У народов Восточной Африки

ВАМБУГВЕ

Почти каждое африканское племя сооружает различные, характерные только для него типы строений. Особенности архитектуры зависят прежде всего от местных условий. Племя вапаре, например, обитающее в горах того же названия, использует для расселения лишь незначительные равнинные пространства и живет в маленьких, тесных деревеньках. Совершенно иначе выглядят районы поселений племени кахе, где постоянно выпадают осадки. В зарослях густого леса на большом расстоянии друг от друга стоят остроконечные хижины с покатыми, стогообразными крышами.

Меньше считаются с природными условиями кочевые племена. Им не страшен дождь, ибо солнце моментально высушит открытые равнины. Здесь не сгниют никакие посевы, зато большую опасность представляют ветры. Поэтому хижины пастухов из племени вагого, вамбуэла или масаи — приземистые, с плоскими крышами, трудно различимые издалека, так как полностью сливаются с окружающей глинистой почвой.

Но лучше всего замаскированы жилища племени вайрак. Как бы врезанные в естественный гористый ландшафт, они напоминают бомбоубежища. К подобного рода поселениям относится и деревня Мбугве. Тут на площади тридцати квадратных миль расселилось целое племя.

Трудно встретить где-либо пейзаж более неприглядный, чем эта выжженная солнцем, красная, буквально без единой травинки пустыня, по которой разбросаны плоские четырехугольные коробки, покрытые толстым слоем глины, смешанной с коровьим навозом.

Мбугве — одно из самых жарких мест Восточной Африки, несмотря на то что расположено оно достаточно высоко над уровнем моря.

Вамбугве — потомственные пастухи. Они необыкновенно смелые охотники на крупного зверя. Каждый мужчина племени считает делом чести охотиться одновременно с двумя копьями, а нередко к ним прибавляется еще и лук со стрелами. Женщины племени не любят ярких одежд и шейных украшений. Единственная роскошь, которую они себе позволяют, — это шитье бисером на праздничных юбках, всегда по одному трафарету, напоминающему по рисунку хризантемы. Мужчины не курят, но зато со страстью жуют табак. Все носят с собой рожки. Они то и дело присаживаются, флегматично открывают пробку и высыпают на руку измельченные в порошок листья. Ближайшие соседи их с нетерпением ждут этого момента, чтобы присесть тут же рядом. Скупость расценивается как самый большой позор. Угощают щедро и каждого.

Однако больше всего поражает то, что для скота — основы существования скотоводческого племени — нет корма в этой выжженной солнцем долине. Пастбища племени вамбугве удалены от мест его поселения по крайней мере на пятнадцать миль. Изо дня в день скотоводы перегоняют коров туда и обратно. Оставить скот на ночь в обществе леопардов они не решаются. Но ничто не может убедить их в бессмысленности таких перегонов и в том, что это отрицательно влияет на удойность коров. Не лучше разве всему племени переселиться с высушенной зноем земли на зеленые заливные луга у кристально чистой реки? Казалось бы, что проблема решается предельно просто, и тем не менее они предпочитают оставаться на том же месте. Здесь более здоровый воздух, как утверждают жители деревни, и, что самое главное, здесь жили предки.

В большинстве своем вамбугве — католики[5]. Но сколько бы раз мне ни приходилось сталкиваться с африканцами-нехристианами, я никогда не уставал удивляться высокому уровню их представлений об этике, а также строгости и обязательности их моральных норм. Во время своих путешествий по Африке безопаснее всего я чувствовал себя в далеких заброшенных уголках, которых не достигло еще влияние нашей «цивилизации». Порядочность этих людей, их непосредственность в общении, сердечность и предупредительность трогают до глубины души. Рвачество, расчетливость, алчность зарождаются лишь вблизи городов. Худшими в этом смысле являются, безусловно, воспитанники католических миссий.

С незапамятных времен на этой территории функционирует миссия. Дом приходского священника приютился возле одинокой, как будто умышленно сброшенной для этой цели с небес, скалы. Зной из раскаленной солнцем долины смешивается с жарким дыханием нагретого камня, и в доме буквально нечем дышать.

При виде убожества жилища приходского священника у меня не появилось ни малейшего желания воспользоваться гостеприимством его хозяина. Впереди еще целый день, и где я найду ночлег — пока не имеет никакого значения. Я благодарю священника за проводника. Это один из учеников миссии.

Мы идем рядом, широко размахивая руками. Кругом равнина и обожженная солнцем глинистая почва. В сезон дождей здесь клейкое болото, теперь же — рассохшееся, зияющее трещинами, алчущее влаги поле. Солнечные лучи отражаются от этой ровной поверхности как-то особенно ярко, так что глазам больно. Как нарочно, я не захватил с собой темные очки и питьевую воду.

Долина Мбугве издалека кажется совсем маленькой. Поэтому я рассчитываю на скорое возвращение в индийскую лавочку и теплую бурду, которая называется тут лимонадом. Как маяк в море, свет которого виден вот уже в течение двух ночей, но который по-прежнему недосягаем, стоят хижины Мбугве, и мы ни на шаг не можем к ним приблизиться. А тем временем жажда становится все сильнее, пересыхает горло, режет глаза и в довершение всего нестерпимо трет башмак.

Я не совсем понимаю, почему проводник ведет меня так далеко. Хижины почти не отличаются друг от друга.

Многие из них уже остались позади, но ни в одну мы не зашли. Видимо, он руководствуется какими-то особыми соображениями, и я следую за ним, не протестуя. Наконец мы подходим к хижине, несколько большей по размерам, с двумя страусовыми яйцами на плоской крыше. Впрочем, крыша почти каждой хижины имеет какой-то опознавательный знак. Ее венчает или разбитый горшок, или несколько перьев, или, наконец, страусовые яйца, уложенные по-разному. Если бы не существовали эти отличительные знаки, никто не был бы уверен в том, что это его дом.

Хижина, перед которой мы остановились, окружена узкой верандой. Крышу веранды поддерживают деревянные стойки. Они-то и делают строение похожим на клетку. Перед единственным входом в хижину на маленькой скамеечке сидит старый, седой, сморщенный дед. Седых африканцев здесь можно встретить довольно редко. Ведь жизнь их, как правило, очень непродолжительна.

В хижину вамбугве нужно входить в полусогнутом состоянии и сразу же садиться на ближайшие нары. Даже пигмей не смог бы тут выпрямиться. Хижина разделена на четыре части^- «салон», спальня, кладовая для продуктов и скотный двор. Здесь отсутствуют какая бы то ни было вентиляция и дымоход. В «салоне» разведен очаг, на нем готовится пища. По стенам развешаны предметы повседневного обихода: луки, колчаны, мотыги, деревянные ложки, горшки, плетеные корзинки, лекарственные травы, пучки перьев и охотничьи щиты.

— А это что такое? — спрашиваю я мальчика-подростка, показывая на какую-то странную палку.

— Палка для рукопашной схватки.

— Покажи мне ее поближе.

И вот у меня в руках не то рапира, не то палка двухметровой длины. Приблизительно посередине круглая, из толстой кожи гарда, предохраняющая руку.

— Неужели мужчины дерутся вот этим?

— Теперь нет, а когда-то, очень давно, дрались. Если бвана мкубва хочет, я могу позвать кого-нибудь из наших мзе, и они покажут, как это делается.

Упрашивать не пришлось. Достаточно было лишь заикнуться о своем желании, и старики просияли от удовольствия. Еще бы! Такая редкая возможность показать себя! Сейчас они продемонстрируют молокососам, как жили прежде. Стариков собралось довольно много. Они образовали широкий круг. Двое более молодых и энергичных вышли на середину. В левой руке они держат палку, в правой — длинный, эластичный бамбук. И вот начинается поединок. Поначалу мне казалось, что все это затеяно в шутку, но чем дальше, тем более грозной выглядит битва. Старики дерутся одержимо, вслепую, ударяя друг друга куда попало. Один такой удар в голень — и может быть сломана нога. К счастью, сражающиеся неплохие мастера. Они вовремя заслоняются, вовремя отскакивают, и лишь сухой треск палок свидетельствует о том, что борьба продолжается с неослабевающим упорством и азартом.

Наконец старики устали. Они чаще останавливаются, чтобы перевести дух, но тут же делают новый прыжок.

Зрители приплясывают от восторга, свистят и выкрикивают наперебой:

— Мзури!.. Кабииса мзури! (Хорошо!.. Очень хорошо!)

Время от времени то один, то другой отделяется от толпы, бежит к своей хижине и вскоре возвращается с такой же палкой, грязной, покрытой плесенью и паутиной. На некоторых даже болтаются коконы еще не вылупившихся мотыльков. Почти все собравшиеся старцы уже запаслись оружием на случай, если и им придется блеснуть отвагой. Ведь не только те двое в центре умеют сражаться. Они тоже покажут свое мастерство. Вооруженные палками с заостренными наконечниками, они напоминают отряд, готовый к выступлению.

А те двое, что дерутся, постепенно ослабевают. Ноги уже не подчиняются им, и они все чаще падают на руки стоящих по кругу товарищей. Но в глазах у них прежний азарт.

— Надо их развести, а то будет плохо! — бормочет джумбе, и сразу же десятки рук хватают бойцов за полы одежды. Но отдать приказ легче, чем его выполнить. Ни один не хочет оставить поле битвы первым. Как это будет выглядеть? Противники выкрикивают угрозы, размахивают кулаками и продолжают гневно наскакивать друг на друга.

— Довольно, хватит!.. — кричат все вокруг.

Я покупаю две такие палки и тут же делаю запись в блокноте: «Палки племени вамбугве для рукопашной битвы. Гарды из кожи бегемота или носорога».

Моя каждодневная охота за экспонатами для музея начинается по уже установившейся традиции. Я говорю проводнику:

— Попроси джумбе — пусть принесут шитые бисером юбки. Я хотел бы купить несколько штук. Скажи также, чтобы захватили рожки для табака, я выберу лучшие. Обещай, что за все хорошо заплачу.

Тут-то и начинается представление. Вождь племени, выступая в роли мудреца и поверенного вазунгу, объясняет окружающим то, чего не понял сам. Он, разумеется, хитрит, выдумывает, но присутствующие слушают его с раскрытыми ртами.

— Сам бвана мкубва, как видите, таких юбок не носит. Его жена и другие женщины в Улая таких юбок тоже не носят, но зато там есть большие обезьяны, а они только в таких юбках и ходят. Так вот для этих обезьян бвана мкубва все и покупает.

Слушатели важно кивают головами.

А тем временем мальчики-посыльные уже возвращаются с охапками разного старья. У моих ног вырастает куча хлама, который при всей нищете местные жители уже не в состоянии использовать. Среди этой свалки — даже современные резиновые туфли.

— Вазунгу скупает старые вещи! — летит по деревне радостная весть, и каждый спешит с чем только может, что успел схватить в темном углу своей хижины.

Я не охлаждаю их энтузиазма: из груды рухляди часто можно выбрать реликвии древности. Неожиданно обнаруживается то деревянная ножка от скамейки с искусной резьбой, то кусочек какого-нибудь бронзового украшения, то фрагмент фигурки, высеченной из эбенового дерева. А это всегда наталкивает на мысль о том, что если найдена часть, то следует искать и целое.

Вот и теперь я вытаскиваю из кучи старья потрепанный широкий кожаный пояс с рядами нашитых на нем раковинок, тех самых, которые выполняли некогда функцию африканской разменной монеты.

— Может быть, у кого-нибудь сохранился такой же целый пояс?

Ребята мигом вскочили, и через несколько минут передо мной лежали три одинаковых пояса.

Я слоняюсь всюду, заглядываю под каждую крышу, добродушно улыбаюсь каждой старухе, стараясь расположить к себе их сердца. Постепенно жители деревни привыкают ко мне. Они видят, что я не пытаюсь их обмануть, плачу честно, даже слишком щедро, и начинают вынимать из своих закромов все самое лучшее. Я уже приобрел две хорошенькие корзинки и несколько декоративных тарелок. От хижины к хижине увеличивается число моих юных помощников, добровольных носильщиков. Каждый стремится заработать и принять участие в развлечении. Купленные мною вещи они делят между собой: один несет лук, другой — стрелы, третий — горшок, а четвертый — крышку от него. С болью в сердце я вынужден иногда отказываться от ценного экспоната, потому что его невозможно увезти. Так, например, вамбугве хранят просо в огромных глиняных сосудах шарообразной формы, диаметром три метра и более. Такую «вазу» сооружают внутри хижины, так как иначе она не вошла бы в дверь, но зато и вынести ее из хижины невозможно.

Домой возвращаемся далеко за полдень. Домой! Я понятия не имею, где мне придется ночевать, где мой «дом». Кажется, неподалеку отсюда, у самых скал находится нечто вроде пансионата. Но можно ли там жить? Чаше всего в таких пансионатах обитают лишь змеи и летучие мыши. А, будь что будет! Мы идем по направлению к скалам.

Долина Мбугве уже изменила свои краски. Она больше не ослепляет отражением раскаленного солнца. На землю легли темно-оранжевые тени. Расплывчатые фиолетовые следы еще недавно существовавших болот вырисовываются теперь отчетливо, как фантастические материки на другой планете. Передо мной — две широкие с изрытым грунтом дороги. Во время дождя, когда земля была сырой, ее взрыхлил своими копытами проходящий скот. Теперь оставленные им вмятины застыли острыми, торчащими выступами. Время от времени на горизонте появляется облачко, но оно не предвещает дождя. Это всего лишь пыль, поднимаемая проезжающими вдалеке машинами.

Лениво пережевывая траву, возвращается с пастбища скот. Напевными окриками его подгоняют аскетичные старцы. Каждый из них вооружен двумя пиками, ибо в этих местах нередко встречаются леопарды.

Несмотря на вечернюю пору, жара не ослабевает. Стокилограммовой тяжестью духота ложится на грудь и медленно сдавливает горло. Жадным взором я всматриваюсь в каждого встречного: нет ли у него с собой какого-либо питья. Сейчас я выпил бы любую дрянь из самой грязной посудины. В такие моменты трудно бывает держать себя в руках. Я сетую в глубине души, ругаюсь на чем свет стоит, хотя прекрасно отдаю себе отчет в том, что когда-нибудь, сидя в удобном кресле у камина, буду с удовольствием вспоминать эти мгновения.

Вдали видны жестяные крыши лавочек. Они отчетливо выделяются на фоне глинистой почвы и манят сладостной перспективой теплого, мутного лимонада. Кто не испытал жажды во время тропических переходов, тот мне не посочувствует. Без еды еще можно существовать несколько дней, но без воды — абсолютно невозможно.

Перед глазами у меня уже ходили темные круги, когда я наконец добрался До заветного напитка. Я выпил три бутылки одним залпом. Хозяин лавки, видя, насколько я измучен, предложил мне… автомобиль. Я был поражен: неужели можно заработать на автомобиль в этой маленькой, жалкой лавчонке?

— Ничего удивительного. Мбугве — это очень выгодное место. Благодаря здешним доходам я имею не только автомобиль, но и большой магазин в городе.

— Но здешние жители выглядят нищими! — говорю я, окончательно приведенный в замешательство.

— О-хо-хо! — смеется хозяин, и его жирный живот колышется из стороны в сторону, — уж будто они такие бедные! Не один из них мог бы купить автомобиль, но они предпочитают проводить время, сидя на пороге своих хижин. Зачем им автомобили?

— Но где же они держат деньги?!

— В глиняных горшках, в земле. Поэтому-то они и просят у нас металлические монеты. Если бы вы приехали сюда во время какого-нибудь праздника, вы бы собственными глазами увидели, какие тут устраиваются приемы. Как пьют, как едят, а как одеваются… о-хо-хо!

— На чем же вы больше всего зарабатываете?

— На мыле. Один кусок я делю на пятьдесят частей. Здесь не могут сообразить, что выгоднее. Главное за один раз истратить поменьше денег. Так они выплачивают в десять раз больше, но зато не сразу.

Машина с комфортом доставляет меня прямо к небольшому домику, приютившемуся у подножия скал. Еще в дороге я узнаю от шофера, что дом занят. Уже с полгода в нем живет доктор — мганга. Но доктор этот не лечит, а лишь изучает жизнь здешних людей и собирает различные вещи для какого-то музея.

— Ты говоришь, что он уже давно здесь. А откуда он приехал?

— Кажется, из Америки, точно не знаю.

Навстречу нам выходит угрюмый растрепанный блондин интеллигентного вида. Он приветствует меня крепким рукопожатием, как бы в доказательство того, что он не англичанин. Англичане, как правило, приветствуют лишь кивком головы. Тоном, не располагающим к откровению, он спрашивает, что я разыскиваю. Названная мною профессия, кажется, прозвучала для него не очень убедительно. Тем не менее он пригласил меня войти и выпить с ним стакан виски жестом, который остался для меня лишь жестом, не затронув струн моего сердца.

Из обрывков рассказанного им я пытался воссоздать образ этого странного человека. Выяснилось, что во время войны он был хирургом на африканском фронте. Возненавидев войну, он охладел к медицине, но горячо полюбил Африку. И вот в качестве сотрудника какого-то американского учреждения он был направлен сюда для изучения быта и нравов племени вамбугве.

Мы распрощались без каких бы то ни было признаков сентиментальности. Правда, мне было предложено воспользоваться запасной кроватью, но компаньоны подобного рода тяготят меня. Во взаимоотношениях с людьми я истинный славянин: меня привлекает атмосфера взаимопонимания и доброжелательства, а ее-то как раз и не было. Поэтому я отказался, сославшись на то, что уже договорился провести ночь в соседней школе.

С ночлегом хлопот не было. Директор школы мобилизовал учителей, их соседей и соседей этих соседей, и вся эта радушная, приветливо улыбающаяся компания предоставила в мое распоряжение все самое лучшее, что только имелось. И вот на столе в актовом зале лежит чистый матрац, рядом стоит шкафчик с тазом и кувшином для воды, чуть подальше — столик, накрытый салфеткой, а на нем — молоко, яйца, чайник с горячим чаем. Одним словом, полный комфорт, и, что самое главное, среди этих людей я чувствую себя во сто крат непринужденнее, чем в обществе мрачного хирурга.

Несколько человек усаживаются вокруг меня. Разговор идет на чистейшем английском языке:

— Ваша школа выглядит совершенно новой, — замечаю я.

— Только год назад состоялось ее торжественное открытие.

— И много в ней занимается учеников?

— Не очень. Большинство предпочитает школу при миссии.

— Обязательного обучения у вас нет?

— Какого обязательного? — не понимают мои собеседники.

Я подробно рассказываю им о европейских обычаях, об обязательном бесплатном обучении. Они ничего об этом не слышали. Здесь может себе позволить такую роскошь лишь тот, кто богат. За обучение надо платить.

— А в школе при миссии обучают бесплатно?

— Там существует система отработки. Когда наступает пора сбора урожая, ученики больше заняты в поле, чем на уроках..

«Как хорошо выглядит все на статистических таблицах, — думаю я. — И лишь когда непосредственно сталкиваешься с жизнью, выясняется, как обстоят дела на самом деле».

После чая я обхожу зал с лампой в руках. На стенах его — диаграммы, из которых видно, сколько автомобилей, паровозов, книг, свечей, тетрадей, обуви, одеял И прочих товаров поставляет Англия в Африку. Разумеется, напрасно искать в этой настенной статистике данные о плантациях кофе, чая или пиретрума. Здесь нет сведений об алмазных и золотых копях, ничего не говорится ни о заводах мясных консервов, ни о благовонной гвоздике, ни о копре кокосовых пальм — словом, ни малейшего упоминания об экспорте. Школьники слушают сказки о благородных, щедрых, бескорыстных бвана мкубва — англичанах и хором по пальцам пересчитывают все «великодушно преподносимые» ими дары…

От директора школы я случайно узнаю о существовании каких-то удивительных накидок из тисненой кожи. Старики племени гороа как будто носят такие накидки и по сей день.

На рассвете я отправляюсь в путь. Вслед за мной гуськом идут юные носильщики. Цель моего путешествия — местечко Бабати (всего одна улица в пять домов).

Необходимо поймать попутную машину. Лучше всего сесть под баобабом и ждать. Уже не раз мне приходилось сидеть в долине Мбугве под этим баобабом, известным своей толщиной. Внутри у него — дупло, в котором могут без труда поместиться, присев на корточки, двадцать взрослых мужчин. Баобаб стоит у самого края шоссейной дороги. Это единственная дорога, соединяющая Кейптаун с Каиром, т. е. мыс Доброй Надежды со Средиземным морем, дорога, пересекающая всю Африку с юга на север.

На неасфальтированном ее отрезке Аруша — Додома протяженностью приблизительно шестьсот километров образовались под влиянием эрозии поперечные рубцы. При скорости девяносто километров в час колеса машин не попадают во впадины. Они пролетают, лишь слегка касаясь выпуклых хребтов. Но стоит чуть снизить скорость, как начинается немилосердная тряска.

Сидя в дупле баобаба, приходится очень внимательно смотреть на дорогу, чтобы не пропустить пролетающие, как молния, машины.

На этот раз мне повезло. Я благополучно доорался до Бабати. Обладателя редкой накидки я нашел сидящим под баобабом, похожим на тот, что растет в долине Мбугве, но несколько меньшим по размерам. На старике действительно была широкая накидка из кожи. Он распростер полы накидки, подставляя их под солнечные лучи, чтобы я мог лучше ее оценить. Замшевая поверхность накидки была сплошь усеяна дырками, образующими затейливые геометрические рисунки, напоминающие бушменские письмена на стенах пещер. Я едва удержался от того, чтобы не выразить свой восторг, но мысль о том, что цена тут же подскочит, остановила меня. К сожалению, ничто не помогло. Старик потребовал от меня сумму, превосходящую все мои возможности. Теперь я знаю наверное: будь у меня тогда одеяло, я бы смог его обменять. Я уже был близок к тому, чтобы отказаться от покупки, но в этот момент подоспел маленький услужливый африканец и, едва дотянувшись до моего уха, прошептал:

— Я знаю другого старика, который носит такую же накидку. Пойдем, бвана, со мной.

Мы пошли вдоль деревни. В связи с приближающимся торжеством обрезания перед каждой хижиной стояли кувшины с бродящими напитками. Как-то раз в очной из деревень я заметил прелестный кувшин, напоминающий по форме греческую вазу, обтянутый шкурой зебры. Не говоря уже о его музейной ценности, он представлял собой прекрасное, в высшей степени художественное произведение искусства. Не задумываясь, я купил его.

— Подожди здесь, я войду к мчави первым, — сказал мой проводник. — Он изготовляет сейчас яд для стрел.

— Уж не боишься ли ты, что он меня убьет?

— Да нет же, — смеется мой собеседник, — но никто посторонний не должен знать, как приготовляется яд.

— А ты знаешь, из чего он делается?

— Конечно, знаю. Из корней дерева мсунгути[6].

— Если ты знаешь, почему я не должен этого знать?

— Потому что яд теряет свою силу, если чужой человек или женщина посмотрит на котел, в котором он варится.

— Ну ладно, иди, а я подожду тебя здесь.

Я отошел в сторону, но все же услышал их разговор. Видимо, они были где-то неподалеку.

— С тобой хочет говорить вазунгу, великий бвана мкубва.

— Скажи ему, что меня нет.

«Ничего себе! Методы европейских директоров!» — подумал я.

— Я не могу этого сказать. Он знает, что ты дома.

— Чего же он хочет от меня? Может быть, он лесничий?

— Да нет. Он хорошо платит за то, что покупает.

— Но я ничего не продаю.

— Он хочет купить твою кожаную накидку.

— Врешь. Ни один вазунгу не носит такой накидки.

— Он собирает старинные вещи для Улая.

— Сколько он дает за нее?

— Разреши ему войти.

Не дожидаясь приглашения, я вошел в хижину. Старик от неожиданности чуть не лишился дара речи.

— Ну как, ты приглашаешь меня или мне продолжать стоять на дороге?

— Пожалуйста, бвана… входи!

Показанная мне накидка оказалась чудом орнаментальной техники и превзошла по качеству ту, первую. Я приобрел ее за двадцать пять шиллингов для Музея национальных культур в Млочинах. Я искренне гордился этим редким экземпляром. Итак, моя коллекция пополнилась двумя очень ценными вещами — палками и накидкой. Ни того ни другого мне не приходилось встречать в европейских музеях.