У народов Восточной Африки

НА ТРОПЕ

Я ехал в такси на аэродром. Мне удалось добиться бесплатного перелета. Это был один из грузовых самолетов, как правило, не берущих на борт пассажиров. Итак, я — редкое исключение из правила, ибо являюсь сотрудником танганьикского музея и разыскиваю маски, а все сухопутные дороги отрезаны из-за дождей. Остается одно — лететь.

Пилот уже издалека делает мне знаки, чтобы я поспешил. Вид его рыжей шевелюры и усов, не знаю почему, улучшил мое настроение.

— Скорее, скорее! Садитесь. Мы ждем только вас.

Мне кажется очень забавным, что такой гигант ждет одного-единственного бесплатного пассажира. Впрочем, я нисколько не опоздал, да к тому же эти самолеты летают не по строгому расписанию.

Я поднимаюсь по металлическим ступеням. Огромная внутренность бомбардировщика, напоминающая надутый баллон, абсолютно пуста, и лишь где-то далеко, в противоположном ее конце, стоит несколько деревянных ящиков, наполненных какими-то бутылками.

Перед глазами невольно всплывают кадры диснеевских мультипликационных фильмов, и вот я уже представляю себя маленьким Л1икки-Маусом в пасти акулы.

Через минуту заревели моторы. В открытых дверях появился все тот же рыжий пилот и крикнул мне:

— Пристегнитесь как следует и не пугайтесь, если нас вдруг тряхнет: мой коллега-механик учится управлять самолетом!

«Ничего себе, хорошенькое начало», — подумал я, стараясь изобразить приветливую улыбку.

И вот мы двинулись по дорожке аэродрома. Карточные строения ангаров заплясали и дали крен вбок вместе с посадочной площадкой, деревьями и наблюдательной башней. Я тут же вспомнил предостережение пилота и, нащупав пальцами спасательный пояс, начал лихорадочно застегивать его на животе.

А тем временем поверхность земли выровнялась. Пышная зелень кокосовых пальм покрыла четырехугольники города, постепенно перешла в пожелтевшие долины, которые сменились лазурной голубизной океана. Казалось, что мы стоим на месте, а океан медленно плывет нам навстречу.

Самолет летит вдоль побережья Танганьики. Широкая, извивающаяся полоса пляжа уходит в воду, переливаясь целой гаммой красок. Отовсюду на тебя наступает необъятный простор ярко-голубого тропического неба. Внизу букет зелени в желтом обрамлении. Это остров Мафия. А справа Руфиджи, впадающая в Индийский океан. Кое-где разбросаны белые пятна арабских населенных пунктов.

И вновь покачивающаяся земля заслоняет мне окна сначала с правой, а потом с левой стороны. Дома и деревья в шальном галопе несутся вверх нам навстречу, и вдруг подскок, мягкий, пружинящий, как подскок мяча. Затем второй, третий… и мы останавливаемся.

«Что они возят в этих ящиках?» — промелькнуло у меня в голове. Подхожу к первому: «Виски-содовая», осматриваю второй: «Виски-содовая», третий: «Джин». А что, им весело живется!

— А вот и Линди. Прибыли. Наш автомобиль поставит вас на место, — любезно сообщает мне пилот.

«Где оно, мое место?» — думаю про себя. Приехал, как в пустоту. Никого не знаю. Отсюда должен начаться мой путь. Мне предстоит найти ту нить, которая приведет меня к открытию тайны происхождения негритянской маски.

— Куда прикажете ехать? — спрашивает шофер.

— В католическую миссию, — нерешительно отвечаю я.

Миссия, как и все воздвигнутые в послегерманский период строения, имеет вид оборонительной крепости. Она обнесена высокой каменной стеной. В стене узкая железная дверь с висячей деревянной ручкой. После кратких раздумий я дергаю за ручку. Раздается резкий, пронзительный звонок. Стою. Жду. Звоню еще раз. Снова жду. Так проходит четверть часа.

— Вы хотите попасть в миссию? — спрашивает меня маленький мальчик, высоко задирая голову, чтобы заглянуть мне в глаза, и, не дожидаясь ответа, впрыгивает на камень, затем на выступ в стене, а оттуда на самый ее верх. Через несколько секунд дверь открыта, и мальчик гостеприимным жестом руки приглашает меня войти.

Я вхожу и осторожно оглядываюсь. Кругом тишина, никого нет. Огромный многоэтажный, изогнутый в виде подковы дом окружен верандой. С вещевым мешком в руках я обхожу веранду, заглядывая в кельи.

— Монахи, видимо, молятся; сейчас они придут, — успокаивает меня мой избавитель. — Зайдите вот в эту комнату и подождите.

По стенам стоят кровати, в центре-круглый стол. Иконы с изображением святых, и среди них портрет бородатого сибарита с профессиональной улыбкой.

«Какой-нибудь епископ», — подумал я.

Кто-то приближается. Я слышу шелест сутаны. Дверь тихонько приоткрывается, и в нее просовывается румяное с пышными усами лицо:

— Вы к настоятелю? Подождите минутку, он сейчас придет.

Проходит еще пять минут. Опять шелест сутаны и новое лицо в приоткрытых дверях, на сей раз худое и аскетичное:

— Вы к настоятелю? Подождите минутку, он сейчас придет.

Так по очереди ко мне заглянули четверо, произнося одну и ту же фразу и одаривая меня одинаковой деланно-добродушной улыбкой. Наконец появился пятый: сам отец настоятель, хорошо упитанный, как и подобает высшим сановным служителям.

Как только мы удобно уселись в креслах, я приступил к делу:

— Уже несколько месяцев я путешествую в поисках одной маски…

— Маски?.. Простите, я не совсем вас понимаю.

— Да. Я работник этнографического музея в Танганьике и разыскиваю маску, похожую на ту, что изображена здесь, на фотографии. Вам, достопочтенный отец, не приходилось встречать ничего подобного?

— Нет. Около Линди вы наверняка ничего не найдете, а в окрестностях Нангоо или Китангари — весьма возможно. Признаться, я никогда не интересовался этим…

— Ну разумеется. Я ни в коем случае не хочу отнимать у вас драгоценное время, но как будто именно здесь служил когда-то некий отец Роберт, который как раз и прислал в Дар-эс-Салам такую маску.

— Отец Роберт умер несколько лет назад.

— Может быть, кто-нибудь знает, где он достал эту маску?

— Не думаю. Вам целесообразнее посетить миссию в Нангоо. Там вы наверняка получите более точные сведения, ибо тамошний настоятель интересуется жизнью племен. Завтра утром туда отправляется наша машина.

Так начались мои скитания от миссии к миссии, от хижины к хижине. Я полон решимости продолжать их до тех пор, пока не достигну своей цели.

— Нет, никакой маски я не видел, хотя живу здесь больше тридцати лет, — говорит мне на следующий день настоятель миссии в Нангоо. — Советую вам посетить миссию в Намупа. Это недалеко отсюда. Я подвезу вас на мотоцикле, когда закончу свои дела.

Долго ждать мне не пришлось, ибо все дела моего собеседника заключались в том, что ему предстояло отмерить несколько кусков пестрой ткани и получить за них деньги.

Я с трудом устраиваюсь на небольшом мотоцикле.

— Вот в чем состоит наша миссионерская деятельность! — кричит настоятель, то и дело оборачиваясь ко мне. — Вы даже не представляете себе, сколько сотен миль нам приходится проезжать и по каким ужасным дорогам. Я не шучу: каждый из наших миссионеров может быть цирковым акробатом — ездить на мотоцикле по канату.

На бешеной скорости мы перескакиваем через выступающие из земли корни. Дорожка круто петляет то влево, то вправо. Мотоцикл порою почти ложится набок. Неожиданно резкое торможение на полной скорости — и мы останавливаемся у самого края глубокого оврага. Продолжением дороги, по которой мы едем, служит перекинутое через овраг узкое бревно для пешеходов. Уж не хочет ли святой отец на самом деле вообразить себя канатоходцем?

Берега оврага отвесно спускаются к ручейку, который течет по его каменистому дну.

— Крепче держитесь за сиденье! — старается перекричать настоятель шум мотора. — Я почти ежедневно езжу здесь, авось, и на этот раз пронесет.

Сказав это, он сорвался с места. Я в ужасе зажмурился, у меня перехватило дыхание. На какой-то момент мотоцикл оказался в воздухе и тут же тяжело приземлился. Резкий толчок заставляет меня открыть глаза. Мы стоим как вкопанные.

Настоятель хохочет во весь голос:

— Ха-ха-ха… Теперь вы будете помнить меня всю жизнь!

Далее наш путь проходит по густому, напоенному жизненными соками лесу, который так редко встречается в безводных районах Африки.

— Намупа — настоящий оазис! — восторженно восклицаю я.

— А что я вам говорил?! Отец Ксаверий — ловкач, — долетают до меня слова моего собеседника через свистящий шум ветра. — Он влюблен в свою Намупу, и его не-выжить отсюда никакими средствами. Он поставляет овощи всем окрестным миссиям. Земля тут хорошая, и воды вдоволь.

Вот мы едем по аллее благоухающих эвкалиптов. Живая изгородь из ровно подстриженного кустарника разделяет расположенные в шахматном порядке квадраты, засаженные овощами и фруктами, которые опутывает сеть ирригационных каналов. Большое, в несколько этажей здание миссии, поддерживаемое со всех сторон столбами веранды, расположилось удобно и просторно, как старопольская помещичья усадьба.

Вышедший нам навстречу пухлый (что, впрочем, легко было предвидеть), со здоровым румянцем на откормленных щеках отец Ксаверий приветствовал нас.

— Вы удачно попали, — обратился он ко мне через несколько минут, когда мы уже сидели за столом, обильно заставленным яствами. — Очень хорошо, что вы приехали. Как раз сегодня вечером у нас торжество. Вы увидите племя вахехе в национальных костюмах. Правда, масок у них я не видел. По-моему, в масках танцует племя маконде, оно живет в окрестностях Китангари.

— Может быть, мне сразу и отправиться туда? — говорю я, глядя на часы.

— Э, нет. Поспешишь — людей насмешишь. Если вы явитесь туда один, все разбегутся. Лучше мне пойти вместе с вами… Подождите, пока я соберусь.

Угасающие лучи заходящего солнца пронизывают оранжевым светом банановый лесок. Фантастической величины листья склоняются в сонном ритме вечерней молитвы. Завернутый во что-то белое мальчик созывает хлопками заблудших кур.

— Я захватил с собой этого человека, — говорит отец Ксаверий, показывая на стоящего рядом африканца. — Он может нам пригодиться. В сумерках здесь часто встречаются львы и леопарды. Даже в самую засушливую пору эта речушка не пересыхает, и звери приходят сюда на водопой. Лучше омотрите под ноги, чтобы не наступить на змею. Самые коварные — это плюющиеся кобры. Они любят спать прямо на освещенных солнцем дорожках и напоминают сломанную ветку.

— На всякий случай у вас имеется сыворотка?

— А, кто станет заниматься подобными глупостями! Никакая сыворотка не заменит местного зелья. Африканцам известны травы от укуса любой змеи. Вы не представляете себе, сколько ценных открытий сделано местными лекарями. Некоторые из них лечат даже чахотку. Однажды в миссии тяжело заболел столяр. Врачи отказывались что-либо предпринимать, утверждая, что болезнь неизлечима. Они отпустили ему не больше шести недель жизни. Выслушав все это, несчастный кое-как сполз со своего ложа и исчез. Он не появлялся целый год. Впрочем, я могу вам его показать. Теперь это воплощение силы и здоровья. Когда он вернулся, я не мог поверить собственным глазам и тут же отправил его на рентген. Однако против фактов не пойдешь. Так же дело обстоит и с укусом змеи. Больного отпаивают настоем трав. Иногда даже надсекают ему кожу и втирают какие-то мази. Пациент после этого засыпает, а через двадцать четыре часа пробуждается абсолютно здоровым.

Темная, беззвездная ночь затрудняет наше продвижение. Я иду последним, вслед за отцом Ксаверием. Путь нам освещает мерно раскачивающийся из стороны в сторону фонарь. Где-то очень далеко барабаны отбивают ритм танца. Время от времени доносится громкое хоровое пение женщин.

Но вот наконец мы входим в открытое поле. Вдалеке светятся огоньки. Фантастически очерченные фигуры танцующих мелькают на желтой поверхности тока и в расположенных поблизости зарослях кустарника. Отбиваемый барабанами ритм уже не относит ветром. Они звучат непрерывно, монотонно, громко и упоительно. Невольно поддаешься этому всепоглощающему ритму, ровняешь по нему шаг, а может быть, и биение сердца. Мы идем молча, как загипнотизированные, находясь во власти законов звуковой гармонии. Открытое пространство, по которому мы приближаемся к музыкантам, к сожалению, выдает нас. Уже спешно приготавливаются места для сидения, появляются европейские раскладные кресла.

Барабаны затихли, и танцоры застыли в самых разнообразных позах, с любопытством уставившись на неожиданных гостей. В темноте ночи почти ничего не видно, и лишь отблески костров освещают кое-что вокруг. Небо абсолютно чистое, дождя, не предвидится, но тем не менее над нами раскинули зонт. Видимо, это своеобразный способ оказания внимания. Но вот наконец самый большой барабан взял низкую басовую ноту, сделав знак что можно начинать, и танцы возобновились. Успокоились встревоженные на мгновение сердца, убедившись в том, что это не неожиданно нагрянувший сборщик на логов, не контролер и не какой-нибудь врач, что колет иглой, а всего лишь хорошо знакомый священник и его приятель. Маленькие барабаны тут же отозвались на призыв своих старших братьев: «…не боимся, не боимся!»

Сидя верхом на длинных, напоминающих орудийные дула барабанах, парни самозабвенно отбивают ладонями ритм. Время от времени кто-нибудь из них сбивается, на мгновение замолкает, но в следующую минуту вступает вновь резко и намеренно громко или, наоборот, деликатно и едва слышно. В этих вариациях, в этой постоянной смене ритмов и тональностей и заключается мастерство и изысканность африканского искусства игры на барабанах.

Тем временем танцующие заняли исходные позиции. Вот они уже проходят друг против друга, приседая в утрированно версальских реверансах. Здесь господствует нагота, прикрытая «фиговым листком» и дешевым европейским ситцем, на котором белые люди постарались изобразить все, что смогли. Тут золоченые пушки и восходящее солнце, самолеты и кофейные мельницы, медицинские шприцы и огромных размеров часы.

— Простите, пожалуйста! — окликаю я служителя церкви как можно громче. — Но мне бы хотелось кое-что приобрести.

— Это весьма затруднительно, — отзывается отец Ксаверий. — Пока вы только берите на заметку те вещи, которые вам нравятся. Завтра мы постараемся установить контакты с их обладателями. А сейчас вы услышите игру на очень интересном и редком инструменте. Пьетро! Пойди поищи большую маримбу.

От толпы любопытных отделились двое; они несут два толстых банановых ствола и целую охапку дощечек. Стволы укладываются прямо на землю, а на них располагаются постепенно уменьшающиеся дощечки. Так на глазах возникает примитивный ксилофон. По обеим его сторонам садятся мальчики с палочками в руках. Вот они слаженно ударили и бегло заиграли в восемь рук.

Толпа смолкла. Концерт продолжался недолго Я щедро одарил исполнителей. Каждый из них придирчиво осмотрел монеты, попробовал их на зуб и лишь после этого спрятал за пояс.

— Я не могу привить им чувство благодарности, — сказал отец Ксаверий. — Они никогда не говорят спасибо.

Этот довольно избитый, бытующий в колониях упрек по адресу африканцев абсолютно несправедлив. И лучшее доказательство этого — необыкновенная преданность друзей Ливингстона, которые без расчета на какое-либо вознаграждение сопровождали его во всех полуголодных походах, а после его смерти по собственной инициативе забальзамировали тело усопшего и, преодолевая бесчисленное количество всевозможных препятствий, рискуя собственной жизнью, прошли тысячи километров, чтобы передать тело своего друга его соотечественникам. Что же касается внешней формы выражения благодарности, то в местном лексиконе действительно не существовало слова «спасибо». Мне, например, не раз приходилось наблюдать, как какой-нибудь прохожий выпивал в первой встреченной на пути хижине целую тыкву воды и, ни слова не говоря, шел дальше. А ведь вода в этих местах— на вес золота, и нередко в засушливую пору женщины ходят за ней по полдня. Но напоить жаждущего велят обычаи племени, и, естественно, никому даже в голову не придет отказать прохожему в воде. Это настолько элементарная, само собой разумеющаяся вещь, что благодарить нет нужды.

Миссионер увел меня с празднества, утверждая, что я должен отдохнуть перед предстоящим трудовым днем Ведь мне предстояло разыскивать всех, взятых мною на заметку обладателей музейных ценностей.

После ужина, когда мы разместились у тростниково го столика на веранде, отец Ксаверий принес довольно большую деревянную доску с прикрепленными к ней кусочками дерева и кожаных шнуров.

— Посмотрите сюда. Это тоже своего рода музей. Угадайте что это?

Я тщательно оглядел поданную мне доску. Ни малейшего представления о чем-либо подобном я не имел.

— Не знаю, — ответил я.

— Это всевозможные амулеты, которые сняли с себя представители этого племени в день их обращения в христианскую веру. Я очень сожалею теперь, что ни мне, ни моим предшественникам не пришла в голову мысль записать их историю. Это было бы необыкновенно интересное пособие для тех, кто занимается этнографией. А пока мне известно лишь, что это амулеты, оберегающие от разных болезней. В этих плетенных из шнура мешочках находился пепел или глина, смешанная с порошком из высушенных трав. Вам, видимо, не раз приходилось видеть подобные амулеты на шеях, предплечьях или суставах ног, чаще всего у маленьких детей. Африканцы свято верят в чудодейственную силу флюидов, распространяющихся от сушеных трав. Кто знает? Может быть, в этом есть доля правды.

— И ничего другого обращенные в веру не приносят в жертву?

— Сегодня они уже не приносят и этих мелочей. А прежде они жертвовали и более крупные вещи: барабаны, вазы, музыкальные инструменты. Но где было их хранить? Святые отцы попросту сваливали все в одну кучу и сжигали. Впрочем, публичное сжигание производит иногда весьма полезный эффект.

— Но вы-то, отец, понимаете, что таким образом уничтожается огромное количество ценностей?!

Может быть, он и понимал это, но весьма своеобразно.