться… Пережитая однажды, очевидность дает человеку любовь, горение, свет. Теперь он может раскрыть глаза другим людям, он призван вести их за собой. Очевидность воодушевляет человека и просветляет душу. Она дает ему опору, позицию, характер. И вот он здоровый и целостный. Любит то, чем живет, живет тем, что любит. За это борется до конца своих дней, и если он гибнет в борьбе, то гибнет как победитель»⁸.

Ильин никогда не предавался философии ради философии, он думал и писал в первую очередь о том, чем жила русская общественность. В этом отношении особенно важна одна из главных его работ — «О сопротивлении злу силой». Она впервые вышла в Берлине в 1925 году и вызвала оживленную полемику. Нетрудно догадаться, что книга направлена против философии толстовства, оказавшей разлагающее воздействие на интеллигенцию России. «Учение, узаконивающее слабость, возвеличивающее эгоцентризм, потакающее безволию, снимающее с души общественные и гражданские обязанности и, что гораздо больше, трагическое бремя мироздания, — должно было иметь успех среди людей особенно неумных, безвольных, мало образованных и склонных к упрощающему, наивно-идиллическому миросозерцанию. Так случилось это, что учение графа Л. Н. Толстого и его последователей привлекало к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия слухом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру»⁹.

Ильин не скрывал своего намерения «перевернуть навсегда «толстовскую» страницу русской нигилистической морали и восстановить древнее православное учение о мече во всей его силе и славе»¹⁰. Неужели, задавал вопрос автор, русский интеллигент прошлого и нынешнего века гуманнее и любвеобильнее апостолов Петра и Павла, русских святых Сергия и Гермогена? «Только для лицемера или слепца равноправны Георгий Победоносец и закалываемый им дракон»¹¹.

Как быть, однако, с евангельским призывом любить врагов и прощать обиды? «Призывая любить врагов, Христос имел в виду личных врагов самого человека»¹². Христос никогда не призывал любить врагов божьих, попирающих божественное. Это относится и к заповеди о прощении обид, и к словам «не противься злому» (Мф., 5:39). Истолковывать этот призыв к кротости в личных делах как призыв к безвольному созерцанию насилий и несправедливостей было бы противосмысленно и противоестественно. Разве предать слабого злодею — значит проявить кротость? Предоставлять злодеям право надругиваться над храмами, насаждать безбожие, губить родину — значит быть кротким и щедрым?

Так возникает отрицательный лик любви. Такая любовь не может принять зла в человеке и активно противостоит ему. Многообразны формы отрицания зла: от неодобрения и несочувствия до физического пресечения и казни. «Отрицающая любовь безрадостна и мучительна для человека: она требует от него подвига и притом сурового подвига»¹³.

Оправдывая применение силы в защите добра, как не впасть в другую крайность — в признание допустимости любых средств для достижения благой цели? «Цель оправдывает средства» — лозунг, приписываемый иезуитам. Ильин отвергает его, он прошел школу Гегеля и предлагает диалектическое решение: «Когда человек в борьбе со злодеями обращается к силе, мечу или коварству, то он не имеет ни основания, ни права слагать с себя бремя решения и ответственности и перелагать его на Божество: ибо эти средства борьбы суть не божественные, а человеческие; они необходимы именно вследствие невсемогущества и несовершенства человеческого и с этим сознанием они должны и применяться»¹⁴. Нравственное достоинство цели нельзя переносить на средство. Достойное средство может служить неприглядной цели. Помогать бедняку хорошо, но… не с целью купить его голос на выборах. Предать друга отвратительно, даже если этим ты спасаешь свою семью.

«Таким образом вскрывается неверность обоих крайних решений: первого, которое предает основную цель борьбы ради того, чтобы избежать неправедных средств (непротивление!); и второго, которое отвертывается от созерцания совершенства ради того, чтобы неестественно и уверенно пользоваться неправедными средствами… Второй исход создает иллюзию целесообразности и иллюзию победы добра, незаметно отрывает борющегося от его главной и конечной цели и развращает его душу идеей вседозволенности: в результате дурные средства начинают служить дурным целям и возникает воззрение, будто «жизненно только греховное» и будто «умному человеку и грех не страшен». Ясно, что оба эти исхода ведут в конечном счете к одному и тому же — к общественной деморализации»¹⁵.

Книга Ильина нашла живой отклик в эмигрантской среде: только что закончилась Гражданская война, пролито было море русской крови и море слез, неужели все это впустую и главное — против заповедей Христа, отстаивать которые претендовали белые. Ильин задним числом формулировал принципы потерпевшего крушение Белого дела. Ильин говорил очевидные вещи, и тем не менее его книга вызвала оживленную полемику. Скорее всего, это можно объяснить личными мотивами. Бердяев (которого Ильин называл Белибердяевым) выступил со статьей «Кошмар злого добра», в которой заявил: «Чека во имя Божье более отвратительно, чем «чека» во имя дьявола»¹⁶. Зинаида Гиппиус (прозвище, данное Ильиным — Гиппиусиха) назвала Ильина «бывшим философом», а книгу его — «военно-полевое богословие»¹⁷. Зеньковский и Степун также выступили с критическими возражениями против Ильина. Поддержку Ильину оказали Струве и Лосский.

Нападки на Ильина были несправедливы: он не был апологетом ненависти и насилия, свой труд он написал не только с целью опровержения толстовства, но как «синтез верного решения» борьбы со злом, которое состоит в следующем: «Сопротивляйся всегда любовию: а) самосовершенствованием, в) духовным воспитанием других, с) мечом»¹⁸. «Меч» стоит на третьем месте, первые два занимают духовные факторы. Путь духовного обновления — единственный путь спасения, единственный выход для переживающего культурный кризис человечества. «Путь духовного обновления» — название книги Ильина, над которой он работал в тридцатые годы. Книга вышла в 1937 году в Белграде, затем была расширена — посмертное издание появилось в Париже. Она открывает первый том собрания сочинений, которое выходит в Москве.

Средства духовного обновления — вера, любовь, свобода, «совесть, семья, родина, национализм, правосознание, государство, частная собственность. Каждому из них посвящена глава. Веру Ильин определяет предельно широко — это главное и ведущее тяготение человека, определяющее его жизнь, его воззрения, его стремления и поступки»¹⁹. Без веры человек не может существовать. Жить — значит выбирать и стремиться, для этого нужно верить в некоторые ценности, служить им; все люди во что-то верят. (Коммунисты верили в коммунизм, молились вождям и родоначальникам; сегодня иные могут возглавить крестный ход, как в былые годы уличную демонстрацию; следует ли верить их вере?) Ильин предупреждает: «Иногда под корою теоретического неверия живет в тайне настоящая глубокая религиозность; и наоборот, ярко выраженная церковная набожность скрывает за собой совершенно недуховную душу»²⁰.

Что такое религиозность, задает вопрос Ильин и отвечает: «Религиозность не есть какая-то человеческая «точка зрения», или «миросозерцание», или «догматически-послушное мышление и познание». Нет, религиозность есть жизнь, целостная жизнь и притом творческая жизнь. Она есть новая реальность, состоявшаяся в человеческом мире для того, чтобы творчески вложиться в остальной мир»²¹.

Источник веры и религиозности — любовь. Это определяющая форма духовности. Обращаясь к ней, Ильин проводит тонкое различие между двумя формами любви — инстинктивной и духовной. Любовь, рожденная инстинктом, субъективна, необъяснима. Иногда это ослепление, всегда — идеализация. «По милу хорош» — гласит пословица. Но есть к ней антитеза — «по-хорошему мил», это уже о другом виде любви — любви духа, в основе которого лежит восприятие совершенства, объективного идеала. Именно такая любовь лежит в основе религиозного чувства.

Критическую настороженность современного читателя может вызвать глава о национализме: нас приучили к отождествлению этого слова с шовинизмом, неприязнью к другим народам. Ильин толкует национализм иначе — только как позитивное проявление национального духа. «…Любовь к своему народу не есть неизбежно ненависть к другим народам; самоутверждение не есть непременно нападение; отстаивание своего совсем не означает завоевание чужого. И таким образом национализм и патриотизм становятся явлениями высокого духа, а не порывами заносчивости, самомнения и кровопролитного варварства, как пытаются изобразить это иные современные публицисты, не помнящие родства и растерявшие национальный дух»²².

Это не случайная обмолвка. Аналогичные мысли Ильин высказывает и в других работах. «Истинный национализм есть не темная, антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ к духовному расцвету»²³. Широко распространено ошибочное мнение, приписывающее русской философии дефицит правосознания. Недооценка права якобы отличает русскую мысль от западной. Ильин — живое тому опровержение. При том, что он не одинок. Двух его учителей-правоведов — П. Новгородцева и Е. Трубецкого я уже называл. До них были Чичерин и Соловьев. Современник и соратник Ильина Вышеславцев — тоже юрист и философ права. Это имена.

А концепции состоят в том, что русская школа философии права выработала некоторые принципы, говорящие о высокой культуре юридической мысли, хотя и несколько иной, чем на Западе. «В 19 веке в Европе расцвела абстрактная и формальная юриспруденция, которая считалась только с положительным правом и не хотела слышать о естественном (т. е. верном, идеальном, совестном) праве; и лишь там и сям можно было отыскать в этой юриспруденции скудные намеки на социальную идею и бледные остатки христианской идеологии, причем и то и другое считалось «субъективным» и «ненаучным»²⁴. Расцвету формальной юриспруденции соответствует разлагающееся правосознание — один из наиболее характерных признаков современного духовного кризиса.

Ильин — сторонник «естественного» права, которое дается человеку «от природы», связано с его совестью, сливается с моралью. Совестный акт для Ильина — важнейший компонент духовного обновления. «От совестного акта не следует ожидать ни слов, ни суждений, ни изречений, ни формул. Совестный акт подобен скорее молнии, сверкающей из мрака, или мощному подземному толчку, как при землетрясении. Здесь нет по-человечески раскрытой разумности, но есть как бы некий ослепительный свет, озаряющий внутренние пространства души, от которого человек как бы мгновенно прозревает — ибо совесть есть состояние нравственной очевидности»²⁵. Ильин считал европейское правосознание формальным, черствым и уравнительным, а русское — бесформенным, добродушным и справедливым²⁶. Но это не в укор русским: «История русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его духом [сердечного чувства], братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости»²⁷. «Мало закона, — писал он. — Надо видеть живое событие. И далее, надо видеть сквозь закон: 1. Намерение законодателя и 2. Высшую цель права (свобода, мир, справедливость). Поэтому всякое применение закона предполагает в душе применяющего чиновника живое творческое правосознание»²⁸.

Закон формален, но его применение определено всей широтой духовной жизни; здесь и любовь, и вера, чувство справедливости и совестный акт. Кроме того, необходима борьба (сугубо лояльная, в пределах закона) за улучшение существующего законодательства.

Последнее обстоятельство помогает и при решении вопроса о собственности. Частная собственность целесообразна, более того — необходима. Частная собственность соответствует индивидуальному способу бытия, который дан человеку от природы. Частная собственность вызывает в человеке инстинктивные побуждения для напряженного труда. Она дает чувство уверенности, доверие к людям, к вещам, к земле. Она закрепляет оседлость человека, укрепляет семью и государство, воспитывает правосознание, приучая различать «мое» и «твое». Учит хозяйственной солидарности. Путь к организации мирового хозяйства лежит не через интернационально-коммунистическое порабощение, а через осознание той солидарности, которая вырастает из частного хозяйства.

Другое дело имущественное неравенство, дисгармонии капиталистического общества. Никакие силовые методы и упразднение частной собственности здесь не помогут. «Нужно не погасить «частное», а создать гармонию и равновесие множества «частных». Вредна не частная инициатива, а противообщественное настроение и поведение единичного человека. Опасно не личное творчество, а безудержное своекорыстие невоспитанного индивида. Спасителен не социализм, а творческое сочетание свободы и справедливости»²⁹. Разрешение проблемы состоит в том, чтобы сочетать строй частной собственности с «социальным» настроением души, свободное хозяйство — с организованной братской справедливостью. При строгом соблюдении закона!

Ильин был не только правоведом и моралистом. Широкообразованный философ культуры, он не мог пройти мимо такой области духовной жизни, как художественное творчество. Известны его статьи о классической русской литературе — о Пушкине, Гоголе, Достоевском, Толстом. В 1937 году он выпускает книгу «Основы художества». Год спустя заканчивает работу «О тьме и просветлении. Книга литературной критики» (вышла посмертно). Много ярких страниц посвящено искусству в сборниках статей.

Ильин — адепт реализма, непримиримый противник формалистических «художеств». «…Будущее принадлежит не модернизму, этому выродившемуся мнимо-искусству, созданному, восхваленному и распространяемому беспочвенными людьми, лишенными духа и забывшими Бога. После великого блуждания, после тяжелых мучений и лишений — человек опомнится, выздоровеет и обратится снова к настоящему, органическому и глубокому искусству; и так легко понять, что и ныне уже глубокие и чуткие натуры предчувствуют это грядущее искусство, призывают его и предвидят его торжество»³⁰.

О позиции Ильина наглядно свидетельствуют две схемы в книге «О тьме и просветлении» (Ильин вообще охотно иллюстрирует свои взгляды схемами). На одной схеме изображена структура реалистического произведения: широко раскрытый глаз читателя, непосредственно перед ним поверхностный слой — авторский текст. За этим слоем — созданные автором образы, фабула и т. д. Далее (третий слой) — художественный предмет, из которого у автора вырастают образы и слагается фабула. Иначе выглядит «нехудожественное» произведение. Художественный предмет (если таковой есть) остается незамеченным, эстетически неосуществленным. Вместо художественной ткани возникает хаос эмбриональных образов, таков «путь модернизма», изображенный Ильиным волнистыми бесформенными линиями. На поверхности подобного опуса — «бесконечный сквозняк ненужного текста». А глаз читателя? Он закрыт — «от скуки и отвращения»; не уверяйте, что это кому-то доставляет радость!

Чуткость Ильина к содержательной стороне искусства позволила ему обнаружить философию там, где иной сноб не стал бы ее искать — в народной сказке. Сказка не раз становилась у нас предметом сухого формального анализа. Не то у Ильина. Он находит удивительно проникновенные слова для ее содержательного анализа, рассматривает ее как живое мировоззренческое целое. Вывод: «Сказка есть дорелигиозная философия народа, его жизненная философия, изложенная в свободных мифических образах и художественной форме»³¹.

Почетное место в наследии Ильина занимает его последняя крупная работа, духовное завещание — книга «Наши задачи», создававшаяся в течение последних шести лет его жизни. Ильин писал ее и публиковал малыми выпусками (всего 215) под эгидой РОВС (Русский общевоинский союз). Выпуски печатались на правах рукописи и рассылались членам этой организации, объединившей бывших бойцов белой армии. Все выпуски были написаны Ильиным, но выходили без подписи. Анонимность была вынужденной: швейцарские власти не разрешали иностранцам заниматься политикой, а Ильин покидать Швейцарию не хотел. Наиболее существенные статьи из книги «Наши задачи» собраны в сборнике «О грядущей России», выпущенном Н. Полторацким.

В XX веке Россия пережила три мощных потока эмиграции. Нынешние, «колбасные» эмигранты покидают страну добровольно в поисках спокойной и сытой жизни; «вторая волна» — это невозвращенцы Отечественной войны; опасаясь сталинских репрессий, они почли за лучшее остаться за рубежом. Наиболее трагична судьба «первой волны», изгнанников, оставивших родину с белой армией.

Ильин — идейный вождь «первой волны» — еще в 1926 году опубликовал программную статью «Белая идея». «Пройдут определенные сроки, — писал он, — исчезнут коммунисты, революция отойдет в прошлое; а белое дело, возродившееся в этой борьбе, не исчезнет и не отойдет в прошлое; дух его сохранится и органически войдет в строительство новой России. Ибо возродившееся в отрицании и гражданской войне, белое дело отнюдь не исчерпывается отрицанием; собрав свои силы в гражданской войне, оно отнюдь не питается гражданской войной, не зовет к ней во что бы то ни стало и не угаснет вместе с ней; пробужденное революцией, оно отнюдь не сводится к «контрреволюции»; борясь против гибельной химеры коммунизма, оно совсем не выдыхается вместе с этой химерой; восставая против интернационализма и его предательства, оно имеет свой положительный идеал родины…

…Да, белое дело состоит в том, чтобы бороться за родину… Мы не верим в справедливость насильственного уравнения и имущественного передела, мы не верим в целесообразность общности имуществ, в правоту социализма, в спасительный коммунизм. Дело не в бедности, а в том, как справляется дух человека с его бедностью. Дело не в богатстве, а в том, что человек делает со своим богатством. Дело не в бедности и не в богатстве, а в том, чтобы каждый человек мог трудиться; трудясь, строить и приумножать; приумножая, творить новое и делиться с другими. Мы утверждаем естественность и необходимость частной собственности и общественное духовное задание. И потому наши девизы: собственность и творчество} изобилие и щедрость*³².

Ильин понимал, что вопрос о собственности — центральный для будущего национального возрождения. Сторонники «социалистического выбора» пугают нас возвратом к капитализму, иные рассуждают о «третьем пути». Ильин напоминает, какой выбор сделал русский крестьянин: к началу Столыпинской реформы Россия насчитывала двенадцать миллионов крестьянских дворов. Из них четыре миллиона уже вели самостоятельное хозяйство. Вскоре еще шесть миллионов заявили о желании иметь свою землю и полную хозяйственную самостоятельность. Они уже получали ее и получили бы ее до конца, если бы не революция. Революция погасила идею законной собственности на землю, коллективизация означала государственное крепостное право.

Далее, вопрос о власти. Как Платон и Кант, Ильин — противник демократии. В принципе народовластие хорошо, но на практике неосуществимо. Правят всегда немногие, весь вопрос в том, — лучшие или худшие. «Лучших людей могут найти только те, которые… страдали, а не те, которые пытали страдальцев. Иначе Россия опять будет отдана во власть политической черни, которая из красной черни перекрасится в черную чернь, чтобы создать новый тоталитаризм…»³³

«Черная чернь», повторяя измышления «красной черни», твердит в наши дни о тоталитаризме, якобы присущем русской истории. Это ложь: тоталитаризм пришел в Россию с Октябрем. Что такое тоталитаризм — задает вопрос Ильин. Его ответ: «Это есть политический строй, беспредельно расширяющий свое вмешательство в жизнь граждан, включивший всю их деятельность в объем своего управления и принудительного регулирования… Обычное правосознание исходит из предпосылки: все незапрещенное — позволено, тоталитарный режим внушает совсем иное: все непредписанное запрещено. Обычное государство говорит: у тебя есть сфера частного интереса, ты в ней свободен; тоталитарное государство заявляет: есть только государственный интерес, и ты им связан»³⁴. Ильин испытал на себе как «левый» тоталитаризм (в советской России), так и «правый» (в нацистской Германии). «Мы имели возможность изучить оба режима до дна и относимся с нескрываемым нравственным и политическим отвращением к обоим»³⁵.

Не менее, чем тоталитаризм, опасна анархия. Именно анархией (и гражданскими войнами) чреваты все попытки расчленить Россию на «суверенные» государства. «Что сулит миру расчленение России?» Этой теме в «Наших задачах» посвящено пять выпусков. Мысль разворачивается следующим образом. Россия — не случайное нагромождение территорий, а живой организм. Расчленить организм — значит убить его, останки начнут гнить. Дело закончится гражданской войной, которая превратится в мировую войну. Такое перерастание неизбежно, ибо мировые державы начнут вкладывать капиталы и отстаивать силой оружия свои интересы. Расчлененная Россия станет язвой всего мира.

Совершенно несостоятелен довод о «национальной свободе». Никогда и нигде племенное деление не совпадало с государственным. Малые народы зачастую спасались тем, что прибегали к покровительству и помощи большого народа. Русские всегда были толерантны в отношении других культур — более полутораста языков и тридцати религий насчитывает Россия. Это не Северная Америка, где туземцы были согнаны со своих земель и истреблены.

Расчленение России представляет собой задачу территориально неразрешимую. Императорская Россия не смотрела на свои племена, как на дрова, подлежащие перебросу с места на место, она никогда не гоняла их по стране произвольно (на такое мог решиться только Сталин). Расселение их в России было делом истории и свободного оседания. Взгляните на этнографическую карту страны: все обозначения на ней условны, они указывают не на исключительную, а преимущественную племенную заселенность. Все эти племена столетиями вступали в кровное смешение. Происходило и постепенное непринудительное обрусение населения, что передается южной поговоркой: «Папа турок, мама грек, а я русский человек». Большевикам не удалось разумно и бесконфликтно размежевать страну на национальные вотчины. Отсюда современные кровавые столкновения на окраинах России.

«…Когда после падения большевиков мировая пропаганда бросит во всероссийский хаос лозунг: «Народы бывшей России, расчленяйтесь!», то откроются две возможности:

или внутри России встанет русская национальная диктатура, которая возьмет в свои крепкие руки «бразды правления», погасит этот гибельный лозунг и поведет Россию к единству, пресекая все и всякие сепаратистские движения в стране;

или же такая диктатура не сложится, и в стране начнется непредставимый хаос передвижений, возвращений, отмщений, погромов, развала транспорта, безработицы, голода, холода и безвластия»³⁶. Увы, мы близки ко второму варианту, предсказанному Ильиным.

Подводя итог, смею утверждать: в XX столетии в России не было более трезвого и глубокого политического мыслителя, чем Иван Александрович Ильин. Прах его в далекой Швейцарии, но идеи с нами.

Могила Ильина в образцовом порядке (об этом невольно думаешь, вспоминая, как варварски были уничтожены в советское время захоронения Федорова и Розанова). Мраморная плита, немецкая эпитафия:

Примечания

¹ Ленин В. И., Собр. соч. М., 1936. Т. 13. С. 328.

² Ильин Я. А. Собр. соч. М., 1993. Т. 2. Кн. 1. С. 420.

³ Там же. Кн. 2. С. 365.

⁴ Ильин И. Путь к очевидности. Мюнхен, 1957. С. 100.

⁵ Iljin I. Die Philosophic Hegels als kontemplative Gotteslehre. Bern, 1946. S. 9. «Я никогда не был гегельянцем. Однако существует возможность и соответствующая способность правильно осознать акт чужого созерцания и размышления и встать на творческую позицию философа в такой мере, что начинаешь жить в ней и философствовать соответствующим образом: ощущаешь все, как он ощущал, «видишь» то, что видел он, не произнося «аминь» над духовной очевидностью. Любой великий философ дает основания для такого подхода; изучать и излагать историю философии может только тот, кто систематически воспитывает в себе подобную способность и систематически ее применяет» (Ibid. S. 7).

⁶ Цит. по: Полторацкий И. Иван Александрович Ильин. Тенефляй, 1989. С. 64.

⁷ Ильин И. Путь к очевидности. С. 103.

⁸ Iljin I., Ich schaue ins Leben. Berlin, 1938. S. 194.

³ Ильин И. О сопротивлении злу силой. Берлин, 1925. С. 10.

¹⁰ Цит. по: Полторацкий Н. И. А. Ильин и полемика вокруг его идей о сопротивлении злу силой. Лондон, 1975. С. 8.

¹¹ Ильин И. О сопротивлении злу силой. С. 112.

¹² Там же. С. 130.

¹³ Там же. С. 141.

¹⁴ Там же. С. 195.

¹⁵ Там же. С. 199.

¹⁶ Полторацкий Н. И. А. Ильин и полемика вокруг его идей о сопротивлении злу силой. С. 20.

¹⁷ Там же. С. 18.

¹⁸ Полторацкий Н. Иван Александрович Ильин. С. 243.

¹⁹ Ильин И. Путь духовного обновления. Мюнхен, 1962. С. 19.

²⁰ Ильин И. Путь к очевидности. С. 148.

²¹ Там же. С. 150.

²² Ильин И. Путь духовного обновления. С. 192.

²³ Ильин И. А. Основы христианской культуры // Ильин И. А. Соч. Т. 1. М., 1993. С. 326.

²⁴ Ильин И. Путь духовного обновления. С. 201.

²⁵ Ильин И, О грядущей России. Джорданвилл, 1991. С. 132.

²⁶ Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. 1. С. 421.

²⁷ Ильин И. О грядущей России. С. 258.

²⁸ Ильин И. Путь духовного обновления. С. 106.

²⁹ Там же. С. 259. «В революции политическое врастает в уголовщину» (Ильин И. О грядущей России. С. 114). «Коротко говоря, все происходящее в революционной России можно охарактеризовать как единственное в истории беспримерное ограбление» (Iljin I. Die Enteignung in Russland und ihre Bedeutung für die Welt // Bericht über den 49. ordentl. Zentralverbandstag in Görlitz. Berlin, 1928. S. 7).

³⁰ Ильин И. Путь к очевидности. С. 59.

³¹ Ильин И. А. Духовный смысл сказки // Студенческий меридиан. 1989. № 2. С. 30.

³² Ильин И. О грядущей России. С. 341, 346.

³³ Ильин И. А. Собр. соч. Т. 2. Кн. 2. С. 159.

³⁴ Там же. Кн. I. С. 111.

³⁵ Там же. С. 456.

³⁶ Там же. С. 335.