Творцы русской идеи

Что такое культура? Если отвлечься от бытового словоупотребления, при котором культура отождествляется с воспитанием и образованностью («культурность»), и специфического смысла, который вкладывает в термин, например, «биология» («культура холеры»), то возникают следующие значения. В самом широком смысле «культура» — это все, созданное рукой и духом человека, «вторая природа», противостоящая первозданной натуре — совокупный продукт и способ его производства. Такое понимание культуры допустимо. Это, в частности, этнографический и археологический аспект проблемы. Мы говорим «культура скифов» и изучаем ее по тем остаткам, которые находят при раскопках.

Но человек может делать свое дело хорошо, а может — из рук вон плохо. Поле, заросшее сорняками, — дело рук человеческих, но разве это культура? Только хорошо сделанное дело можно назвать культурой. Мы говорим о культуре производства, имея в виду высокий профессионализм. Таково социологическое рассмотрение культуры.

Тут, однако, возникает новое возражение: можно технически безупречно, на высоком профессиональном уровне творить зло. Практика сталинских и гитлеровских концлагерей, со знанием дела организованное уничтожение людей, разве это культура? «Как в плоскости культуры, — вопрошал Флоренский, — отличить церковь от кабака или американскую машину для выламывания замков от заповеди «Не укради» — тоже достояния культуры? Великий покаянный канон Андрея Критского от произведений маркиза де Сада?»¹ Поэтому необходимо внести еще одно уточнение: культура служит благу человека, его духовному здоровью в первую очередь. Культура в этом смысле толкуется предельно узко и наиболее содержательно — как деятельность, отмеченная для человека знаком плюс, освященная идеалом. Культура не создается в одночасье решением руководящих инстанций или митингующей толпы. Творец культуры — народ, его вековечная история. Таково философское понимание культуры как системы ценностей. Русские мыслители именно так трактовали культуру.

Ценности — это высшие стимулы человеческого поведения, утверждение в мире чисто человеческого начала. Животное ест, спит, нуждается в тепле. Человек «жив не хлебом единым», ему нужно нечто возвышающее, просветляющее мысли и чувства. Такое просветление, очищение («катарсис») дают ценности.

Философы еще в древности говорили о трех сферах, в которых реализуется активность человека — истина, добро, красота. Истина — результат познавательной, добро — практической, красота — художественной деятельности. В дальнейшем стало ясно, что красота не исчерпывает проблемы катарсиса, творчества ценностей — у Канта появляется понятие «способность суждения», которое охватывает как эстетическую, так и более широкую культуроформирующую способность. Маркс упоминает о «практически-духовно-религиозно-художественном» освоении мира. Проблема привлекла внимание русского религиозного мыслителя Павла Флоренского. В работе «Философия культа» рассматриваемый нами третий вид деятельности он назвал сакральным (священным), или литургическим (богослужебным). Действительно, наиболее чистую, полную, устойчивую, наиболее древнюю систему ценностей дает религия. В русской философии религия — одна из главных проблем.

Религия — исторический феномен. Первая форма веры — магия, колдовство. Строго говоря, это не религия. Религия — вера в сверхъестественное, а магическое (мифологическое) мышление до этого еще не доросло. В обиходной речи «миф» — это выдумка. Не так в философии. Здесь под мифом понимают особую форму мысли, наиболее простую, наиболее всеобщую, присущую человеку на всех ступенях его развития — и на первоначальной, и на нынешней. Миф — это яркий образ (рассказ и изображение), который воспринимается как сама реальность. Когда древний грек говорил, что солнце — это бог Гелиос, то он был убежден: живое существо на огненной колеснице движется по небосклону, и строил соответствующим образом свое поведение — возносил молитвы, совершал жертвоприношения и т. д. По Лосеву, «миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность»².

В первобытном мифологическом мышлении восприятие, переживание и волевой импульс слиты воедино (этнологи сравнивают это с поведением толпы в зрительном зале при крике «Пожар!»). У современного человека подобные психологические акты в достаточной мере дифференцированы, миф — состояние души, их объединяющее. Миф — это аффект, ставший поступком. В мифе откладываются первые крупицы знания, но в целом это не познавательная, а поведенческая модель, образ не мира, а действия. Как форма знания миф абсолютно устарел, как побуждение к действию он сохраняет свое значение.

Содержание мифа может быть высоким, гуманистическим, но может быть и низким, враждебным человеку. С развитием культуры миф очеловечивается, возводится на более высокую ступень, но возможна и регрессия. И разрушение мифа не приводит к торжеству его антипода — рациональности: один миф лишь уступает место другому. На смену фашистскому «мифу XX столетия» пришли новые формы массового, по сути мифологического сознания. Культ потребления — один из них. Культ демократии — другой, науки и технического прогресса — третий, культ моды — четвертый. Сейчас эти мифы господствуют у нас, вытеснив миф классовой борьбы и построения коммунизма.

Миф лежит за пределами размышления. Это бессознательная форма мысли. В этом плане миф сродни музыке, это как бы среднее между музыкальным произведением и связной речью. О бессознательном знали древние. Этой проблемой занимался Лейбниц, затем Кант. «На великой карте нашей жизни, — утверждал он, — освещены только немногие пункты»³. В полном мраке сознания может идти такой процесс, как художественное творчество. Представьте себе, пишет Кант, музыканта, импровизирующего на органе и одновременно разговаривающего с человеком, стоящим подле него: одно ошибочное движение, одна неверно взятая нота, и гармония разрушена. Но это не происходит, хотя играющий не знает, что он сделает в следующий момент, а сыграв пьесу, не в состоянии записать ее нотными знаками.

Миф — это чудо, которое, однако, принадлежит порядку вещей; повторим: здесь нет различия между естественным и сверхъестественным, существует только одна, абсолютная реальность. Немецкий философ Э. Кассирер, изучавший мифологическое мышление, писал: «Колдун, появляющийся в маске бога или демона, не только подражает богу или демону, но и принимает их природу, превращается в них, сливается с ними. Здесь нет никакого изображения, представительства, нет и представления, ничто не «подразумевается» кроме того, что действительно осуществляется. Когда в ходе развития мифологического мировоззрения такое разделение наступает, появляется специфически религиозное сознание»⁴.

Первая форма собственно религии — вера в духов, обожествление окружающей природы — предметов и животных (анимизм и фетишизм). П. Флоренский, который был великолепным знатоком русского фольклора, нашел удивительно точные и поэтичные слова для рассказа об остатках такого рода представлений в душе дореволюционного русского крестьянина: «Послушайте, как крестьянин разговаривает со скотиною, с деревом, с вещью, со всей природою: он ласкает, просит, умоляет, ругает, проклинает, беседует с нею, возмущается ею и, порою, ненавидит. Он живет с природою в тесном союзе, борется с нею и смиряется перед нею. Какая-нибудь былинка — не просто былинка, но что-то безмерно более значительное — особый мир. И мир этот глядит на другие миры глубокими завораживающими очами»⁵. Мифологическое слияние с природой дополняется здесь убеждением в том, что за видимым миром встает мир иной, мир таинственных духов.

Следующей ступенью в развитии религиозных верований служит вера в богов — высших существ, похожих на человека, но отличающихся от него могуществом и бессмертием. Они олицетворяют собой все силы окружающей природы и осуществляют высшее руководство человеческой деятельностью. Очень важен был следующий шаг — переход от политеизма к монотеизму (единобожию). Затем религиозный культ выходит за пределы одного народа, возникают мировые религии. Таковых три — буддизм, христианство, ислам. Для знакомства с русской культурой необходимо знание сути христианства.

Оставляя в стороне вопрос о происхождении Христа и его посмертной судьбе, даже самый завзятый атеист, если он мало-мальски образован, не может не признать, что с этим именем связан величайший переворот в истории культуры. Не случайно год рождения Христа именуют началом «нашей эры». Две тысячи лет назад человечество потряс этический взрыв, аналогичный «Большому взрыву», создавшему нашу Вселенную. Возникла Вселенная Духа.

До этого существовали различные виды нравственности, отныне появилась единая для всех абсолютная мораль. Нравственность и мораль в широком смысле тождественны, в узком — различные понятия. Нравственность может быть и в шайке разбойников: это принципы жизни, нравы и нормы группового поведения безотносительно к тому, хороши они или дурны. Мораль — безусловное служение добру. Этические принципы, провозглашенные в Новом Завете, являются альфой и омегой первой и единственной системы морали.

Долгие годы нам в Советской России внушали, что добро это вроде выгоды: для пользы дела можно лгать и убивать, граница между злом и добром относительна, злое в одном отношении — доброе в другом, морально то, что служит коммунизму. Павел Флоренский ядовито назвал это «этическим монизмом» и решительно отверг его.

«Этическому монизму» (то есть взгляду, что добро и зло едины суть) марксистской философии и ее «метафизическому дуализму» (то есть резкому противопоставлению духа и материи, пустопорожней болтовне, что первично, а что вторично) Флоренский противопоставил «этический дуализм» и «метафизический монизм», то есть непримиримую конфронтацию добра и зла при признании принципа универсального всеединства, неразрывной связи двух искусственно разделенных субстанций.

Христианство — религия добра, религия любви. Уже в Ветхом Завете было сказано: «…люби ближнего, как самого себя»⁶. Но заповедь эта распространяется лишь «на сынов народа твоего». Иисус в Нагорной проповеди, поясняя библейские заповеди, формулирует более общий принцип: «…сказано, люби ближнего своего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, молитесь за обижающих вас»⁷. Звучит парадоксально. Но парадокс заостряет мысль, в данном случае мысль о том, что принцип любви надо распространять не только на «своих». Христианство уравняло «своих» и «чужих», для него нет «ни эллина, ни иудея».

И еще одна особенность христианства: оно требует не только поклонения Богу, а активного вторжения в жизнь во имя исполнения Божьей воли. «Вера без дел мертва»⁸. Веру оживляет моральное поведение. Такая постановка вопроса открывает возможность существования внеконфессиональной христианской этики, когда самоценным становится моральное деяние.

Герой Л. Толстого отец Сергий ищет святости, изнуряет себя постом и молитвами, учиняет себе членовредительство, чтобы не поддаться соблазну, и в конце концов терпит крах. А святость-то рядом: чтобы достичь ее, не надо бежать от людей, надо жить с ними и, не задумываясь об этом, делать добро. Толстой, возможно, хотел отвергнуть идею старчества, отшельничества. Но высказал другое: если у тебя нет сил для духовного подвига, займись мирскими делами, здесь тоже есть возможность проявить свою духовность и ценностное отношение к окружающему миру.

Помимо сакральных существуют и чисто практические ценности. Мы знаем евангельскую мудрость: не хлебом единым жив человек. Но без хлеба живому не обойтись, одной духовной пищей не проживешь. Поэтому — кто не работает, тот не ест. Это тоже сказано в Евангелии. Производительный и общеполезный труд — высокая добродетель и ценность. Иной относится к труду бездуховно и хищнически, но прав тот, кто любуется результатами труда, радуется им. Культура — это не только профессионализм в труде, но и любовь к труду.

Труд облегчают знания. Поэтому в науке также следует видеть ценность. Но не в любой: знание не ради знания, и уж тем более не ради зла, а ради человека — вовлекает науку в сферу ценностных отношений. Как видим, практика и теория не противостоят ценностной сфере, тесно связаны с ней, получают от нее благородное назначение как дополнительный импульс.

Величайшая практическая ценность — любовь. Это радостное переживание, украшение жизни и поэзии. Но не только. Это суть и сила человеческого бытия. Христианство возвело любовь в божественный принцип; русская религиозная мысль обращена не столько к мысли, сколько к «сердцу», к просветляющей, воодушевляющей человека эмоции. Это философия любви. Смысл любви — «рождение нового человека» (Вл. Соловьев). Это надлежит понимать как в переносном смысле (преображение человека), так и в прямом — появление на свет ребенка. Брак — таинство: отношения между мужчиной и женщиной, как бы ни вторгались в них наука и просвещение, остаются тайной, недоступной для посторонних.

Далее, народ. Семья — ячейка народной жизни. Каждый народ, как и человек, — неповторимая индивидуальность, имеет право на существование, достоин уважения, имеет право на свою культуру. Каждый народ должен знать не только свою культуру, но и то, что создали другие народы. Есть мировая культура создания рода человеческого. Человечество — это тоже неповторимая индивидуальность, величайшая ценность и тайна бытия.

Индивид — представитель вида. Личность есть нечто большее. Индивид, осознавший свою индивидуальность и свою принадлежность к обществу, реализовавший и то и другое, становится личностью.

В античную эпоху человек «не чувствовал себя личностью» (Лосев). Личный выбор между добром и злом, личное воздаяние — достижение христианской культуры. Раб божий — свободный человек: все дело в том, как понимать свободу. Ее не следует путать с произволом: что хочу, то и ворочу. Свобода — это добровольное и сознательное следование моральным заповедям, выполнение долга по зову души, по велению сердца.

«Каждому по потребности» — заманчивый утопический лозунг, предназначенный для того, чтобы обеспечить коммунистам широкую поддержку. Утопичность лозунга состоит в том, что насильственным перераспределением богатств в результате революции всеобщего изобилия добиться нельзя: богатств не хватит; с неизбежностью возникает всеобщее равенство в нищете. И рождается новая элита («Кто был ничем, тот станет всем»): бывший люмпен захватывает блага жизни, недоступные другим. Революция держится насилием, шагает в ногу с уголовщиной, воспитывает неуважение к закону, приучает к праздности.

«От каждого по способностям». В этом лозунге ничего принципиально нового нет: человек всегда трудился в меру своего желания и своих способностей. Способности еще более индивидуальны, чем потребности, важно угадать их, развить, применить. Способности — возможность творчества, а жизнь человека во всех ее достойных проявлениях — творческий процесс⁹. Творить — значит не только писать книги, делать научные открытия, конструировать новые машины. Творчество жизни — трудиться, рожать детей, воспитывать — то же творчество, в силу своей массовости, не бросающееся в глаза, но именно поэтому наиболее ответственное, служащее фундаментом всему остальному.

Есть афоризм: жить значит умирать; каждый неумолимо идет к своему концу, обессмертить себя можно только в своих детях, добрых делах, созданной культуре. Давно подмечено, что есть два способа умирания, сиречь жизни — тление и горение. Тлеть, коптить небо — удел бездуховности, сильный духом выбирает горение, но и гореть можно по-разному. Иной, сгорая, сжигает с собой и других, готов сжечь все человечество. Другой думает о себе подобных, пытается согреть их своим теплом, осветить им дорогу. Вот почему в понятие личности входит еще персональная, не перелагаемая на других ответственность.

Каждый в ответе за себя и за других тоже. Ответственность заставляет делать выбор между добром и злом, рождает духовные потребности и ограничивает материальные, кладет разумные границы потреблению, не дает ему превратиться в культ. (Избыток потребления — варварство, чванливость этим — дикость, культура — в мере.)

Ответственность не дает индивиду стать индивидуалистом, эгоистом, эгоцентриком. «Личность предполагает существование других личностей и общение личностей»¹⁰. Ответственность делает человека членом семьи, религиозной общины, сыном своего народа, человечества.

Те ценности, которые мы рассматривали до сих пор (сакральные и практические), обладают одним общим свойством: они безусловны. Объект ценностного отношения представляется наделенным чем-то жизненно важным — сверхъестественной силой, необычайной привлекательностью, что ставит человека в зависимое отношение, заставляет добиваться обладания объектом или подчиняться ему. Критическая оценка сведена здесь до минимума.

Эстетические ценности предполагают свободный взгляд на предмет, наличие определенной дистанции между объектом и субъектом, бескорыстное любование предметом, радость игры с ним. Термин «игра» (введенный в эстетику Кантом) берется здесь в самом широком смысле — не как способ развлечения, а как способ деятельности.

Игровое поведение требует увлеченности и состязательности. Тот, кто скучает, не стремится улучшить достигнутое, портит игру. Состязаться можно и с самим собой, достичь определенного результата, а затем стремиться превзойти его. Это не знающее предела стремление заставляет человека напрягать свои силы в спорте, научном поиске, художественном творчестве, труде. Работать «играючи» — значит превосходно делать свое дело. В этом смысле прав Ф. Шиллер, утверждающий: «…человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает человеком лишь тогда, когда играет»¹¹.

Игра — воплощение свободы. Но не произвола! В любой игре заданы определенные правила, суть игры в их виртуозном исполнении. Играющий свободно, по собственной воле принимает заданную программу и отдает свои силы лучшему ее воплощению. Игра — школа общительности, социальности, воспитания человека как нравственного, соборного существа.

И еще один существенный компонент высокой игры — воображение. Это относится к той разновидности игры, в которой воспроизводится действительность. Воображение не дает слиться с объектом подражания и позволяет сохранить по отношению к нему определенную дистанцию. Дети играют в войну, они увлечены, верят, что «это так», что происходит бой, но в то же время знают, что это «не так», здесь никого не убьют. Игра содержит в себе противоречие: играющий все время пребывает в двух сферах — действительной и условной. Забыть о двойственном характере ситуации значит испортить игру.

В искусстве мы сталкиваемся с той же двуплановостью. Даже в том случае, когда художник стремится к максимальному правдоподобию, реципиент (зритель или читатель) ни на секунду не забывает, что перед ним условный мир. Никто не бросится на помощь Дездемоне, хотя сцена ее гибели может исторгнуть подлинные слезы. Наслаждение искусством — соучастие в «игре». Эстетические ценности — «игровые».

Аналогичным образом обстоит дело с любым творчеством. Творчество невозможно без увлеченности, доходящей до одержимости; без общительности, знакомства с достижениями других; без развернутого воображения, способности видеть незримое.

Теперь уже стало общепризнанным расчленять творческий процесс, процедуру любого открытия на четыре этапа: подготовка, вызревание (инкубация), озарение, завершение. Эвристическая ситуация возникает тогда, когда собран новый фактический материал и поставлена задача: это работа сознания. Далее, однако, если решение не приходит сразу, включаются бессознательные компоненты мышления, происходит как бы разбор различных вариантов, возникает их накопление и упорядочение, которое приводит к скачку — озарению, когда искомое становится явью.

Первый и четвертый этапы — работа сознания, второй и третий — бессознательных компонентов психики. Таким образом, творческий процесс в центральном своем звене связан с неконтролируемым мышлением. То, что находится под контролем сознания — здравый смысл и накопленные знания, помогает и одновременно мешает озарению. Помогает концентрацией внимания на проблеме, на ее трудностях, на собранных данных. Помеха выражается в том, что прочно укоренившиеся стереотипы мысли дают неверный ориентир, толкают по проторенной дороге, в то время как задача — свернуть с нее, проложить новый путь. Открытие — ломка старых представлений, привычный способ мышления — его враг. Озарение наступает в тот момент, когда сознательные компоненты мышления ослаблены или полностью отключены. Бывает, что такое происходит во сне.

Вот мнение Достоевского: «Известно, что целые рассуждения проходят в наших головах мгновенно в виде каких-то ощущений, без перевода на человеческий язык…»¹² Французский математик Ж. Адамар, специально занимавшийся этим вопросом, пишет: «…слово полностью отсутствует в моем уме, когда я действительно думаю»¹³. Вместо слов он пользуется «пятнами неопределенной формы». Ж. Адамар ссылается на другого французского математика, великого А. Пуанкаре, который предлагает представить бессознательное в виде неких «атомов», находящихся до начала умственной работы в неподвижном состоянии. Первоначальная сознательная работа, мобилизующая внимание на проблеме, приводит эти «атомы» в движение. Потом «отдыхать» будет только сознание, а работа «атомов» подсознания не прекратится, пока не будет найдено решение. «Атомы» не возвращаются в свое первоначальное неподвижное состояние, они продолжают свой неуправляемый танец.

Творить — значит делать выбор, отбрасывая неподходящие варианты: бессознательным выбором руководит чувство научной красоты. «…Кто лишен его, никогда не станет настоящим изобретателем»¹⁴. Таково мнение ученого-эмпирика. Любой творческий акт эстетичен по своей природе. Чем выше художественная культура исследователя, тем живее его воображение, тем результативнее его деятельность. Творчество есть порождение в красоте, говорили в древности.

«Сущность души есть творчество, и сущность творчества есть воображение», — таково убеждение Б. Вышеславцева. «В науке интеллект, конечно, бесспорный господин; но в творчестве господствует суверенитет созидающей фантазии, и интеллект вместо царя становится вспомогательным средством, инструментом»¹⁵. Вышеславцев ссылается на Юнга, он мог бы вспомнить и о Канте, который одним из первых прославил продуктивное воображение.

Отсюда рукой подать до вопроса о смысле жизни. Зачем я живу? Таково логичное дополнение к главному вопросу кантовской философии: Что такое человек? (Кант расчленил этот вопрос на три: Что я могу знать? Что я должен делать? На что смею надеяться?) Вопрос о смысле жизни важен для человека, решившего стать личностью, сознательно определяющего свое поведение.

Самый примитивный ответ — никакого высшего смысла в нашей жизни нет, живем мы только раз, поэтому «лови момент», предавайся, пока можешь, чувственным наслаждениям, ни о чем не думай. Так рассуждает индивидуалист, рассматривающий себя как самоцель, лишенный моральных ориентиров. Позиция жалкая, прямо скажем, животная.

Другая крайность — рассмотрение себя только как средства. «Я рассматриваю себя, — писал Фихте, — только как одно из орудий разума и уважаю, люблю себя, интересуюсь собой, лишь поскольку я — такое орудие»¹⁶. Против такой позиции прямо возражает Н. Бердяев: «Личность есть высшая иерархическая ценность, она никогда не есть средство и орудие»¹⁷.

Возможен ли взгляд на личность как на высшую ценность в сочетании с отрицанием индивидуализма и эгоцентризма? Решение этой проблемы дало христианство. Образ богочеловека, принесшего людям высшую правду, обреченного на мучительную казнь и поправшего смерть, — ответ на вопрос о смысле человеческого бытия. Бессмертие души, а после второго пришествия Христа — и телесное воскресение обещаны смертным. «Борьба со смертью во имя вечной жизни есть основная задача человека», — настаивает Бердяев¹⁸. С этим должен согласиться и неверующий. Стремление к бессмертию, борьба за него могут наполнить смыслом и его жизнь.

Как ничтожна, как ограничена (условиями своего времени) по сравнению с этим программа материального благополучия, «земного рая». Умолчим о гримасах и ужасах казарменного социализма, осуществление которого обошлось нашей стране в десятки миллионов погубленных и обернулось всеобщим разорением. На Западе мечты теоретиков социализма как будто сбылись: средний рабочий и служащий живет в достатке. Нет сомнений, и наша страна достигнет со временем такого уровня жизни: в прошлом веке Россия была в числе передовых. Почему бы ей не стать таковой в веке будущем. Благополучие родного народа — великая цель. Но будет ли это означать, что назначение человечества достигнуто? Неужели ради этого возникла жизнь на Земле, шла органическая эволюция, развертывалась мировая история? Нет, десятки раз нет! Смысл жизни и культуры лежит не в социальной сфере, а в космической (хотя социальная сфера — основа космического бытия человека).

Здесь уместно поставить вопрос о счастье. Что это такое? Примитивный ответ — удача, счастливый случай. Выиграл крупную сумму денег — выпало счастье. Это кратковременный успех. Столь же кратковременна радость по поводу устранения какой-либо неприятности, страдания (сапожник вынул мучивший меня гвоздь из ботинка), мимолетна и радость чувственного наслаждения (сколько бы мне ни удалось повторить его). Нет, счастье не в этом. Счастье — это устойчивое переживание осмысленности и полноты бытия. Постижение смысла жизни и творчество во имя него — вот счастье.

Жизнь — высшая практическая ценность. Смысл жизни — преобразование космоса, преодоление смерти в первую очередь. Смерть — антагонист жизни, отнюдь не неизменный ее спутник, не диалектическая (неизбежная), а контрадикторная (взаимоисключающая) ее противоположность. Жизнь пытается преодолеть смерть уже на дочеловеческом уровне: жизнь рождает новую жизнь, организм живет в своем потомстве. И человек продолжает жить в своих детях. Жизнь в семье — первое преодоление смерти.

Человек бессмертен и в создаваемой им культуре. Духовные ценности — дыхание абсолюта, вечности. Жизнь в родине, в родной культуре, в роде человеческом — другой вариант обретения бессмертия. Но этого мало: дух хочет жить не только в результатах своей деятельности, но также в индивидуальной способности к творчеству, требует сохранения своей личности. Н. Бердяев верил в воскресение мертвых совместным творчеством Бога и человека. Н. Федоров говорил о воскрешении мертвых средствами науки: борьба со смертью — «общее дело» объединенного человечества.

Сегодня религия и философия устремлены к одному — раскрыть человеку смысл его бытия, который не сводится к житейскому материальному благополучию. Преображение человечества — вот цель. В Откровении святого Иоанна Богослова русская философия видела не описание «конца всего сущего», как иронически считал Кант. Ведь в Евангелии сказано: «Не бойся ничего, что тебе надобно претерпеть»¹⁹. Ибо грядет второе пришествие Христа, который будет судить мир, неся благодать жаждущим и страждущим. Русская идеалистическая философия полна «апокалиптического напряжения» (Лосев). Это «философия конца» (Бердяев), логического завершения человеческой истории.

«Смысл жизни» — так называются две книги. Одна из них принадлежит С. Франку, другая — Е. Трубецкому. Цитируем Трубецкого: «Цель всякого жизненного стремления есть полнота жизни вечной, неумирающей; именно эта полнота, к которой стремится всякая жизнь, есть предмет всякого религиозного искания… По учению Христа, Бог осуществляется и воплощается в мире, а мир приобщается к полноте божественной жизни. Как сказано, это единственное положительное решение вопроса о смысле жизни, которое остается принять или отвергнуть… Венец творения — совершенный человек — вмещает в себя полноту Божеского, становится Богочеловеком; в этом заключается разрешение основного вопроса жизни…»²⁰

Философия — не наука. Именно поэтому она смело отвечает на вопрос о смысле жизни. Философия ближе к религии и искусству, чем к науке. Наука развивается сегодня взрывоподобно (и взрывоопасно). Философия как бы топчется на месте. И это не вина философии и не ее беда, а особенность философии как специфической формы деятельности. Это мудрость не одного человека, а всего человечества. Мудрость не увеличивается с накоплением знаний.

Мудрость (и философия) целиком относится к сфере культуры. А рост знания, развитие техники не всегда обозначают развитие культуры. Иногда подобный «прогресс» оборачивается бедой для культуры, идет во вред человечеству (истощение природных ресурсов, атомная угроза и т. п.). Следовательно, наука и техника принадлежат культуре лишь в той мере, в какой они служат благу человека. Все остальное в лучшем случае можно назвать цивилизацией. В широком смысле цивилизация — ступень в развитии общества, противоположность варварству. В узком — это выродившаяся культура, высокий уровень умения при утрате духовности.

Цивилизация — это культура, утратившая душу. Вернуть душу человечеству — задача дня. Вот почему растет влияние религии. После всплеска волны экстремистского нигилизма 1960-х годов ныне на Западе в настроении молодежи преобладает «новая духовность», резкой критике подвергается технический и научный прогресс, нарушающий гармоническое равновесие между человеком и природой. У нас церковь долгое время подвергалась гонениям. Окруженная ореолом мученичества, она вызывала симпатии. «Запретный плод сладок». Когда запреты падают, все бросаются к нему. Но в данном случае не только из любопытства, не только в знак протеста против казенной идеологии, а прежде всего — в поисках идеала.

Понятие идеала ввел в философию Кант: «Идеал есть для разума прообраз (prototypon) всех вещей, которые как несовершенные копии (ectypa) заимствуют из него материал для своей возможности и, более или менее приближаясь к нему, все же всегда бесконечно далеки от него, чтобы сравняться с ним»²¹. Шиллер и Гумбольдт заговорили о воплощении идеала в искусстве. Шеллинг задумался над воплощением идеала в жизнь. В этом он видел назначение новой, положительной философии. Прежняя, «негативная» философия логическими средствами объясняет мир. Положительная философия начинается там, где личность говорит себе: «Я хочу того, что находится над сущим»²². Речь идет об осуществлении идеала. Шеллинг привлек внимание к проблеме, которая целиком составила содержание русского идеализма.

Идеал всеобщ и индивидуален. Это высшая ценность, воплощенная в личности. Идеал дан, и его нет, он — в прошлом и в будущем, но определяет настоящее. Христианская религия выразила его одним именем — Иисус. В нем истина, добро и красота.

Осуществление идеала, приближение к нему — смысл жизни, ищущей бессмертия. Религия дала идеал, философия вывела его за пределы культа. Марксизм (русский марксизм, в частности) пытался приземлить идеал, выдать за него политическую программу. Профанация идеала повлекла за собой утрату нравственных ориентиров поведения.

Идеал — путеводная звезда (которая не светит, не греет, но ведет к цели). Идеал — богоуподобление. Русская культура устремлена к высокой цели. Но, спрашивается, если это так, почему она не уберегла народ от страшной катастрофы 1917 года и последующих бедствий? Какие формы культуры органичны для России? «Работают» ли они сегодня? Ответ в следующих главах.

Примечания

¹ Богословские труды. Сб. 17. М., 1977. С. 127. Ильин говорит о «бессердечной культуре» современной Европы. «…Западноевропейская культура сооружена как бы из камня и льда… Человек человеку — прохожий. Или, как тонко подметил Чехов, — человек человеку не то запертый сундук, не то источник недоразумений… Человечество творит свою культуру неверным внутренним актом, из состава которого исключены: сердце, совесть и вера… Создаваемая культура есть больная культура» (Ильин И. Путь к очевидности. Мюнхен, 1957. С. 8–9).

² Лосев А. Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 400–401.

³ Kant I. Gesammelte Schriften. Berlin, 1968. Bd. 7. S. 35.

⁴ Cassirer E. Die Eröffnung des Zugangs zu Mythos. Berlin, 1979. S. 175.

⁵ Флоренский П. А. Общечеловеческие корни идеализма (Лекция, читанная в Московской духовной академии 17 сентября 1908 года) //Философские науки. 1990. № 12. С. 69.

⁶ Лев., 19:18.

⁷ Мф., 5:44.

⁸ Иак., 2:26.

⁹ Забытый, ныне возвращаемый из небытия философ В. Муравьев писал: «Творчество — наивысшее понятие. Выше идеи творчества нет ничего, и творчество всему предшествует и все включает… И жизнь человека, и всякое его действие могут быть сведены к творчеству» (Из архива Валериана Муравьева // Вопр. философии. 1992. № 1. С. ИЗ).

¹⁰ Бердяев Н. О назначении человека. Париж, 1931. С. 63. «Первое, что необходимо усвоить каждому человеку, желающему творить культуру, это чувство своего предстояния, своей призванности и ответственности. Можно было бы сказать, что люди делятся на две большие категории — одни безответственно ищут в жизни лишь своего наслаждения (это люди «поглупее»!) или своей пользы (это люди «поумнее»!), другие же чувствуют себя предстоящими чему-то Высшему и Священному, так, даже не умея сказать, что это за Высшее и где обретается это Священное, они не сомневаются в самом своем предстоянии» (Ильин И. Путь к очевидности. С. 14).

¹¹ Шиллер Ф, Собр. соч. М., 1957. Т. 6. С. 302.

¹² Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 5. С. 12.

¹³ Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М., 1970. С. 72.

¹⁴ Там же. С. 143.

¹⁵ Вышеславцев Б. Этика преображенного эроса. Париж, 1931. С. 101. «Всякое настоящее творчество есть поэзия» (Там же. С. 81).

¹⁶ Фихте И. Г. Назначение человека. СПб., 1905. С. 127.

¹⁷ Бердяев Н. О назначении человека. С. 63.

¹⁸ Там же. С. 273.

¹⁹ Ап., 2:10.

²⁰ Трубецкой Е. Смысл жизни. Париж, 1979. С. 62–64. Русская религиозная интеллигенция жила предчувствием близкого конца света. Трубецкой писал после октябрьского переворота: «Конец мира есть второе и окончательное Пришествие в мир Христа Богочеловека; это — не простое прекращение мирового процесса, а достижение его цели, исчерпывающее откровение и осуществление его внутреннего (имманентного ему) смысла. Конец мира, так понимаемый, не есть внешний для человека фатум: ибо богочеловечество есть обнаружение подлинной идеи — сущности всего человечества. Пришествие Христово означает полное преображение всего человеческого и мирского в Божеское и Христово.

Такое космическое превращение по самому своему существу и замыслу не может быть односторонним действием Божества. Второе пришествие Христово, как окончательное объединение двух естеств во всем человечестве и во всем космосе, есть не только Божеское и не только человеческое, а богочеловеческое. Стало быть, это — не только величайшее чудо Божие, но вместе с тем и проявление высшей энергии человеческого естества» (Там же. С. 278).

²¹ Кант И. Собр. соч.: В 8 т. М» 1994. Т. 3. С. 439.

²² Schellingiana rariora / X. Tilliette (Hrsg.) Torino, 1974. S. 671.