Творцы русской идеи

Доктор философских наук, писатель и публицист Арсений Владимирович Гулыга (1921–1996) — германист с мировым именем, историк философии, создатель целого ряда философских биографий, трудов по философии истории и эстетике.

Его предки, происходившие из рода бояр Бибиковых, верой и правдой служили царю и Отечеству. В начале XVII века они оказались в Запорожской Сечи, где и получили прозвище «Гулыги», а при Екатерине переселились на Кубань. Дед Арсения Владимировича — И. Е. Гулыга в Первую мировую войну командовал дивизией на турецком фронте. Другой дед — Е. И. Мациевский, генерал-губернатор Забайкальского края, принимал участие в строительстве Транссибирской магистрали (на КВЖД до сих пор есть станция «Мациевская»). Отец — В. И. Гулыга был известным в стране инженером-доменщиком.

Судьба распорядилась так, что А. В. Гулыга родился «не там и не в то время» — в Чехословакии, что стало в дальнейшем причиной многих невзгод. К тому же отец, который, как только кончилась Гражданская война, по приглашению С. Орджоникидзе вернулся на родину восстанавливать народное хозяйство, в 1937 году был арестован и в 1938 году расстрелян. Неудивительно, что попытка с отличием окончившего школу А. В. Гулыги поступить в Московский институт истории, философии и литературы (МИФЛИ) окончилась неудачей. Устроившись на работу, он стал посещать лекции на философском факультете и, воспользовавшись ручательством своего шефа, директора издательства «Искусство» профессора МИФЛИ А. И. Лебедева, получил возможность сдавать зачеты и экзамены на отделении искусствоведения. В 1940 году его официально зачислили на третий курс философского факультета МИФЛИ. Учебу прервала война. Только в 1945 году он окончил философскиий факультет МГУ.

А. В. Гулыга принадлежит военному поколению. Командир взвода на Волховском фронте, переводчик полка, организатор участия немецких антифашистов в военных операциях в конце войны, он получил тяжелое ранение и контузию, награжден боевыми орденами и медалями. Окончание войны встретил в Кенигсберге в звании капитана.

После войны Арсений Владимирович работал в Отделе культуры военной администрации Берлина референтом (Kulturoffizier) по театрам, принимал участие в денацификации деятелей немецкой культуры, а вернувшись на родину, трудился в военной газете «Тревога». В 1955 году он был демобилизован из армии, после чего учился в аспирантуре Института истории АН СССР и защитил кандидатскую диссертацию по теме «Образование Социалистической единой партии Германии».

Более сорока лет, до конца своей жизни, А. В. Гулыга работал в Институте философии АН СССР (с 1992 года — ИФ РАН). Он был активным участником литературного процесса, всегда писал ярко и доступно. Первые его статьи и книга были посвящены проблемам американской оккупации на Дальнем Востоке в годы Гражданской войны¹[1] и созданы главным образом на основании документов Архива Гражданской войны Владивостока. И в дальнейшем его труды отличали точность исторического обоснования, интерес к архивным поискам. Он нашел в архивах и впервые опубликовал некоторые тексты Канта и Гегеля. Поиски и публикация считавшейся утраченной рукописи заключительной части философско-психологической повести М. М. Зощенко «Перед восходом солнца» вылились в настоящее приключение. Немецкие рецензенты его философских биографий обращали внимание на безупречность их фактографической базы.

Современный этап духовного развития А. В. Гулыга трактует как постсовременность («постмодерн»), предлагая собственную интерпретацию истории культуры. Если современность («модерн») смотрит на прошлое как на свою предпосылку, которую она призвана преодолеть, то постсовременность обращается с прошлым как со своей непосредственной составной частью. В этом смысле философия существует главным образом как освоение традиции. Речь идет о живой традиции, а потому задача состоит в том, чтобы, осваивая полученное наследие, свести его воедино, отсечь тупиковые ответвления, оценить важное для данного времени и, не искажая, понять все жизнеспособное и плодотворное, сделать его достоянием думающей публики. Философия указывает путь от прошлого через настоящее в будущее². Данная позиция противостоит постмодернистским «проказам», обращающимся с традицией по принципу «все дозволено».

Как и многие его коллеги, А. В. Гулыга сосредоточил свои интересы на так называемых маргинальных областях философии, менее подверженных идеологическому контролю, на истории философии, на «уходе в прошлое», что весьма не одобрялось идейными инстанциями. Правда, было одно «смягчающее» обстоятельство: немецкая классика, особенно Гегель, считалась, по В. И. Ленину, одним из источников марксизма. По специальности Гулыга стал германистом, по убеждениям он был почвенником, остро переживающим за судьбу родной культуры. В его докторской диссертации «Немецкий материализм в конце XVIII века»³ и в работе о Гердере⁴ наметился интерес к личностному аспекту, неповторимому миру философа, к философской биографии как особому жанру, где научные средства переплетены с художественными. Первым опытом такой биографии стала книга о Гегеле⁵. В гегелевском учении Арсений Владимирович раскрыл привлекательность духа историзма и диалектики, где каждый момент действительности берется в его саморазвитии, в единстве противоположностей, через то место, которое оно занимает в развивающейся системе понятий. Автор начинал работу над книгой как гегельянец, а закончил ее как определенный противник Гегеля. Он не воспринял не только консервативную систему немецкого философа, но и ряд аспектов его учения о государстве, праве, его эстетику, в которой красота — низшее проявление истины, а искусство — некая «недонаука», пройденная ступень в саморазвитии духа.

С большой любовью писал А. В. Гулыга для серии «Жизнь замечательных людей» биографию Канта⁶. В философии немецкой классики и Нового времени вплоть до наших дней Кант занимает особое место (ныне журнал «Кант-штудиен» ежегодно учитывает от шестисот до тысячи публикаций на разных языках). Кант стал создателем системы, в центре которой стоял человек, задающий себе главные вопросы. Ответ на первый вопрос: «Что я могу знать?» заключается в том, что влияющий на наши чувства здешний мир вещей, процессов и явлений мы анализируем с помощью триадно организованных категорий рассудка, получая о нем рационально упорядоченное знание. Ответ на вопрос: «Что я должен делать?» Кант связывал с миром иным — миром вещей самих по себе, ноуменальным, непознанным и не поддающимся рассудочному познанию. Ноуменальный характер возносил человека над земным миром в царство свободы: своим свободным решением человек должен избирать моральное поведение, обнаруживая человеческое в человеке. Кант видел высшее выражение человеческого в свободно избранном и жестко понимаемом долге — категорическом императиве, требующем относиться к другому как к самому себе и запрещающем использовать человека как средство для достижения чуждых ему целей. Из всего этого следует ответ на третий вопрос: «На что я смею надеяться?» Речь идет об исправлении человеческих дел, поскольку сама природа имеет целью счастье человеческого рода. Вопрос: «Что такое человек?» не получил однозначного ответа. Однако включенный в порядок природы, активной моральной позицией человек способен содействовать улучшению общественного устройства, достигнуть вечного мира, выйти из состояния несовершеннолетия. Развитое в конце XVIII века, учение Канта стимулировало новые поиски и стало программой дальнейшего развития многих философских направлений. Фихте, Гегель, Шеллинг, Шопенгауэр стали его великими продолжателями.

Позже определились позитивисты, кантианцы и неокантианцы, в XX веке стали авторитетными и авторитарными нео- и постпозитивисты, приверженцы аналитической и лингвистической философии, интересом которых стала теория познания («что я могу знать»), в том числе вопросы, связанные с возникновением знания (в первую очередь научного), критерии истины. Главным инструментом познания оставался рационализм, а главной формой — теория, которая одна может обеспечить его достоверность, проверяемость и опровергаемость. К такого рода направлениям примкнули утилитаристы и прагматисты, главной проблемой которых стала этика и поведенческие дисциплины, целью — теория морали («что я должен делать»), обращенной больше к повседневности, проверяемой рассудком. В результате проблемы веры и надежды оказались на обочине, да и о цельности человека, его свободе воли и прочих вечных вопросах почти забыли.

В советское время Канту не повезло: В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» (1909) определил Канта в агностики и дуалисты, поэтому его полагалось поносить как идеалиста. Но с конца 1960-х годов духовный гнет начал давать слабину: можно было без брани повествовать о западных идеалистах, хотя бы домарксистских. В преддверии юбилея — 250-летия со дня рождения Канта — возникло отечественное кантоведение; в иные годы публиковалось до двухсот работ в год.

Богатство и актуальность кантовского учения А. В. Гулыга постарался донести до читателя аутентично и в цельном виде, он «осмыслил ряд трудных и спорных вопросов и максимально просто, без искажений изложил их»⁷. Гулыга разрушил ряд предрассудков, сложившихся за многие десятилетия интерпретации кантовского учения в различных школах. Особое достоинство книги состояло в том, что в ней он сумел «посмотреть на учение Канта в целом, во многом по-новому увидеть соотношение различных частей его учения, их взаимосвязь»⁸.

А. В. Гулыга внес весомый вклад в разработку проблемы систематичности философии Канта. Достигнутое Кантом единство между теоретическим и практическим разумом представлялось мыслителю недостаточным: опосредующее звено между природой и моралью он обнаружил в мире красоты, на что не обращали внимания. По Канту, конститутивную роль в области поведения человека и нравственности играет разум; в области познания — рассудок; в сфере способности суждения — эстетическая оценка, родственная телеологии. Дуализм науки и нравственности преодолевается апелляцией к художественным потенциям человека. Именно в художественном воображении таится творческая сила человека. Истина, добро и красота, взятые в их единстве, замкнуты на человеке, на его культурном творчестве, которое направляет художественная интуиция.

В трактовке цельности учения Канта угадываются аллюзии с русскими мыслителями конца XIX — начала XX века, книги которых, запрещенные в советское время, тогда уже читались тайком, перепечатывались на машинках или фотокопировались; ссылаться на них было опасно. Всеединство, цельное знание, абсолютная мораль, красота как символ добра и истины у русских мыслителей сопоставимы в какой-то мере с кантовскими постулатами. Русский взгляд в книге восхваляли некоторые немецкие рецензенты⁹.

Биография Шеллинга¹⁰ создавалась непросто. Его ранние произведения освоены отечественной литературой, и автор биографии видел свою задачу в том, чтобы показать преемственность идей Шеллинга от Канта, Фихте и далее к Гегелю. Богословские аспекты посмертно изданных сочинений позднего Шеллинга («Положительная философия», «Философия мифологии», «Философия откровения» и других) излагать в то время биографу возбранялось. А. В. Гулыга прослеживает эволюцию философских идей мыслителя. Философия мифологии Шеллинга стала одной из основ современной науки о мифе. Рассуждения Шеллинга о бессмысленности безграничного прогресса, об ограничении беспредельного человеческого произвола и приведении его в соответствие с природой — перекличка с антропным принципом и экологическим мышлением. Его различение безнравственного знания и знания, содержащего мудрость, призывает к этическому самоконтролю науки.

В 2003 году увидела свет при жизни не завершенная, а потому вышедшая в соавторстве биография А. Шопенгауэра¹¹, в советские годы почти запретного мыслителя, продолжателя кантовского учения, вернувшего в философию проблему человека, реабилитировавшего чувственное познание, творчество и эстетику, создавшего содержательное учение о мировой воле, ныне связываемое с гипотезами об информационном поле. Присутствие в биографиях, созданных А. В. Гулыгой, темы рецепции Канта, Гегеля, Шеллинга, Шопенгауэра в России высоко оценивалось немецкими рецензентами.

Работа над философскими биографиями помогла А. В. Гулыге завершить формирование теоретико-методологических принципов дальнейших исследований философии как дела школы, постижения эпохи и народа. Он обратился прежде всего к изучению вопроса об особенностях исторического сознания и исторического знания. Руководя с 1963 года семинаром по методологии истории, Гулыга подготовил и опубликовал один из первых в стране сборников, посвященных расширению проблематики и критике догматов исторического материализма¹². Целью многих его статей и книг¹³ стали анализ природы исторического сознания и важных проблем методологии исторического знания, пробуждение интереса и любви к истории вообще и к родной истории в особенности. История имеет, подчеркивал Арсений Владимирович, ценностное значение, в этом качестве она участвует в формировании духовной культуры. Ценностное отношение к прошлому значимо для всех и каждого, а понятие «Родина» — важнейшая категория исторического сознания. «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам» — прочный стержень, на который нанизывается национальная традиция, образующая историческое сознание, скрепляющая народное целое. Поэтому народ должен иметь право на возрождение своей исторической памяти. В дальнейшем он постоянно обращался к проблеме возвращения исторической памяти в духовную жизнь страны, призывая знать и любить родную историю. Много лет он пытался издать «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина, но лишь на исходе перестройки в издательстве «Наука» появился первый том этого великого памятника культуры¹⁴.

В острой форме А. В. Гулыга поставил вопрос о судьбе русской культуры и русского национального сознания в статье «Русский вопрос»¹⁵, что немедленно вызвало обвинения в шовинизме, фашизме и даже в антисемитизме. Защищаясь, в письме редактору «Книжного обозрения», где за короткое время появилось несколько инвектив (В. Жуковский, П. Карп, О. Газизова), А. В. Гулыга писал: «Выйти из сегодняшнего кризиса можно только на путях национального сознания, это — не национализм и тем более не шовинизм. Шовинизм в России можно взрастить только провокационными выступлениями… Современный фашизм не тень Гитлера… Это международное насилие, направленное против равноправия народов, русского в том числе…» Написано это до распада СССР, югославского кризиса, Ирака и наших сегодняшних печальных реалий.

Исследование философии как дела школы в связи с особенностями эпохи и народа побудило А. В. Гулыгу обратиться к немецкой классике и русскому философскому возрождению конца XIX — начала XX века. Работы, посвященные этим проблемам, — своего рода модификация философских биографий, — биография идей, излагающая движение мысли и итожащая ее в рамках целой эпохи¹⁶. Опираясь на православную традицию и на диалектику немецкого идеализма, русские мыслители стремились ответить на вопрос, что ждет человека в будущем. В книге «Русская идея и ее творцы», анализируя ряд ключевых понятий русской идеалистической философии и творчество их создателей, А. В. Гулыга доказывает, что русская идея — не программа империалистической экспансии, как это подчас уверяют иные знатоки отечественной культуры. И это не вся национальная мысль в России. Русская идея была выдвинута Ф. Достоевским и Вл. Соловьевым как идея братского объединения народов и преображения человечества. Сегодня ясно, что человечество идет к единству, вопрос в том, каким будет это единство — возникнет ли некая империя зла — «золотого миллиарда» во главе с избранной элитой избранных народов (социальных групп) или это будет соборное единство всего человечества.

Постоянно выступая в печати как философ и как литературный критик¹⁷, А. В. Гулыга обосновывал важное место эстетики в философии и в творческом процессе, выявлял особенности художественного освоения действительности и ценностного отношения к ней и, наконец, систематизировал эстетику как аксиологию. Работа «Эстетика в свете аксиологии», которая была закончена Арсением Владимировичем за несколько дней до его кончины, подводит итог его многолетним исследованиям. Интерес к систематизации и определению места эстетики в философии имеет полемическую подоплеку. До сей поры предмет философии ограничивается системой понятий, обращенной к поискам точного знания. Все, что не помещается в ее рамки, — не наука. Гулыга понимал эстетику как учение о красоте, обращенной и к экзистенциальному, и к познавательному уровням человеческой деятельности. У художественной конкретности два лица: одно обращено к понятию, другое — к единичному образу. Исследователь доказывает, что оба они имеют значение и для науки, и для искусства. Равным образом он защищает эстетику как науку, из которой, начиная примерно с 1970-х годов, стало активно изгоняться само понятие красоты, а вслед за тем в постмодернизме красота пала жертвой новаций и всевозрастающего культа безобразного: исчезает ценностное отношение не только к искусству, но и к самой жизни.

А. В. Гулыга был выдающимся просветителем. В 1960-е годы он стал инициатором и составителем программы серии «Философское наследие» (к 1996 году вышли 124 тома). В те годы только на почве подобной солидной школы было возможно существование профессиональной философии. Долгие годы Гулыга был заместителем главного редактора серии, пока в 1982 году его не изгнали за ответственное редактирование сочинений русского космиста Н. Ф. Федорова, которого в главном философском журнале страны «Вопросы философии» заклеймили как религиозного мракобеса, некрофила, мистика и расиста. Под редакцией А. В. Гулыги вышли работы Канта (в 1994 году — наиболее полное русское собрание сочинений в восьми томах), Лессинга, Гегеля, Шиллера, Шеллинга, Гёте. Еще до перестройки он издал «Записки Андрея Болотова» — исторический источник и образец русской прозы конца XVIII века. С конца 1960-х годов он пытался издать роман Ф. Кафки «Замок», но книга вышла только в 1990 году. В начале 1980-х годов под его редакцией были опубликованы сочинения Вл. Соловьева, Н. Бердяева, В. Розанова и других авторов.

Возрождению отечественной духовной традиции А. В. Гулыга стремился содействовать не только словом, но и делом. В конце 1970-х годов в Институте философии он организовал семинар по проблемам русской культуры. В начале перестройки по его инициативе было создано Литературно-философское общество имени Достоевского, которое стало центром, способствующим формированию общественного интереса к отечественной философской традиции.

Итогом напряженной творческой жизни Арсения Владимировича стали двадцать книг и сотни статей, которые несут широкому читателю мощный просветительский заряд. Все его философские биографии и другие работы неоднократно издавались и издаются доныне на родине и за рубежом. Его публичные выступления собирали большие аудитории. Последнее из них должно было состояться в Техническом университете Берлина в 1993 году. Собралось четыреста человек, но докладчик отсутствовал: президиум РАН отказал ему в выезде. Текст доклада зачитывал декан философского факультета университета.

В Институте философии начальство его не жаловало: ему навешивали всевозможные ярлыки, критиковали за искажение марксизма. К слову, на Западе его воспринимали именно как марксиста, и это нередко мешало изданию там его книг, посвященных немецкой классике. Он был «невыездным» — Академия наук ни разу не послала его на международные конференции, и лишь в поздние годы застоя он выезжал за рубеж по частным приглашениям.

Сменились эпохи. Переизданы биографии и другие книги Гулыги. В Интернете о нем вспоминают на персональных сайтах, его работы рекламируют в сетевых библиотеках. В родном институте его забыли: даже в новом издании «Философской энциклопедии» его имя «по недосмотру» отсутствует. Правда, он попал в хорошую компанию: в ней нет статей и о таких известных ученых, как И. С. Нарский, Б. Э. Быховский, А. С. Богомолов. Сейчас уже не блюстители марксизма, а либералы поминают Гулыгу недобрым словом как ретрограда и защитника казенного социалистического реализма, как «совка», замшелого коммуниста и великодержавного шовиниста. Между тем на Западе прекратилось болезненное выслеживание в книгах Гулыги «марксистской схоластики». Так, американские ученые, уже не упоминая ни слова о его марксизме, рекомендовали книгу о Канте как весьма полезную для философов, историков культуры и науки¹⁸. Более того, один из рецензентов объявил Гулыгу предтечей перестройки — не политической, а духовной, которая происходила не в парадных правительственных апартаментах, а где-то невидимо, «на черной лестнице». «Задолго до того, как перестройка стала политической программой, Гулыга работал, писал и говорил ради духовного переворота, выражая в своих трудах русскую свободную мысль»¹⁹. И в самом деле, Арсению Владимировичу не нужно было «перестраиваться».

В своих сочинениях А. В. Гулыга не настаивал на абсолютной правоте — обращаясь к постановке спорных проблем, он подчеркивал возможность иных решений. Разрушая догмы и предрассудки официального марксизма, он предполагал учитывать позитивную критику в дальнейшей работе. Он много сделал для восстановления русской философской традиции, насильственно прерванной в послеоктябрьское время, внес весомый вклад в возрождение русского национального сознания. Деятельность А. В. Гулыги была положительной: он ставил и стремился решить важные проблемы, не разрушая, но расширяя предмет философии. Он никого не изобличал, не разоблачал и не «отлучал», но, защищая свои позиции от грубых нападок, всегда держал в уме, что партийность и школьные пристрастия не снимают вопроса о единой цели философии — движении к истине, добру и красоте, что многочисленные философские направления и школы идут к этой цели разными путями. Потому что философия — дело соборное.

Примечания

¹ См., например: Геронимус А. И., Гулыга А. В. Крах антисоветской интервенции США. М., 1952.

² Гулыга А. В. Что такое постсовременность? // Вопр. философии.

1988. № 12. С. 153–169.

³ Гулыга А. В. Немецкий материализм в конце XVIII века. М., 1961 (нем. — 1966).

⁴ Гулыга А. В. Гердер. М., 1963, 1975 (кит. — 1978; нем. — 1978; эст. — 1981).

⁵ Гулыга А. В. Гегель. М., 1970, 1994 (нем. — 1974; кит. — 1980; лит. — 1984).

⁶ Гулыга А. В. Кант. М., 1977, 1981, 1994, 2005 (болг. — 1984; груз. — 1986; кит. — 1980, 1992, 1997; нем. — 1981, 1983, 1985, 2004; лит. — 1989; США — 1987; фр. — 1981; швец. — 1988; яп. — 1981).

⁷ Тевзадзе Г. В. А. В. Гулыга. Кант //Философские науки. 1979. № 2. С. 152.

⁸ Иванов В. Г., Кузьмина Т. А. А. В. Гулыга. Кант (М., 1977) // Вопр. философии. 1979. № 2. С. 176.

⁹ Boer С. Kant aus russischer Sicht // Kleiner Nachrichten. Kiel, 1981. 27 May; Hochkeppel W. Blick nach Osten? // Die Zeit. Hamburg, 1981. 23 Oktober; Kamptis P. Kant und die russische Kultur// Die Furche. Wien, 1981. 10 June.

¹⁰ Гулыга А. В. Шеллинг. M., 1982, 1984, 1994 (венг. — 1987; кит. — 1990; нем. — 1989).

¹¹ Гулыга А. В., Андреева И, С. Шопенгауэр. М., 2003.

¹² См.: Философские проблемы исторической науки. М., 1969.

¹³ Гулыга А. В. Искусство истории. М., 1980; Гулыга А. В. Эстетика истории. М., 1974 (эст. — 1980); Гулыга А. В. Уроки классики и современность. М., 1990.

¹⁴ Гулыга А. В. Великий памятник культуры // Карамзин И. М. История государства Российского. М., 1989. С. 460–480.

¹⁵ Гулыга А. В. Русский вопрос // Наш современник. 1990. № 1. С. 168–176.

¹⁶ Гулыга Л. В. Немецкая классическая философия. М., 1986, 2001 (кит. — 1989; нем. — 1990); Гулыга А. В. Русская идея и ее творцы. М., 1995, 2003.

¹⁷ См., например: Гулыга А. В. Гердер как критик эстетической теории Канта // Вопр. философии. 1958. № 9; Гулыга А. В. В мире антиэстетики // Литературная учеба. 1987. № 5. С. 155–161; Гулыга А. В. Искусство в век науки. М., 1978 (слов. — 1981; эст. — 1982); Гулыга А. В. Принципы эстетики. М., 1987 (болг. — 1989); Гулыга А. В. Человек в мире отчуждения (Социальные аспекты творчества Франца Кафки) // Гулыга А. В. Эстетика в свете аксиологии. М., 2001 и др.

¹⁸ Seebohm Th. Arsenij Gulyga. «Kant» (Molodaja Gvardia, 1977) // Kant-Studien. Bonn, 1979. Jg. 70. N2. P. 234–236; CatingerR. Arsenij Gulyga. «Immanuel Kant: His life and thought» // Isis. Oslo. 1989. N 3. P. 529–531.

¹⁹ Hässermann D. Auf der Hintertreppe zur Perestroika: Areenij Gulyga und die klassische deutsche Philosophic // Hannoverische Allgemeine. Hannover, 1989. 25 August.