У рыбацкого костра

На пороге весны

Объявился лещ.

Поймал его мальчонка из Малиновки на большую мормышку. Узнали мы про леща, только о нем и разговариваем. Каждому приятно побороться с большой, сильной рыбой.

На тонкой леске, на какой даже приличного окунька тащить опасно, выхватить широкого, золотистого леща - то ли не радость?

Конечно, не все любят такую аккуратную ловлю.

Ефим Николаевич идет за судаком, но втайне надеется найти и леща. Ведь рядом с судачком почти всегда ходит лещ, глядишь, и ухватится за красную шерстинку на тройнике. А то при взмахе удилищем подденется за подбородок или за плавник. Вот уж поскрипит тогда удилище в руках рыболова! Будто ему на крючок набросили ведро с водой и дергают его во все стороны.

Но судака нет, не видно и леща. Так вот и сидит без серьезного дела старый, опытный рыболов, машет удилищем, смотрит, как другие ловят окуней у самого берега, но с места не сходит, ждет своего часа.

- Лучше уж одного хорошего судачка поймать, чем такой мелочью пробавляться! - отвечает он на наши приглашения заняться окуньками.

Ефим Николаевич сдвигает на затылок коричневую егерскую шапочку, оправляет короткий потертый пиджачок ржаного цвета, покрытый многочисленными заплатами, и поудобнее усаживается возле новой лунки на высокое, узкое ведро.

Ласково греет мартовское солнце, глазам больно смотреть на ослепительно белый снег, после долгой ночной дороги клонит ко сну, взмахи удилищем становятся реже, тише.

И вдруг - гомон над рекой:

- Упал, смотрите - упал!

- Кто упал?

- Куда упал?

- Ефим Николаевич с ведра свалился!

Пыхтя и отдуваясь, мы бежим к рыболову. При падении он уронил шапочку и теперь солнце играет на его лысине. Он стоит на коленях во влажном, рыхлом снегу, еле удерживая удилище, которое вырывает у него из рук весьма сильная рыба.

- Отпускайте леску, дайте рыбе ход!

- Держите так, никого не слушайте, леска выдержит!

- Отойдите, дайте человеку самому все обдумать! - наперебой кричат болельщики над самым ухом рыболова.

А рыболова трясет, как в лихорадке, леска подозрительно звенит у острой кромки льда.

Мы наклоняемся над лункой и замечаем, что большая рыба с удлиненным, сжатым с боков телом никак не хочет заходить в ярко освещенную лунку.

- Никак лещ?

- Вот так лещ. И чешуя меньше, и морда кверху загнута.

- Язь, пожалуй, а?

- Да что вы! В этом язе фунтов пятнадцать. Не бывает у нас таких язей. И плавник не оранжевый, а темный.

- И уж, конечно, не щука.

- Сейчас увидим.

Раскрасневшийся Ефим Николаевич, виновато улыбаясь, тащит рыбу, как на сцене, под пристальными взглядами острых ценителей. Нам все видно, что правильно, что неверно в его суетливых, угловатых движениях, будто проверяем, как товарищ сдает трудный экзамен.

Кто-то заводит багорик под толстый, посиневший весенний лед, и на мокром снегу уже прыгает, обдавая нас холодными брызгами, огромный жерех с черной кромкой на хвосте.

Никто из нас ни разу не ловил зимой жереха. И мы решаем под дружный хохот, что явился он не случайно. Надо же было кому-нибудь разбудить уснувшего рыболова…

‹№ 2, 1951›

Борис Емельянов