У рыбацкого костра

Струится речка в лесных берегах

Вот и еще один день проструилась в лесных берегах моя речка Покша. Завечерело. Тихо на реке. Так тихо, что шлепок блесны кажется щучьим всплеском. Речка будто остановилась, заморенная зноем. Вода уже не отливает синью, сделалась словно стальная. Но вечерняя зорька теплит эту сталь.

Прошелестели кулики, треснули крылышками стрекозы синечерные; в траве у берега всплеснулась крупная рыбина - мог быть голавль, а мог и язь…

Покша обрамлена ивами, ольхами, а ярусом выше - соснами, елями, березами.

Над рекою не спеша пролетела доверчивая птица чайка. Острее разливается запах воды, иван-чая, ивовой листвы. Тишина такая единая, всеобщая, что не хочется взмахивать спиннингом и вновь посылать блесну за щукой. Даже песчинка в барабане катушки, позванивая, раздражает…

И тут откуда-то объявился и стал вплывать в русло туман, пепельный, росный. Туман еще не осмелел, надвигается не плотным валом - островами. Это впереди. А оглянулся назад - утонула в тумане излучина Покши.

Над вечерней рекой, рассекая клубы тумана, понеслись посвисты иволги. А на левом берегу, в ельниках, загулькал, при- станывая, вяхирь.

Осенняя речка - речка без тайн. Вода прозрачна, чиста, холодна - все видно: коряги, камешки, бурую траву на дне, песок, старые деревья. Закинул удочки - незачем поплавки сторожить. Вот пришли окуни в полосатых тельняшках. Поглядели на червяков, засмеялись окуни: «Э, дядя, мы сыты!» Виляют хвосты, гребут плавники - мимо. И еще стаи четыре проходили, и у тех на носах то же самое написано.

Рыбацкое счастье - в чем оно? Неужели в том, чтобы принести леща, десятка полтора окуней?! Да бог с ним, с уловом! Вот пойду по всем заветным местам да погляжу, какая рыба там ходит. На свободе. В родной стихии… Скажете, это детство? Вот и славно! Пусть в человеке живет детство. Ведь детство - это удивление и открытие. И радости. Самые чистые на свете.

Удочки смотаны, и я шагаю берегом реки. Тут, у старой ветлы, брали окуни. Сколько же их! Плавают, прогуливаются. Вот два «лаптя» сошлись нос к носу. Обсудить будущие зимние дела?… А этот - ну, настоящий агрессор, так и норовит задеть хвостом своего маленького соседа!

А куда мчится эта стайка окуней? Если не затормозит вовремя, то быть ей на берегу. Нет, как по команде, круто развернулась к коряге. И остановилась, не шевеля ни хвостами, ни плавниками.

Весной, побушевав вволю, речка отторгла от берега крохотный островок. И вот в проход между островком и берегом повадились ходить голавли. Очень осторожная, степенная рыба! Надо стать за кусты, и тогда увидишь, как здоровенные, серебряносиние голавли с огнистыми плавниками идут против течения.

Словно вода отшлифовала тело рыбин. Голова красива, а в корпусе стремительность. Сильная рыба. Гордая рыба. Крупные голавли ходят в одиночку. Реже парами. Они словно понимают свое величие, и каждый будто хочет покрасоваться перед тобою в одиночку.

В мельничном омуте (тут когда-то, еще до войны, стояла мельница) водятся щуки. Когда я подошел к омуту, что-то сильно плеснулось у противоположного берега. Пришлось подождать, пока я увидел серебристо-желто-зеленую щуку. Она шла стремительно. Красивая и страшная. Торпеда и гроза реки. Время от времени щука открывала пасть и пускала пузыри. Наверно, ей не нравилась хрустальная чистота воды в реке: далеко заметна всей рыбе. А рыскать, долго гоняться за добычей - не в характере щуки.

Я шагал к своей избе весело. Сосед Лев Владимирович остановил.

- А улов?

- В речке. - Разумеется, я не сказал ему, что на речке занимался тем, что разглядывал рыб.

- Ну, пойдем, я дам тебе на жаренку. С утра наловил в своем пруду карасей. Подросли за лето.

В начале лета Лев Владимирович ловил карасей в болотных озерах и сажал в свой пруд.

Он выбрасывал карасей, широких, золотистых, прямо на траву, говоря:

- Уха из карася, можно сказать, ничтожная, а вот поджаришь в сметане - царская еда. Я читал, Петр Первый карасей из нашего Чухломского озера требовал доставлять ему живыми, в садке. И возили.

Снежок похрустывал под ногами. Подпираясь пешней, я спустился с бугра к тихой - без рыбьих всплесков, без волн, без журчания струй - речке Покше.

Покша в белых берегах какая-то непривычная, задумчивая. И вверх по течению и вниз по течению ледяные забереги, только ближе к середке открытая вода, стальная и даже черная, в которой не отражаются ни небо, ни прибрежные ольхи и ельник. Лед бело-зеленый с неровными краями, отороченными тонкой нежной бело-синей бахромкой. Ледяная бахрома купается в воде.

Лед никем не опробован, нет следов. Где же найти подходящий бочажок, чтобы в первый раз половить окуней со льда? На Конской ямке? На Купалке? На Воронке?… Не обойтись без разведки, и вот мы с Сигналом (Сигнал тоже пока не признает реку, часто останавливается, приглядывается, принюхивается, ужимаясь, с опаской забегает на лед и тут. же выскакивает на берег) ведем поиск. Продираемся зарослями голого лозняка, мнем хрупкие камыши и жесткую бурую осоку.

Запах морозного снега бодрит.

В который уже раз я убеждаюсь, что лед тонок, с одного замаха прокалывает его пешня. Только в бочагах, где движение воды спадает, береговой лед держит меня, да и тут нужно быть начеку.

Там и сям в реке, словно шкуры белых медведей, на островках надежно залег снег. Бурая куга поникла, светло-желтый камыш с проседью на метелках. Камни над водой тоже в новеньких белых чепцах. Без листвы лозняки на берегах сразу поскром- нели, утратили свою загадочность. Все непохоже: и берега, и река. Все стало строгим, четко выраженным и холодным.

С берега на берег лениво перелетают вороны; кажется, они спят на лету, проскрипит сердитая сорока, и ее резкий голос долго рассеивается над рекой.

Неожиданно пробилось, прокопалось и встало над лесами и рекой солнце - жестяно-холодный белый кружок. Даже глядеть страшновато на белое солнце.

По всему видно, что Покша взяла себе отдых. И надолго.

Но перед Воронкой, на быстринке, вода пела тем же бодрым, что и летом, голосом. Как я обрадовался ему! Стою, слушаю… Все вернется. Только нужен срок. Жди… И еще укор услышал я в этом голосе: нужно любить речку не только летом, но и тогда, когда она в белых берегах.

‹№ 39,1979›

Анатолий Приставкин