Творцы русской идеи

24 мая 1988 года, в день святых Кирилла и Мефодия, когда в Новгороде торжественно отмечалось тысячелетие русской письменности, в Москве скончался, не дожив четырех месяцев до девяноста пяти лет, Алексей Федорович Лосев — «последний из могикан» русского религиозно-философского ренессанса, один из наиболее колоритных его представителей.

…Калошин переулок. Старый, так хорошо знакомый дом. Двери распахнуты настежь. Лестница запружена людьми. Протиснуться можно только до площадки второго этажа. Щемящий душу, заупокойный речитатив священника, которому вторит хор. На следующий день — погребение. Алексей Федорович в гробу — строгий, неизменившийся, как бы уснувший. Снова отпевание. Последнее прощание. Крест…

Он прожил нелегкую жизнь. Родился в 1893 году в Новочеркасске в семье донского казака — народного учителя и страстного скрипача. В гимназические годы Лосев увлекается астрономией, интерес к другим мирам перерастает затем в увлечение философией всеединства Владимира Соловьева. Другие увлечения — классическая филология и музыка. В 1915 году Лосев заканчивает Московский университет с двумя дипломами — по филологическому и философскому отделениям. Он — активный участник философского общества памяти Владимира Соловьева, где слушает Николая Бердяева, Сергея Булгакова, Павла Флоренского. И они слушают его.

Одна из первых работ Лосева — «Русская философия» — была отправлена за границу и увидела свет в 1919 году на немецком языке. Автор о публикации не знал и забыл о самой статье. Недавно немецкий почитатель Лосева М. Хагемайстер разыскал ее, и она была снова напечатана (по-немецки и в обратном переводе на русский) в московском журнале «Век XX и мир». В этой статье Лосев назвал характерную черту русского философствования — «апокалиптическую напряженность». Эта напряженность присутствует во всех трудах молодого ученого — многочисленных книгах и статьях, глубоких по содержанию, блистательных по форме. Апокалипсис уже приблизился, может быть, наступил, ученый ему противится, хотя не страшиться не может; только что закончилась Гражданская война, из страны высланы все крупные умы, последовать за ними в эмиграцию у Лосева нет намерений, молчать он тоже не может, и вот апокалиптическая действительность рождает новый «эзоповский» жанр философской прозы. Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, — этот афоризм приписывали Жозефу Фуше. Но в данном случае речь идет о другом: мысль надо высказать, но так, чтобы поняли тебя только те, кому надо. Так рождается под пером М. Бахтина «полифоничность» у Достоевского, мыслителя монологично христианского, а у Лосева рассуждения о диалектике и о мифе, также однозначно утверждающие православие. Россия вползала в апокалипсис, звериная действительность рождала новые условия «игры», только усвоив их, можно оценить Лосева. «В лице Лосева, — пишет В. Зеньковский, — русская философская мысль явила такую мощь дарования, такую тонкость анализов и такую силу интуитивных созерцаний, что всем этим удостоверяется значительность того философского направления, которое впервые с полной ясностью было намечено Вл. Соловьевым»¹.

В «Диалектике мифа» (1930) при внимательном чтении открываются три слоя: 1) апологетический, главный для автора — обоснование христианского мировоззрения, 2) аналитический — рассмотрение особенностей мифа как формы сознания, 3) полемический — разоблачение марксистской мифологии.

Апология (защита) православия — в конце книги (расчет на то, что цензор устанет, запутается в терминологических тонкостях). В доброе старое время Шеллинг, рассуждавший о мифологии, мог завершить свои мысли словами об откровении как явлении истины. Лосев лишен такой возможности и вынужден говорить об «абсолютной мифологии». Его книга выходила в государственном издательстве (хотя на титуле стояло «Издание автора»), приходилось хитрить. Абсолютная мифология есть «абсолютное бытие, выявившее себя в абсолютном мифе, бытие, достигшее степени мифа, причем ни этому бытию, ни мифу не может быть положено, никогда и никем, никаких препятствий и границ… Диалектика абсолютного мифа есть, в сущности, самая обыкновенная диалектика, ибо всякая диалектика говорит именно о последних, т. е. абсолютных основаниях знания и бытия»².

Попробуйте рассуждать диалектически, и вы придете к важным выводам. Лосев приводит «несколько примеров». В мире как целом «и в каждой вещи нетрудно заметить синтез неподвижной идеи и подвижного вещественного становления. Простая диалектика требует, что раз существует нестановящаяся идея, то она должна иметь и свое идеальное же, нестановящееся тело, ибо ясно, что дробное и смертное тело, несущее на себе вечную идею, не может считаться последним выразителем этой идеи. Как бы ни изумлялись позитивисты, но диалектика требует этого с абсолютной необходимостью, ибо раз возможна та или иная степень осуществления идеи — значит возможна предельная и бесконечная ее осуществленность. След., особый идеальный мир есть диалектическая необходимость; и если дать свободу диалектике и не втыкать ей палки в колеса, то она потребует именно этого. Стало быть, уже по одному этому Бог, сточки зрения диалектики, по крайней мере, может быть… если дать свободу диалектике и сделать ее абсолютной, то будет исключен всякий намек на пантеизм. Пантеистическое язычество основано, очевидно, на относительной мифологии; оно сковано чисто реальными интуициями, уничтожающими свободу диалектики. Итак, теизм есть диалектически-мифологическая необходимость»³.

Далее. «Спорят и всегда спорили о бессмертии души. Весь вопрос в том, хотите ли вы рассуждать чисто диалектически или как-нибудь еще, признавая за диалектикой только относительное значение. Я, впрочем, вовсе не настаиваю, чтобы вы рассуждали обязательно чисто диалектически. Во-первых, это не всегда требуется. Во-вторых, вы едва ли на это способны. В-третьих, вообще не важно, как вы хотите рассуждать, Я утверждаю только одно: если вы хотите рассуждать чисто диалектически (пожалуйста, не рассуждайте!), то бессмертие души есть для мифологии примитивнейшая аксиома диалектики. В самом деле: 1) диалектика гласит, что всякое становление вещи возможно только тогда, когда в ней есть нечто нестановящееся; 2) душа есть нечто жизненно становящееся (человек мыслит, чувствует, радуется, страдает и т. д., и т. д.); 3) След., в душе есть нечто нестановящееся, т. е. жизненно вечное»⁴.

«Диалектика мифа» заканчивается обещанием автора вернуться к проблемам абсолютной мифологии, он убежден, что железная логика диалектики и последовательное ее применение сокрушат все возможные кантовские паралогизмы и антиномии. Увы, по обстоятельствам, о которых речь ниже, осуществить это не удалось. Внимание автора в дальнейшем приковало то, что он назвал «относительной мифологией», общее рассмотрение теории мифа и его исторически сложившиеся формы.

«…Миф есть в словах данная чудесная личностная история»⁵ — так звучит, по Лосеву, окончательная дефиниция мифа. В ней четыре члена: 1) личность, 2) история, 3) чудо, 4) слово. В сокращенном виде формула мифа — «развернутое магическое имя». Это — «окончательное и последнее ядро мифа, и дальше должны уже умолкнуть всякие другие преобразования и упрощения»⁶.

Новое, лосевское в концепции мифа состоит в акцентировании личностного характера мифологического сознания. В одной из последних своих работ он напишет: «Что касается самого термина «миф», то его древняя этимология, восходящая к санскриту, указывает на значение «заботиться о чем-то», «иметь в виду что-то», «страстно желать». Так, например, у Гомера слово «миф» означает «предписание», «совет», «приказ», «назначение», «намерение», «цель», «сообщение», «обещание», «просьбу», «умысел», «угрозу», «упрек», «защиту», «похвальбу». Поэтому если миф здесь противопоставляется делу, то все же это такого рода мысль, которая обладает специальной и иной раз даже волевой интенцией, предполагающей большую заинтересованность в предмете»⁷.

Миф — форма мысли, сливающейся с самим бытием. Миф всегда практичен, насущен, эмоционален, аффективен, жизнен. Он может принимать научную форму, более того: наука всегда мифологична. Ну а политика — сплошная мифология. Поэтому да не удивит нас следующий вывод: «…Диалектический материализм есть относительная, а не абсолютная мифология»⁸.

Так открывается нам третий — полемический — слой книги. Путем несложных ходов мысли и ярких пассажей Лосев обнажает примитивно-мифологическую структуру марксистской фразеологии. «С точки зрения марксистской мифологии, не только «призрак ходит по Европе, призрак коммунизма…», но при этом «копошатся гады контрреволюции», «воют шакалы империализма», «оскаливает зубы гидра буржуазии», «зияют пастью финансовые акулы» и т. д…Кроме того, везде тут «темные силы», «мрачная реакция», «черная рать мракобесов»; и в этой тьме «красная заря» «мирового пожара», «красное знамя» восстаний… Картинка! И после этого говорят, что тут нет никакой мифологии»⁹.

Представьте себе: тысяча девятьсот тридцатый год. Россия, охваченная ужасом и каким-то восторженным безумием, ломает становой хребет собственного хозяйства — вековые устои деревни; с земли сгоняют миллионы самых прилежных тружеников и отправляют их на голодную смерть. Разрушение экономики выдают за построение гармонического строя, при котором каждый получит, сколько захочет. Народ подогревают соблазнительной возможностью жить, только разевая рты. И вот выходит книга, которая говорит о мифе.

Просто случайное совпадение? Не думаю. Лосев всегда жил интересами времени, откликаясь на его запросы. («Время — боль истории» — его афоризм.) Слишком много примет того времени находим мы в тексте. К тому, что сказано выше, добавим еще пример — прямо о тех, кто морочил голову, обещая немедленный рай на земле. «Иной раз вы с пафосом долбите: «Социализм возможен в одной стране». Не чувствуете ли вы, что кто-то или что-то на очень высокой ноте пищит у вас в душе: «Н-е-е-е-е…» или «Н-и-и-и-и…» или просто «И-и-и-и-и-и…». Стоит вам только задать отчетливо и громко вопрос этому голосу: «К-а-а-а-к? Невозможен???», как этот голос сразу умолкает, а показывается какой-то образ вроде собачонки, на которую вы сразу замахнулись дубиной, а она не убежала, а только прижалась к земле, подставила морду для удара и завиляла хвостиком умильно и вкрадчиво, как бы смиренно выговаривая: «Ведь вы же не ударите меня, правда?»¹⁰

Удар последовал. Тираж книги (и без того малый — 500 экземпляров) подвергся уничтожению, от него сохранились лишь отдельные экземпляры. С трибуны XVI партийного съезда большевиков на Лосева обрушился Каганович: «…Последняя книга этого реакционера и черносотенца под названием «Диалектика мифа», разрешенная к печати Главлитом, является самой откровенной пропагандой классового врага (несмотря на то, что она была напечатана благодаря Главлиту, она не увидела света). Приведу лишь несколько небольших цитат из этого контрреволюционного и мракобесного произведения»¹¹. Каганович приводил сочные примеры, в том числе и про писк в душе, размышляющей о победе социализма в одной стране.

А драматург В. Киршон, выступая с той же трибуны, приписывал Лосеву отсебятину, уверял, что книга полна «откровенно черносотенных и монархических высказываний… Коммунист, работник Главлита, пропустивший эту книгу, в которой нас в лицо называют капиталистическими гадами и шакалами, мотивировал необходимость ее разрешения тем, что это «оттенок философской мысли»… А я думаю, что нам не мешает за такие оттенки ставить к стенке (Аплодисменты. Смех.)»¹². По трагической иронии судьбы сам Киршон был расстрелян в 1938 году. Лосева арестовали.

В печати была развязана травля философа, к которой присоединился и М. Горький. О Лосеве он писал: «Профессор этот явно безумен, очевидно малограмотен, и если дикие слова его кто-нибудь почувствует как удар — это удар не только сумасшедшего, но и слепого». (В тюрьме Алексей Федорович начал слепнуть; какое нравственное ослепление надо было пережить, чтобы в такой форме наброситься на томящегося в заключении, теряющего зрение ученого!) «Что делать этим мелким, гниленьким людям в стране, где с невероятным успехом действует молодой хозяин, рабочий класс, выдвигая из среды своей ученых, талантливых строителей социалистического общества, в стране, где создается новая индивидуальность. Нечего делать в ней людям, которые опоздали умереть, но уже гниют и заражают воздух запахом гнили»¹³. Не берусь судить, какие мотивы побудили Горького написать (или подписать?) такие слова, но это чудовищно!

Горький ссылается в своем пасквиле на работу Лосева, оставшуюся в рукописи и бесследно исчезнувшую в органах советской тайной полиции, — «Дополнения к «Диалектике мифа». Упоминания об этой работе и частичное изложение содержащихся в ней идей мы находим в еще одном источнике — справке ГПУ, возникшей в ходе следствия по «делу» Лосева. Этот документ известен мало, поэтому приведем его целиком; ничего более красноречивого о конце философии в СССР представить себе невозможно.

СПРАВКА

О роли профессора Лосева А. Ф. в а/сов. движении

В лице профессора Лосева А. Ф. (37 лет, окончил ист, — филолог, ф-т Моск. Ун-та, б. профессор Нижегородского ун-та, Моск. Консерватории, 2-го МГУ, ГАХНа и член ГИМНа) мы имеем идеолога наиболее реакционной (православно-монархической и активно антисоветской) части церковников и интеллигенции.

В работах Лосева, особенно в его последних книгах «Диалектика мифа», «Дополнения к «Диалектике мифа», право-монархическое к.-р. (контрреволюционное) движение получает развернутое идейное обоснование.

Философская система Лосева, система мистического идеализма, непосредственно вытекающая из мистики средневековья, яростно направленная против диалектического материализма и научного познания вообще, отрицающая знания, утверждающая веру и православие в его новых изуверских формах. Особо нужно отметить, что, несмотря на декламацию против «капитализма», Лосев совершенно отчетливо ориентируется на капиталистическую Европу, где, по его заявлению, идет сейчас «могучая работа» над очищением философии от скверн материализма и где совершается великий поворот «от Сатаны к Богу».

В работе «Дополнения к Диалектике мифа» Лосев создает философско-историческую концепцию, которая должна обосновать необходимость непримиримой борьбы с соввластью.

Основные положения «Дополнений» в общих чертах сводятся к следующему:

Вся история человечества — есть история борьбы между Христом и Антихристом, богом и сатаной. Феодализм — высшая ступень в истории человечества, торжество бога; феодализм падает под ударами сатаны, дальнейшая история есть история развертывания и оформления сатанинского духа. Ступени этого развертывания — капитализм, социализм, анархизм. Историческим носителем духа сатаны является еврейство. Марксизм и коммунизм есть наиболее полное выражение еврейского (сатанинского) духа. Последним этапом воплощения духа сатаны будет анархия, неизбежно вытекающая из социализма. Но переход от капитализма к социализму не неизбежен, не только исторически, но даже логически; чтобы предотвратить окончательное торжество сатаны — Антихриста и следующий за ним конец мира, необходимо социализму противопоставить активную и непримиримую церковь, которая должна вступить в борьбу с социализмом и победить его, тем самым изменив ход истории. «Дополнения к Диалектике мифа'» были написаны Лосевым в течение нескольких месяцев — осенью 1929 года. В ответ на успешное социалистическое наступление Лосев пытался выступить перед широкими слоями населения с открытым антисоветским призывом, добиваясь в Главлите напечатания «Дополнений» и увеличения тиража «Диалектики мифа», и когда «Дополнения» к печати разрешены не были, Лосев все же включил в «Диалектику мифа» ряд глав и абзацев из «Дополнений», содержащих резкие выпады против марксистского мировоззрения и политики Соввласти.

Лосев так характеризует причины, побудившие его написать «Дополнения», добиваться их напечатания и произвести незаконные вставки в «Диалектику мифа»:

«Положения, характеризующие социализм и Советскую власть, окончательно оформились под влиянием той агрессии, которую проявила Советская власть в своей церковной политике последнего времени, в своем курсе на индустриализацию и коллективизацию.

Эти меры в своей крайней резкости заставили меня болезненно на них реагировать, резко ставя вопрос о тенденциях развития Советской власти и социализма в сторону анархизма и гибели человечества.

Несомненно, — добавляет Лосев, — внешние события не могли определить существо моих взглядов, а определили лишь форму их выражения.

«Диалектика мифа» была написана в 27 г., печатать ее в 1930 г. без каких-либо изменений я не мог. Я должен был придать основным положениям книги ту конкретность и развернутость, которую они получили в результате моей дальнейшей работы над их диалектическим развитием».

Если попытка Лосева выступить с антисоветской платформой перед широкой аудиторией не увенчалась успехом (конфискация ГПУ «Диалектики мифа», запрещение Главлитом «Дополнений»), то несомненно чрезвычайное значение Лосева для актива контрреволюционного движения, который в течение ряда лет получал у Лосева идейное оформление и теоретическое обоснование своей практической контрреволюционной деятельности. Прежде всего нужно отметить исключительную роль Лосева как теоретического и идейного вождя контрреволюционного движения имяславцев[3].

Будучи непримиримым врагом Советской власти и приверженцем православия в его самых черносотенных, диких формах, Лосев еще в 23–24 годы сблизился с руководителями имяславия, расценивая это движение «как наиболее активное и жизнедеятельное течение внутри церкви». Политические установки имяславия сам Лосев характеризует следующим образом:

«Советская власть и социализм рассматривается имяславием как проявление торжества Антихриста, как дело рук Сатаны. Политический идеал имяславия — неограниченная монархия, всецело поддерживающая православную церковь. Резко отрицательное отношение имяславия к Советской власти определило у его сторонников положительную оценку вооруженной борьбы, направленной на свержение соввласти и сочувствие как вооруженным выступлениям, так и иного рода активной антисоветской деятельности. Наиболее близким имяславию из эмигрантских политических течений нужно считать течение правомонархическое». Основные печатные и рукописные работы Лосева посвящены теоретическому и политическому обоснованию имяславия («Философия имени», «Вещь и имя», «Диалектика мифа», «Дополнения к Диалектике мифа»). Свое отношение к имяславию Лосев характеризует следующим образом:

«Существо этого движения я расценивал очень высоко.

Мной были изучены все материалы, характеризующие имяславие, на основе детального изучения движения я намеревался дать исчерпывающую историко-философскую работу.

Несомненно, что положения моей работы ‘Философия имени» аналогичны основным идеям имяславия». Жена Лосева в своих показаниях заявляет:

«По своим религиозным взглядам Алексей Федорович Лосев и я исповедуем имяславие, которое является наиболее совершенной формой выражения сущности православия».

Свою роль в движении имяславцев — роль теоретика и идеолога — сам Лосев характеризует следующим образом:

«Наши встречи (с деятелями имяславия) были частными, мы вели продолжительные беседы на религиозные темы. Наши общие религиозные воззрения (с одним из вождей имяславия) в основных пунктах совпадали, но в то время как все мое внимание было отдано теории и диалектике, он целиком был в сфере политики и практики. И в этом наше различие».

«Я полагал вполне достаточной мою работу в области теории и науки, здесь концентрировалась вся моя энергия».

«Я прежде всего теоретик, ученый, живущий в области логических категорий. В области логической я должен признать свою смелость и бесстрашие, меня не пугают самые крайние выводы, если они логически необходимы. Но жизнь сложнее логики, и мои решительные выводы реализуются историей, зачастую в логически непредвиденных формах».

Наряду с деятелями имяславия под влиянием Лосева находилась группа научных работников, в большинстве своем верующих, монархистов. Характерно, что часть из них — молодняк (26–29 лет), окончивший советские вузы.

По вопросу об этих связях Лосев дает следующие показания: «Политические настроения моих знакомых в общем были близки моим настроениям. Отношение к Соввласти у всего круга моих знакомых было определенно отрицательное, они оценивали положительно политический строй царской России.

Моя оценка феодализма, капитализма и социализма, их характеристика разделялась ими, они разделяли мою концепцию борьбы двух начал — христианства и сатанизма, определяющих собой содержание различных ступеней исторического процесса».

Особо нужно отметить связи Лосева с отдельными «марксистами», сотрудничающими в крупнейших научных объединениях, которые по личной инициативе завязали отношения с Лосевым, очевидно находя в них отдушину для тщательно скрываемых реакционных настроений.

Таким образом, Лосев А. Ф. играл роль идейного центра для церковно-монархических, активно антисоветских формирований и являлся поставщиком оформленной реакционной идеологии для антисоветских реакционных кругов»¹⁴.

Кто такие имяславцы? Если верить «справке» ГПУ, они проводили «подготовку к вооруженному выступлению», «при аресте оказывали вооруженное сопротивление», бандиты и только. А на самом деле?

Имяславцы (имябожцы) — монахи, впавшие в ересь, считавшие, что имя Божье есть сам Бог, что в имени Бога заключены его слава и сила. Движение возникло перед Первой мировой войной в монастыре Святого Пантелеймона в Афоне. Царское правительство послало военный корабль, чтобы выдворить еретиков из православного монастыря. Их вывезли в Россию, большая часть их обосновалась на Кавказе, где в труднодоступных местах они создавали свои скиты. Имяславие привлекло внимание и вызвало симпатии русской интеллигенции, философов в первую очередь. Лосев был в их числе.

«Человек, — писал Лосев, начиная свою книгу «Философия имени», — для которого нет имени, для которого имя только простой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем и живет он в глухонемой действительности. Если слово не действенно и имя не реально, не есть фактор самой действительности… тогда существуют только тьма и безумие и копошатся в этой тьме только такие же темные и безумные глухонемые чудовища. Однако мир не таков. И вот рассмотреть его как имя я и дерзаю в той книге»¹⁵.

«Философия имени» — вполне академическое произведение, в ней нет полемических выпадов, как в «Диалектике мифа», но в целом книга посвящена той же проблеме — миру личности, ее бытию, осмысленному бытию. После коммунистической революции проблема получила вдруг политическую окраску. Новые властители, стремясь укрепить свои позиции, прилагали все усилия к тому, чтобы отбить у народа историческую память. Традиционные географические названия заменялись на новые, то же самое происходило с личными именами. Исчезать стали Марьи и Дарьи, появились Ленины и Октябрины. Некто Петр Демидов обозвал себя «Лев Троцкий» (но, видимо, ненадолго!)¹⁶. Ныне это безумие нас миновало: Санкт-Петербург, Тверь, Нижний Новгород получили свои традиционные наименования, и личные имена никто не коверкает.

Вернемся, однако, к зловещей «справке». Самое гнусное в ней — обвинение в воинствующем юдофобстве. Цитат никаких, одна «интерпретация». А люди моего поколения помнят зловещие слова Сталина, что активных антисемитов у нас расстреливают. Расстреливали антисемитов, а заодно и семитов. Следствие явно подводило Лосева под смертную казнь.

Приговор оказался более мягким: десять лет лагерей. В тюрьме и на строительстве Беломорканала Лосев провел около трех лет. Нашлись заступники (сестра Ленина М. Ульянова и жена Горького Е. Пешкова), и философ был освобожден. Но до смерти Сталина Лосев — выдающийся мыслитель и блестящий литератор — не мог выступать в печати. В Союз писателей его приняли накануне девяностолетия. Вскоре присудили Государственную премию — за многотомную «Историю античной эстетики».

Почему Лосев обратился к античности? Не только потому, что окружающая действительность бездуховна и безнравственна и нам следует вернуться к тому, с чего начинала мировая культура. Нет, Лосев как раз выступал против некритического отношения к древности (как в книге «Эстетика Возрождения» против излишних восторгов по поводу ренессансного рационализма). Античность — «детство человечества», ее культура слишком телесна, ее мифология примитивна, «относительна». Абсолютная мифология пришла с христианством, на родной земле, в родной культуре искал и находил Лосев свои идеалы. Именно поэтому в конце своей жизни он снова обратился к творчеству Соловьева.

Путь к признанию был тернист. В пятидесятые годы, когда началась подготовительная работа над нашей «Философской энциклопедией», был объявлен конкурс на ряд статей, имевших ключевое значение. Среди поступивших на тему «Диалектическая логика» выделялась одна, под девизом «Москвич». Автор вполне владел официальным жаргоном, но трактовал проблему глубже и оригинальнее, чем было принято в то время. В приложенном списке литературы упоминались работы всех членов жюри. И они дружно проголосовали за «Москвича». Вскрыли конверт — Лосев, в то время ходивший в ошельмованных. Премию ему дали, но статью не напечатали. В энциклопедии нет статьи «Диалектическая логика», потом появится «Логика диалектическая» — без подписи, но со значительным использованием лосевского материала.

А пока Алексей Федорович овладевал искусством «демагогической логики», без которой в те годы было нельзя. Я впервые увидел его в 1966 году (он уже мог меня только слышать). В серии «Философское наследие» готовился Платон, издательство устроило совещание по поводу вступительной статьи, написанной Лосевым. Редактор требовал от автора критики «ошибок Платона». «Каких ошибок?» — «Но ведь Платон был идеалист!» Слепой старец, невозмутимо выслушивавший все благоглупости, вдруг взорвался, стукнул об пол палкой, на которую опирался. Успокоившись, ответил: «Ну и что? Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм, вы знаете, кто это сказал?»

Ссылка на авторитеты порой помогала. В книге о символе Лосев процитировал даже одиозного Митина. Многие удивлялись, но поддержка влиятельного академика была обеспечена. «Я — не великомученик, а боец, мне подавай победу, а не посмертное почитание», — сказал он однажды. И выходил победителем в трудных ситуациях.

Такая ситуация сложилась в 1983 году при публикации долгожданной книги о Владимире Соловьеве. Я был в числе «внутренних» издательских рецензентов книги и знал, какие барьеры ей приходилось преодолевать. Прочитав в «Книжном обозрении» о ее выходе, позвонил автору, чтобы поздравить. К телефону, как обычно, подошла Аза Алибековна (ученица Лосева, ставшая его женой после кончины Валентины Михайловны), тон ее был нерадостным: кто-то кому-то что-то донес, и Госкомиздат распорядился весь тираж пустить под нож. Что делать?

По совету одного знатока закулисных дел Алексей Федорович обратился с жалобой на издательские инстанции к всесильному тогда Андропову. Знаток (своего имени он просил не называть) поговорил со знакомыми ему писателями, имена которых мне не сообщил, а те еще кое с кем, и вот результат — звонок из Госкомиздата: заместитель председателя просит профессора Лосева принять его в удобное для профессора время; в назначенный час является с дорогими дарами (художественными альбомами и визитной карточкой своего начальника, ругает издательство, которое якобы произвольно задержало книгу, выдвинув требования по доработке ее. Профессор волен учитывать эти требования, но книгу можно выпустить и так. Лосев обрадован, но, увы, преждевременно: «противная» сторона не дремлет, наносит контрудар; проходит несколько дней, кто-то кому-то звонит (или пишет), но заместитель председателя уже разговаривает (по телефону) ледяным тоном — книгу в таком виде выпускать нельзя. Опять влиятельные взаимоисключающие звонки с обеих сторон, и принято беспрецедентное в истории книжного дела соломоново решение: книгу выпустить, но в городах и за границей не продавать. Весь тираж философского произведения ушел в отдаленные районы страны (смертная казнь заменена ссылкой!). Затем начались «обратные перевозки»: из глубины «сибирских руд», таежных сел, горных аулов Кавказа, кишлаков Казахстана возвращался «Соловьев» в стольный град Москву, где спекулянты продавали его со стократным увеличением цены. Но до читателя книга дошла.

Мне был презентован авторский экземпляр с выразительной надписью: «Дорогому Арсению Гулыге — праотцу, свидетелю мук рождения и чудотворному охранителю этой книги. 2.11.83. А. Лосев». Алексей Федорович придумывал дарственные надписи, а исполняла их Аза Алибековна.

Лосев не случайно обратился в конце жизни к творчеству Соловьева. Это было возвращение к истокам, к роднику, который всегда утолял духовную его жажду. Между Соловьевым и Лосевым целое поколение замечательных мыслителей, с жизнью и творчеством которых мы познакомились в первом приближении. Лосев всегда отмечал синтетический характер своего мировоззрения: «В моем мировоззрении синтезируется античный космос с его конечным пространством и — Эйнштейн, схоластика и неокантианство, монастырь и брак, утончение западного субъективизма с его математической и музыкальной стихией и — восточный паламитский онтологизм и т. д. и т. п.»¹⁷. Цитата взята из сугубо личного письма, но выражает суть дела: «русская идея» чужда партикуляризму, она сливает мировую культуру в единый общечеловеческий поток.

Примечания

¹ Зеньковский В. История русской философии. Париж, 1950. Т. 2. С. 378.

² Лосев А. Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 583.

³ Там же. С. 595.

⁴ Там же. С. 597.

⁵ Там же. С. 757.

⁶ Там же. С. 580.

⁷ Лосев А. Ф. История античной эстетики. Последние века. Кн. 2. М., 1988. С. 169.

⁸ Лосев А. Ф. Из ранних произведений. С. 584.

⁹ Там же. С. 488.

¹⁰ Там же. С. 469.

¹¹ XVI съезд ВКП(б). Стенографический отчет. М.; Л., 1930. С. 775.

¹² Там же. С. 279.

¹³ Горький М. Собр. соч.: В 30 т. Т. 26. С. 489.

¹⁴ Справка о роли профессора А. Ф. Лосева в антисоветском движении Ц Родина. 1990. № 10. С. 93–94. А. Евдокимов, передавший мне для опубликования этот документ, пожелал в свое время остаться неизвестным, сейчас его возражения сняты.

¹⁵ Лосев А. Ф. Из ранних произведений. С. 14. Осип Мандельштам посвятил имяславцам стихотворение:

И поныне на Афоне…

Об имяславии писали П. Флоренский (Имена //Опыты. М., 1990. С. 351–413), С. Булгаков (Философия имени. Париж, 1953). Недавно опубликована (в обратном переводе с немецкого) статья А. Лосева «Имяславие» (Вопр. философии. 1993. № 9).

¹⁶ «Известия», 8 января 1924 г. Вырезка из этой газеты сохранилась в архивной папке с рукописью П. Флоренского «Имена», служит как бы эпиграфом к работе.

¹⁷ Лосев А. Ф. Письма // Вопр. философии. 1989. № 7. С. 153.